XXXIX. Благая весть

Вечером он возвращался домой по пляжу в обнимку с таитянской ночью, которая по природе своей — женщина. Прекраснейшая из всех и единственная из всех таинственная.

Засунув руки в карманы, он тихонько насвистывал. Воображение работало на полную катушку. Он страшно гордился своей выдумкой. Поймать отлетающую душу и навеки заточить в нашем земном содоме ради промышленной выгоды! Не нужны больше ни нефть, ни уран… Просто блеск! Но Кон был не вполне собой доволен. Можно придумать и получше. Мало взять в плен душу, надо еще ее расщепить и подарить великим державам поистине сокрушительное оружие.

Он шел и свистел в темноте, повеселевший, с легким сердцем, смакуя высочайшее достижение в ремесле пикаро, когда можно открыто говорить правду и никто тебе не верит. Такое удается только истинным виртуозам.

Он вытащил сигару и закурил. Огонек во тьме мог в принципе навести на цель снайперов, но русские, китайцы и французы уже его атаковали, и теперь, по всем законам, должна была наступить передышка.

Кон подошел к фарэ в состоянии легкой эйфории. Все вокруг дышало гармонией, контуры пейзажа были словно выведены рукой мастера. На лунном фоне, прильнув к небу, спала гора, кокосовые пальмы склонялись над белизной песка, от которого поднимались морские запахи.

Кон толкнул дверь.

Из постели метнулся какой-то танэ, схватил со стула штаны и выскочил в окно.

— О, пардон, — сказал Кон.

Меева не пошевелилась, она спокойно лежала, раскинув ноги. По ее счастливому, умиротворенному лицу Кон понял, что пришел вполне вовремя и ничему не помешал. Она улыбнулась ему и потянулась. Он что-то пробормотал и направился к умывальнику. Бритва была еще влажная, со следами мыла и волос. Это его возмутило.

— Какого дьявола! — заорал он. — Я не выношу, когда пользуются моей бритвой! Безобразие! Стоит только выйти за порог…

— Вечно ты из-за пустяков поднимаешь шум, Чинги.

— И потом, что это за манера выскакивать в окно, ни мне здрасьте, ни тебе до свидания?

— Он застенчивый.

— Застенчивый-застенчивый, а зубы моей щеткой не постеснялся почистить. Просто свинство!

— Что же ему было делать? Он ведь не знал, когда сюда пришел, что ему понадобится зубная щетка!

— Кто этот олух?

— Понятия не имею. Я с ним только что познакомилась.

— А, ну ладно. Что можно поесть?

— Знаешь, я приготовила тебе обед, но он все умял.

Кон подошел к кровати.

— Ну вот что, я не собираюсь читать тебе мораль, но когда вахинэ позволяет всяким проходимцам брать бритву и зубную щетку человека, с которым она живет, да еще скармливает им его обед, это значит только одно: что она не умеет обращаться со своим попаа. Я очень недоволен.

— Кон, погоди…

— В холодильнике пусто?

Меева чуть не плакала. Нет ничего оскорбительней для таитянки, чем сказать ей, что она не умеет обращаться со своим попаа.

— Я думала, ты не будешь есть сегодня дома, и потом, сам знаешь, когда занимаешься любовью…

Кон смягчился. Она была права. Невозможно делать сто дел одновременно. Меева — настоящая таитянка. Она знает, что важно, а что нет. Любовь на первом месте. Все остальное может подождать.

Он присел на кровать и погладил ее по щеке.

— Ладно, не реви. Ты хорошая девочка.

Она обвила его руками, прижалась к нему.

— Мы ведь счастливы вместе, правда, Кон?

— Да.

Он все еще сердился.

— Но ты должна понять, что зубная щетка попаа священна.

— Я куплю тебе другую завтра, у китайца.

Он положил голову ей на грудь.

— Тебе было хорошо?

— Очень. Все-таки Господь Бог здорово все на земле устроил.

— Да. Кое-что ему удалось. Однако он оставил нам еще кучу работы.

— Но ее же можно не делать!

Кон восхитился. Это было на сто процентов верно.

Масляная лампа не нарушала мягкость окружающей полумглы. Прибой стих. Где-то вдалеке петух, обманутый прозрачной ясностью ночи, настойчиво и рьяно возвещал рассвет с упрямой убежденностью лжепророка. На москитную сетку шлепнулась ящерица, в ужасе замерла на секунду и стрелой умчалась прочь. Меева ласково гладила его по голове и крепко обнимала, как всегда, когда чувствовала в нем тревогу. Она не понимала причин тревоги. Кон, впрочем, тоже. Это и было самое тревожное в тревоге.

— Кон…

Он повернулся к ней, сжал ее руку:

— Я с тобой.

Хотел добавить: «Я всегда буду с тобой», но осекся. Он не мог взять ее во Францию. Таитянки во Франции чахнут, бледнеют, тают на глазах. Она лежала окутанная длинными черными волосами. Ее огромные глаза стали вдруг еще больше. Она в нерешительности умолкла, и Кон думал о том, какие потаенные мысли посещают это живое сокровище, которое боги забыли случайно на земле в своем поспешном бегстве, когда кончилась эра мифов и настало время реальности.

— Почеши мне спинку, — сказала она наконец грудным голосом.

Таитянка всегда найдет чем удивить. Он послушно начал чесать. Меева мурлыкала.

— Ты потрясающе это делаешь!.. Ох, как приятно! Как приятно!

Кон был в своей стихии. Он знал, что он великолепный любовник. Он мог чесать спинку без устали, целыми часами.

— Кон, Флора, кухарка губернатора, сказала мне, что там у них только о тебе и говорят. И вроде бы ты важный человек Я не хочу, чтоб ты уезжал. Если ты важный человек, значит, обязательно уедешь, бросишь меня. А теперь, когда мы ждем ребенка…

Кон замер.

— Мы ждем ребенка? С каких пор?

— Я беременна.

— От меня?

— Не знаю, от тебя или не от тебя, но хочу, чтобы отцом был ты. Все, что у меня есть, твое, Кон.

Кон знал, что у таитянок это считается высшим проявлением любви. Он был растроган и даже — неожиданно для себя — слегка горд, оттого что станет отцом. Извечное мужское тщеславие, ничего удивительного.

— И ты не знаешь, от кого?

— Нет, конечно, как я могу знать?

— Не обижайся, я спрашиваю просто так, имею же я право полюбопытствовать, от кого он, мой будущий сын. Обещаю о нем заботиться. Я страшно рад, честное слово.

Она улыбнулась:

— Правда?

— Ну да, я такой же человек, как все. Я и не думал, что во мне дремлет любящий папаша. Мне бы хотелось, чтобы это был мальчик. Забавно, я даже представить себе не мог, что на меня это так подействует.

— Он будет красивый, вот увидишь. Я никогда не спала с некрасивыми. Ты сможешь им гордиться.

Кону вдруг показалось, что его жизнь удалась. У него даже заколотилось сердце. Это была первая хорошая новость за много месяцев. Он смахнул слезу. Меева схватила его за руку.

— Не плачь, Чинги!

— Да ведь это потрясающе! — вскричал Кон.

Меева гладила его по руке.

— Я тебе потом еще рожу, сколько захочешь. Я люблю тебя, правда.

Кон пришел в необычайное возбуждение. Его сын, не им зачатый, наверняка будет парнем что надо. А может, и того лучше. Древняя мечта о чудесном рождении жила в нем как последняя надежда людского рода.

— Ну хватит плакать, Кон.

Он рыдал. Это же великолепно — подарить миру сына, который не связан с тобой кровными узами! После смерти родителей Кону ни разу еще не было так хорошо. Да, он расчувствовался. Выходит, он так долго топтал в себе все человеческое, чтобы стать наконец человеком.

— Ну хватит, Чинги, не реви…

— Ты что, не видишь, я взволнован! Такое нужно отпраздновать. Одевайся, пошли танцевать…

Вдруг он забеспокоился:

— А тебе танцевать-то можно? Он не вывалится?

— Он не может так просто вывалиться. Уж если зацепился, так зацепился.

— Вот, кстати, напомнила, надо купить серую мазь. Понятия не имею, где я подцепил эту дрянь. Такая грязища кругом, не знаешь, куда деваться.

— От Унано, — сердито процедила Меева. — Эта девка не француженка. Совершенно не следит за собой.

Он закурил сигару. И снова мысль о том, что у него будет сын от неизвестного отца, пробудила в нем надежду.

Они встали, вышли из фарэ, пошли по пляжу, держась за руки. Километры белого песка были рассыпаны, казалось, исключительно для того, чтобы им было приятно ступать по нему.

— Когда ты едешь во Францию?

— Почему ты решила, что я еду?

— Потому что у тебя вид побитой собаки.

Он понимал, что оставаться на Таити невозможно. Но еще был шанс сбежать. Существуют ведь где-то другие острова, необитаемые, в далеких атоллах. Но его все равно очень быстро отыщут. Они берегут его как зеницу ока и не упустят ни за что. Как якобы сказал ему де Голль, когда он якобы осуществил свой знаменитый ядерный «прорыв»: «Я считаю для себя честью жить в одно время с таким выдающимся человеком».

Он улыбнулся. Он еще не сдался. Как будет благодарен мир, когда первый механизм — автомобиль, стиральная машина или зерновой комбайн — с мотором в две-три души (говорить станут попросту в два-три «духа») поступит в продажу!.. Никто тогда не посмеет заявить, что человечество утратило духовность.

Накануне он виделся с Бизьеном и подробно рассказал обо всем, что с ним произошло. Бизьен вежливо выслушал, не выказав ни малейшего удивления или скепсиса, и вообще был необыкновенно учтив. Кон так и не понял, поверил бывший патрон его исповеди или счел ее очередной творческой импровизацией, по части которых сам был большой мастер.

— Фантастическое совпадение! Интерпол разыскивал меня за мошенничество, и я сделал в Венесуэле пластическую операцию. И кто бы мог подумать, хирург совершенно случайно сделал меня похожим как две капли воды на крупного французского ученого, бесследно исчезнувшего около двух лет назад, скорее всего убитого. Отец французской водородной бомбы, многообещающий исследователь, с массой перспективных идей… Его везде искали, ну и, естественно, в какой-то момент вышли на меня и «опознали»… Сходство, видимо, разительное… В результате одни пытаются меня убить, другие ночей не спят — охраняют… Все хотят, чтобы я работал именно на них. Представляете? Надеются, что я придумаю новое сверхмощное оружие… Это я-то!

Бизьен задумчиво сосал маслину. Лицо его не выражало ничего.

— Красиво, — сказал он.

— Не верите?

— Отчего же? Верю, — вежливо ответил Бизьен.

— И, между прочим, я его сделаю. Я способен на все.

— Знаю.

— Ведь я — Человек! — воскликнул Кон мелодраматическим тоном, как бы пародируя самого себя, что позволяло путать карты и высказываться вполне откровенно под видом шутовства.

— Я — Человек и в этом качестве обречен на уничтожение, потому что наши выдающиеся мыслители предрекают мне близкий конец. Короче, меня пытаются истребить и одновременно меня же спасти. И то и другое правильно. Я ведь непредсказуем. Могу добровольно пойти на крест, как Спаситель, могу сделать страшнейшее оружие. Это уж как получится. Такой вот я, ничего не поделаешь!

Бизьен одобрительно кивнул. Означало ли это, что друг-пикаро ему верит или просто выражает профессиональное уважение коллеге? Кон не знал.

— Конечно, можно было бы сказать им, что это не я. Но, в сущности, это все равно я. И я не стал отпираться. Не имело смысла. Это все равно что утверждать, будто не я распял Христа, не я обратил негров в рабство, не я устроил в Китае «культурную революцию», будто уничтожение евреев, Вьетнам, Хиросима, отравление атмосферы, Крестовые походы не моих рук дело… Естественно, моих, чьих же еще?.. Во всяком случае, бежать я уже не могу. Некуда.

Маленькие, лишенные выражения глаза великого промоутера медленно поднялись, чтобы встретиться с глазами Кона. Кон выдержал его взгляд не моргнув. По лицу Бизьена скользнула улыбка.

Номер не прошел. Впервые за всю карьеру пикаро Кон покраснел.

— Крестовые походы были из рук вон скверно организованы, — строго сказал Бизьен, то ли решив тактично сменить тему, то ли сожалея, что его там не было. Уж он бы организовал все как надо.

Светало. За пальмовой рощей хижины деревни Таэ приветствовали рождение дня столбиками неподвижного дыма. По Океану пробегала легкая дрожь, подгоняя к берегу длинные белые полукружия. Мужчина и женщина, держась за руки, шли по розовому песку. Кон пел.

Поиск по сайту: