Глава седьмая. ТОРГОВЛЯ

Город. — Никольская. — Выменивание икон. — Амбары. — Ильинка. — Москворецкая улица. — Упрямый осетр. — Ряды. — Ножевая линия. — Глаголи. — Рядские недра. — Квасная лавка. — Жизнь Рядов. — Зазывание. — Обмер и обвес. — «Одиннадцатая заповедь». — «Дешевка». — Конец старых Рядов. — Кузнецкий Мост. — «Русский магазин». — Лавки. — Заборные книжки. — Премии. — Цены. — Распространение торговли. — Вывески. — Булочники. — В. П. Чичкин. — Разносчики. — Выкликание

Долгое время основная московская торговля была сосредоточена в стенах Китай-города, между Красной площадью и улицами Никольской, Ильинкой и Варваркой. Китай-город для москвичей был просто «Городом». На московском языке «пойти в Город», «поехать в Город» означало отправиться именно в эту часть Москвы, прежде всего за покупками, и выражение это немало смущало приезжих. Когда какой-нибудь неискушенный петербургский или провинциальный гость слышал из уст москвича, живущего где-нибудь на Тверской: «Я завтра еду в Город; не надо ли вам что-нибудь?», он с изумлением спрашивал: «А вы разве не в городе живете?»

Город не только сам концентрировал в себе оптовую и розничную торговлю всем на свете, но и распространял свое влияние на близлежащие территории — Охотный ряд с его огромным рынком, Лубянку с фруктовой ярмаркой и Балчуг.

Главные магистрали Города — Никольская и Ильинка на протяжении большей части столетия были застроены невзрачными и невысокими, двух-трехэтажными домами с лавками в нижнем этаже, и лишь в последние десятилетия века стали перестраиваться, обретя свой современный вид.

Специализация у улиц была разная.

На Никольской улице возле ограды Казанского собора и в соседних подворотнях предлагали свой товар продавцы лубочных картин. Имелось здесь также несколько лавок с игрушками, но в основном была сосредоточена торговля церковными вещами, парчовыми тканями и иконами (отчего даже расположенный здесь Спасский монастырь именовался Заиконоспасским). Кстати, иконы в России девятнадцатого века не покупали, а меняли — на деньги. Иного и не могло быть в отношении столь специфического и священного предмета. Полагалось говорить продавцу: «Я хочу выменять икону» и после обсуждения вопроса цены не давать деньги ему в руки, а класть рядом на прилавок. Никольские магазины принадлежали епархиальному ведомству и в видах получения наибольшей прибыли продавались здесь и сторонние товары, вплоть до скобяных и галантерейных.

Здесь же, на Никольской, ближе к Лубянской площади, на протяжении всего XIX столетия сосредоточивались русские книжные лавки — целый Никольский книжный рынок Вне Никольской даже во второй половине века книги почти не продавались. Исключение составлял лишь магазин Базунова, располагавшийся на Страстном бульваре и торговавший в основном научными книгами по всем возможным отраслям знаний, да книжные развалы на решетках университета, где преобладали тоже научные издания, и Александровского сада — романы и народные книжки. На Никольской же лавки специализировались. Анисимов торговал юридической литературой, Кольчугин — букинистической, Ферапонтов — церковной и богословской и т. д. Ближе к концу века здесь же располагалось торговое заведение знаменитого И. Д. Сытина.

В Богословском переулке рядом и напротив греческого Никольского монастыря находились лавки торговцев тульскими стальными изделиями и самоварами.

Своеобразие Никольской придавали стены и ворота монастырей, церковные маковки, часовни, нарядное светло-голубое здание Синодальной типографии с лепниной и часами, а также древние Владимирские ворота Китай-города. «С Лубянской площади вид вглубь Никольской один из самых оригинальных, дающих вам и чувство исторической старины, и впечатления новой городской бойкости»^[192], — писал П. Д. Боборыкин.

Переулки между Никольской и Ильинкой были облюбованы оптовиками, работавшими с обувью, ситцем, мехами, портновским прикладом, головными уборами и великим множеством других товаров. Здесь находились многочисленные торговые подворья — Казанское, Пантелеевское, Шуйское, Чижовское и др. — прямоугольные в плане постройки с обширными внутренними дворами, кругом обстроенными лавками и «амбарами» (тогдашний синоним слова «офис»). Во двор, где с утра до вечера суетились грузчики и упаковщики, вели с улиц и переулков просторные арки, сквозь которые то и дело въезжали и выезжали подводы с товаром.

«Амбары» могли состоять из оптового склада или выставки товаров и конторы. Если в амбаре не только заключались сделки, но и велась оптовая торговля, то длинное, похожее на сарай помещение такого «амбара» было заставлено ящиками и коробками с товаром. Работа шла беспрерывная. «Возчики подвозили к задней двери товары со двора, разгружали телеги и уезжали, — вспоминала купеческая дочь Екатерина Андреева-Бальмонт, — ящики вносили, ставили на пол, тут же их раскрывали, приказчики принимали по счету, сортировали и ставили по местам. Мальчики — их было два — стояли навытяжку, выслушивали приказания приказчиков принести или подать то-то и то-то»^[193]. Лестница вела на второй этаж, где имелись еще один склад (обычно для более дорогого ассортимента) и помещение конторы. Здесь за конторками на высоких табуретах сидели бухгалтер и конторщики и без устали строчили что-то в огромных книгах и то и дело щелкали костяшками счетов. На стенах в рамках под стеклом висели дипломы и похвальные листы, полученные фирмой за казенные поставки. За перегородкой размещался кабинет хозяина — с темным старинным образом и неугасимой лампадой, воз-жженной в день открытия. Здесь велись и все деловые переговоры. Где-нибудь в углу кипел тоже неугасимый огромный самовар красной меди и специально приставленный молодец следил за тем, чтобы все исправно снабжались чаем.

В богатейших фирмах-производителях — к примеру у Морозовых — в торговом отделении на полках лежали лишь образцы товара и дела вершились чаще не единоличным хозяином, а коллективным правлением.

На Ильинке располагалось несколько роскошных розничных лавок с мехами, с серебряными изделиями, с дорогими тканями — от тонкого сукна до китайского шелка и различных сортов парчи. Широко известен в Москве был здешний музыкальный магазин, сменивший за время своего существования несколько владельцев (в Москве было всего два музыкальных магазина; второй на Кузнецком мосту). Основной специальностью Ильинки была «торговля деньгами»: уже в начале века здесь находилось множество меняльных лавок, а с 1870-х годов один за другим стали открываться банки и отделения европейских банкирских домов. Славилась Ильинка также Старым Гостиным двором, почти не изменившим своего наружного облика до настоящего времени, — разве что заделанные ныне арки в старину были открыты и вели во дворы. На ночь их перегораживали заслонами из досок и спускали с цепей огромных и злых овчарок И в Гостином дворе, и в построенных в 1865 году Теплых рядах также было множество «амбаров».

На Ильинке же, на углу с Рыбным переулком, находилась с 1830-х годов купеческая биржа. Сперва для нее было выстроено небольшое здание, не вмещавшее всех клиентов, и основная часть мелких сделок производилась не внутри, а снаружи, на прилегающей площади, где вечно толпились маклеры и биржевые игроки. В 1870-х годах было возведено новое здание Биржи (сохранилось до нашего времени), рассчитанное на тысячу с лишним человек.

Переулки между Ильинкой и Варваркой были отданы опять-таки оптовикам, торговавшим чаем, хлопком, оловом и медью, бакалеей, сахаром, чаем, кожей, — чем угодно. На Варварке оптовики предлагали бакалею, пряности и воск.

Пространство между Варваркой и Москвой-рекой, Зарядье, «Городом» уже не считалось. Здесь был свой мир и собственный образ жизни, хотя торговля отчасти выплескивалась и в Зарядье — не в те переулки, которые вились между крепостной китайгородской стеной и Варваркой, а на Москорецкую улицу, ведущую от храма Василия Блаженного к Москворецкому мосту (там сейчас находится Васильевский спуск), где сосредоточивалась торговля воском и изделиями из него (в основном свечами), шорными изделиями и семенами, а также медом. На правой стороне Москворецкой улицы, если идти от Василия Блаженного к реке, стояло очень старое здание Ямского приказа, знаменитое во второй половине века своими обитателями-кимряками. Это были сапожники-кустари, ютившиеся по нескольку человек в одной комнате и составлявшие друг другу жесточайшую конкуренцию. «Когда в „Ямской приказ“ являлся покупатель, на него со всех сторон набрасывались продавцы и тянули покупателя каждый к себе, расхваливая свой товар»^[194]. Обувь здесь была самая дешевая в Москве и потому пользовалась неизменным спросом.

На набережной, с внешней стороны Китайгородской стены, находились хлебные лабазы, а возле Москворецкого моста, ближе к Кремлю, долгое время размещались живорыбные садки, где можно было купить стерлядей, осетров и другую рыбу.

Большим любителем хорошей рыбы был известный актер Михаил Семенович Щепкин, но в средствах он был ограничен и часто, придя к садкам и приглядев осетра, находил цену слишком высокой и вынужден бывал отказаться от покупки. Уходя, он давал состоящему при садке мальчишке полтинник, обещая дать второй, если тот прибежит с известием, что выбранный осетр сию минуту заснул (на снулую рыбу цена, естественно, тотчас снижалась). Однако мальчишка всё не прибегал, и Щепкин время от времени отправлялся навестить своего избранника. Осетр был бодр и весел и жизнерадостно пошевеливал хвостом. «У-у, подлец!» — бормотал ему Щепкин и не солоно хлебавши шел восвояси.

Вдоль Кремлевской стены от Спасских ворот к реке стояли многочисленные палатки с теплыми вязаными вещами — носками, платками, варежками, фуфайками, которые здесь же и вязались бабами-торговками. За рекой на Балчуге располагались склады чугунных и железных изделий, которые привозились в Москву по воде. Здесь имели свои конторы и склады все металлозаводчики, велась оптовая торговля и работало много скобяных лавок, цены в которых были ниже общемосковских. На Балчуге также торговали шорным товаром — дуги, бубенцы, колокольцы, всевозможная сбруя и с набором, и без набора.

Наконец, в дальней части «города», с внутренней стороны китайгородской стены, между Никольской и Варваркой располагался очень колоритный Толкучий рынок, о котором речь пойдет впереди. Таким образом, как писала современница, Китай-город действительно был «настоящим городом промышленности, торговли, суетности и крику»^[195].

«Весь „город“ сводится к лавке, складу, амбару, то есть конторе, банкам с биржей и к трактиру, где за продолжительными закусками и распиванием чая обрабатывают дела и внутренние, и международные. Род утренней биржи устроился в огромном ресторане Славянского базара, куда собираются биржевые маклеры, иностранцы, контористы и приезжие, привлекаемые биржевой игрой, там идут сделки и переговоры от двенадцати до третьего часа»^[196].

Сердце Города было на Красной площади, где стояли Ряды, построенные еще при Иване Грозном в XVI веке и с тех пор многократно горевшие и перестраивавшиеся. Собственно, было несколько зданий Рядов — Верхние, выходившие фасадом на Красную площадь, Средние, занимавшие пространство между Ильинкой и Варваркой, Нижние — от Варварки и почти вплоть до реки, и Теплые — на Ильинке. К Рядам также относился и расположенный на Ильинке Старый Гостиный двор. В Нижних рядах шла по преимуществу оптовая торговля кожей и главными фигурами там были Бахрушины, Нюнины и Жемочкины.

В Теплых рядах оптом и в розницу торговали богатые мануфактуристы, шелковые фабриканты, ювелиры и меховщики. Смешанный, оптово-розничный характер носила торговля и в Гостином дворе. В Верхних и Средних рядах был сосредоточен только розничный торг. Впрочем, когда в Москве говорили «Ряды», то имели в виду здание на Красной площади.

После пожара 1812 года были утверждены новые планы фасадов Рядов, а владельцам разрешили возобновить лавки за собственный счет. Фасад был роскошный, двухэтажный, в классическом стиле, с двумя боковыми выступами (по-московски «глаголями»), колонными портиками, аркадами и нарядным куполом в центральной части. Великолепия прибавилось, когда в 1818 году перед Рядами установили памятник «Гражданину Минину и князю Пожарскому» работы скульптора Ивана Мартоса. Возле памятника большую часть девятнадцатого столетия функционировала московская «пирожная биржа», то есть попросту торговали пирожками вразнос, а вдоль остальной части фасада, «в столбах» (то есть под колоннадой портика), располагались разносчики с ягодами, яблоками, апельсинами и всевозможными сластями. Неподалеку, у Лобного места, долго была стоянка сбитенщиков.

Что же касается тыльной стороны и внутреннего пространства Рядов, то благодаря «индивидуальному строительству» здесь царил полный хаос. «Ряды вышли кривые, один выше, другой ниже. Лавки тоже были все разные: одна больше, другая меньше, одна светлей, другая темней…»^[197]В итоге больше всего помещения напоминали современный вьетнамский рынок или оптовку. Были участки крытые, с лавочками-комнатушками по обе стороны коридора, были вообще без крыши: ряд плотно пристроенных друг к другу каменных лавок и открытый проход в центре. При взгляде сверху Ряды выглядели скопищем кое-как прилепленных друг к другу разновысоких и порядком обшарпанных сараюшек.

На каждой лавке поперек висели вывески. Иногда вместо лавок были пристроенные к стене шкафы. Дверцы лавок и шкафов служили витринами. Проходы были заставлены и завалены мешками, коробками, бочками и бочонками, какими-то пыльными бутылями, кипами мануфактуры, скамейками. Каменные плиты полов были выбиты за многие годы тысячами ног и изобиловали трещинами и ямами. Посредине прохода была устроена сточная канава, забранная досками. Она предназначалась для стока дождевой воды и использовалась продавцами и отчасти клиентами в качестве отхожего места для «малых нужд» (других уборных в здании не существовало), поэтому к запаху сырости и слежавшихся тканей в Рядах прибавлялось и вполне явственное зловоние.

Ввиду пожарной опасности Ряды не отапливались и не имели искусственного освещения. Свет падал через окна фасадов и стеклянные крыши. Крыши эти во многих местах были разбиты, потому в Рядах регулярно шел дождь и падал снег. «Это громадные погреба или пещеры, на открытом воздухе: сырость в них, особенно зимой и осенью, по словам даже невзыскательных торговцев наших, „убийственная“ …Представьте себе только сырую, мокрую погоду или снег: везде течет, метет, завывает, везде сырость, лужи или сугробы снега, которые кучами располагаются в рядах, за исключением тех, которые несколько скрыты, — там вместо этого вода, спускаясь по трубам, выступает на сточных местах или вместе со снегом пробивает в худые рамы — отовсюду сырость, из воздуха, из стен, сверху, снизу…»^[198]Холод стоял такой, что в чернильницах замерзали чернила и чтобы написать счет или подписать вексель, следовало нацепить на перо чернильного «снега» и дыханием его растопить. Первое, что делали даже летом пришедшие на работу торговцы, это натягивали на себя полушубки и теплые сапоги. «Для сугреву» в лавках целыми днями держали кипящие самовары и без конца пили чай и сбитень, а когда становилось невмоготу, приказчики затевали возню или принимались перебрасываться мячиком, наскоро слепленным из оберточной бумаги. Из-за слабого освещения почти невозможно было толком рассмотреть покупку. Во всяком случае, цвета в полутьме сливались и чтобы увидеть их, следовало вынести предмет на дневной свет. Торговали до наступления сумерек, поэтому зимой всякая жизнь в Рядах прекращалась уже в три часа дня.

Усугубляла удручающее впечатление от этого места еще и невероятно запутанная планировка. Все пространство Рядов было вдоль и поперек пересечено проходами-линиями. Линий было очень много — только продольных семь, притом разной длины, потому что с тыльной стороны здание имело неправильную форму. Каждая линия, собственно, и была «рядом», специализирующимся на том или ином виде товаров. Были ряды Шляпный, Шелковый, Узенький, Широкий, Серебряный, Медный, Скобяной, Иконный, Кружевной, Лапотный, Суровский, Суконный, Квасной и др. Названия были старинные и далеко не всегда соответствовали специализации девятнадцатого века. В Иконном ряду, кроме икон, продавали кружева, в Зеркальном — ткани и даже кожи и т. д.

Уже к 1840-м годам многие ряды заметно обветшали, а впоследствии пришли и в аварийное состояние, так что по решению городских властей часть из них вывели из оборота, закрыв тамошние лавки и перегородив проходы рогатками. Естественно, эти тупики еще больше усугубили пространственную сумятицу. Свободно ориентироваться в Рядах могли только их постоянные обитатели, а покупатели — даже из коренных москвичей — часто плутали, особенно если нужно было купить что-нибудь нестандартное.

Наиболее популярна была Ножевая линия, располагавшаяся вдоль лицевого фасада Рядов параллельно Красной площади. Несмотря на зловещее название, здесь продавали «модный товар», — прежде всего всевозможную галантерею: отделки, кружево, перчатки, галстуки, а также обувь, шляпы, шали и платки и пр. Здесь было больше всего покупателей и особенно покупательниц. Вдоль галереи с одной стороны располагались лавки, а с другой — так называемые «овечки» — стеклянные шкафчики и ящики, поставленные на прилавке, в которых торговали всякой мелочью: пуговицами, лентами, нитками, иголками, тесьмой, венчальными свечами, чулками, веерами, носовыми платками и т. п. Покупательницами там были в основном московские и заезжие купчихи, а приказчики имели особый лоск: носили «не русские» долгополые сюртуки, картузы и сапоги бутылками, как в других линиях, а одевались «по-модному» — в брюки навыпуск и котелки, а по праздникам иногда носили даже цилиндры.

Хорошо посещались также рядские «Глаголи» (все, что имело отношение к Рядам, называлось «рядским»), В том из них, что выходил на Ильинку, продавали фрукты, сласти, гастрономические и бакалейные товары. В Никольском были писчебумажные лавки.

Чем глубже находились ряды, тем меньше они посещались и тем более экзотические и странные товары можно было там приобрести. В. Н. Харузина, увлекавшаяся в подростковом возрасте коллекционированием монет и камней (это было в конце 1870-х годов), рассказывала о своих поисках в Рядах этих сокровищ: «Помню — это было где-то в задних рядах, тесных, сырых и темных, скудно освещавшихся через потолок, с водосточными канавами посредине неровно мощенного пола, покрытыми вдлинь досками, но, несмотря на это прикрытие, издававшими зловоние, — эти крошечные лавки, или скорее прилавки, и открытые углы, где старьевщики продавали всевозможный мелкий хлам и лом, на который, надо диву даваться, находились, очевидно, покупатели. Помню, камни в необработанных кусках лежали у них обыкновенно в дерюжных мешках на полу и какое удовольствие испытывала я, запуская в такой мешок руки и вытаскивая из него кусок малахита, или ляпис-лазури, или гнездо топаза и аметиста. Походы наши сюда в эти темные малоизвестные закоулки давали мне всегда много радости и оживлявшего интереса»^[199].

Единственным по-настоящему бойким местом в недрах Рядов была знаменитая на всю Москву квасная лавка. Находилась она в Сундучном ряду, в который короче всего было попасть через вход с Никольской улицы. Сперва нужно было пройти мимо сундучных лавок, оступаясь на покатом полу, натыкаясь на ящики, доски и рогожи и полюбовавшись мимоходом на разнообразные сундуки, укладки и баулы — и обтянутые кожей, и расписанные розанами и цветными завитушками, и отделанные в технике «мороз по жести», и лишь потом достигнуть самой лавки — ее было видно издалека благодаря маячившим перед входом разносчикам. Здесь постоянно работали пирожники, ветчинники и рыбники, а разносчики фруктов время от времени заходили с улицы и тоже предлагали свой товар.

Сама лавка была просторная, почти квадратная, о двух растворах (дверях), сквозь которые проникал дневной свет, без окон, с голыми закопченными стенами — лишь напротив входа висела большая икона. Обстановку составляли деревянные окрашенные под орех лавки и столы, все липкие от многолетних квасных испарений. Вниз, в погреб, существовавший, вероятно, еще со времен Ивана Грозного, вела деревянная лестница, по которой резво бегали вверх-вниз служившие в лавке молодцы — все в синих и черных кафтанах-сибирках, бойкие и расторопные.

Специальностью лавки были великолепные квасы — и ржаной, очень пенистый и шипучий, называвшийся в старину «кислые щи», и фруктово-ягодные, готовившиеся по собственным секретным рецептам, — вишневый, малиновый, черносмородиновый, грушевый, яблочный.

Приняв заказ, молодец нырял в погреб и через минуту выносил оттуда запотевший кувшин с ледяным квасом — мутноватым, бьющим в нос. Другой приказчик за прилавком наливал его из кувшина в высокие кружки-стаканчики — внизу пузатенькие и с вывернутыми краями. Отпускали квас и в бутылках в 5 и 10 копеек.

«Вспоминаю, с каким наслаждением в жаркие летние дни пивал я в этой лавке холодный черносмородиновый или вишневый квас и заедал его горячими пирогами с вареньем, которые продавал по пятачку за пару ходивший тут же пирожник, державший их в ящике, покрытом тюфячком. В квасной лавке также торговали разносчики провесной белорыбицей, вареной белугой, ветчиной, жареным поросенком, мозгами, сосисками, почками и другими съестными припасами, смотря по тому, был ли постный или скоромный день»^[200], — рассказывал П. И. Щукин.

Помимо пирогов с вареньем предлагались и мясные, с ливером, творогом, с кашей, с капустой и яйцами, с яблоками и грибами. Стоили они, как и почти везде по Москве, 5 копеек пара. «Пирожник, когда его подзывали, подбегал с лотком, покрытым сверху сальною холстиною наподобие потника, и открывал ее перед вашими глазами, с ловкостью жонглера извлекая оттуда один пирожок за другим, смотря по требованию, и никогда не ошибаясь в начинке»^[201]. Многие пирожники и ветчинники работали возле этой лавки всю жизнь — по 30–40 лет. Ветчинники стояли у входа в белых фартуках, с засученными рукавами, и до того пропитывались со временем запахом своего товара, что при одном их виде начинали течь слюнки. «Бывало, пройдешь мимо его, — вспоминал И. А. Свиньин, — и скажешь ему:

— Ветчины на 15 копеек, да получше.

— Слушаю, батюшка, пожалуйте, — ответит он, показывая на один из свободных столов.

— Только, смотри, не жирной, а полюбовинестее (любовиной называлось чистое, хорошее мясо без жиру, жил и костей. — В. Б.), — добавишь ему.

— Слушаю, слушаю, батюшка! Вот от этого местечка… Как прикажете, с сайкою и уксуском?

— Сайку и уксус отдельно, — ответишь ему почти на ходу и спешишь занять место»^[202].

Заказать можно было и на 5, и на 10 копеек Получив заказ, ветчинник наклонялся над доской, служившей ему столом, отрезал порцию закуски, если требовалось, присаливал, перекладывал на кусок толстой серой оберточной бумаги и подавал вместе с деревянной палочкой, заменявшей вилку, куском сайки и пузырьком «уксуска».

Клиентами квасной были и рядские приказчики, и покупатели (даже дамы), и прохожие, оказавшиеся в Городе по делам или безделью, и городское купечество, и воспитанники расположенного поблизости духовного училища, и — особенно часто — студенты университета, прибегавшие в Сундучный ряд в перерывах между лекциями. «Студенты обыкновенно ограничивали свои требования чаще всего одними пирожками, как продуктом наиболее дешевым, в редких случаях поднимались до жареной колбасы, а в область остальных продуктов простирали свои вожделения только при особых счастливых обстоятельствах»^[203].

Вообще Ряды представляли собой собственный оригинальный мирок живший хлопотливой и самобытной жизнью. Здесь все было «рядское» — традиции, понятия, жаргон, обращение. Были собственные (в каждом ряду свои) рядские иконы, у которых осенью служили ежегодный молебен, соревнуясь с соседними рядами в набожности и количестве приглашенных святынь. Приходили Чудовские певчие, привозили реликвии из храмов, для них устраивали места, убранные коврами, зеленым и красным сукном. Лавки украшали можжевельником, проходы посыпали песком. После молебна певчие пели концерт и собирали массу публики. После этого купцы ехали отмечать начало сезона к Яру или в «Стрельну».

Имелись собственные пожарные. Притом что двери в Рядах были тонкие и ветхие, ночные покражи случались здесь редко. Зато пожары были частым явлением и специально для торговых зданий в Городской части имелась пешая пожарная команда. Бочки с водой везли на себе сами пожарные, по три человека на бочку, и то ли из-за тяжелой поклажи, то ли по нерасторопности, вечно прибывали с опозданием. Эта же команда пожарных отряжалась дежурить в Большом и Малом театрах.

Были собственные игры — в холод в Рядах перетягивали канат, играли «в ледки», то есть гоняли ногами большой кусок льда; в минуты «простоя» купцы, одетые в лисьи шубы, сидя возле своих лавок, играли друг с другом в шашки — и нередко доигрывали партию уже после окончания рабочего дня.

В Рядах постоянно толклось много юродивых и нищих — спившихся купцов, изгнанных со службы приказчиков и чиновников. Некоторых купцы заставляли петь и плясать возле своих лавок, как это показано на известной картине И. М. Прянишникова «Шутники». Приказчики и мальчики, коротая время ожидания покупателей, как умели, развлекались: прикалывали на спину нищим карикатуры и надписи; на бойких местах подбрасывали коробки с живыми мышами и монетки на ниточке.

То и дело приходили бродячие музыканты увеселять купцов музыкой; на Новый год появлялись целые группы военных музыкантов, которые сперва «урезали» какой-нибудь марш, потом поздравляли купцов с Новым годом и получали на водку.

Целыми днями по Рядам сновали поставщики («давальцы»), ломовики, конторщики, артельщики, мастеровые, сторожа. Всю эту публику обслуживали разносчики и «рядские повара». Большинство торгующих, как и вообще Городское купечество, на протяжении дня в трактиры не ходили и кормились на своем рабочем месте с лотков. Даже какое-нибудь «высокостепенство», у которого в лавке или амбаре товаров было на сотни тысяч и в десяти акционерных обществах он был заправилой и председателем, — и тот обедал всухомятку, покупая у разносчика провизию и запивая ее множеством стаканов чая вприкуску.

Разносчики носили пироги и сайки, вареные яйца, баранки, рыбу, квас. «Рядские повара» тащили в одной руке завернутый в одеяло большой глиняный горшок со щами, в другой корзину с мисками, деревянными ложками и черным хлебом. Миска щей с мясом стоила 10 копеек. Объедки в мисках торговцы ставили на пол, их подъедали бегавшие по рядам бродячие собаки. Потом возвращался повар, обтирал миски полотенцем и шел торговать дальше.

Ходила баба с горячими блинчиками с сахаром в лукошке; много лет был торговец сухарями, писклявым голосом выкликавший: «Сахарные сухари!» В лотках, поставленных на голову, носили горячую ветчину, сосиски и телятину, выкрикивая при этом во весь голос: «Кипит телятина!» Некоторые из «носящих» даже на фоне собратий выделялись колоритностью. «Вдруг неожиданно пролетит мимо вас, как угорелый, верзило с большим лотком на голове и отрывисто прокричит что-то во все горло, — писал П. Вистенгоф. — Я, сколько ни бился, никак не мог разобрать, что эти люди кричат, а как товар покрыт сальною тряпкою, то отгадать не было никакой возможности… От купцов уже узнал я, что это ноги бараньи, или „свежа-баранина“, разносимая для их завтрака»^[204].

У каждого из рядских разносчиков были свой круг постоянных клиентов и собственное прозвище — Петух, Козел, Барин, под которым его и знали в Рядах.

В свою очередь, и торговцы «прекрасно знали своих покупателей, учитывали, что они видывали гастрономические виды, и потому имевшийся у них товар был всегда самого наивысшего качества. В продовольственный лоток для Города из сотни каких-нибудь жирных рыб выбиралась одна, наилучшая, после тщательной дегустации. Окорока и колбасы беспощадно браковались. Ягоды отсортировывались поштучно»^[205].

Собственные разносчики имелись и у рядских кошек, без которых не существовала ни одна лавка. Кошки жили в Рядах постоянно и обслуживались особыми кошачьими «давальцами» по «абонементу», обходившемуся хозяину лавки в 60–75 копеек в месяц. Ранним утром каждый из кошачьих кормильцев обходил свой участок Они «молча подходили к запертым лавкам, спускали с головы лоток резали на нем мелкими порциями мясо, завертывали в бумажку и подсовывали под затвор запертой лавки»^[206].

Была в рядах и собственная собачья стая. Днем псов держали на цепи в подземелье, а на ночь сторожа выпускали их вольно побегать по линиям.

Что касается самой купли-продажи, то полувосточный характер торговли, присущий вообще Первопрестольной, являл себя здесь во всех особенностях и подробностях.

Здесь принято было безбожно завышать цены — раза в три-четыре, и чтобы сбить их, покупателю полагалось торговаться — громко, азартно, до хрипоты. Кроме того, здесь процветало так называемое зазывание (или «зазыв») и выкликание товара, что, учитывая царившую в Рядах темень, в общем-то было и естественно. (Другое дело, что зазывали и во всякой другой московской лавке — на городской ли улице или на базаре, где со светом было все в порядке.)

При входе в лавку стоял молодец или мальчик постарше — зазывала, — и как только появлялся потенциальный покупатель, выкрикивал ему прямо в ухо: «Пожалуйте, почтенный господин, что покупаете-с?» — и далее начиналось весьма громкое перечисление всего ассортимента лавки: «Бумазеи, коленкору, ситцу, миткалю вам не надо ли?»

При значительном ассортименте товаров могло возникнуть ощущение, что приказчик шпарит наизусть пространный прейскурант или рекламное объявление, подобное, например, такому: «В Охотном ряду, против церкви Св. Георгия, что возле Университета, в лавке Комарова продаются: полученный вновь сочный швейцарский сыр по 2 р., особенный 230 к., полушвейцаский 120 к., одесский 60 к., русский 44 к., бульон 65 к. фун., варенье сахарное ягодное 120 к., фруктовое и американская малина, длинный крыжовник, морошка, барбарис 150 к., шпанская белая и черная вишня 180, сиропы разного сорта, желе, трюфель польский томленный в красном вине 4 р. бутылка, вполовину 2 р., в прованском масле 250 к., маринованные яблоки большая банка 3 р., соленье: вишня, крыжовник, смородина, огурчики, пикули, лимоны, отборные белые грибки, рыжички, грузди, нежинские огурчики в бочонках, каперсы, оливки в банках, в 1 р. и 2 р., на вес 125 к., петербургский зеленый сыр 70 к. ф., французский уксус, горчица, лимонный сок, чай, сахар, кофе, чернослив французский, кишмиш, мелкая и крупная коринка, американские орехи, прочая провизия по сходной цене»^[207].

Громче всех, до ора, кричали почему-то в шляпном ряду; менее других назойливы были торговцы Ножевой линии. Здесь сновало множество хорошеньких женщин, беспрестанно рывшихся в поисках разных мелочей в расположенных вдоль стены шкафчиках, и приказчики, заглядываясь на них, не рвали голосовые связки, а выкликали вполне человеческим голосом.

При всей раздражающей какофонии зазываний многие москвичи ор даже одобряли, считая весьма удобным. «Часто придешь в „город“ и во множестве покупок забудешь необходимую вещь, — рассуждал П. Вистенгоф, — но вдруг слышишь номенклатуру предметов: булавки, шпильки, иголки, помада, духи, вакса, сахар, чай, обстоятельные лакейские шинели, фундаментальные шляпы, солидные браслеты, нарядные сапоги, сентиментальные колечки, помочи, перчатки, восхитительная кисея, презентабельные ленты, субтильные хомуты, интересные пике, немецкие платки бар-де-суа, бархат веницейской, разные авантажные галантерейные вещи, сыр голландский, мыло казанское, а в заключение: — пожалуйте-с, почтенный, у нас покупали. Смотришь, иногда в поименованных предметах попадется вещь, о которой совсем забыл, но которая необходима»^[208].

Зазывалы буквально прохода не давали публике и только что не насильно тащили в свои лавки: «К нам пожалуйте! У нас наилучший товар! В другом месте такого не найдете!»

Потенциальный покупатель определялся моментально, с первого же взгляда. «Покажется, например, господин с покосившимися каблуками или в не первой свежести обуви, как эти шавки бросятся на него и начинают кричать: „Господин! Пожалуйте, пожалуйте! У нас есть хорошая обувь: сапоги, штиблеты, дешевые, три рубля пара, пожалуйте!..“ Посетитель не знает, как быть и куда укрыться, а толпа крикунов преследует его по пятам»^[209].

Если покупатель приостанавливался, его хватали за рукав и довольно бесцеремонно втаскивали внутрь. А там уже в дело вступали опытные приказчики и тем или иным путем «впаривали» товар, иной раз вовсе ненужный. Считалось, хотя это и не всегда соответствовало действительности, что хороший приказчик клиента без покупки из лавки нипочем не выпустит.

«Окруженный говорливой, нападающей с предложениями оравой, ошеломленный криками, прохожий… или сдается и позволяет себя силой, за рукав втащить в первый ближайший „раствор“, или отступает, иногда опрометью кидаясь в сторону.

В магазине, все еще находясь под впечатлением шума, разговоров, криков, энергичных подталкиваний и вежливых поклонов, покупатель входил в примерочную комнату, где его засыпали всевозможными предметами одежды. Если требовались брюки, то их притаскивали дюжинами, если нужно было пальто, то добрый десяток их появлялся на специально стоявших для этой цели манекенах, если предполагалась к выбору „костюмная тройка“, то на прилавке вырастала их целая гора. Не успевшего не только оглядеться, но… просто прийти в себя посетителя начинали энергично рядить в различные костюмы. Заставляли при этом обязательно поднимать руки и приседать для уверенности в том, что „под мышками пиджачок не жмет“, „брючки в шагу не треснут“ и т. п. Уйти без покупки из такого заведения было почти невозможно, убеждали умело, доказывали всяческие выгоды сделки, играли на самолюбии убеждаемого и вместе с тем заламывали невероятные цены, снижая их медленно, измором. Добравшись наконец домой и разглядывая купленную вещь, покупатель чесал в затылке, приходя к определенному выводу, что выбрал все плохое и заплатил втридорога»^[210].

Особенно часто жертвами подобной торговой системы становились провинциалы, на которых нахрапистость московских приказчиков действовала парализующе, но нередко под торговым напором сдавались и искушенные, ко всему привычные москвичи. Актриса Софья Гиацинтова вспоминала, как ее бабушка, выезжая за покупками «в Город», непременно возвращалась со словами: «— Лилинька, посмотри, какую я себе гадость купила! Непременно поезжай и поменяй! — взывала она к маме»^[211].

Если же покупатель, несмотря на все усилия, оказывался крепким орешком и не реагировал на зазывания или даже, увлеченный в лавку, отказывался что-либо покупать, он должен был быть готов к тому, что его бесцеремонно вытолкают вон и еще выкрикнут в спину, при общем хохоте приказчиков, что-нибудь обидное:

— Тоже, покупатель! Небось в кармане один только сирота-полтинник и есть!

Или:

— Да что с ним заниматься? Разве не видите, что он вшей ищет!

Скупых и слишком строптивых покупателей московские торговцы не любили, со временем запоминали в лицо и при случае потом старались как-нибудь проучить, к примеру, «краснили» или «зеленили». Какую бы материю ни захотел приобрести покупатель — синюю, серую, черную, — во всех лавках перед ним выкладывали только зеленое или красное, уверяя, что это и есть как раз то, что он ищет. Покупатель пытался возражать, но его самым вежливым образом, в характерной приказчицкой манере, уверяли, что он ошибается, а товар самый что ни на есть подходящий, и снова выкладывали на прилавок красное, красное, красное…

Главным достоинством старинного московского продавца считалось умение как можно более ловко обвести покупателя вокруг пальца: сбыть за дорогую цену дешевую вещь, обмерить, обвесить, заставить купить ненужное и т. п., что становится вполне понятным и естественным в обстановке «первоначального накопления капитала», о которой речь шла выше (в пятой главе).

«Петербургский купец ни за что вас не обмеряет и не продаст гнилого товара: он только возьмет полтораста процентов на рубль; москвич непременно сделает при продаже уступку копеек в десять ниже фабричной цены, но зато всегда обмеряет и сбудет покупателю гнилье и брак»^[212].

«В торговле без обмана и нельзя… — говаривали московские торговцы. — Душа не стерпит! От одного — грош, от другого — два, так и идет сыздавна. Продавца у нас пять лет делу учат, чтобы все происхождение знал»^[213].

Не случайно именно в Москве возникли выражения «обмишулить» и «вставить очки». Творцами их были, несомненно, московские приказчики. Кстати, серьезные, сложившиеся купцы позволяли себе обман гораздо реже — берегли репутацию.

Способов обмера и обвеса московский торговец знал великое множество. К примеру, придерживая весы пальцами, лили (керосин, масло) выше и быстрее, чем требовалось, так что весы прыгали и нужный вес выпадал быстрее. Отмеряли «с походом» — заведомо больше просимого и на весах же отрезали «лишнее», потом отпускали весы, они подпрыгивали, показывая перевес, после чего продавец добавлял еще кусочек и ловко завертывал покупку. Итоговый вес всегда оказывался меньше, чем требовалось покупателю. Делали «радугу», ловко заменяя один сорт товара другим. Обвешивали «втемную» — закрывая тем или иным способом шкалу весов или ее часть, «на бумажку» — кладя толстую обертку, отнимающую у небольшой порции товара значительную часть веса, «на бросок» — когда товар бросали с силой и, не давая весам выровняться, снимали и отдавали покупателю, «на пушку» — отвлекая внимание покупателя и подбавляя небольшую гирьку, «на нахальство» — сразу ставя заведомо неверные гири, и т. д., и т. п. И все это проделывалось легко, красиво, буквально с цирковой ловкостью.

Самое интересное, что и покупатель знал, что его постараются обмануть, и даже примерно представлял себе, как, и со своей стороны старался этого никак не допустить. В Москве шутили, что всякий покупатель должен помнить «одиннадцатую заповедь» (в Священном Писании заповедей, как известно, десять) — «Не зевай!». В итоге банальная торговая операция превращалась в общегородскую игру.

«Отправляясь в город почти с таким же чувством, как охотник-стрелок в дупелиное болото, — в большинстве это были дамы, — покупатель знал, что его ожидает, и готовился к борьбе. (…) Продавец и покупщик, сойдясь, сцеплялись, один хвалил, а другой корил покупаемую вещь, оба кричали, божились и лгали друг другу, покупщик сразу понижая наполовину, а то и больше, запрошенную цену; если приказчик не очень податливо уступал, то покупатель делал вид, что уходит, и это повторялось по нескольку раз»^[214].

Нередко бывало, что торговец выскакивал из лавки и догонял уже уходящего покупателя, продолжая по дороге сбавлять цену:

— Эй, господин, пожалуйте! Уступлю!..

— Какая ваша последняя цена?

— Верите ли, себе в убыток! Семьдесят!

— Ладно, ладно, все вы торгуете в убыток! Пятьдесят!

— Извольте, только для вас!

«Обломать» такого закаленного москвича было непросто. Даже когда вещь была куплена, такой клиент внимательно следил за тем, например, как отмеривалась материя, не кладутся ли в «дутик» (бумажный кулек) гнилые фрукты и т. п. «Вся эта азиатская процедура, эта борьба, пускания в ход хитростей, совершенно ненужные в торговле, считалась в „Городе“ обеими сторонами обязательной; это был обоюдный спорт и удачная, дешево сделанная покупка служила потом в семье покупщика и перед знакомыми интереснейшей темой разговоров, ею хвастались, так же как приказчик тем, что поддел не знающего цен покупателя или подсунул ему никуда не годную вещь»^[215].

Ну и, собственно, в первом случае покупкой пользовались долго и с удовольствием, а во втором «зачастую случалось, что у штиблет отваливались подошвы, а у сапог голенища, но зато, как говорится, хоть на час, да вскачь»^[216].

Раз в году, после Пасхи, на Фоминой неделе, прямо с понедельника, в Рядах, прежде всего в Ножевой линии, начиная с 1808 года ежегодно устраивались распродажи или, говоря по-московски, «дешевки». Полностью это называлось «продажа по дешевым ценам». Слово «распродажа» тоже имелось в московском торговом лексиконе, но обозначало оно полную ликвидацию торгового заведения. Хотя реализовывали во время «дешевки» обычно то, что без нее пришлось бы просто выкинуть, само это волшебное слово — «дешевка» привлекало в Ряды огромное число разнородных покупателей. Модные красавицы, купчихи, чиновницы, приезжие помещицы, попадьи и горничные, в равной степени охваченные азартом, устраивали форменные свалки из-за кусков никуда не годного канифаса, траченных молью шалей, гнилых перчаток или обрывков лент, ссорились, сварились, толкались и чуть не дрались. В толпе шныряли карманники; великосветские проказники, пользуясь толчеей, вовсю резвились, к примеру, сшивая наскоро на живую нитку атласную шубу какой-нибудь спесивой барыни с заплатанным салопом кухарки или прикалывая кому-нибудь на спине булавкой клочок бумаги с дурацкой надписью. Хватало и жуликов всех мастей: кое-кто являлся на распродажу, заранее подшив к изнанке пальто крючки и карманы. Поскольку очумевшие от шума купцы, молча орудуя аршинами и машинально отсчитывая сдачу, не в состоянии были за всем уследить, ловкачи, делая вид, что рассматривают товар, прикарманивали и разные мелочи, и даже целые отрезы.

Потом на Кузнецком Мосту можно было видеть хорошо одетых людей и даже дам, подметающих метлами улицу. Это и были пойманные на «дешевках» воришки.

Купленный на «дешевке» товар никогда не обменивался и обратно не принимался, а в некоторых лавках во второй половине века практиковались еще и «американские распродажи», во время которых покупателю предлагалось буквально «невесть что», наудачу. В этих случаях товар — обычно галантерею или книги — продавали в наглухо заклеенном пакете из плотной бумаги.

Постепенно «дешевки» вошли в обиход и других, не Городских лавок и магазинов. Их устраивали для привлечения клиентов также парикмахерские, фотографии, некоторые трактиры, то есть мероприятие это все больше стало напоминать современные рекламные акции. Впрочем, «серьезные», уважающие себя магазины «дешевок» не признавали в принципе и во многих из них на Фоминой неделе появлялись плакатики: «Торговля только по фиксированным ценам».

Уже в 1840-х годах Московская дума признала состояние Рядов аварийным, но разговоры о том, что хорошо бы обветшалые здания снести и построить новые, велись потом с обычной московской неспешностью многие годы, так что приступили к строительству только в 1880-х годах.

Все это время рядское купечество продолжало торговать на прежних местах и в глубине души надеялось, что «пронесет», как и раньше проносило.

В 1888 году вдоль Кремлевской стены были поставлены временные железные павильоны — «балаганы», в которые и стали переводить рядскую торговлю на все время строительства нового здания. Рядских купцов пригласили переезжать на новые места, но, естественно, никто из торгующих даже не почесался, — все надеялись на русское авось и продолжали торговать, как прежде. В итоге несколько недель, отведенных на переезд, прошли в бездействии.

Когда сроки вышли, власти решили пойти на крайние меры. В Ряды явилась полиция и стала заколачивать проходы и двери в Ножевую линию и в ряды Узенький и Широкий. Среди купечества началась паника. Отрядили парламентеров, отправились на переговоры с обер-полицмейстером и генерал-губернатором, но ни к чему положительному эти переговоры не привели. «Некоторые купцы считали себя разоренными и сошли с ума… Один из них, некто Солодовников, зарезался в Архангельском соборе…»^[217]— рассказывал современник.

На другой день купцы из заколоченных трех рядов начали спешно перебираться в железные балаганы. Таким же точно образом через три недели выселили следующие три ряда, а затем и остальные.

И Ряды были снесены. На их месте к 1894 году были построены новые, совершенно роскошные, не Ряды, а дворец торговли. Они «представляют выдающееся сооружение в ряду торговых помещений не только России, но и Западной Европы, — писал П. Д. Боборыкин. — Площадь, занимаемая этими рядами, не считая Восточного проезда между Никольской и Ильинкой, разделившего ряды на два отдельных участка, равняется 5431 кв. саж. Здания главного участка, занимаемая площадь в 5164 кв. саж., находятся под непрерывной крышей и представляют собой продольные пассажи между Ильинкой и Никольской, и три поперечные пассажа между Красной площадью и Ветошным рядом. Всего в Верхних рядах, в подвальном и трех наружных этажах, расположено свыше 1000 магазинов, не считая помещений в антресолях второго этажа — палаток, составляющих еще в сущности целый этаж. Кроме торговых помещений, в рядах имеется несколько больших залов, могущих служить для различных целей, и одна огромная, в два света, вышиною в 6 саж, зала над главным входом, вмещающая более 1000 человек; две другие расположены по сторонам первой… Вся постройка рядов обошлась около 6 млн. рублей»^[218].

Вместо рядских икон над каждым входом поместили мозаичные иконы, подобранные по программе, предложенной известным московским историком И. Е. Забелиным. Над центральным входом с Красной площади — «Спас Нерукотворный», по обе стороны от него семейный образ династии Романовых «Знамение» и «Александр Невский» (небесный покровитель трех царей — Александров — из этой династии). Со стороны Никольской в центре «Николай Чудотворец», с Ильинки, естественно, — «Илья Пророк», а с Ветошного переулка всего один образ — молитвенника русской земли Сергия Радонежского. Любопытно, что все эти иконы благополучно дожили до наших дней: после революции их не сбили, а только замазали, и лет двадцать назад обнаружили и раскрыли во время ремонта.

Вслед за Верхними рядами таким же порядком обновили Средние и Нижние.

В новых Рядах все было хорошо: электрическое освещение, водопровод, канализация, обширные и прекрасно оборудованные складские помещения, мраморные полы, чугунные решетки, даже фонтан. Вот только аренда лавки, которая в старых Рядах обходилась в 800–1000 рублей в год, в новом здании подскочила до 5–6 тысяч (а вместе с арендной платой поднялись и цены). В итоге далеко не все прежние торговцы смогли себе позволить вернуться в новостройку, да и покупатель, которого раньше в Рядах привлекала именно дешевизна, подался в другие места.

К концу века на территории Китай-города розничная торговля сохранилась только в новых Верхних рядах, которые теперь во всем походили на любой другой из множества существовавших к тому времени в Москве пассажей. Все остальные рядские здания плотно заняли оптовики. Никольская и Ильинка поскучнели, притихли, и только на Вербу, когда под Кремлевской стеной шумел весенний базар, в Город стало возвращаться ненадолго его былое оживление.

«Исчезновение рядов, этих темных и кривых закоулков с лавочками, с залежавшимся товаром, со старьевщиками, сбитенщиками, менялами — ничего не прибавило к живописной и самобытной стороне Москвы. Эти таинственные уголки, где вы находили тогда драгоценные остатки прежнего величия — серебро, старинное, ткани, монеты, оружие, иконы древнего письма и древнего благочестия, — все это имело свою особую прелесть, свою поэзию»^[219], — резюмировал граф С. Д. Шереметев.

Остается прибавить, что из иностранных купцов в Городе водились в небольшом количестве только выходцы с Востока — армяне, персы, турки, греки. Европейские фирмы уже с конца XVIII века группировались в Москве вокруг Кузнецкого Моста.

Кузнецкий Мост — это была Мекка, священное место московских и приезжавших в Москву провинциальных модников и модниц. Здесь находилось множество модных магазинов и мастерских, где можно было сшить платье и фрак по последней моде, заказать тончайшее белье, отделанное кружевами, купить сногсшибательную шляпку, английскую тросточку, фасонистые жилеты, щегольскую цепочку для часов. Естественно, что место это было модным и очень оживленным, тем более что помимо галантереи на Кузнецком имелось несколько книжных лавок с новейшими французскими романами, магазины тканей, шелковых и бумажных обоев, зеркал, фарфора, хрусталя, парфюмерии, винные погреба с лучшими французскими винами, ювелирные и часовые лавки, а также кондитерские.

Если до 1812 года вся европейская торговля вполне на Кузнецком Мосту помещалась, то в послевоенные годы здесь возникла уже целая торговая зона, включавшая Тверскую, Петровку, Софийку (Пушечную), Столешников и Газетный (Камергерский) переулки. Повсюду здесь были французские лавки, торговавшие предметами роскоши, модные мастерские, парикмахерские и кондитерские. Во многих домах имелось по два-три различных заведения.

Если русские торговые предприятия долгое время почти сплошь (были и исключения) именовались лавками, то иностранные уже в 1820–1830-х годах стали называть себя магазинами (московское простонародье говорило «магазея»), И хотя приезжие из Петербурга презрительно кривили губы и говорили: «Разве это магазины? Никакого вида», — заведения Кузнецкого Моста поражали горожан немосковской роскошью и одним своим видом давали понять, что они не чета каким-то там лавкам. Здесь, помимо заграничного и дорогого ассортимента, были мраморные лестницы, бронзовые светильники, бархатные драпировки на окнах и дверях. У покупателей принимали верхнюю одежду, так что можно было продемонстрировать наряды, дамам предлагали кресла, а главное — приказчики здесь были щеголеваты и все как один изъяснялись на французском диалекте (невольно вспомнишь героя Гоголя, который восхищался тем, что в Италии последний мужик говорит исключительно «по-французски» и русского языка совсем не понимает). Еще одним отличием от русских заведений были фиксированные («назначенные») цены и то, что здесь не принято было торговаться. Покупать на Кузнецком поэтому было престижно, хотя клиентов здесь тоже частенько обманывали, продавая за «иностранное», да и втридорога, товары отечественного производства, такие же, как и в Рядах.

В середине и второй половине девятнадцатого века славу этого торгового района составляли ювелиры Бушерон и Фаберже, модная мастерская Минангуа, перчаточный мастер Буассонад, мужские портные Бургес и Сара, куаферы Нёвилль, Шарль и Леон Имбо, виноторговцы Леве, Депре, Бауер, художественные магазины Аванцо и Дациаро (последний просуществовал на Кузнецком Мосту более полувека), где в витринах постоянно выставлялись и картины маслом в эффектных рамах, и целая коллекция гравюр и литографий — от репродукций мировых шедевров, городских пейзажей и портретов знаменитостей до женских «головок» и игривого «венского» жанра, а в конце века — и россыпь «художественных открытых писем» (открыток), — все это интересно было рассматривать.

Были здесь и английские магазины — в основном «для джентльменов», с ассортиментом кожаных и металлических изделий, тростей, трубок, дорожных принадлежностей и настоящих шотландских пледов.

Торговали и немцы — всевозможной механикой, оптикой, красками и медицинскими инструментами.

Роль Кузнецкого Моста, как одной из самых фешенебельных улиц Москвы, куда престижно приехать и для покупок, и просто погулять, разглядывая витрины, не изменилась до конца столетия, хотя уже в 1840-х годах на него потихоньку стали проникать и русские заведения, специализирующиеся на предметах роскоши.

Сенсацией стало появление в начале 1840-х годов на Кузнецком Мосту первого русского «магазина» (не лавки!), торговавшего лучшим из того, что к тому времени могли предложить отечественные фабрики. Открыло его «общество» (наподобие акционерного) русских фабрикантов, а покровительствовал делу сам председатель московского отделения Мануфактурного совета барон Мейендорф. «Русскому магазину» придавалось почти государственное значение: сам государь Николай Павлович посетил в 1831 году первую в России мануфактурную выставку, которую даже и разместили в Кремле, беседовал с купцами и выражал большую заинтересованность в поощрении отечественного товаропроизводителя.

Московский магазин стал первой ласточкой — подобного не было тогда даже в Петербурге. Для него был нанят на самом Кузнецком Мосту изящный дом княгини Долгоруковой, отделенный от улицы щеголеватой решеткой; в сенях дежурил «заслуженный унтер-офицер с медалями», который принимал на хранение манто и шубы; наверх вела мраморная лестница, уставленная цветами, — все как у французов!

В первом небольшом зале продавались косметические товары братьев Шевелокиных, лукутинские лаковые подносы и табакерки, изделия из тульской стали. Дальше можно было купить множество сортов отличной писчей бумаги русского производства, а потом шли секции со всевозможными тканями — и хлопчатобумажными, и шерстяными, и шелковыми, произведенными на Трехгорной мануфактуре Прохорова, на фабриках Сапожникова, Кондрашова, Локтева и др. Здесь имелись платки и шали, мебельные ткани, церковная парча и многое другое. Дальше по анфиладе продавались зеркала, ковры, серебро, фарфоровая и фаянсовая посуда фабрики Гарднера, хрусталь Мальцовского завода (Гусь-Хрустальный) — словом, было на что посмотреть. В сущности, это был даже не один магазин, а целый их набор. Новое торговое заведение тотчас было описано Михаилом Загоскиным. «Мне захотелось купить себе чайную фарфоровую чашку, которая, своей прекрасной формой и простым, но чрезвычайно милым узором, очень мне понравилась, — рассказывал он. — Я спросил о цене; мне отвечали, что одну чашку купить нельзя, а должно взять, по крайней мере, полдюжины. Полагая, что чашка не может стоить менее полутора рубля серебром, я решился не покупать, а спросить из одного любопытства, что стоит полдюжины — и представьте мое удивление, когда мне объявили, что я могу купить не одну, а шесть чашек, как вы думаете, за что? — С небольшим за два рубля серебром!..»^[220]

С течением времени на Кузнецком появились и другие русские заведения — цветочная торговля братьев Фоминых и многочисленные пассажи — князя Голицына, Солодовникова, Попова, Джамгарова и Александровский.

Вне Города, Кузнецкого Моста и рынков, о которых отдельная речь впереди, других торговых заведений в Москве долгое время было очень немного и почти все они были представлены разнообразными мелочными лавочками. Вывески у таких лавок могли быть разные — «овощная», «зеленная», «табачная», «колониальная» и собственно «мелочная лавка», но торговали везде самым широким кругом товаров повседневного спроса, тем, что может внезапно в доме кончиться и за чем не набегаешься в Ряды.

Так, например, в «овощных лавках», кроме овощей (особенно квашеной капусты и соленых огурцов), яблок и сушеных и соленых грибов, продавали ткани, галантерею, мыло и спички, керосин и детские игрушки, игральные карты, вино и угли для самоваров. В «зеленных» — чай, кофе, перец, гвоздику, хлеб, баранки, крупу, муку, сахар, конфеты, печенье, селедку, воблу, колбасу, сыр, свиную грудинку, масло — постное, топленое, сливочное, синьку, крахмал, табак, дратву, бумагу.

Были специальные табачные лавочки, где кроме табака имелись мужское белье, галстуки, манишки, письменные принадлежности, а также, поскольку ассортимент здесь складывался полностью мужской, — то, без чего не мог обходиться окраинный кавалер, — гармошки и гитары, а также гитарные струны.

В наиболее отдаленных от центра лавках предлагали вообще все на свете — до сена, дегтя, хомутов, красок и даже кринолинов.

Размещались лавки как в нижних этажах жилых домов, так и в отдельных небольших, часто каменных постройках. Оформление и внутренняя планировка большинства лавок были одинаковы: неширокая входная дверь, рядом с ней более-менее широкое окно или два окна. Над дверью и между дверью и окнами размещались вывески: наверху горизонтальная, в простенках небольшие вертикальные, часто с перечислением продаваемого. Окна по совместительству служили и витринами, или, как долго говорили в Москве, выставками товаров. Кое-что из продаваемого могли выставить и за дверь: к примеру, в овощных лавочках, довольно часто при входе помещали открытые кадки с репой или морковью.

Внутреннее пространство делилось на три части: ближайшая ко входу была «торговым залом», заставленным по периметру ящиками, кулями и бочками. Позади прилавка («выручки») дощатая перегородка с дверцей отделяла небольшое складское помещение, а за ним в задней части лавки находилась маленькая жилая комнатка — «теплушка» или «палатка», в которой и обитал лавочник. Здесь стояла большая печь и помещалась кое-какая мебель: полка с посудой, стол с самоваром, стул, топчан и сундук Изредка встречались и двухэтажные лавки: нижний этаж торговый, верхний — жилой. Нередко при лавке был погреб.

Лавка открывалась в восемь часов утра, обслуживала небольшой прилегающий район, имела постоянных покупателей и становилась своего рода клубом, куда стекались новости и сплетни, центром притяжения для местных хозяек и домашней прислуги. Приходившим за покупками кухаркам лавочники всячески угождали и делали по праздникам денежные подарки, лишь бы ходили именно к ним.

Хозяин или сиделец (продавец) знали покупателей не только в лицо, но и по имени, были в курсе их домашних обстоятельств. В лавку обращались приезжие, если нужно было найти кого-нибудь из жителей, и неизменно получали исчерпывающую справку.

В хорошую погоду, когда было немного покупателей, лавочник часто оставлял за прилавком кого-нибудь из домочадцев, а сам выходил на улицу, ставил стул у дверей и затевал беседу с проходящими знакомыми и иногда играл с ними в шашки.

Постоянным клиентам обязательно открывался кредит. Это называлось «забирать на книжку». Лавка выдавала особую, типографским способом напечатанную тетрадь. Вначале в ней помещалось что-то вроде договора и была прикреплена гербовая марка в знак того, что документ этот официальный. Кухарка или хозяйка брали, что нужно, и это вписывали и к ним в «книжку», и в лавочную книгу. Раз в месяц накопившийся долг погашался. Во многих случаях «прикрепленному» к лавке полагались и различные льготы и скидки, а при мелкооптовой покупке лавочники широко практиковали «премии»: приобретший целый ящик мыла или мешок муки мог в придачу получить какую-нибудь безделушку — статуэтку, дешевую вазу, чашку с блюдцем, набор открыток и т. п.

В конце века система премий практиковалась и в дорогих магазинах. Так, в кондитерских Абрикосова, Сиу и других к большой, трехфунтовой коробке конфет (конфеты выбирались покупателем поштучно и укладывались в коробку у него на глазах) обязательно прилагались бесплатные ломтики засахаренного ананаса и плиточки шоколада в «художественной» обертке с портретами театральных знаменитостей.

Уже в 1830-х годах количество и ассортимент лавок, особенно в центре, начали увеличиваться. К мелочным и овощным добавились пекарни с хлебными лавками (в более раннее время большинство москвичей пекли хлеб дома и спрос на хлебную продукцию был невелик), булочные, в которых кроме хлеба предлагался еще и кондитерский товар, «закусочные», «кухмистерские» и «гастрономические лавки», торговавшие окороками и другими копченостями и готовой, как сейчас бы сказали, «кулинарией» — заливным из дичи, стерлядей и осетрины, цыплятами в желе, паштетами и «сырами» из гусиной печенки, из рябчиков, из нельмы с молоками и пр., а также всевозможными соленьями, пикулями, уксусом, фруктовыми эссенциями.

В середине века большой известностью в Москве пользовался гастрономический магазин Белова; он стоял неподалеку от знаменитой церкви Успения (на Покровке) и имел на вывеске свиную голову. «Беловские» ветчина, колбаса, дичь считались наилучшими в городе, и конкурент Белова француз Мора, торговавший у Арбатских ворот, сколько ни бился, не мог его превзойти. Беловское дело просуществовало около полувека, прекратившись под конец в привычный для нас гастроном со многими отделами — бакалейным, овощным, винным и т. п.

В те же 1830-е годы правительство стало предпринимать попытки законодательного регулирования цен на основные продукты питания. Раз или два в год печаталась «твердая такса на провизию для лавок» с обязательным пояснением: «Цены сии служат для одних только торговцев, а не для приезжающих в Москву с припасами»^[221].

К примеру, в 1835 году были объявлены такие цены:

мука крупитчатая 1-го сорта 5 р. 10 к. пуд;

мука пшеничная 1-го сорта 4 р. 10 к. пуд;

мука ржаная 1-го сорта 2 р. 10 к. пуд;

калачи и сайки 14 к. фунт;

пеклеванный хлеб 11 к. фунт;

ржаной хлеб 4, 5 к. фунт;

свежая мерзлая говядина 1-го сорта 14 к. фунт;

ветчина копченая 30 к. фунт;

масло коровье 40 к. и 38 к. фунт;

осетрина малосольная 1-го сорта 85 к. фунт;

икра зернистая 1 р. 30 к. фунт;

капуста квашеная ведрами белая 1 р. 50 к., полубелая 1 р., серая 75 к.;

картофель 1 р. 45 к четверик.

К этому стоит напомнить, что пуд составлял 16 килограммов, фунт — около 400 граммов, а четверик — это мера емкостью в 26,24 литра, и пояснить, что «белая» капуста — это та, которую мы и сейчас едим, а «серая» получалась, когда квасили верхние, зеленые и грубые капустные листья.

Список «твердой таксы» был длинным и включал в себя рыбу — севрюгу, семгу, лососину, сельди, салакушку, миноги, кильки, анчоусы; мясо — солонину и свинину (последняя стоила 17 к. фунт), крупу, зерно, дрова, свечи (сальные 11 р. пуд и 27 к. фунт) и т. д.

В том же году цена апельсинов была 2 р. 50 к., 3 и 4 р., а лимонов — 1 р. 50 к., 2 р. и 2 р. 50 к; то и другое за десяток.

Вскоре в уважающих себя центральных лавках стало считаться почти неприличным торговаться — это занятие оставили на долю Рядов и рынков. На видном месте был вывешен прейскурант, а покупатель с ограниченными финансами мог, не посягая на целый фунт, просто спросить масла или икры на пятиалтынный.

Неузнаваемо переменились и сами лавки. «В лавочке, где за пять лет пред сим проглядывали в окнах для приманки покупателей четвертки жуковского табаку, глиняные трубки и серные спички, вы увидите теперь пирамидами расставленные фарфоровые баночки с помадою, щегольские склянки с духами, богатые палочки, узорные помочи, фуляры, галстуки и пр.»^[222], — писал в 1842 году П. Вистенгоф. Во многих заведениях, особенно выходящих на большие улицы, был сделан ремонт, появились красивые вывески, сверкающие стекла, лепнина и позолота во внутренней отделке.

Отсюда был уже всего один шаг, чтобы начать называть лавку на заграничный лад «магазином», и шаг этот тоже был вскорости сделан. И вообще после 1840-х годов московская торговля стала явно переливаться через границы обычных торговых зон: сперва на центральные улицы, потом в переулочки, там и в тупички, и в конце концов вся Москва оказалась насыщенной всевозможными магазинами, лавками, лавочками и лавчонками. Процесс этот шел не один год, но, в общем, довольно быстро.

«Торговля расплывается всюду, захватывая самые отдаленные уголки столицы, и дело может дойти до того, что чуть не в каждом доме будет свой магазин»^[223], — писал в 1897 году современник.

Все основные улицы и многие боковые были густо увешаны разнообразными вывесками: в центре строгими, по большей части черными с золотом и часто на французском языке; по окраинам разнокалиберными, пестрыми, часто рисованными, изображающими шляпы, подносы с чайным прибором, блюда с поросенком и сосисками, колбасы, сыры, сапоги, чемоданы, очки, часы…

Над кондитерскими висели вывески с изображением рога изобилия, из которого сыпались конфеты, и надписью: «Превосходное кондитерское сахарное производство».

На вывесках табачных лавок был представлен расхожий сюжет — по одну сторону сидел азиат в чалме, курящий трубку, а по другую негр или метис в соломенной шляпе и с сигарой. Парикмахерские украшали изображения причесанных по моде женских и мужских голов, банок с пиявками и даже сцен пускания крови. Пекарни и булочные — калачи, крендели и сайки; колониальные магазины — сахарные головы, свечи, плоды или ящики и тюки, и… уплывающий пароход.

Пестрым картинкам соответствовали и тексты, довольно часто безграмотные и просто нелепые:

«Кролики, белки, куры и другие певчие птицы».

«Парижский парикмахер Пьер Мусатов из Лондона. Стрижка, брижка и завивка».

«Кислы щи, квасы, зельцерская вода, бу — 7 коп., полбу — 4 коп. сереб.».

Поиск по сайту: