ФУЦЗЯНЬ

Тропа, по которой шел Бодхи, дышала земляникой. Слева и справа цвели пышные кусты багровых лесных ягод. Над головой обрывками сквозь янтарные кроны могучих сосен мелькало синее, бездонное небо.

Это был южный лес Поднебесной. Это была южная улыбка. Это был танец Юга. Брусника. Калина. Черника. Шиповник. Виноград. Земляника. Орехи. Малина. Алыча. Слива и груша. Запах леса. Запах детства. Запах Матери-Земли.

Оранжевая тропа вывела Бодхи к берегу лесного озера.

Это было озеро пресной воды.

Озеро, сотканное из хрусталя солнечных лучей и алмазов золото­го песка. Сверкающее. Летящее. Поющее.

Со всех сторон его окружали красные, оранжевые, желтые скалы, покрытые темно-зелеными лесами, покрытые земляничными полями, открытые всему миру, всем ветрам.

Открытые Любви.

На камне, у подножия смолистой, пышной сосны сидел юноша.

В руках у него было копье, за спиной — щит.

Юный воин, не отрываясь, смотрел на искрящуюся под солнцем

поверхность зеркальной воды. Бодхи подошел ближе:

— Мир тебе, воин Воды.

— Мир Вам, путник! Садитесь. Отдохните. Юноша, видимо, долго был один.

А юность не любит ожиданий.

Фуцзянь

Бодхи сел на траву и посмотрел на дальние горы:

— Что делать человеку с оружием на берегу прекрасного озера?

— Мое имя Чэнь. Мой дед, уходя на Небо, сказал мне, что я дол­жен увидеть дракона из озера и поговорить с ним — тогда я стану воином.

Я дал ему слово. Вот... Жду дракона.

■— Давно ждешь?

Юноша покраснел и вздохнул:

— Давно. Но я не уйду. Я дал слово деду. Буду ждать сто лет, но дождусь.

В глазах царевича мелькнул свет солнца апреля. Обезьяны Крас­ных джунглей знали этот знак. Знали — и радовались. Бодхи встал:

— Слушай, воин, и запоминай. Если хочешь увидеть дракона озе­ра, ночью разведи три костра. Ровно в полночь подойди к берегу и кричи, что есть сил.

— А что будет?

— Увидишь. Сегодня полнолуние. Все может быть.

— Хорошо, путник, я верю тебе.

В полночь, глядя на круг желтой луны, Чэнь вошел в серебри­стые воды озера.

На берегу пылали три костра.

В небе плыли прохладные хлопковые облака.

Чэнь поднял копье:

— Выходи, дракон! Я должен увидеть тебя! Выходи, благословенный дракон!

И дракон появился.

Сначала раздалось шипение воды. Затем затрубил гулкий рог.

И следом, нарастая, раздался такой страшный рев и крик, что Чэнь от ужаса присел, закрываясь копьем.

У дракона были большие огненно-желтые глаза.

Были крылья. Был хвост. Был страшный красный огонь.

Неведомая сила подхватила юношу, подняла над водой и сбро­сила вниз.

Так продолжалось до тех пор, пока Чэнь чуть не захлебнулся холодной водой.

С рычанием весеннего паводка дракон швырнул Чэня на песча­ный берег и, выскочив следом, стал кружить около Чэня, который не закрывал глаз.

Фуцзянь

То, что увидел Чэнь из деревни Чань, потрясло его.

Раздался грохот грома. Полил, полетел, зазвенел о волны озера свирепый дождь. Зашумели седые сосны.

Загрохотали от воя и удара молнии оранжевые скалы.

Дракон взлетел над волнами, и, прочертив в воздухе огненный знак, исчез.

Утром на теплом песке сидел юноша Чэнь.

Так, среди камней и трав, он просидел пять дней и ночей.

Он не хотел есть. Пил только воду из озера.

Просветление пришло к нему.

Теперь он ничего не знал. Не умел. Не мог. Не хотел.

Зато разум его был чист. Горяч. Свободен.

Чисты помыслы, молчание, шаги.

Улыбалось солнцу, камням, песку, ветру серебристое сосновое

озеро.

Улыбался юноша Чэнь.

И космическая волна смотрела на него внимательно.

Через много лет отец большого семейства, мастер Чэнь сидел в саду и смотрел на цветущие яблони.

Внук его, занимающийся растяжкой ног и рук, вдруг остановился:

— Дедушка, а кто научил тебя летать по воздуху? Мастер Чэнь улыбнулся:

— Дракон.

Дракон по имени Да-Мо.

Бодхи шел по каменному коридору ущелья Белых Сов.

Стены ребристых, желтых скал уходили вверх, и не зря крестьяне называли их «Зубы Белого Дракона».

Небо над головой было темно-фиолетовым. Размытым. Холод­ным. Плывущим.

Внезапно царевич остановился.

Остановила движение и пятнистая гюрза.

Бодхи слушал. И через мгновение побежал.

Он прыгал через камни, валуны, русла засохших ручьев, пры­гал через фыркающих дикобразов, летел над клубками влюбленных змей. За оранжевым ребром известковой скалы Бодхи на мгновение

замер.

Это был выход из ущелья.

Фуцзянь

Это была каменная круглая площадка.

Это было место схватки.

Рядом с повозкой, запряженной мулом,

рядом с убитым крестьянином,

рядом с ребенком, орущим в пыли,

дралась женщина в красном,

дралась против семерых дорожных убийц.

Бодхи с места прыгнул вперед.

Ударом прямой ноги он сломал позвоночник вожаку стаи.

Двойным ударом сва-аст он проломил черепа стоящих слева и справа.

Движением мягкой ладони — пантеры Бодхи отбросил женщину с линии удара в сторону повозки и тут же, не прерывая движения, разо­рвал печень громадного верзилы с палицей в руках-молотах.

Женщина, взяв в руки сына, не отрываясь смотрела, как страш­ный путник прыгнул вверх и, разворачиваясь в воздухе, ударами ног свернул головы двоим и, приземляясь на землю, неуловимым движе­нием пробил насквозь живот последнему из напавших на ее семью.

Солнце — красный диск — пробивало себе дорогу сквозь густую синеву неба.

Земля, горы, скалы, долины, ущелья, камни стояли оранжевыми, стояли горячими, стояли зыбкими.

Бодхи посмотрел на женщину, стоящую у колеса повозки. Посмотрел на уснувшего ребенка. Посмотрел на облако. Ом!

Бхур. Бхува. Сва-аст. Ом!

Женщина была со знаком племени женщин-воинов из джунглей Виндхья.

Бодхи еще раз посмотрел на женщину с ребенком. Затем приступил к работе.

Царевич сбросил тела убитых грабителей в глубокую, черную пропасть.

Затем он соорудил из обломков деревьев погребальный костер и возложил на него тело крестьянина.

Сквозь марево оранжевой гари вдова смотрела, как улетает в другие,миры Душа ее мужа.

Фуцзянь

Женщина не плакала.

Плакали и стенали ее черные, сухие глаза. Ее тело. Ее Душа. В водах горного ключа Бодхи омыл свое тело. Ему надо было идти, надо было спешить. Но он знал, что иногда остановка и есть истинное движение. Бодхи собрал камни. Развел костер жизни и поставил на него медный кувшин, бросив туда пять разных кореньев. Посмотрев на заходящее солнце, вдохнув первую волну прохладного ветра царевич подошел к женщине:

— Как твое имя?

— Линь.

— Вот коврик. Вот шаль. Пусть ребенок спит, а ты иди за мной. Линь молча выполнила все, что сказал Бодхи, и пошла за ним.

В десяти метрах от повозки начиналась багровая скала-стена, из которой бил звенящий горный родник.

Бегущая ледяная вода создавала небольшой водоем.

Спускаясь с каменного хребта, она летела в долину и там стано­вилась рекой.

Здесь, на ровном глиняном берегу Бодхи остановился.

Остановилась и женщина Линь.

Бодхи посмотрел в глаза женщины.

Там, за пеплом усталости от пути, за дымом и чадом пережива­ний он увидел Огонь.

Бодхи увидел, что Линь обладает великой памятью, обладает умением созерцать — соединять картины разделенного мира в мир единый.

Это был дар Неба.

Это был знак Ариев — Свободных.

Видел царевич и Огонь Разума,

Огонь движения вперед, Огонь жажды знаний

в больших, красивых глазах крестьянки с руками-лотосами,

не знающей своих родителей,

не похожей на жителей Чжун-Го,

но видящей сны-мечты.

— Я буду показывать, ты — повторять.

Я научу тебя защищать жизнь.

Вспомни свое тело. Вспомни джунгли. Вспомни Солнце предков.

Открытой ладонью Бодхи ткнул Линь в чакру Анахату.

Женщина отлетела и упала спиной в прозрачные волны водоема.

Линь встала и вновь подошла к Бодхи.

У нее была крепкая белая грудь. У нее была белая кожа.

Вода обнажила ее упругие бедра и крепкий стан.

Вода вернула ей тело.

*

До наступления фиолетовых сумерек Бодхи пальцами, ладонями, кулаками, локтем, кистью касался тела Линь. И каждый раз она отлетала в сторону, и каждый раз чувствовала боль своего тела. Боль жизни. Боль искусства познания самой себя. В ее глазах появилось удивление.

Перед сном Бодхи дал женщине выпить отвар из кореньев.

Линь поцеловала ребенка и закрыла глаза, но через мгновение открыла.

Было раннее утро. Бодхи поднял руки, и она пошла за ним. Так начались семь дней ада, которые изменили ее жизнь.

Первым днем был день Неба.

Бодхи показал искусство жрецов храма Праны.

Бодхи научил Линь дышать животом, диафрагмой, грудью.

Научил трем сидячим асанам для выполнения искусства дыха­ния — Пранаямы.

Бодхи показывал.

Линь повторяла. Если не получалось, она получала мгновенные удары по болевым точкам тела.

Линь отлетала к воде, к камням, к деревьям, взлетала к небу, сжималась, скрючивалась, замирала. Ее била дрожь, конвульсии, вспышки мозга. Бодхи бил женщину. Женщина запоминала. Бодхи молчал. Молчала и женщина.

Для Бодхи не существовало дня и ночи.

Но в нужный момент он поднимал руку — и Линь шла кормить ребенка.

Пранаяма была основой.

Пранаяма была основанием пяти храмов.

144
Фуцзянь

Первым храмом был храм Неба.

Бодхи показал женщине пять основных движений жрецов храма Неба. Это был знак Ом.

Это было познание Неба, путешествие по облакам, путешествие Праны, соединение энергии четырех стихий в одной чакре — Анахате.

Тело Линь покрылось синяками. Тело стало желто-фиолетовым. - Тело сбрасывало с себя ненависть, невежество, алчность. Тело возвращалось в детство. С каждым часом женщина чувствовала себя лучше. Соки жизни забродили в ее ногах, руках, груди. Ее походка стала легкой-летящей. Теперь она улыбалась своему сыну. Но не улыбалась при виде Бодхидхармы. Бородатый, лохматый человек не говорил. Говорил его посох. Говорил точно. Говорил больно. Говорил со спиной,головой, коленями. Она мечтала сжечь его.

Вторым храмом был храм Земли. Все началось с дхоти и чоли. Бодхи знаком показал ей снять широкие черные штаны и платье-рубаху.

Линь стояла перед царевичем обнаженная в лучах восходящего солнца.

Золото света шло вдоль изгиба ее бедер, линии круглых грудей, вдоль линии гибкой спины.

Бодхи разорвал ее платье на широкие куски и сделал из них на­бедренную повязку — дхоти и повязку, скрывающую грудь — чоли.

Он следил, чтобы Линь все запоминала.

И она, не ожидая удара, смотрела во все глаза.

Затем начались пять основных движений жрецов и жриц храма Земли.

Ом!

Линь вместе с Бодхи гладила землю, сажала зерно, поливала во­дой, хранила росток, росла ввысь.

Все движения искусства храма Земли были связаны с приседа­ниями.

Линь повторяла за царевичем, и пот ручьем стекал по ее лицу, спине, груди, ногам.

Фуцзянь

Бодхи показал линию вызова дождя, сбора колосьев, веяния.

И, когда они понесли зерно людям, пена выступила на деснах Линь.

Невыразимая усталость охватила все ее тело, и необъяснимая радость, и величайшая легкость, и сладкая истома счастья.

Все это дарила Земля! Дарила зерно, жизнь, ребенка.

Дарила Свободу! Дарила Веру и Надежду!

Третий день был днем Огня.

Ом!

Бодхи показал, как соединить руками две сухие ветки — и на­чалось

вращение, движение первого дыма,

движение огня в четыре стороны света,

вращение бури огня.

И появился

Огонь-воин, Огонь, ведущий в небо,

Огонь жизни, Огонь войны,

Огонь любви, Огонь полета.

Глядя на Бодхи, Линь повторила пять основных ударов воинов Огня.

Ночью, после того, как женщина искупалась в озере, Бодхи по­казал ей точки снятия усталости, снятия боли в движении, снятия оце­пенения мозга.

Это был динамичный самомассаж. Это был внутренний бой.

Линь получала удары по голове, удары в живот, в спину, в грудь, в горло.

Получала до тех пор, пока Бодхи не садился в пыль в асане Сид-дхи. Это значило — освоение одного знания закончено.

Начинается следующее!

Женщина была мудрой. Она не смотрела — она видела!

Видела сущность движения. Видела его смысл. Видела его про­стоту.

Выплевывая кровь изо рта, натирая мазью удары и ушибы,

кусая от боли руку, она хотела разорвать Учителя,

хотела выцарапать его бороду,

вырвать черные, кудрявые волосы.

Но, получив удар в голову, просыпалась и, сделав вдох, начина­ла движение.

Фуцзянь

Ребенок Линь не боялся, не плакал — смотрел, не уползал — запоминал.

Он смеялся, когда Бодхи брал его на руки и бросал вверх. Он был счастлив, когда царевич превращался в медведя, тигра, обезьяну, журавля, дракона.

Четвертый день был днем Воды.

Это было искусство жрецов храма Воды — И-Ра.

Это было искусство движения через поток.

Бодхи открыл Линь мир Воды.

Ом!

Движение в лодке, движение на плоту, движение в воде.

Мосты и реки, озера и моря.

Тело Линь стало Водой —

доброй, нежной, дарующей жизнь, веру, ребенка,

яростной, страшной, уничтожающей любую преграду.

Внутри водоворота бросков, прыжков, ударов, захватов, подсе­чек Линь узнала танец двенадцати жриц храма Ов.

А через пять лет она поняла его смысл.

На закате дня Бодхи показал женщине движения, стоя по пояс в воде, затем — движения под водой.

Показал движения лягушки, видевшей дно озера и купол звезд­ного неба.

Показал движения соломенного человека — колдуна Дамбы,

показал знак Воды.

Линь повторила удары, летящие над водой,

удары, скользящие над водой,

а когда не смогла повторить удары змеи, Бодхи долго держал ее голову под водой.

Ночью ей приснилось, что она — рыба.

Но удар по ребрам сказал ей, что она — Человек, и что пора вставать.

Запомнив искусство храма Воды, Линь посмотрела на свои руки и ноги.

Они изменились.

Они стали красивыми, дышащими, изящными. В них было движение внутренней силы. Космической силы!

Фуцзянь

Пятый день был днем храма Солнца.

Перед восходом солнца, в сумерках утра росы Бодхи бросил на землю пять камней.

Это был храм Солнца.

В центре — главный купол, по краям — храмы Огня, Земли, Неба, Воды.

Затем Бодхи бросил семь камней.

Девять камней. Десять. Одиннадцать.

И в заключение — двенадцать камней.

Это был храм Вселенной.

Линь стояла на коленях. Линь становилась на четвереньки.

Она запоминала, впитывала, вбирала и понимала сущность бы­тия разумного мира.

Сущность борьбы в единении. Сущность изменения количества.

Сущность движения вперед. Это был мир, в котором она жила.

Но мир единый обладал другими линиями.

Другим движением. Другой радугой.

Ом!

Бодхи показал гимн Солнцу, гимн Отцу, Матери, Сыну.

Гимн предкам, гимн дороги к Солнцу.

Это были страшные удары.

Это были невероятные движения тела. Это были взрывы Солнца!

Линь сжала кулаки.

Она кусала губы. Она кипела. Стала красной.

От нее запахло молоком, вечностью, любовью.

Бодхи в середине обучения остановился и ударил Линь посохом по голове.

И женщина рассмеялась.

Она поняла, где идет граница, до которой должна дойти женщи­на, и которую нельзя переступить.

Смеяться над собой — удел умных.

Смеяться по-доброму — удел сильных.

Смеяться в бою, в ученье, в дороге — удел мудрых!

Бодхи сидел с ребенком на руках. Ребенок спал. Бодхи смотрел на пламя костра. Линь, постирав ковры, белье, платки, вычистив телегу, котлы, посуду, омывшись в озере, подошла к Бодхи.

Фуцзянь

Она опустилась на колени.

Она склонила голову перед Учителем, перед его посохом, перед дорогой человека в красном плаще. Затем Линь села на землю в асане Сиддхи. Ей не хотелось спать. Ей хотелось покоя. Она поняла суть искусства боя. Это был Путь к звездам. Путь в Космос. Путь к Солнцу. Каждый храм имел пять основных стоек, ударов, шагов, прыж­ков, дыханий.

Каждый храм был частью целого.

Целыми были Пустота, Космос, Небо!

Частью был разделенный мир!

Линь была женщиной. Она хотела поцеловать Бодхи.

Но она не хотела получить удар — и потому легла спать.

Линь была женщиной. И потому Линь не спала.

Шестой день был днем боя.

Таких ударов женщина еще не видела. Не чувствовала. Не от­ражала.

Мужчина есть мужчина. Женщина есть женщина.

Линь ненавидела Бодхи. Линь хотелось бросить в него камнем.

Линь плакала. А царевич колотил ее.

И тогда Линь упала лицом в желтую пыль.

Заревела. Завыла. Застонала.

И стала бить по земле кулаками,

рвать на себе волосы и кусать губы.

И вот тогда она услышала

песню кузнечика, песню шумящего ручья,

песню камней, песню жаворонков.

Песню Мира.

Линь замерла. Встала.

Села в пыль — и улыбнулась. И засмеялась, и захохотала.

Вот тогда Бодхи открыл ей искусство Дхианы.

Искусство, в котором слабость побеждает любую силу,

знание побеждает невежество, а Свет разгоняет Тьму.

После второго кормления ребенка Бодхи показал женщине уди­вительное искусство боя атакующих джунглей.

И поняла Линь, что если джунгли идут войной на камень — го­рода, на землю — поля, на воду — колодцы, на людей, считающих

Фуцзянь

себя Богами, то спасения от запутывающих, изматывающих, вяжущих ударов нет.

Нет! — пока царевич не показал силу Огня — Агни.

Женщина сидела в пыли.

Она была горячая. Она была счастливая.

Рядом стоял царевич с ребенком на руках и смотрел на девять камней, которые он оставлял женщине.

Он объяснил Линь без слов, что значат пять камней, семь кам­ней, девять камней.

Теперь она смотрела на мир глазами просветленного человека.

Теперь она принимала мир таким, каков он есть.

На долю мгновения она ощутила Пустоту.

И этого ей было достаточно.

Печально, когда человек видит мир с одной точки.

Печально, когда у художника всего одна краска.

Печально, когда поэт знает одно слово.

Печально, когда человек думает, что его глазами смотрит весь мир, и взгляд этот — серый, и взгляд этот похож на Тень.

Мир велик. Космос необъятен.

Пустота не имеет границ, времени, пространства.

Радостно, когда ребенок рисует радугу тем, что найдет под ру­кой, и не размышляет.

Радостно, когда поэт поет, глядя на звезды, и не думает о строчках.

Радостно видеть весь мир, всю Вселенную, видеть Пустоту, не думая, а улыбаясь!

Вот и сейчас женщина улыбалась.

Ей хотелось обнять и поцеловать Учителя, ребенка, ночь, воду, лягушек — весь мир!

И от этой мысли она была счастлива. Ей хотелось подарить свою радость миру. И вскочив на ноги, она начала танцевать. Это был танец Огня! Танец Весны! Танец счастливой женщины!

Седьмой день был днем экзамена. Линь запомнила его на всю жизнь.

Фуцзянь

Запомнила свет радости в глазах Учителя, когда она, завершая движения храма Неба, бросила вверх посох Бодхи, и, когда он упал назад, разбросала во все стороны двенадцать камней.

Затем она показывала удары и движения страшной женщины-кампир, удары обезьяны, медведя, журавля, удары змеи, тигра, лету­чей мыши.

Все это были удары разделенного мира, удары Майи.

Она знала, что Бодхи следит за движением космической энер­гии — Праны.

Ровно в час третьего кормления Бодхи поднял руку:

— Один год. Десять. Жизнь. Сегодня. Завтра. Всегда.

Линь все поняла и, сложив руки в намастэ, низко поклонилась.

Бодхи ушел на рассвете.

Женщина с ребенком в руках смотрела вслед человеку в красном плаще. Человеку, который подарил ей мир Света, мир Доброты, мир Любви.

Дни были зелеными, красными, желтыми, белыми.

Мальчик начал говорить, ходить, петь.

Удары рукой, ногой, головой становились точнее и сильнее.

Бодхи показал Линь пещеру в скале.

Здесь она стала жить вместе с сыном.

Здесь начал свою жизнь храм женщин-воинов.

Через ущелье Белых Сов проходили караваны, паломники, бе­женцы, странники.

Однажды зимой Линь спасла от холода и голода семерых жен­щин, идущих на Запад.

Затем был бой с пятью мародерами.

Затем — сражение с отрядом дорожных грабителей.

Линь научила женщин стоять в асанах джунглей, двигаться ли­ниями диких зверей, принимать бой, как принимать дыхание.

Через два года все в землях Фуцзяни знали о храме женщин-воинов. Часто Линь смотрела на дорогу.

Она помнила слова бородатого варвара:

— Главное для земли — зерно, росток, вода, плод дерева.

Фуцзянь

Главное для женщины — семя, плод, ребенок, сын ребенка. Земля ждет воды неба, женщина ждет воды мужчины. Будь всегда готова к приходу Неба. К приходу дождя. Держи сосуд жизни в чистоте. Сохраняй его вот таким... И Бодхи показал на скалу.

Там были изображены знаки храмов Неба, Земли, Огня, Воды и Солнца.

Через несколько лет в ворота храма постучал монах без одной руки.

Он посмотрел на Линь и сказал одно слово:

— Небо!

Линь рассмеялась. Смеялись и женщины-воины.

— Где ты потерял руку?

— В бою!

— Ты потерял только руку? Женщины вновь рассмеялись.

Хуэйке посмотрел на стены, небо, кувшин:

— Ночь покажет.

— Иди на кухню. Ешь хорошо, воин.

Теперь во дворе храма стоял хохот, напоминающий грохот весен­него ливня с грозой и молниями.

Однорукий монах с горы Сун-Шань хорошо поработал. Он уходил слабым, но довольным.

Уходил под смех радости жизни.

Вот так в монастыре на горе Сун-Шань появились первые дети. Вот так ходили мужчины-монахи в гости к женщинам-воинам. Вот так Небо соединялось с Землей. Вот так Линь выполнила указание Бодхидхармы. Вот так женщины остались женщинами.

Вот почему часто монахи Шао-Линя смеялись, глядя на небо, и замолкали при виде молчаливого Учителя в красном плаще.

Все знали прочность посоха под названием «Любовь Будды».

В горах, в ущелье Белой Лошади, глядя на летящие воды алмаз­ного водопада, рисующего дрожащие рисунки ослепительной радуги, приступил к занятиям царевич Рудра.

Фуцзянь

Священная Вода!

Богиня жизни человека, Богиня чистоты жизни,

Богиня Космической Дороги!

Тебя мы славим, поем тебе гимн-преклонение!

У тебя ■— свой мир. Своя Память. Своя Любовь.

Свои крылья Мечты.

Ты лечишь, спасая Жизнь! Ты исцеляешь, рождая Жизнь!

Ты можешь проклясть — ты можешь благословить!

Священная Вода!

О тебе молит путник в пустыне. О тебе думает человек жары,

Роса! Слеза! Капля дождя! Река! Озеро! Море! Океан!

Мы все вышли из тебя, мы все состоим из тебя!

Мы — дети твои! Плоть твоя!

Мать-Вода!

В твоих волнах приходит человек в этот мир!

В твоих водах принимает Веру!

В твоих водах любят, страдают, уходят в Небо,

приходят на землю, открывают новые Миры, открывают себя.

Мать-Вода!

Единая с Огнем, ты рождаешь Жизнь, Любовь, Свободу,

даешь будущее!

Перед тобой склоняемся мы —• дети твои

и тебе несем нашу Любовь!

Царевич сидел под старым вишневым деревом.

Пахло детством. Пахло сладостью первой любви. Пахло медом.

Бодхи смотрел, как птицы, бабочки, пчелы и стрекозы летают над садом, благоухающим цветами роз, гладиолусов, астр, жасмина, мимозы и фиалок.

Старик-крестьянин с женой собирали в саду лепестки роз. Бледный юноша протягивал любимой цветок. Красной была астра. Розовым было лицо смущенной влюбленной. А вокруг благоухающих деревьев носились счастливые птицы-

дети.

Закончились занятия в храмовой школе. Начались великие, смешные игры.

Это был миг Великого Покоя Космоса.

Миг, когда ритм сердец людей совпадает с ритмом Вселенной

.

Фуцзянь

Миг, когда счастье, улыбаясь, обнимает людей, цветы, деревья, облака, солнце.

Бодхи рассматривал узоры цветов.

Многие учились боевым искусствам, подражая диким животным.

Многие учились у змей и насекомых.

Царевич учился у природы,

не разделяя ее на мир людей и мир животных,

на мир птиц и мир рыб.

Все было единым. Все было во всем.

Многим своим страшным, пробивающим ударам — кулаком, сто­пой ноги, локтем, царевич научился у линий нежных лилий, нарцис­сов, хризантем.

Сейчас он держал в руках стебель влажной люции.

Он вспоминал.

В землях Гуйчжоу он встретил караван, идущий из Ирана.

Сидя на ковре, пропахнувшем потом, жареной рыбой и пы­лью, в харчевне громадного постоялого двора, Бодхи слушал купца-арамейца.

Это был сириец-христианин по имени Каек.

Обычный торговец из мира, где все продается и покупается, лю­бящий свою семью, жену и трех наложниц, любящий хорошо поесть, много говорить и бесконечно торговаться.

Но сейчас торговец из каравана, везущего драгоценный металл, вино, масло, сирийское стекло, был встревожен:

— Тяжело стало торговать в Иране..

Внутри страны нарастает восстание бедняков.

Идет война с Византией, Сирией, Аравией.

Налоги для купцов-иноверцев увеличились вдвое.

Купец-арамеец говорил, а царевич думал совсем о другом.

Много на свете религий. Много вер. Много богов.

Много истинных верующих, чистых Душой людей.

Много доброты. Много истинного Света.

И всегда найдутся люди алчные, безумные, невежественные, уходящие.

За спиной богов они будут сеять раздор среди людей, вызывать темноту-войну, прячась за днем-Светом.

Эти люди не верят в богов, не верят в Небо. Не верят Жизни.

Они боятся Смерти. Они любят Власть.

Фуцзянь

Они есть тень разделенного мира. Бодхи видел сущность продавцов Веры. Видел. Презирал. Уничтожал.

Он знал точно — за их ложью во имя собственного Я гибнут ты­сячи и тысячи безвинных детей, женщин, стариков.

Сказал однажды на берегу реки царь Рударам:

— Каждый человек, рожденный в этом разделенном мире, дол­жен будет выбрать,

для чего он будет жить, для чего строить дома, учить, воевать,

любить, творить чудеса — во имя Добра или Зла,

во имя людей или против,

во имя своего мелочного Я или всеобщего МЫ,

во имя невежества, алчности, ненависти, рабства или

во имя Свободы, Знаний, Сострадания, Доброты.

Перед тобой, мой сын, открыты все дороги.

Выбирай и знай: слова для мужчины ничего не значат.

Твои дела будут говорить за тебя.

Твой Разум, твой Труд, твоя Воля,

твоя Вера, твоя Любовь, твоя Дорога,

твой Мир — вот что останется людям.

Все остальное — слова.

Бодхи смотрел на цветок хризантемы.

Волна теплого ветра пронесла над цветущим садом искрящуюся, веселую радугу из золотых листьев.

Вспомнил Бодхи, как по дороге в Сычуань, возле ночного костра кузнец читал стихи.

Читал вдохновенно. Светло. Чисто.

Читал просто. Рекой. Звездами. Травой. Ветром.

Читал, показывая рукой в сторону спящих темно-синих гор.

Это были Чуские строфы поэта Цюй-Юаня.

Это был мир народной Души. Мир древних сказаний.

Мир необъяснимой печали и радости.

Мир космической Любви.

Глядя на оранжевые языки пламени, даосский монах говорил:

— Цюй-Юань жил в период Чжаньго. В период сражающихся царств. Во времена ста школ. Великих знаний.

Фуцзянъ

Семь царств воевали между собой за право единолично править Поднебесной — Тянь-Ся. Это царства Чжао, Вэй, Хань, Янь, Ци, Чу, Цинь.

Цюй-Юань жил в царстве Чу. Здесь любил, творил, мечтал. Здесь искал свою Истину. Здесь он пел песни, пил вино из цветов хризан­тем. Видел весны и осени родного и любимого Чу.

Родом из древней княжеской семьи, он любил людей земли.

Люди тоже любили его.

Это был человек с чистой, доброй, хрустальной Душой.

Где теперь Чжаньго? Где теперь царство Цинь?

Где теперь императоры? Где жаждущие славы, власти, золота? Где они?

А Цюй-Юань здесь! И всегда будет! Пока движется во Вселенной Поднебесная!

Бодхи хорошо запомнил древние карты Срединного государства. Царство Чу находилось в современных землях Хубэя и Хэнани. Запомнил царевич и город Ин-Чэн, столицу древнего царства Чу. Это было на северо-западе земли Хэбэй. Много в разделенном мире поэтов.

Много художников, скульпторов, музыкантов, бродячих актеров. Много книг, много слов, много храмов, много песен. Мало было откровений. Редкостью были чистота помыслов, чистота Души, чистота сутр.

Когда караван продолжил путь в сторону красных гор Сычуани, спор о великом поэте продолжился. Говорил торговец железом:

— Если он чист Душой, словно алмаз, зачем так покончил с жиз­нью? Зачем бросился в воды Мило? Боги не любят такие жертвы!

Говорил гончар:

— Великая скорбь была на его сердце! Скорбь и печаль об утра­ченной родине, которую захватили воины царства Цинь.

Говорил седельщик:

— Река позвала его! Река Вечности! Что ему Боги и их суждения?

Он сам был человеком Неба! Сам решил вернуться домой! Говорил гончар:

— Все заранее предопределено Богами — кто и когда родится, кто и когда уйдет на Небо.

Фуцзянъ

Фатум есть фатум.

Говорил оружейник:

— Если все предопределено, то, значит, я хочу и выпью вина!

Кому еще Небо сегодня сказало о хорошем вине из Аньхоя?

Идущие засмеялись и достали свои деревянные чаши. Вскоре полилось терпкое, играющее на солнце, красное вино по чашам, желудкам, головам.

Кто-то достал цитру. Кто-то запел. Кто-то пустился в пляс.

Бодхи думал:

—Хорошим человеком был поэт Цюй-Юань, если даже через столь­ко лет вызывает в людях радость, смех и гордость за свою страну.

На закате усталого серебристого дня, в час, когда сквозь печаль улыбающейся осени можно увидеть мгновение Великой Пустоты, ца­ревич сидел на вершине Белой Горы, на вершине Миньцзян и видел плывущие внизу, в дымке храмы и пагоды, говорящие с ветром, дерев­ни и страстные поля, ждущие крестьян, ясные озера и дороги-змеи, убегающие в холмы.

Бодхи встал и начал свои ежедневные занятия. Вначале — искусство космического дыхания — Пранаяма. За Пранаямой царевич медленно, затем, ускоряясь, проверил се­годня удары ногами снизу-вверх, удары ногами в прыжке вверх.

Каждый день, обучаясь в дороге у людей, животных, птиц, змей, он менял второй или третий слой занятий.

Основным всегда оставалось искусство дыхания.

Монахи храма Будды Амитабы сказали, что паломники с Запада направились в Цюаньчжоу.

Среди полей сахарного тростника и апельсиновых садов шел ца­ревич по дороге, проложенной во времена троецарствия — Саньго.

Вначале дорога шла вдоль побережья, сплошь изрезанного за­ливами и бухтами.

Потом начались подъемы и спуски по горам и холмам.

Множество рек пересекало местность Фуцзянь.

Здесь было много буддийских храмов и ступ.

Много приезжего люда, рыбаков, охотников, собирателей меда.

Фуцзянъ

И еще больше — садов. Банановые рощи сменяли персиковые сады. Ореховые леса переходили в сливовые. Сливовые заросли обнимались с вишневыми.

Подходя к Цюаньчжоу, Бодхи проходил через деревню Каныии, где крестьяне уже сотни лет приготовляли различные лаки для вель­мож столицы Нанкина.

Возле харчевни его остановили трое старцев — старейшин де­ревни.

— Путник, мы просим тебя разрешить наш спор.

— Говорите.

Бодхи пошел за стариками, и они привели его ко двору местного гадателя.

Во дворе стояла глиняная фигура Будды, сидящего в асане Ло­тоса. Вокруг фигуры толпились крестьяне и о чем-то говорили, раз­махивая руками.

Второй старец подошел к скульптуре и поднял руку.

Мгновенно наступила тишина.

— Монах, проходивший через нашу деревню, вылепил глиняного Будду и сказал нашему гадателю — бери, это твое!

А люди деревни хотят поставить его во дворе деревенского храма. И как нам быть?

Воля монаха священна, но и наше желание попасть в Западный Рай велико.

Потом Будду невозможно будет передвинуть.

Бодхи, недолго думая, подошел к статуе Будды и ударил ее но­гой. Тысяча осколков и комочков глины разлетелись веером по двору гадателя.

Крестьяне ахнули и схватились за головы.

— Будда у вас между пальцами. Он в ваших глазах и волосах.

Зачем вам делить то, что есть у каждого?! Крестьяне задумались и согласились. А когда согласились, то обрадовались.

Бодхи хотел уже уходить, как к нему обратился третий старей­шина села.

—- Я узнал тебя, путник.

Фуцзянъ

Ты —■ Да-Мо, человек с Запада, который может творить чудеса. Помоги нам советом.

— Что еще, старик?

Старик повернулся к землякам и кивнул головой. Двое крестьян бросились со двора и вскоре привели женщину, крепко связанную бамбуковой веревкой. Старик подошел к ней и потрогал жгуты.

— Эта женщина населена Духами. Мы собираем два урожая риса в год.

Когда наступило время второго урожая, случилось наводнение, а она убрала свой рис раньше.

Значит, она знала и вызвала бурю на реке.

Женщина молчала.

Волосы ее растрепались. Глаза горели огнем бессилия.

Бодхи приказал развязать ее.

Потом он подошел к старейшине и что-то сказал ему тихо.

Старик ушел, а все остались стоять во дворе храма.

Вскоре старик пришел, в руках у него была небольшая шкатулка.

Бодхи взял ее в руки.

— Женщина, скажи, что в этой шкатулке?

— Яблоко. Зеленое яблоко.

Бодхи открыл шкатулку и достал оттуда зеленое яблоко. Второй раз в этот вечер ахнули от удивления крестьяне. Бодхи поднял руку — и шум стих.

— Как ты догадалась? Говори — от этого зависит твоя жизнь.

— Все просто.

Когда Вы брали в руки шкатулку, там что-то перекатилось.

Это не банан и не цветок.

Круглое может быть гранатом, персиком, яблоком.

Но за шкатулкой ходил старик Ли-Ван. А его дом через дорогу.

Все знают, что в его саду сейчас растут зеленые яблоки, кото­рые он выращивает специально для лечения головокружения своей жены.

Все были поражены простотой объяснения.

— Слушайте меня, крестьяне!

Эта женщина обладает даром внимания и сосредоточенности. Она не колдунья, и нет в ней злых Духов. Я советую вам обращаться к ней за советом, так как в ней живет Истина и честность.

^

Фуцзянь

Когда женщина уходила со двора, крестьяне смотрели на нее с уважением.

Бодхи направился из деревни в сторону большой дороги, веду­щей в Цюаньчжоу.

Среди крестьян, везущих на повозках в город капусту, горох, перец, яблоки и персики, шли или ехали верхом воины, торговцы и бродячие актеры.

На улицах города, куда прибыл в сумерках Бодхи, было оживлен­но и суетливо.

При свете фонарей в харчевнях, на площадях, у повозок люди ужинали, благословляя Богов за дарованный рис, рыбу и овощи.

К часу первой ночной стражи царевич нашел даосский храм, о котором ему говорил монах из Гуйчжоу.

Ученик настоятеля угостил его ужином.

— Правитель города — большой любитель представлений. Он созвал актеров со всего Юга.

Если ты хочешь найти актера Ю-Сина, то иди во дворец. Там сегодня будет много людей, можно затеряться в толпе.

— Я иду во дворец.

Город, где начинались игры мастеров,

шумел, гремел, радовался.

Бушевал всеми красками радуги.

Люди били в барабаны, гонги, дойры.

Люди пели, плясали, хлопали в ладоши.

И трепетали на ветру флаги.

И звенели на площадях флейты.

И сверкали вокруг тысячи цветных фонарей детства.

Люди шли смотреть искусство.

Это не были игры греков, где любовались собой и своей силой.

Это не были игрища римлян, где унижали тело и Дух человека.

Это были игры свободного Духа.

Свободного Разума. Свободного Искусства.

Бодхи вошел-влетел в сверкающий разноцветный зал, наполнен­ный волной безумного веселящегося оркестра жонглеров из Гуаньси.

Пропустив мастеров вперед, царевич увидел большой зал, где по окружности, уходящей вверх, сидели

Фуцзянь

правитель, советники, вельможи, судьи, герои, гости, жены, наложницы, танцовщицы. Напротив правителя сидели люди Сы-Минь. Люди четырех народов, ученые, крестьяне, ремесленники, торговцы. Остальные семь кругов занимал смех. Смех детей, женщин, стариков. Смех мудрецов, воинов, поэтов. Смех полей, лесов, гор и рек.

Бодхи сидел на ступенях лестницы, покрытой красным ковром, рядом со скамьей, где сидели орущие, чумазые брат и сестра. Это были нарядные дети. Это были удивительные дети! Они успевали одновременно

смотреть представление, восхищаться, спорить, ругаться, плеваться, есть сладкую вату, есть сладкий пирог, хлопать царевича по ноге, совать ему в лицо игрушку — и вновь смеяться, бояться, хохотать и есть одновременно вату, мороженое и пирожное.

Вначале выступали акробаты и жонглеры мечами и шарами. Их сменили эквилибристы и канатоходцы. В перерывах карлики и уродцы смешили публику. Затем артисты из Гуйчжоу показали Танец с Семью Подносами. Фокусники показали Превращение Рыбы в Дракона. Вместе с ними по залу ходили глотатели мечей и огня, мастера изображать животных и заклинатели змей.

Затем вышли артисты из Цзянси.

Они показали дрессированных обезьян и медведей, танцующих рыб и марширующих муравьев.

Фокусники «прятали» людей, спали на стене и превращали кожа­ные ремни в змей, туфли — в кроликов, а из пустой чаши доставали цветы лотоса.

Акробаты из Сычуани создали пирамиду из восемнадцати чело­век, танцевали на веревке с чашами воды на голове.

Один из них стрелял из лука с завязанными глазами, точно по­падая в цель.

6 Горы Дзэн

Фуцзянь

В первый день Бодхи не нашел актера в громадной толпе зрите­лей, и ему пришлось идти на второе представление.

Актеры из Гуандуна показали представление «Легенда о Муме-не», где сын спустился в ад, чтобы спасти свою мать.

Всех зрителей поразили красочные костюмы и устрашающие маски.

Действо сопровождалось пением, грохотом барабанов и гонгов, хлопаньем трещоток и музыкой флейт и цитры.

После обильного ужина все смотрели представление кукольного театра «Лысый Го».

Царевич прошел в малый зал, где готовились артисты, и увидел там множество людей.

Куклы и люди смешались здесь, словно масло в рисовой каше.

Перчаточные, ситцевые, куклы-тени, тростевые — куклы пора­жали своей красотой, благородством и изяществом.

В углу залы, среди людей, покрывающих лицо румянами, нашел Бодхи актера-кукловода, который сказал ему, что актер с символом двух рыб находится в оранжевой палатке во дворе дворца.

На обширном дворе правителя было многолюдно и весело.

Нервно бегали распорядители представления.

В прыжках метались слуги знатных вельмож.

Бойко кричали актеры, созывая собратьев, и, заглушая их крики, с упоением гремели барабанами и дудками оркестры из провинций.

Хаос-ожидание дополняли бойкие тррговцы водой, халвой, сла­достями и пирожками, которые ходили, созывали, бранились, торгова­лись, обходя ревущих ослов в разноцветных попонах и величественно жующих верблюдов, косящихся на разноцветные фонари, на желтые плошки-лампады, на драконы-факелы.

Воздух вечера был пропитан-насыщен искрящейся на свету пы­лью, запахом пудры, цветов, масла и вина.

Бодхи шел среди красных, синих, зеленых шатров, где актеры переодевались и покрывали лица румянами.

Мимо него провели двух громадных медведей, четырех смеющих­ся обезьян, цветных кошек и козу с собакой на спине.

Царевич шел, стараясь не задеть жонглеров и акробатов, готовя­щихся к выступлению.

Фуцзянь

Старик пронес мимо него шар, в котором сидела маленькая де­вочка. Девочка смеялась, глядя из шара на двух обезьянок, танцую­щих на шесте акробата.

Увидев оранжевый шатер с эмблемой двух целующихся золотых рыбок, Бодхи вошел в него — и сразу все понял.

Актеры, муж и жена, были убиты.

Юноша в костюме из шелка сидел на скамье, склонив голову и руки на колени.

За раскрытым коробом с куклами лежала юная девушка, похожая

на подростка.

Они лежали, словно сломанные куклы.

Бодхи положил их рядом.

Юные влюбленные отдали свои жизни, ничего не сказав о пере­водчике сутр из Рангуна.

По лицам юных молодоженов было видно, что они сильно люби­ли друг друга.

Царевич взял из бамбукового короба две куклы и положил их между телами.

Это были Принцесса и Отшельник.

Внезапно Бодхи замер.

Обжигающий красный шар мелькнул перед глазами. Его голову, волосы, кожу, его мозг пронзили тысячи и тысячи горящих игл. Запахло гарью..Запах проникал в десны и зубы. Проникал горя­чими камнями реки без воды.

В лабиринте мозга царевича бил Небесный Барабан.

И вспомнил царевич —

засуха пришла в красные джунгли. Жажда.

Десятилетний мальчик полз по высохшему руслу Оленьего Ручья.

Полз из последних сил.

Вдоль звериных троп лежали туши мертвых животных.

Пахло дымом горящих деревьев.

Пахло гарью безысходности.

Мальчик цеплялся за желтую высохшую глину,

поднял глаза к небу.

— Где ты, Богиня джунглей?

Где вы, Боги воды, деревьев, гор, камней? Где вы, Боги?

Темно-фиолетовая туча закрыла солнце.

Фуцзянь

Глаза величиной с гору смотрели на него.

Из глаз текли слезы.

Нет! Это не слезы. Это капли дождя.

Дождь хлынул с небес! Вода! Священная вода! Слезы Богов!

Бодхи встряхнул головой.

Перед ним лежали мертвые влюбленные.

Пустой короб. Куклы. Румяна. Цветы.

Внезапно все вокруг Бодхи стало расплываться.

Тысячи запахов со всех сторон неслись ему в мозг.

По телу пробежала дрожь. Царевич превращался в зверя.

Он вбирал в себя природу разделенного мира.

Становился сущностью мира.

Таким его приняли в стаю обезьяны.

Так он убил ягуара. Так он стал сыном джунглей.

Корни деревьев, сплетение лиан. Жара и пыль. Кровь и шерсть. Рычание и великая жажда. Удары лапы и когтя.

Все просыпалось в нем, и не было теперь пощады вставшему на его пути.

Из тысячи запахов Бодхи уловил запах убийц. Их было трое.

И он побежал. Теперь, пробегая сквозь толпу, он видел все, и только то, что нужно. Его вел запах врага.

Поднялись на дыбы встревоженные скаковые лошади.

Завопили испуганные черные обезьялы.

Внутри здания, на арене, неожиданно зарычали и поднялись на задние лапы медведи.

Животные чувствовали — зверь! Вожак!

Он здесь! Он рядом! Он свободен!

И захрипела в клетке тигрица,

и птицы стали биться о стены клеток.

Бодхи стремительно двигался в сторону темного, страшного сплетения улиц, улочек, стен, переулков портового городка на холме, вблизи пристани.

Под ногами чавкала грязь.

Ветер с моря перебивал запах убийц запахом рыбы и соли.

hjo Бодхи не останавливался.

Фуцзянь

Сейчас он был пантерой, рысью, ягуаром.

Терпкий запах крови и пота вел его по узким улочкам, среди на­громождения многоярусных домов, пропахших рыбой, водорослями и кальмарами.

Внезапно Бодхи остановился.

Слева от него находился длинный деревянный двухэтажный дом. С места, в прыжке Бодхи ящерицей прицепился к стене и бесшумно поднялся на крышу.

Убийцы были под ним. Он слышал их разговор.

Высоко подпрыгнув, Бодхи проломил крышу и вместе с обломка­ми черепицы, балок и перекрытий полетел вниз.

Оказавшись на полу, он сразу же нанес два удара раздирающей лапой тигра.

Двое в черном с разбитыми черепами отлетели в стороны, ломая бамбуковые перегородки.

В глубине комнаты, в маске Прокаженного стоял вожак тайных убийц.

Его прикрывали восемь рослых воинов в черных одеждах.

Вожак захрипел, и его слуги, вытащив мечи, ножи и топорики, бросились на Бодхи.

Они бросились на царевича, не зная, что перед ними стоял зверь красных джунглей.

Высоко подпрыгнув в воздухе, Бодхи стал наносить удары, про­ламывая черепа и распарывая животы.

Словно страшная тень, он вращался вокруг них, и с каждым пово­ротом и рычанием валилось на пол искореженное тело врага.

Тело Бодхи было телом зверя, вобравшего в себя свирепость ге­парда, силу тигра, гнев буйвола. На него бросились двое. Меч прошел по дуге — и горло первого было пробито снизу

вверх.

Копье пролетело мимо, а крученый удар пробил затылок

второго.

Еще двоих убил Бодхи в прыжке двойным ударом ног и третье­го — ударом прямой ладонью в живот, сидя на одном колене.

Фуцзянь

Река сметает все на своем пути — она не размышляет.

Это природа — это движение хаоса!

Так и сейчас — удары, повороты, прыжки —- все было движением хаоса! А хаос — высший порядок, уходящий за пределы понимания обычного разума. Это сверхгармония!

Свободное течение Космической Реки.

Как улыбка и танец ребенка на весеннем лугу. Как полет птицы.

Как поцелуй влюбленных и бессмысленный разговор, являющий язык великого смысла соединения.

Теперь вожак был напротив царевича.

Его тень скользила вправо, а удар зигзагообразным мечом он на­нес слева.

И как только блеснуло лезвие клинка, Бодхи понял — это колдун из пустыни Такла-Макан.

Рухнула со стены лампада, и дом начал гореть.

Затрещали стены. Потолок. Балки. Перекрытия.

На улице раздались истошные крики людей, зовущих пожарную команду.

Бодхи бросился к колдуну и, увертываясь от ядовитых звездочек, заметил, как тот растворился в стене за тайной дверью. Снизу, проломив дверь, наверх бежали пожарные. Бодхи подпрыгнул и через проем-дыру оказался на крыше. Рядом были другие дома, и Бодхи побежал.

Он летел над черепичными крышами домов, словно в джунглях,

с дерева на дерево, с дерева на скалу,

вверх — вниз, влево — вправо.

Ему хватало малейшего выступа, угла, ребра стены.

Подбежав к краю крыши, вожак, не останавливаясь, прыгнул вниз, в толпу веселящихся у волшебного фонаря людей.

Прыгнул — и растворился.

Услышав детские голоса и смех, Бодхи замер на выступе крыши.

Встретив удивленный взгляд ребенка, смотревшего вверх, он от­прыгнул назад.

Рассвет был холодным. Туман с реки — молочным. Песок на берегу — мокрым.

Фуцзянь

Бодхи медленно поднялся и сделал медленный, спокойный вдох. Задержал дыхание и, почувствовав тепло в сосудах мозга, мягко вы­дохнул.

Ушла жара джунглей. В тело возвращалась сущность человека.

Человек, зверь, вода, огонь, земля, воздух — все едино.

И счастлив тот, кто чувствует это в себе.

Чувствует, что он — Пустота, рождающая все и поглощающая

все.

По воде плыли джонки рыбаков. Они появлялись из синего тума­на плавно, медленно. Так движутся руки танцовщицы.

Тишину нарушал всплеск волн. По глади воды расходились круги.

Утренняя рыба, выпрыгнув из волн, исчезла в темных глубинах реки.

В спокойствии осеннего утра царевич начал занятия по боевому

искусству.

Все было, как и тысячи лет назад — очищающее дыхание,

накопительное дыхание,

дыхание, успокаивающее разум и сердце.

Как только энергия Космоса вместе с дыханием вошла через ча­кру Сар в тело, Бодхи мягкими движениями в космическом танце Бога Шивы-Натараджи стал направлять ее по энергетическим рекам тела.

Бодхи всегда заканчивал занатия в час, когда пробуждаются

люди.

Именно в это время закрывались космические ворота, пропуска­ющие энергию Пустоты.

Царевич шел к реке.

За спиной шумел продолжающийся праздник. Рядом смеялись прохожие и дети. Кричали торговцы сладким рисом. Бодхи был в раздумье. Две рыбы — символ супружеского счастья. Умирая, юный актер зажал в руке цветок лотоса. Лотос — символ совершенства Будды — шел по рисунку пещеры вслед за рыбками.

На пристани царевич договорился с лодочниками. И теперь путь его лежал в земли Цзянси.

цзянси

Река шла между разрушенных горных кряжей, проходила по до­лине и вновь оказывалась между склонами, покрытыми зарослями бамбука.

На полях крестьяне выращивали рис и джут. На реке было много плоских, крытых лодок. В местности Шанхай Бодхи нашел людей, которые показали ему дорогу в город Лушань.

В городе Лушань был монастырь, основанный вторым патриар­хом учения Будды в Чжун-Го — мудрым Хуэй-Юнем. Это был монастырь Дулиньсы. Только туда мог пойти переводчик сутр.

Знал об этом Бодхи, и знали об этом посланные по следу наем­ные убийцы.

Золотом и кинжалами открывали они себе путь.

И вот теперь Бодхи впервые настигал их.

Прежде, чем войти в монастырь Дулиньсы, паломник должен был выйти к священному озеру Поянху, где строился буддийский храм Будды Авалокитешвары.

Бодхи шел к озеру Поянху по равнинной местности. Дорога была прямой и шла среди ровных квадратов заливаемых полей риса.

Ночь застала его в деревне, где жители изготовляли фарфоро­вые изделия.

Деревня была большая.

Деревня была закрытая.

Жители деревни по приказу чиновников императора никогда не выходили за пределы селения, чтобы тайна изготовления фарфора не была узнана лазутчиками из соседних государств.

На перекрестках дорог у входа и выхода из деревни Цзиндэчжэнь стояли дружины стражников государственной тайной службы.

Фарфор бывает синий и пурпурный. Голубой и розовый.

Красный и оранжевый. Белый и черный. Матового и землистого цветов.

Цзянси

Созданный из двух сортов белой глины, покрытый после просуш­ки глазурью, фарфоровый сосуд обжигали в большом огне.

За обжигом —г тайной из тайн — следил мастер.

Настоящий фарфор — дар Неба! Дар Богов!

Его тонкие стенки издают волшебные звуки.

Его нельзя оскорбить царапиной от меча.

Его лунный свет освещает темноту.

Его тепло согревает ладони и Душу.

Настоящий фарфор — это космическое слияние дышащей жела­нием ткачихи-земли с бушующим страстью пастухом-огнем.

Глядя на волшебное сияние фарфора, люди видели

алмазные россыпи звезд,

бескрайнее небо после весеннего дождя,

молочный туман на волшебном озере,

слезы небесной красавицы, играющей на цитре.

Ученые мужи — любители древности,

красавицы — весенние цветы,

поэты — созерцающие весны и осени,

художники — видящие незримые узоры неба

считали счастьем иметь и видеть

чаши и вазы, блюда и подносы, тушечницы и курильницы,

фигурки Богов, Бессмертных, мудрецов и героев из фарфора.

Из фарфора, сделанные людьми из деревни

мастерами огня, глины, глазури и воды,

мастерами, видящими невидимое,

видящими сердцем, видящими Пустоту.

Бодхи не стал входить в деревню.

Сложив ноги в асане Сиддхи, он сидел на холме, под куполом звездного, искрящегося, бескрайнего неба.

Шелестели влажные листья деревьев. Теплый ветер гладил шелковые волосы трав. Шумели лягушки, споря с желтой луной. Плыл в океане-Космосе корабль Земли. Бодхи смотрел на огни деревни мастеров фарфора. Он вспоминал отшельника с реки Ганга.

Худой, черный, в одной набедренной повязке, старик звонко сме­ялся, сидя на берегу реки:

Цзянси

— Огонь! Агни! Отец! Ом! Человек — это огонь!

Мужчина — огонь! Пламя, энергия, битва, дорога! Женщина — тоже огонь!

— Женщина — огонь?

— Конечно, путник! Лоно — ее топливо. Волосы — дым. Йони — пламя. Введение внутрь — угли.

Наслаждение — искры!

В этом огне женщины Боги рождают человека. Свершают под­ношение.

Человек живет столько, сколько было огня в очаге.

Когда же он умирает, его несут к погребальному огню.

Агни-отец несет его домой. Туда, где его зачали.

Огонь идет по кругу. Никогда он не исчезает.

Он есть сущность жизни! Он есть сама жизнь!

Арии это поняли сразу.

Поэтому на тебе красный плащ, путник.

Поэтому ты идешь по дорогам.

Дорогам Огня.

На рассвете царевич приступил к занятиям по искусству дыхания и искусству боя.

Затем, омыв тело в холодной воде лесного ручья, продолжил путь.

В грушевый полдень,

когда воздух заполняет аромат душистых трав,

когда деревья ждут прохладного ветра,

когда яблоки, персики, сливы накаляются в ожидании благост­ного дождя,

Бодхи вышел на южный берег озера Поянху. Семья крепких, загорелых, жилистых рыбаков укладывала на бамбуковой пристани сети в лодку.

Отец семейства, в камышовой шапке на голове и с веслом в руке повернулся в его сторону:

— Мир тебе, путник!

— Мир Вам, отец семьи!

Глядя на дальний, дымчатый берег, отмахиваясь от комаров и водяных мух, старик продолжил, улыбаясь:

— Прекрасный, спокойный день, путник.

•

Слишком спокойный день.

— Я все понял, отец!

Да пребудет g вами удача на воде.

— Да будет мирной твоя дорога!

На верхушки апельсиновых деревьев легли фиолетовые пятна

теней.

Впереди извилистой, утоптанной, рыжей тропы из кустов вспорх­нула стая разноцветных, встревоженных птиц.

Справа раздался треск сухих ветвей валежника.

Красная ящерица застыла на краю белого рубленого камня.

Внезапно на тропу, по которой шел царевич, выскочили люди в

платках, закрывающих лицо.

В руках нападавших были короткие мечи, кинжалы-крисы, топо­рики, цепи и булавы.

Нападавшие замешкались.

Бодхи на тропе не было.

Главарь наемных убийц Тао-Фын дал знак своим воинам прове­рить кусты плакучей ивы и заросли пахучего барбариса.

С высоты старого вяза вниз слетела скользящая молния-тень — и два воина в черном беззвучно упали в траву с проломленными голо­вами.

Тао-Фын, мгновенно развернувшись, нанес Бодхи вращающийся

удар мечом в живот.

Прыгнув вверх, царевич перелетел через голову главаря, нанося

ему удар ногой в затылок.

Хрустнули шейные позвонки.

Хлынула изо рта черная кровь.

Не успел упасть на землю вожак, как Бодхи снова взлетел вверх и по косой горизонтали нанес еще два смертельных удара подбежав­шим воинам в черном.

Справа перед ним встали трое с прямыми сверкающими мечами.

Слева подбежали двое, с цепью и булавой.

Не останавливая линии движения атаки, Бодхи присел в низкую

стойку шагом единорога.

Его руки схватили в траве два кинжала-криса. Еще двое рухнули в травы, пронзенные в горло. Сделав движение вперед, Бодхи резко прыгнул назад.

Сделав движение вправо, нанес два удара влево.

Трое наемных убийц корчились в траве с кровавой пеной, теку­щей из ртов.

Четвертый в прыжке хотел нанести удар ногой в лицо. Бодхи присел в растяжке и ударом змеи пробил живот нападаю­щему.

Шумели верхушки трещавших деревьев. Кричали-выли бегущие воины. Срывались на землю спелые мандарины. Свистел-надрывался злой южный ветер.

Бодхи топнул ногой, оставив глубокий след в черной земле. Уклонившись от удара булавой, он перехватил ее и воткнул руко­ятку в живот верзилы-нападающего.

В прыжке, ударом железных пяток царевич пробил одному пе­чень, второму — селезенку.

Еще двумя ударами стальной ладони сломал им шейные позвонки.

Вдоль ромашковой тропы слева и справа лежали тела наемных убийц.

Бодхи посмотрел вправо.

К нему бежали двое с топорами, а справа по склону спускался дневной дозор городской стражи.

Царевич сделал рывок к дереву, уклоняясь от летящих топоров, и вслед за этим два стремительных летящих шага навстречу бегущим.

Удар с разворота раскрытой лапой тигра в голову первому.

Удар ногой в лицо второму.

Словно раскрывающийся веер смел их с тропы в разные стороны.

Наклоняясь к воину, стонущему от боли, царевич резко ткнул его указательным пальцем в чакру Анахату:

— Молчи, воин. Не бойся.

На царевича смотрел бледный юноша-подросток. Бодхи взял его меч и хлопнул юношу рукояткой по лбу:

— Сажай свой рис и никогда не пользуйся чужим оружием! По­нял?

Бодхи еще раз ударил юношу по голове.

— Понял.

Раненый молодой человек поднял голову — на тропе, усыпанной телами убитых, никого не было.

Заходило багровое, палящее солнце за дальние, синие горы.

Черные, густые тени легли у корней апельсиновых деревьев.

Царевич поднимался на коричневый холм по извилистой дорож­ке навстречу вечернему, прохладному ветру.

На вершине базальтовой скалы, залитой белым светом громад­ной, круглой луны, среди острых обломков и диковинных валунов ца­ревич нашел ровное место для занятий по боевому искусству.

Три часа подряд Бодхи отрабатывал удары ногами с положения

Небесного Барабана.

Перед тем, как лечь спать, Бодхи, сидя в асане Мудреца Сиддху,

внимательно разглядывал диск ночного светила.

Глядя на лунные моря, на лунные кратеры и каньоны, царевич вспоминал уроки мастера Чжоу-Сина с горы Удан-Шань.

Это была черта Бодхи —

учиться всегда. Учиться везде.

Учиться без рабской стыдливости.

Учиться, не торопясь.

Понять сущность явления, а не его последствия.

Мастер Чжоу-Син был достойным Учителем.

На священной горе Удан-Шань сидели двое и пили зеленый чай.

Был прозрачный вечер.

Был багровый закат.

Небо было бескрайним. Мир был беспредельным.

Чай был вкусным, бодрящим, радостным.

Двенадцать часов подряд мастер Чжоу-Син показывал Бодхи бо­евое искусство отшельников с горы Удан-Шань.

Бодхи смотрел. Запоминал. Повторял.

Сейчас царевич слушал.

Лицо Учителя было бронзовым от горных ветров. Глаза улыба­лись, а мягкие руки со стальными пальцами точно разливали по пиа­лам дымящийся чай.

На лице Чжоу-Сина не было следов мельницы-времени.

Был только ветхий халат, ветхие сандалии, ветхий пояс и океан

сияющей мудрости.

Звенел неумолчный, хрустальный водопад. Звенел ветер в листьях смолистых сосен. Звенели птицы в лазоревом небе. Звенел веселый костер великодушия. Чжоу-Син говорил:

— От глупости нет лекарства.

Юность моя прошла среди вина, женщин, друзей. Пел, пил, любил.

Понял одно — деньги, земля, женщины порождают вражду.

Сын богатого отца, я был назначен чиновником.

Имел власть, имел семью, имел льстецов и врагов.

Понял одно — женщина, ветер, власть, успех не отличаются по­стоянством.

Оставил все. Ушел в монастырь.

Читал книги, молитвы, наставления.

Понял одно — на бумажной лодке нельзя переплыть реку.

Ушел из храма. Стал бродить по свету.

Прошел много дорог. Видел много городов и мудрецов.

Было много терпения, много слов, не было только понимания.

Понял одно — хоть луна и приносит прохладу, все ждут солнца. Ушел воевать.

Занимался мечом, копьем, луком, шестом.

Понял одно — бамбуковым шестом небо не измеришь. Кончилась война.

И вновь передо мной стоял храм.

Я умел драться.

Умел читать священные книги.

Знал, что опыт — отец всех знаний.

И ничего не понимал.

Что собаке делать в храме? Я ушел из храма.

Любые слова имеют причину.

Любая трава имеет корни.

Долог был мой Путь.

Высокой была гора, на которую я поднимался.

Отшельник замолчал. Посмотрел на старое дерево: — Однажды я поднялся на эту вершину Удан-Шань. Присел на камень возле этого дерева.

Посмотрел на бегущую по стволу белку. На дальние вершины гор. На брызги седого водопада.

И вдруг мне невыносимо захотелось вишневого варенья. Варе­нья из кипящего котла. С розовой пеной. Варенья моей матери, моего детства.

И вдруг я увидел весь мир. Всю Вселенную. Всю Пустоту. Мне было сто тысяч лет. Я был всем и ничем.

Цзянси

Я стал смеяться и танцевать вокруг молодой сосны и танцевал до утра. В долю секунды я понял, что мой разум

желал стать бессмертным, желал стать Бодхисаттвой,

желал стать Буддой.

И как только я забыл об этом, мой разум исчез.

Исчезло мое «Я», и пришло, хоть на миг, Просветление!

Чтобы понять простую Истину, мне пришлось прожить девяносто

лет.

Я передал тебе, Да-Мо, тайные знания в надежде, что когда-нибудь они помогут доброму разуму понять хитросплетения космиче­ских битв.

Мир тебе, Да-Мо, и светлой дороги!

— Мир и Вам, Учитель Чжоу-Син!

Если у человека есть дар, то неважно, семь ему лет или семь­десят.

Дар есть дар.

В девяносто лет Чжоу-Син совершал мгновенные прыжки с одно­го места в другое.

Умел наносить невидимые удары с крученых взлетов вверх.

Мог спокойно стоять на ветвях деревьев и, словно воробей, пры­гать с ветки на ветку.

Дар есть дар.

В монастыре Дулиньсы, который основал второй патриарх Хуэй-

Юань, поклонялись Будде Амитабе.

Сумхавати — Западный Рай, место, где обитает Будда Амитаба, — был конечной целью людей, молящихся ему.

Западный Рай — место всеобщего братства и равенства, — в гла­зах крестьян, ученых, художников было местом садов покоя и полей изобилия, краем, где текли прозрачные реки, не было стужи, болез­ней и вражды.

Сто лет назад, до прихода Бодхи в Чжун-Го, патриарх Хуэй-Юань и сто двадцать три его ученика преклонили колени перед изображе­нием Амитабы и прочитали молитву о том, чтобы возродиться после смерти в мире Амитабы — Западном Рае.

Монастырь Будды Амитабы был чистым и тихим.

Везде были проложены ровные аллеи и дорожки из камня.

Цзянси

Монастырский сад был ухожен, а клумбы цветов представляли собой образец красоты и простоты.

В саду, под деревом вишни Бодхи говорил со вторым настояте­лем монастыря.

Поиск по сайту: