ЭКЛОГА II

Страсть в Коридоне зажег прекрасный собою Алексис.

Был он хозяину люб - и пылал Коридон безнадежно.

Он что ни день уходил под частые буки, в прохладу

Их густолиственных крон, и своих неотделанных песен

Жалобы там обращал к лесам и горам, одинокий.

"Песням моим ты не внемлешь, увы, жестокий Алексис!

Иль не жалеешь ничуть? Доведешь ты меня до могилы!

Даже и скот в этот час под деревьями ищет прохлады,

Ящериц даже укрыл зеленых терновник колючий,

И Тестиллида уже для жнецов, усталых от зноя,

К полднику трет чабер и чеснок, душистые травы.

Вторя мне громко, пока я слежу за тобою прилежно,

Пеньем цикад кустарник звенит под солнцем палящим.

Иль не довольно того, что гнев я Амариллиды

Либо презренье терпел, выносил и упреки Меналка? -

Хоть черномазый он был, а ты белолицый, Алексис!

Не доверяй чересчур, прекрасный юноша, цвету:

Мало ли белых цветов, но темных ищут фиалок.

Ты презираешь меня; откуда я, кто - и не спросишь,

Сколько скота у меня, молока белоснежного сколько.

Тысячи бродят овец у меня по горам сицилийским,

Нет в парном молоке ни в зной недостатка, ни в стужу.

Те же я песни пою, которые, стадо сгоняя,

Пел Амфион у Диркэ на том Аракинфе Актейском.

Я уж не так некрасив: недавно себя я увидел

С берега в глади морской; суди нас - так Дафнис, пожалуй,

Не устрашил бы меня, если только не лгут отраженья.

О, лишь бы ты захотел со мною в скудости сельской,

В хижинах низеньких жить, стрелять на охоте оленей

Или же коз погонять хворостиной из мальвы зеленой.

Вместе со мною в лесах подражал бы пением Пану.

Первым Пан изобрел скрепленные воском тростинки,

Пан, предводитель овец и нас, пастухов, повелитель.

Так не жалей же о том, что натер себе губы свирелью.

Чтобы сравняться с тобой, как только Аминт не старался!

Есть свирель у меня из семи тростинок цикуты

Слепленных, разной длины, - Дамет ее, умирая,

Передал мне и сказал: вторым ей станешь владельцем.

Так сказал мне Дамет - и Аминт завидует глупый.

Двух еще горных козлят с трудом достал я в ущелье

Небезопасном, их шерсть пока еще в крапинах белых.

Вымя овцы они два раза в день осушают - тебе я

Их берегу, хоть давно у меня Тестиллида их просит, -

Да и получит, коль ты от нас презираешь подарки.

Мальчик прекрасный, приди! Несут корзинами нимфы

Ворохи лилий тебе; для тебя белоснежной наядой

Сорваны желтый фиоль и высокие алые маки;

Соединен и нарцисс с душистым цветом аниса;

С благоуханной травой сплела она и лаванду;

Нежных фиалок цветы ноготки желтизной оживляют.

Бледных плодов для тебя нарву я с пуховым налетом,

Также каштанов, моей излюбленных Амариллидой.

Слив восковых прибавлю я к ним, - и сливы уважу!

Лавр, тебя я сорву, вас, мирты, свяжу с ним теснее.

Благоуханья свои вы все воедино сольете!..

Ты простоват, Коридон! К дарам равнодушен Алексис.

Если ж дарами борьбу затевать, - Иолл не уступит

Горе! Что я натворил? В своем я безумии Австра

Сам напустил на цветы, кабанов в прозрачные воды...

Что, безрассудный, бежишь? И боги в лесах обитали,

Да и дарданец Парис. Пусть, крепости строя, Паллада

В них и живет, - а для нас всего на свете милее

Наши пусть будут леса. За волком гонится львица,

Волк - за козой, а коза похотливая тянется к дроку, -

А Коридон, о Алексис, к тебе! У всех свои страсти.

Видишь, волы на ярмах уж обратно плуги свои тащат,

Скоро ух солнце, клонясь, удвоит растущие тени.

Я же горю от любви. Любовь возможно ль измерить?

Ах, Коридон, Коридон! Каким ты безумьем охвачен!

Недообрезал листвы я у лоз виноградных на вязе...

Лучше б сидеть да плести что-нибудь полезное, к делу

Гибкий камыш применив иль ивовых прутьев нарезав.

Этот Алексис отверг - другой найдется Алексис".

Перевод С. Шервинского (1933 г.)

ОВИДИЙ (43 г. до н. э. - 18 г. н. э.)

Публий Овидий Назон (Publius Ovidius Naso) - виднейший поэт в плеяде

писателей "золотого века" римской литературы.

ПЕСНИ ЛЮБВИ (Amores)

I, 2 [ТРИУМФ АМУРА]

О, почему мне постель такою кажется жесткой,

И покрывало мое плохо лежит на софе?

И почему столь долгую ночь провел я бессонно,

И, беспокойно вертясь, тело устало, болит?

5 Я бы почувствовал, думаю, будь я терзаем Амуром,

Или подкрался хитрец, скрытым искусством вредит?

Да, это так. Уже в сердце сидят тонкоострые стрелы;

Душу мою покорив, лютый терзает Амур.

Сдаться мне или борьбою разжечь внезапное пламя?

10 Сдался. Спокойно неся, мы облегчаем свой груз.

Видывал я, как растет от движенья светильника пламя,

Если ж его не трясти, то угасает огонь.

Меньше ударов быкам достается, ко плугу привычным,

Нежели тем, кто ярмо видит впервые свое;

15 Конь своенравный больнее удары удил испытает;

Чувствует меньше узду, кто приспособился к ней {1}.

Мучит сильнее Амур и свирепей терзает мятежных,

Нежели тех, что готов рабство свое выносить.

Да, признаю, Купидон, я твоей стал новой добычей,

20 Я побежден и себя власти твоей предаю.

Битва совсем не нужна. Милосердия, мира прошу я.

Нечем хвалиться тебе; я, безоружный, разбит.

Миртом главу увенчай, запряги голубей материнских {2},

А колесницу к крыльцу вотчим подарит тебе.

25 Ставши тогда на нее, при приветственных криках народа,

Птиц запряженных вперед двинешь искусной рукой.

Юношей пленных вослед поведут и девушек нежных:

Шествие это тебе будет триумфом большим {3}.

Свежий улов твой - я, получивши недавнюю рану,

30 В пленной душе понесу груз непривычных оков.

Ум здравый сзади с руками в цепях поведут за тобою,

Стыд, да и все, что вредить станет могучей Любви.

Все убоятся тебя. Свои руки к тебе простирая,

Громко воскликнет народ: "О триумфатор, ликуй!"

35 Спутники будут твои Безумие, Ласки и Страсти;

Будут упорно толпой все за тобою ходить.

Этим-то войском людей и богов постоянно смиряешь,

Этой поддержки лишись - станешь бессилен и наг.

Рада триумфам твоим, с Олимпийских высот возликует

40 Мать, и осыплет она розами сыну лицо.

С перлами в крыльях своих, с испещренными перлом

кудрями,

На колеснице златой в золоте тронешься в путь.

Даже тогда (мы знаем тебя) распалишь очень многих,

Даже тогда, на ходу, множество ран нанесешь.

Знай, ты не можешь и сам лишать могущества стрелы:

Ведь уж соседством одним жгучее пламя палит.

Вакх ликовал так, смирив пригангскую {4} в Индии землю;

Птицами ты всемогущ, мощь его в тиграх была.

Так как в триумфе твоем и я принимаю участье,

60 То, победитель, не трать силу твою на меня.

Глянь на доспехи счастливые Цезаря {5}, брата по крови.

Раз победивши, под щит он побежденных берет.

Перевод А.В. Артюшкова

1 Ряд аналогий - обычный метод аргументации у Овидия и у других

элегиков.

2 Голубей Венеры, матери Амура. Выезд Венеры на колеснице, запряженной

голубями, ярко описан Апулеем (см. ниже).

3 Триумф Амура, изображенный Овидием, вдохновил Петрарку в его поэме

"Триумфы"; он представил Амура, повелителя мира, за которым покорно следует в цепях плененное человечество.

4 Близ реки Ганга в Индии.

5 Августа; он считался потомком Энея, сына Венеры; таким образом, Амур

(тоже сын Венеры) - брат Энея.

ГАЙ ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ (100-44 гг. до н.э.)

[ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА]

(КН. II, 29-33)

[Курион, посланный Цезарем как начальник войск в Африке, попал в тяжелое

положение, так как его противник, помпеянец Вар, кроме римских войск, имел

помощь от нумидийского царя Юбы.]

29. Тем не менее в лагере Куриона распространился большой страх, который от всякого рода разговоров быстро увеличился. Каждый создавал себе

свое особое мнение о положении дела и от страха преувеличивал то, что слышал от соседа. И по мере того как эти возникшие из одного источника сомнения распространялись и передавались от одного к другому, являлась мысль, что таких источников много.

30. Ввиду этого Курион созвал военный совет и открыл совещание об общем

положении дела. Некоторые высказывались за то, что надо во всяком случае решиться на смелую попытку штурма лагеря Вара, так как при подобном настроении солдат бездействие особенно пагубно: в конце концов лучше в

доблестном бою испытать военное счастье, чем быть покинутыми и преданными и от своих же сограждан потерпеть самую мучительную кару. Другие полагали, что следует в третью стражу отступить в "Корнелиев лагерь", чтобы выиграть время, пока солдаты не образумятся. А если бы случилось несчастье, то при большом количестве судов можно было бы легко и безопасно вернуться в Сицилию.

31. Курион не одобрял ни того, ни другого предложения: насколько в одном из них мало мужества, настолько в другом его слишком много. Одни думают о позорном бегстве, а другие считают необходимым дать сражение даже на невыгодной позиции. В самом деле, на чем основана наша уверенность, что мы в состоянии взять штурмом лагерь, очень укрепленный и человеческим искусством и природой? А между тем что выигрываем мы, если мы с крупными потерями оставим штурм лагеря? Точно неизвестно, что военное счастье создает полководцам расположение войска, а неудача - ненависть! С другой стороны, к каким иным последствиям может привести перемена лагеря, как не к позорному бегству, всеобщему отчаянию и полному охлаждению войска? Несомненно, мы должны избегать того, чтобы люди порядочные подозревали, что мы им мало доверяем, и чтобы люди злонамеренные знали, что мы их боимся, так как у одних наш страх увеличивает своеволие, а у других их подозрения уменьшают рвение и преданность. Но если бы даже, продолжал он, было для нас вполне доказано то, что говорят об охлаждении войска и что, по моему глубокому убеждению, или совершенно ложно, или по крайней мере преувеличено, то и в этом случае для нас гораздо лучше игнорировать и скрывать это, чем самим подтверждать. Может быть, следует прикрывать слабые стороны нашего войска так же, как и раны на теле, чтобы не увеличивать надежды у противников? А между тем сторонники этого предложения прибавляют даже, что следует выступить в полночь - надо полагать, что для того, чтобы увеличить своеволие у людей, питающих преступные замыслы! Ведь подобные замыслы сдерживаются или чувством чести или страхом, а для того и другого ночь менее всего благоприятна. Ввиду всего этого я не настолько смел, чтобы высказываться за безнадежный штурм лагеря, но и не настолько труслив, чтобы совсем терять надежду. Но я полагаю, что надо предварительно все испробовать, и тогда, по моему глубокому убеждению, я уже составлю себе определенное суждение о положении дела, причем по существу мы с вами сойдемся.

32. Распустив совет, он созвал солдатскую сходку. Прежде всего он

сослался на то, какое расположение солдаты проявили к Цезарю у Коринфия

{Город в Италии; здесь сдались большие войска Помпея.}: им и поданному ими примеру Цезарь обязан переходом на его сторону значительной части Италии. За вами, сказал он, и за вашим решением последовали все муниципии, один вслед за другим. Не без причины Цезарь отозвался о вас с величайшим сочувствием; равно как и его противники придали больше значения вашему поведению. Ведь Помпеи оставил Италию не вследствие какого-либо поражения, но потому, что именно ваш образ действий предрешил его удаление. В свою очередь Цезарь доверил вашей охране меня, своего ближайшего друга и провинции Сицилию и Африку, без которых он не может прокормить Рим и Италию.

Но некоторые уговаривают вас отпасть от нас. Это понятно: что может быть

более желательным для них, как не то, чтобы одновременно и нас погубить, и вас вовлечь в безбожное преступление? И что может быть оскорбительнее для

вас, чем предположение этих озлобленных людей, что вы способны предать тех, которые признают себя всем обязанным вам, и подчиниться тем, которые вам приписывают свою гибель? Или вы не слыхали о подвигах Цезаря в Испании? О том, что разбиты две армии, побеждены два полководца, заняты две провинции? И все это совершено в сорок дней с тех пор, как Цезарь показался перед своими противниками! Или, может быть, те, которые не могли дать отпора, пока были в силах, способны дать его теперь, когда они сломлены? А вы, примкнувшие к Цезарю, пока победа была еще неясна, - теперь, когда судьба войны определилась, может быть, последуете за побежденными, вместо того чтобы получить должную награду за свои услуги? Но ведь они говорят, что их покинули и предали, и ссылаются на вашу первую присягу. Вы ли, однако, покинули Домиция {Сторонник Помпея, начальник Корфиния.}, или Домиций вас? Разве не бросил он вас на произвол судьбы в то время, когда вы были готовы умереть за него? Разве не тайком от вас он искал себе спасения в бегстве? Не он ли вас предал и не Цезарь ли великодушно помиловал? А что касается присяги, то как мог обязывать ею вас тот, кто, бросив связки {Связки ликторов, как знак консульского достоинства.} и сложив с себя звание полководца, стал частным человеком и как военнопленный сам попал под чужую власть? Создается более чем оригинальная форма обязательства, заставляющая нарушить ту присягу, которая теперь вас связывает, и считаться с той, которая уничтожена сдачей полководца и потерей гражданских прав! Но, может быть, Цезаря вы одобряете, а мной недовольны? Я, конечно, не имею в виду хвалиться своими заслугами перед вами: они пока не так еще значительны, как я сам этого желаю и как вы ожидали бы. Но ведь вообще солдаты требуют наград за свои труды сообразно с исходом войны. Каков он будет теперь, в этом и у вас самих нет сомнения. Но и мне незачем умалчивать о своей бдительности и, насколько до сих пор речь шла об этом деле, о своем военном счастье. Или, может быть, вы недовольны тем, что я перевез все войско живым и невредимым, не потеряв ни единого корабля? Что я сокрушил неприятельский флот одним натиском, едва успев сюда прибыть? Что в течение двух дней я дважды одержал победу в конных сражениях? Что я увел из гавани и из рук противников двести нагруженных судов и тем поставил врага в невозможность добывать себе провиант ни сухим, ни морским путем? Отвергайте же такое счастье и таких вождей, дорожите корфинийским позором, бегством из Италии и капитуляцией обеих Испании, - всем тем, что предрешает исход нашей войны в Африке! Я сам желал называться только солдатом Цезаря, а вы приветствовали меня титулом императора. Если вы в этом раскаиваетесь, то я возвращаю вам вашу милость, а вы верните мне мое имя, чтобы не казалось, что выдали мне это почетное звание для издевательства надо мной!

33. Речь эта произвела на солдат такое глубокое впечатление, что они часто прерывали его слова, и видно было, что для них очень оскорбительно подозрение в неверности. Когда он уходил со сходки, то все до одного стали уговаривать его без колебания дать сражение и испытать на деле их верность и храбрость. Когда, таким образом, у всех изменились мысли и настроение, то, с согласия всего своего военного состава, Курион решил при первой же возможности дать генеральное сражение. Уже на следующий день он снова вывел свое войско и построил его на той позиции, которую оно занимало в предыдущие дни. Но и Вар не замедлил вывести свое войско, чтобы не пропустить случая агитировать среди солдат Куриона или дать сражение на выгодной позиции.

Перевод М.М. Покровского

ЦИЦЕРОН (106-43 гг. до н. э.)

Поиск по сайту: