Антагонизм и взаимное притяжение

Известны и другие культовые объединения женщин, в которых, несмотря на их выражен­ную антимужскую направленность, имеются некоторые элементы, относящиеся к «магии» мужчин. У мордвинов существуют женские об­щества, символическим знаком которых являет­ся лошадиный кнут, а члены общества называ­ют себя лошадьми — они носят на шее сумки, наполненные овсом, которые изображают живот лошади. Вся эта лошадиная символика выдает желание подражать воинским организациям мужчин. Речь идет о сравнительно новых обра­зованиях, которые, стремясь увеличить свою силу и значимость, узурпируют знаки и престиж мужских организаций. При этом сама структу­ра объединения остается чисто женской. В него не допускаются незамужние девушки, мужчины и дети. Ритуальная «трапеза», на которую каждая из посвященных приносит вино, съестные припасы и серебро, происходит раз в году в доме одной из пожилых женщин. Когда молодые за­мужние женщины входят в дом, старухи триж­ды ударяют их кнутом и кричат: «Снеси яйцо!» Тогда молодые женщины вынимают из-за кор­сажа сваренное яйцо. Значение этого обряда оче­видно: яйцо символизирует зачатие, и речь идет о тайне плодородия. «Трапеза» заканчивается карнавальным шествием по деревне. Старые женщины, пьяные, скачут верхом на палках и распевают непристойные песни. Мужчины в это время не смеют выйти из дома. Если они это сде­лают, на них нападут, разденут и насмеются над недостатком мужественности, чтобы спровоци­ровать их на доказательство противного. Под конец им придется заплатить штраф за обрете­ние свободы⁶³.

Подобно тому, как «мужские союзы» терро­ризируют женщин, эти последние оскорбляют, угрожают и даже избивают мужчин, которые встречаются на пути их буйных процессий. У эстонских Сету во время обрядов пьяные жен­щины раздеваются, принимают похотливые позы, провоцируют и оскорбляют мужчин⁶⁴. В некоторых легендах рассказывается даже об убийствах, совершенных этими менадами. У Сету все женщины должны принимать участие в празднике. Так что перед нами уже не тайное общество, а скорее женская мистерия, прослав­ляющая священную силу плодородия. Считает­ся, что присутствие мужчин на этих мистериях может неблагоприятно сказаться на урожае. Вот почему во время садовых работ, которыми за­нимаются женщины, они имеют право напасть на любого мужчину, который подойдет слиш­ком близко к их садам, подвергнуть его сексу­альному насилию или забросать экскремента­ми⁶⁵. Аналогичные обычаи были зафиксирова­ны в XIX веке в некоторых районах Кавказа. На праздниках, посвященных сбору урожая, жен­щины запирали мужчин в домах и выпускали только за денежный выкуп. В некоторых дерев­нях Дагестана они раздевали мужчин донага, и, возбудив их сексуальные желания, хлестали их половой орган крапивой⁶⁶.

Как предполагает Эвел Гаспарини, подоб­ные обычаи могли бы объяснить, почему вак­ханок упрекали в сексуальных дебошах, хотя их союзы были исключительно женскими⁶⁷. Гре­ческие легенды рассказывают о мужчинах, став­ших жертвами буйства вакханок, а у Сету по­казывают могилы женщин, погибших от ярос­ти и исступления⁶⁸. О. Лоуритс приводит свидетельство того, что женщины Сету во вре­мя своих обрядов были «одержимы ненавистью к мужчинам»; похожие явления были обнару­жены и в Сербии⁶⁹.

Мы уже упоминали о напряженных отноше­ниях, существующих между группами девушек и молодых женщин, занимающихся ремеслом, например, ткачеством, и группами молодых мужчин, которые нападают на них и стремятся уничтожить орудия их труда. Можно утверж­дать, что всегда существует напряжение между двумя видами сакральности, составляющими два различных и полярных мировоззрения: муж­ское и женское. Мотив появления женских тай­ных обществ лежит в специфичности женского религиозного опыта. Это опыт святости Жизни, тайны рождения и всеобщего плодородия. Цель культовых объединений женщин—обеспечить полное и беспрепятственное участие в этой кос­мической сакральности, а посвящение женщин можно рассматривать как введение их в тайну рождения, — известный символ духовного воз­рождения. Напряжение между двумя видами сакральности предполагает одновременно их антагонизм и взаимное притяжение. Известно, что особенно на древних уровнях культуры муж­чины были околдованы «женскими тайнами», а женщины — «мужскими». Психологи придают большое значение тому факту, что мужчины в первобытном обществе завидовали «женским тайнам», особенно менструации и способности к рождению. Но они не обращают внимания на очевидность другого феномена: женщины тоже завидовали магии и мужскому знанию (магии охоты, тайнам Высшего Существа, шаманству, подъему на Небо, общению с мертвыми). Если мужчины в своих тайных ритуалах использова­ли символы, связанные с особенностями женс­кой жизни (см., например, символику рождения при посвящении), то женщины, в свою очередь, и мы об этом только что говорили, заимствова­ли мужские обряды и символы. Такое амбива­лентное поведение по отношению к «тайнам» противоположного пола — фундаментальная проблема для психолога. Но религиозный исто­рик принимает во внимание только религиоз­ное значение поведения. Если расшифровать ан­тагонизм и притяжение двух видов сакральнос­ти —мужской и женской,—то, с одной стороны, мы видим сильное желание углубить специфи­ческий опыт собственного пола, стараясь воспре­пятствовать проникновению пола противопо­ложного, — и, с другой стороны, парадоксаль­ное стремление изменить экзистенциальную ситуацию, фактически не подлежащую измене­нию, и найти путь к «общему». Глава V

ПОСВЯЩЕНИЕ ВОИНОВ И ШАМАНОВ

Берсерки

Вот как представлено воинство Одина в из­вестном отрывке из «Инглингасаги» (гл. VI): «Они шли без лат, дикие, как собаки или вол­ки. Они впивались зубами в свои щиты и были сильны, как медведи и быки. Они убивали лю­дей, и все, даже железо и сталь, были бессиль­ны перед ними. Это называлось — ярость бер­серков»¹. В этой мифологической картине мы узнаем описание реально существовавших «мужских обществ» — пресловутых «мужских союзов» (Männerbünde) древней германской ци­вилизации. Берсерки в литературе — это «вои­ны, одетые (serkr) в медвежьи шкуры»². Они магически отождествляли себя с этими живот­ными. Впрочем, иногда они могли и превра­титься в волков или медведей.

Берсерком можно было стать после посвя­щения, включающего специфические для вои­нов испытания. Так, например, как рассказы­вает Тацит³, у Хаттов соискатель не стриг ни волос, ни бороды, пока не убивал врага. У Тай­фалов молодой человек должен был убить веп­ря или медведя, а у Герулов он боролся с этими зверями без оружия⁴. Пройдя подобные испы­тания, он превращался в неустрашимого вои­на, который вел себя, как зверь на охоте. Он ста­новился сверхчеловеком, ибо ему удалось при­обрести магическую и религиозную силу, часть которой он получал от хищника.

Вёпьсунгасага сохранила для нас воспоми­нания о некоторых типовых испытаниях в об­ряде посвящения берсерка. Король Сигейр пре­дательски захватил в плен девятерых своих шуринов — Вёльсунгов. Он связал их и отдал на съедение волку. Однако одного из них, Зиг­мунда, спасла его сестра Синьи. Спрятанный в хижине в гуще леса и вылеченный заботами Синьи, Зигмунд ждет часа мести. Когда два старших сына Синьи достигают десятилетнего возраста, она отсылает их к своему брату, что­бы он подверг их испытанию. Зигмунд обна­руживает, что они трусы, и, следуя его совету, Синьи их убивает. От инцеста брата и сестры рождается еще один мальчик — Зинфьётли. В десять лет мать подвергает его первому испы­танию: она шьет ему рубаху прямо на теле, прошивая кожу. Сыновья Сигейра при этом выли от боли, но Зинфьётли абсолютно бес­страстен. Тогда мать срывает с него рубаху вместе с кожей и спрашивает, не больно ли ему. Мальчик отвечает, что Вёльсунг не станет бес­покоиться из-за такой малости. Затем она по­сылает его в хижину Сигейра; он приказывает мальчику приготовить хлеб из мешка муки, в котором находится гадюка. Вернувшись вече­ром, Зигмунд находит готовый хлеб и спраши­вает, не нашел ли мальчик что-нибудь в меш­ке? Мальчик отвечает, что он что-то заметил, но не обратил на это внимания и замесил все вместе.

После такого испытания храбрости Зиг­мунд берет мальчика с собой в лес. Однажды, возвращаясь с охоты, они находят на стене сво­ей хижины две висящие волчьи шкуры. Два королевских сына после смерти были превра­щены в волков и могли освободиться от своих шкур только на десять дней. Зигмунд и Зин­фьётли одевают волчьи шкуры, но снять их не могут. Они идут в разные стороны, договорив­шись, что каждый обратится к другому за по­мощью только в том случае, если на него напа­дут сразу более семи человек. Однажды Зинфь­ётли был призван на помощь и убил всех, кто напал на Зигмунда. В другой раз напали на Зинфьётли, но он сам убил всех врагов, не об­ратившись к Зигмунду за помощью. Тогда Зиг­мунд бросился на него и перегрыз ему горло, но некоторое время спустя вылечил его. Они добрались до своей хижины и решили ждать, пока им не удастся освободиться от волчьих шкур. Этот эпизод завершает посвящение Зин­фьётли, который теперь может отомстить за смерть родных⁵.

Присутствующие здесь темы посвящения очевидны: испытание храбрости, стойкость пе­ред физическими страданиями и, наконец, ма­гическое превращение в волка. Превращение в волка, то есть ритуальное переодевание в вол­чью шкуру, составляло главный элемент по­священия в «мужской союз». Одев шкуру вол­ка, человек перенимает волчьи повадки, иначе говоря, становится диким воином, не­победимым и неуязвимым. «Волк» — таково было прозвище членов индоевропейских во­инских братств. Сценарии героических посвя­щений можно обнаружить и в других Сагах. Так, например, в Саге о Греттире Сильном ге­рой спускается в могильный курган, где нахо­дится драгоценное сокровище, и поочередно борется с призраками, двенадцатью берсерка­ми и медведем⁶. В Саге о Хролфре Краки Бёд­хвар убивает крылатое чудовище и посвяща­ет своего молодого друга Хеттри, дав ему съесть кусок сердца чудовища⁷.

К сожалению, мы не можем подробно ос­танавливаться на вопросах социологии, мифо­логии и обрядов германских «мужских со юзов», блестяще исследованных Лили Вайзер, Отто Хёфлером и Жоржем Дюмезилем⁸, ни на других особенностях индоевропейских «муж­ских обществ», таких, например, как индои­ранские «мериа», которые явились предметом серьезных трудов Стига Викандера и Гео Ви­денгрена⁹. Скажем только, что поведение ин­доевропейских воинских союзов во многом схоже с «мужскими союзами» первобытных об­ществ. Как у тех, так и у других, члены братств терроризируют женщин и непосвященных и демонстрируют свое «право на грабеж»—обы­чай, который еще встречается, хотя и в более слабой форме, в народных традициях Европы и Кавказа¹⁰. Грабеж, особенно угон скота, упо­добляет членов братства хищникам. В герман­ском братстве Вютенде Неер или в сходных ри­туальных организациях лай собак (= волков) является частью неописуемого шума, в кото­ром смешаны самые несовместимые звуки. Эти шумы играют важную ритуальную роль: они готовят буйное исступление (экстаз) членов «мужского союза»¹¹. Мы видим, что в первобыт­ных культах шум трещоток рассматривался как голос Сверхъестественных Существ. Это был знак их присутствия среди посвященных. В германских и японских братствах странные шумы, как и маски, означали присутствие Предков, возвращение душ умерших. Испытание состояло во встрече посвящаемых с мерт­выми, которые перед зимним солнцестояни­ем возвращаются на землю. Именно зимой по­священные могут превращаться в волков. Ина­че говоря, зима — время года, когда члены «мужского союза» способны отойти от своего обыденного состояния и приблизиться к сверх­человеческому, общаясь с Предками и приоб­ретая их магию.

Впрочем, превращение в хищника не было прерогативой воинов: мы встречаемся с ним в тайных африканских обществах, которых на­зывали «Леопард». Феномен ликантропии засвидетельствован во всем мире. Кроме того, ри­туальная имитация поведения хищников встречается в некоторых социо-религиозных контекстах, не имеющих ничего общего с во­инскими братствами, и даже в женских объе­динениях.

Что касается африканских обществ «Лео­пардов», то в них, как во многих формах ритуальной ликантропии, речь идет о феномене, связанном с магией большой охоты, — имитация хищного животного, по преимуществу, охотника. Тюрко-монголы Центральной Азии считали поведение хищника образцом, по ко­торому они вырабатывали свою военную стра­тегию. Мифический предок Чингиз-хана был серым волком, и великий завоеватель макси мально использовал способ нападения волчь­ей стаи. Аналогичную мифическую тему мож­но обнаружить в необычных именах и генеа­логиях различных индоевропейских и азиатс­ких народов. Такие племенные имена, как Лувены, Гирпины, Дахи, Гирканцы и др., озна­чают, что эти народности произошли от Героя-Волка и могут вести себя как волки — свирепые воины, дикие звери. Все это скорее относится к мифологии войны, и различные имена «народов-волков», быть может, говорят о военном клане или группе воинов, завоевавших не­когда территорию и ассимилировавшихся с ее коренными жителями, дав тем самым всему народу свое имя воина-хищника.

Но нас более всего интересует возможность определить структуру посвящения, благодаря которому молодой человек становится воином — хищным животным. Воинское испытание — это почти всегда личный бой, который ведется таким образом, чтобы вызвать у неофита «буй­ство берсерка». Потому что одной храбрости здесь мало. Берсерком же становятся не только благодаря храбрости, физической силе или упорству, для этого надо выдержать магически-религиозное испытание, которое радикально меняет поведение воина. Он должен преобра­зить свою человеческую сущность, продемонст­рировав агрессивное и устрашающее исступление, которое отождествляет его с разъяренны­ми дикими животными. Он «разогревается» до наивысшей степени, его захватывает таинствен­ная сила, нечеловеческая и неодолимая, так что боевой порыв исходит из самой глубины его существа. Древние германцы называли эту силу «Вут» — термин, который Адам Бременский переводил как «ярость» (furor). Это своего рода демоническое безумие, которое повергает в ужас и парализует противника¹². Ирландский ferg («гнев»), гомеровский «менос» — почти точ­ные эквиваленты того же устрашающего сак­рального состояния, характерного для героичес­ких поединков¹³. Ж. Вендрие¹⁴ и Мария-Луиза Сьёстедт¹⁵ показали, что некоторые определения «героя» на древне-ирландском языке соотноси­мы со словами «пыл, возбуждение, напряжение». Как пишет М.-Л. Сьёстедт, «герой яростен, одер­жим собственной бурной и обжигающей энер­гией»¹⁶. Во многих своих работах, особенно в «Го­раций и Куриации» Жорж Дюмезиль блестяще интерпретирует все эти выражения героическо­го пыла, доказывая их связь с испытаниями во­инского посвящения.

Поиск по сайту: