Я боюсь, никогда не перестану сравнивать свою жизнь без него с той жизнью, когда я была с ним

Не знаю, что потрясло меня больше, воплощение признаний в искусство или то, что я могу коснуться руками чьего-то сокровенного.

Я очень замкнутый человек. Я редко делюсь своими настоящими мыслями с кем бы то ни было, даже если это могло бы быть полезным для меня.

Но соприкосновение с чужой тайной, и знание того, что люди, вероятно, никогда не делились ею ни с кем и не будут впредь, заставляет меня чувствовать связь с ними.

Чувство принадлежности. В некотором смысле, студия и признания напоминают мне Адама.

Расскажи мне что-нибудь о себе, что никто не знает. Что-то, что я могу сохранить для себя.

Я ненавижу то, что всегда связываю Адама со всем, что вижу и делаю.

Интересно, это когда-нибудь кончится? И кончится ли вообще?

Прошло пять лет с тех пор, как я в последний раз видела его.

Пять лет, как он скончался.

Пять лет, а я задаюсь вопросом, как и в признании передо мной, буду ли я вечно сравнивать свою жизнь с ним с жизнью без него.

И мне интересно, сколько будет длиться это разочарование.

Глава 2

Оуэн

Она здесь. Прямо здесь. Стоит в моей студии, разглядывая мое творчество.

Никогда не думал, что увижу ее снова. Я был так уверен, что вероятность того, что наши пути когда-нибудь пересекутся, минимальна, что даже не могу вспомнить, когда в последний раз думал о ней.

Но вот она, стоит прямо передо мной.

Мне хочется спросить ее, помнит ли она меня, но я знаю, что нет.

Как она могла запомнить, если мы не обменялись и парой слов?

И все же, я ее помню.

Я помню звук ее смеха, ее голос, ее волосы, хотя ее волосы раньше были намного короче. И хотя я знал ее еще тогда, мне никогда не приходилось разглядывать ее лицо.

Теперь, когда она рядом, я должен заставить себя не смотреть слишком пристально. Не из-за ее скромной красоты, а потому, что она выглядит вблизи точно так, как я себе ее представлял.

Однажды я пытался нарисовать ее, но не смог вспомнить достаточно, чтобы закончить картину. У меня чувство, что после сегодняшнего вечера, я попытаюсь снова. И я уже знаю, как назову картину - «Больше, чем одна».

Она переключает свое внимание на другую картину, а я отворачиваюсь, прежде чем она заметит, что я уставился на нее. Не хочу, чтобы стало слишком очевидно, как я пытаюсь выяснить, какие цвета нужно смешать, чтобы воссоздать уникальный оттенок тона ее кожи, или как бы я ее нарисовал, с распущенными или собранными волосами.

Я сейчас должен заняться кучей вещей, а не таращиться на нее.

Что я должен делать? Принять душ. Переодеться. Подготовиться к встрече всех тех людей, которые придут на выставку через пару часов.

- Мне нужно по-быстрому принять душ, - говорю я.

Она оборачивается с такой скоростью, словно я напугал ее.

- Не стесняйся, осмотрись. Когда закончу, разберемся с остальным. Это не займет много времени.

Она кивает и улыбается, и впервые, я задумываюсь, а Ханна - кто?

Ханна - последняя девушка, которую я нанял, чтобы помочь мне. Ханна - девушка, которая не смирилась быть второй по важности в моей жизни. Ханна - девушка, которая порвала со мной на прошлой неделе.

Надеюсь, Оберн не как Ханна.

Было столько всего, что я в ней не любил, и так не должно было быть. Ханна разочаровывала меня при разговоре, поэтому основную часть проведенного вместе времени, мы не разговаривали.

И она постоянно, постоянно рассказывала, что, если написать ее имя наоборот, все равно получится Ханна .(Ханна по англ. пишется Hannah)

- Палиндром, - уточнил я, когда она первый раз сказала мне об этом. (Прим. редактора - слово, читающиеся одинаково в обоих направлениях)

Она ответила мне недоуменным взглядом. Вот когда я понял, что никогда не смогу полюбить ее.

Какой-то бесполезной тратой палиндрома она была, эта Ханна.

Но я уже могу сказать, что Оберн не похожа на Ханну.

Я вижу глубину в ее глазах. Я вижу, как мое искусство влияет на нее, как она фокусируется на нем, игнорируя все остальное вокруг.

Надеюсь, она совершенно не похожа на Ханну. Она даже выглядит в одежде Ханны лучше, чем Ханна.

Ну вот. Еще один палиндром

Захожу в ванную, смотрю на ее одежду и хочу спустить ее вещи вниз. Просто хочу сказать ей, чтобы вечером она надела свою одежду, а не одежду Ханны. Хочу, чтобы она была самой собой, была в том, в чем ей будет удобно, но мои клиенты - богачи и элита общества, ожидающие черные юбки и белые рубашки. Никак не синие джинсы и эту розовую (это розовый или красный?) майку, которые заставляют меня вспомнить о миссис Деннис, моем школьном учителе рисования.

Миссис Деннис любила искусство. Также миссис Деннис любила художников. И в один прекрасный день, увидев, как невероятно талантливо я рисую кистью, миссис Деннис полюбила меня. В тот день ее рубашка была розового или красного цвета, а может, и того и другого одновременно. Вот что я вспоминаю, глядя на рубашку Оберн, потому что миссис Деннис…

Кто?

Она не палиндром, хотя, если написать ее имя наоборот, получается весьма уместно, так как Деннис = Синнед, что означает - Согрешили, а это именно то, что мы и сделали.

Мы грешили целый час. И она больше, чем я.

И не думайте, что это признание не превратилось в живопись. Это была одна из первых проданных мною картин. Я назвал ее «Она согрешила со мной. Аллилуйя».

Но, увы, я не хочу думать о средней школе или миссис Деннис, или Палиндроме Ханне, потому что они в прошлом, а сейчас уже настоящее, и Оберн…, каким-то образом, она - и то, и другое.

Она будет потрясена, если узнает, насколько ее прошлое повлияло на мое настоящее, вот почему я не говорю ей всей правды.

Некоторые секреты никогда не должны превращаться в признания. Мне известно это лучше, чем кому-либо.

Не знаю, что мне делать с тем, что она просто появилась на моем пороге, тихая, с широко раскрытыми глазами. Не представляю, как в это поверить. Полчаса назад я верил в совпадения и случайности. А теперь? Мысль, что ее присутствие здесь - простое совпадение, просто абсурдна.

Спустившись вниз вижу, как она все еще стоит неподвижно, разглядывая картину, которую я назвал «Ты не существуешь, Бог. А если это не так, то тебе должно быть стыдно».

Конечно, не я - тот, кто дал ей название. Я никогда не называю картины сам. Все они получают названия благодаря анонимным признаниям, которыми я вдохновляюсь.

Я не знаю почему, но это признание вдохновило меня написать мою мать. Не такой, какой я ее помню, а такой, как я представлял себе она выглядела в моем возрасте. И не из-за ее религиозных взглядов признание напомнило мне о ней. Слова всколыхнули воспоминания о том, как я чувствовал себя в первые месяцы после ее смерти.

Я не знаю, верит ли Оберн в Бога, но что-то в этой картине тронуло ее. Слеза катится по ее щеке и медленно катится по щеке. Она слышит меня, или, возможно, видит, как я встал рядом с ней, потому что смахивает ее со щеки тыльной стороной ладони и переводит дыхание.

Она, кажется, смущена, что картина возымела на нее такой эффект. Или, может быть, ей просто стыдно, что я увидел, как мое произведение подействовало на нее.

Я не спрашиваю ее мнение о моей живописи, или почему плачет, просто смотрю на картину вместе с ней. Я хранил ее в течение года и только вчера решил ее выставить на суд посетителей. Я, как правило, не держу свои работы так долго, но по причинам мне непонятным, от этой труднее отказаться, чем от остальных. От них ото всех трудно отказываться, но с некоторыми сложнее, чем с другими.

Может быть, я боюсь, что как только картины покинут меня, они будут неправильно поняты. Недооценены.

- Это был действительно быстрый душ, - усмехается она.

Она пытается сменить тему, хотя мы ничего не обсуждали вслух. Мы оба знаем, пусть мы и молчали, но в течение последних нескольких минут центром внимания были ее слезы и то, что было их причиной.

Поиск по сайту: