ВИДЫ УМЫСЛА ПО СОВЕТСКОМУ УГОЛОВНОМУ ПРАВУ

Вопрос о видах умысла в советском уголовном праве достаточно сложен и мало разработан. Это видно хотя бы из того, что он далеко не одинаково решается в трех основных «сферах бытия» уголовного права: законода­тельстве, судебной практике и теории.

Поэтому, чтобы уяснить основания и юридическое значение различных классификаций видов умысла, не­обходимо хотя бы вкратце рассмотреть подход к этой проблеме законодательства, судебной практики и науки советского уголовного права.

Виды умысла в действующем уголовном законодательстве

Использование различных видов умысла в нормах дей­ствующего советского уголовного законодательства характеризуется следующими моментами.

Во-первых, количество видов умысла, используемых в законе, по сравнению с числом видов, известных теории уголовного права, весьма ограничено.

Во-вторых, ни один из видов умысла не назван в за­коне термином, принятым в науке уголовного права.

В-третьих, Основы уголовного законодательства и нормы Общей части УК. союзных республик содержат описание не всех видов умысла, используемых при кон­струировании норм Особенной части.

В-четвертых, действующее уголовное законодатель­ство ни в одном случае не связывает непосредственно вид умысла со степенью ответственности.

В-пятых, как будет показано дальше, деление умыс­ла на виды (прямой и косвенный) в ст. 8 Основ проведе-

но лишь применительно к так называемым материаль­ным преступлениям (составам); закон ипрйптр нр выделяет описания умысла при совершении формальных преступлений. _К этому последнему обстоятельству мы 'вернемся более^ подробно в конце главы.

Какие же виды умысла (по содержанию) известны действующему уголовному закону?

Статья 8 Основ уголовного законодательства, как это видно из ее текста, разграничивает два вида умысла, \, которые в теории уголовного права принято называть прямым и косвенным. «Преступление признается совер­шенным умышленно, если лицо, его совершившее, созна­вало общественно опасный характер своего действия или бездействия, предвидело его общественно опасные последствия и желало их или сознательно допускало наступление этих последствий».

В этом законодательном определении умысла виды умысла разграничиваются в зависимости от волевого отношения («желание», «сознательное допущение») субъекта к последствиям своего преступного деяния.

Так как иных общих описаний умысла и его видов ни Основы, ни уголовные кодексы союзных республик не содержат, формулировка ст. 8 Основ позволяет сделать ряд выводов, касающихся легального разграничения прямого и косвенного умысла.

Прежде всего рассматриваемые виды умысла раз­граничены законом, как было сказано, лишь в зависимо­сти от волевого отношения субъекта к общественно опасным последствиям своего действия или бездействия. О каких же общественно опасных последствиях говорит закон? Очевидно, что каждое преступное деяние может вызвать неопределенно большое число непосредственных и более или менее отдаленных общественно опасных последствий. Например, выстрел в человека непосред­ственно может причинить смерть потерпевшему, душев­ную травму его близким, присутствовавшим при совер­шении преступления, нарушение общественного порядка, повреждение общественного или государственного иму­щества и другие тому подобные результаты.

Тот же выстрел, уже опосредствованно (через смерть потерпевшего), может вызвать преждевременную смерть близкого потерпевшему человека, повредить материаль­ной обеспеченности иждивенцев, послужить причиной

безнадзорности его детей, лишить общество ценного специалиста и т. д.

Результатом клеветы может быть самоубийство по- терпевшего, причинение ему имущественного ущерба, подрыв в глазах населения престижа отправляемой потерпевшим общественной или государственной должно­сти, введение в заблуждение органов государства и т. д.

Нетрудно понять, что закон (ст. 8 Основ) имеет в виду не вообще любые возможные общественно опасные последствия преступного деяния, а лишь последствия определенные. Но единственно возможная определен­ность последствий действия или бездействия с точки зрения уголовного права есть определенность их места в составе преступления. Если последствие никоим об­разом не включено в состав—оно неопределенно, и всякая попытка разграничить вид умысла в зависимо­сти от волевого отношения лица к такому последствию будет произвольной. Более того, мы не сумеем в этом случае отграничить умысел от неосторожности. Напри­мер, если в результате распространения заведомо лож­ных, порочащих его измышлений (клевета) потерпевший:

а) был неосновательно уволен со службы;

б) разошелся с невестой;

в) заболел нервным расстройством, причем виновный желал, чтобы потерпевший рассорился с невестой, со­знательно допускал, что его могут уволить с работы, и не предвидел, но по обстоятельствам дела (состояние здоровья потерпевшего) мог и должен был предвидеть нервное заболевание потерпевшего, то при разграниче­нии видов умысла по волевому отношению субъекта к любому последствию возможно сконструировать сразу три формы вины.

Если мы возьмем за основу волевое отношение к последствию «а», то должны будем признать клевету совершенной с «косвенным» умыслом. Если остановимся на последствии «б», умысем окажется «прямым». Если же положим в основу квалификации волевое отношение виновного к заболеванию потерпевшего, то получим «неосторожность».

Между тем клевета — преступление умышленное, о чем говорит указание закона на заведомую ложность распространяемых измышлений.

Таким образом, разграничение прямого и косвенного

умысла на основании закона (ст. 8 Основ) требует, чтобы, устанавливая волевое отношение виновного к последствиям своего деяния, мы оставались в пределах состава конкретного преступления.

В состав преступления общественно опасные послед­ствия могут быть включены несколькими способами.

Во-первых, они могут образовать конститутивный элемент объективной стороны так называемого мате­риального состава (ст. 94, ст. 103 У К РСФСР).

В этом случае разграничение видов умысла по воле­вому отношению лица к названным последствиям всегда возможно.

Во-вторых, общественно опасные последствия деяния могут образовать квалифицирующий признак материаль­ного состава, как это, например, имеет место при совер­шении преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 108 или ч. 2 ст. 98 УК РСФСР (умышленное тяжкое телесное повреждение, повлекшее смерть потерпевшего; умыш­ленное уничтожение или повреждение государственного или общественного имущества,...причинившее крупный ущерб или иные тяжкие последствия). В этом случае волевое отношение лица к общественно опасным послед­ствиям не может быть положено в основу разграничения видов умысла, если умышленное причинение подобных последствий образует состав более тяжкого преступления. Так, если лицо, нанося ранения, желает либо сознательно допускает наступление смерти потерпевшего, оно винов­но в убийстве (покушении на убийство), но не в умыш­ленном причинении тяжкого телесного повреждения. Это относится и к тем случаям, когда подобные обще­ственно опасные последствия включаются законодателем как квалифицирующее обстоятельство в состав формаль­ного преступления, как это, например, имеет место в чч. 2 иЗ ст. 140 УК РСФСР (нарушение правил охраны труда, повлекшее тяжкие последствия).

В-третьих, указание на возможное общественно опасное последствие может быть в составе пре­ступления использовано не в качестве элемента объективной стороны, а как характеристика содержания субъективной стороны преступления при конструирова­нии специального умысла—путем указания на цель деяния. Именно такова роль возможных последствий в составах террористического акта ('ст. 66 УК РСФСР),

диверсии (ст. 68 У К РСФСР), разбоя (ст. ст. 91 и 146 УК РСФСР). Часть названных составов (ст. ст. 66, 68) устанавливает ответственность за материальные преступ­ления, другая часть (ст.ст. 91, 146)—за преступления «формальные». Но и в том, и в другом виде норм послед­ствие, использованное для характеристики содержания цели, не является элементом объективной стороны соста­ва, так как достижение или недостижение этого послед­ствия не имеет значения для квалификации деяния.

Мы сознательно не касаемся вопроса о теоретической возможности конструирования прямого и косвенного умысла в формальных преступлениях, ибо подобная конструкция не имеет основания в действующем за­коне.

Здесь следовало бы только напомнить, что невозмож­ность разграничения прямого и косвенного умысла в формальных преступлениях на основании ст. 8 Основ не случайна, она, как это было показано выше, имеет историческое объяснение.

Отметим также как существенный момент в позиции законодателя по рассматриваемому вопросу, что ни Основы, ни УК союзных республик ни в одной из норм не связывают различие прямого и косвенного умысла со степенью общественной опасности преступления и тяжестью наказания за него.

Как будет показано далее, некоторые ученые и значи­тельная часть практических работников-юристов считают прямой умысел, как правило, свидетельством более высо­кой общественной опасности 'преступного деяния, чем косвенный.

Подобная точка зрения основания в действующем законе не имеет (точно так же, как не основаны на зако­не широко распространенные представления о том, что косвенный умысел вообще невозможен, если виновный оценивает предвидимое им последствие своего деяния ^как неизбежное, а не только возможное).

Основы уголовного законодательства 1958 года.(Общая часть УК союзных республик), кроме разграни­чения умысла на прямой и косвенный, не содержат описания каких-либо иных видов умысла, так сказать, •«в чистом виде». Однако некоторые статьи Основ по­зволяют сделать вывод о том, что законодатель исполь­зовал теоретические конструкции отдельных видов умыс-

ла при решении вопросов об основаниях ответственности и степени вины преступника.

Так, устанавливая ответственность за предваритель­ную преступную деятельность, ст. 15 Основ дает такую формулировку понятия приготовления к преступлению, которая неизбежно предполагает наличие заранее об­думанного умысла.

То же следует сказать о п. 2 ст. 34 Основ, устанав­ливающем, что одним из отягчающих ответственность обстоятельств является совершение преступления орга­низованной группой. Ясно, что организация такой груп­пы всегда предполагает наличие у ее участников заранее обдуманного умысла на совершение преступления.

Наконец, можно полагать, что ст. 33 Основ (п. 4) связывает смягчение ответственности с наличием в дей­ствиях виновного аффектированного умысла. Однако эта связь поставлена законом в зависимость от объек­тивных оснований возникновения психологического аффекта. Совершение преступления под влиянием силь­ного душевного волнения смягчает ответственность лишь при том условии, что само волнение было вызвано не­правомерными действиями потерпевшего.

""Таким образом, в соответствии с действующим зако­ном лишь один вид умысла — аффектированный умысел — имеет определенное юридическое значение (влияние на ответственность), да и то не самостоятель­ное, а лишь в связи с основанием его возникновения.

Что касается заранее обдуманного умысла, то он выступает в законе как атрибут институтов приготовле­ния и организованной группы, не возможных'без такого вида умысла, и никаких самостоятельных функций (юридических последствий) не имеет.

В нормах Особенной части действующего уголовного законодательства наряду с прямым, косвенным, заранее обдуманным и аффектированным умыслом весьма широ­ко используется конструкция специального умысла, т. е. такого вида умысла, который характеризуется наличием в сознании виновного особой цели, включенной законо­дателем в состав преступления в качестве конститутив­ного элемента или квалифицирующего обстоятельства. ~ Учебники и монографии по уголовному праву обычно не упоминают об этом виде умысла. Более того, в науч­ной литературе высказывалось мнение, что для конструи­

рования особого вида специального умысла «нет никакой необходимости»'.

Анализ действующего уголовного законодательства не позволяет прийти к столь категоричному отрицанию значения специального умысла для советского уголов­ного права.

Только в статьях Особенной части УК РСФСР указа­ния на специальный умысел встречаются не менее 24 раз.

С использованием специального умысла" построены составы большинства особо опасных государственных преступлений, бандитизма (ст. 77), разбоя (ст.ст. 91 и 146), умышленного убийства с целью сокрытия или облегчения совершения другого преступления (п. «е» ст. 102), спекуляция (ст. 154), самогоноварения (ч. 2 ст. 158), хранения и приобретения наркотиков (ст. 224), дезертирства (ст. 247), совершения военнопленным дей­ствий, направленных во вред другим военнопленным (п. «в» ст. 265) и ряда других преступлений.

Во всех этих случаях мы имеем дело с особым видом умысла, обладающим специфическим юридическим значением и психологическим содержанием.

""Юридическое значение специального умысла заклю­чается в том, что этот вид умысла используется законо­дателем, во-первых, как критерий отграничения преступ­ного от непреступного. Такова, например, роль специаль­ного умысла при решении вопроса об ответственности за приобретение наркотических веществ (ст. 224 УК РСФСР). Если указанные действия совершены без спе­циального умысла, включающего цель сбыта, они вооб­ще не содержат состава преступления.

Во-вторых, специальный умысел может отягчать ответственность в пределах одной и той же статьи Уголов­ного кодекса. Так, изготовление самогона без цели сбыта влечет по закону (ч. 1 ст. 158 УК РСФСР) более мягкое наказание, чем изготовление самогона с целью сбыта (ч. 2 той же статьи).

В-третьих, в ряде случаев специальный умысел используется законодателем как критерий определения основного (с точки зрения его социального значения) объекта преступного посягательства и установления

* См. Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 167.

более строгой ответственности за преступление, когда социальная направленность и политическая сущность умышленного преступного деяния не могут быть одно­значно определены ни по его объективным свойствам, ни по психическому отношению лица к непосредственным общественно опасным последствиям своего деяния.

В этих случаях специальный умысел служит для разграничения сходных по объективной стороне, но коренным образом различных с социальной и юридиче­ской точек зрения преступных деяний^

Именно таково значение специального умысла в составах особо опасных государственных преступлений;

террористического акта, диверсии, вредительства, анти­советской агитации и пропаганды. Специальный умысел служит здесь единственным основанием для правильного определения объекта преступления и отграничения террористического акта от умышленного убийства, дивер­сии — от умышленного уничтожения или повреждения государственного или общественного имущества, вреди­тельства—от должностных преступлений, антисоветской агитации и пропаганды — от распространения заведомо ложных измышлений (ст. 190¹ УК РСФСР).

^то юридическое значение специального умысла определяется его психологическим содержанием, той ролью, которая принадлежит цели действия или бездей­ствия в выражении реальных связей между действитель­ностью, с одной стороны, сознанием и волей человека —

с другой.

Формируясь как результат воздействия внешнего мира на сознание конкретного человека, социально значимая цель всегда выражает социальные свойства личности, ее установку, ее нравственное качество.

По своему содержанию цель включает в себя созна­ние и волю человека по отношению к объективному результату его поведения. Поэтому она (цель) указывает на действительный (хотя бы и отдаленный) объект пре­ступного деяния и выражает отношение личности к этому

объекту.

В своем первом социальном значении (как характе­ристика личности) цель в качестве элемента специально­го умысла может выступать как обусловливающее или квалифицирующее (отягчающее) ответственность обстоя­тельство,

В своем ^втором значении (как указание на направ­ленность действия) цель используется законодателем для определения объекта преступного посягательства и раз­граничения внешне сходных, но социально различных

преступлений.

Единственным исключением, когда закон связывает с наличием специального умысла (хотя и в неявной форме) не усиление, а уменьшение ответственности, является смягчение ответственности за преступления, совершенные при превышении пределов необходимой обороны. Это, так сказать, единственная привилегирую-щая цель умышленного преступления, известная дей­ствующему законодательству (п. 6 ст. 38, ст.ст. 105 и

111 УК РСФСР). ^\

На основании сказанного можно попытаться уточ­нить мысль Б, С. Утевского о «неосновательности» вы­деления такого вида умысла, как умысел специальный.

Это утверждение может быть абстрактно правиль­ным применительно к Общей части уголовного законо­дательства, так как данный вид умысла (на то он и «специальный») всегда упоминается в статье Особенной части, если он существен для определения ответствен­ности за данное преступление. Но нет никаких оснований отказываться от специального умысла ни в Особенной части Уголовного кодекса, нив теории уголовного праза, ибо его влияние на степень ответственности и значение для установления действительного объекта преступле­ния исключительно велико.

Виды умысла в теории уголовного права

Вопрос о видах умысла в теории советского уголовного права, как было сказано, особого развития не получил. Если не считать понятий прямого и косвенного умысла и проблемы их разграничения, которым уделено внима­ние в ряде монографий и статей' и во всех учебниках

* См., например, В. Д. Меньшагян, Форма виновности по воинским преступлениям, сСоциалистическая законность» 1944 г. № 5—6; Б. С. У т е в с к и и, Вина в советском уголовном праве, М., 1950; В. Я. Лившиц, К вопросу о понятии эвентуального умысла,

уголовного права, научный подход к проблеме видов умысла исчерпывается преимущественно изложением решения данного вопроса в феодальном и буржуазном праве. Наиболее подробно перечисляются виды умысла, известные предшествующим правовым системам и тео­риям, в монографии Б. С. Утевского «Вина в советском уголовном праве», причем автор делает попытку обо­сновать непригодность для советского уголовного права любой классификации видов умысла, кроме деления умысла на прямой и косвенный.

На позиции Б. С. Утевского в вопросе о разграниче­нии видов умысла следует остановиться подробней хотя бы потому, что его подход к классификации видов умыс­ла нашел несомненное отражение в советской юридиче­ской литературе, в том числе и учебной.

Б. С. Утевский называет в своей монографии 12 видов ^ умысла, известных теории права эксплуататорских фор­маций, начиная со средневековья.

Это умысел, заранее возникший (ао1из ап1есеае>15), непосредственный (ао1из сопзеоиепз), последующий, определенный""неопределенный, альтернативный, общий,,, специальный, заранее обдуманный (ао1из ргаетеа1а1и5), внезапный (ао1из }тре1из), прямой и непрямой*.

Определять и характеризовать названные виды умыс­ла здесь нет никакой необходимости, так как это уже сделано в юридической литературе с большой обстоятель­ностью и точностью². Гораздо важнее уяснить позицию Б. С. Утевского, суть которой можно изложить следую­щим образом.

1. Все названные виды умысла «свидетельствуют в лучшем случае о схоластичности, оторванности от жизни, ненужности для практики, о стремлении осложнить по­нимание вопроса для неспециалистов и тем самым еще более отдать их в руки специалистов-юристов»³.

«Советское государство и право» 1947 г. № 7; И. Г. Г у р в и ч, Косвенный умысел по советскому уголовному праву. Автореферат канд. дисс., М., 1951, и д'р.

' Б. С. Утевский справедливо указывает, что этот перечень видов умысла неисчерпывающий.

² См., например, Н. С. Т а г а н ц е в. Курс русского уголовного права. Часть общая, кн. I, вып. II, СПб., 1878.

³ Б. С. У т е в с к и и, Вина в советском уголовном праве, стр. 166.

2. В ряде случаев соответствующие конструкции «преследуют политическую задачу—узаконить господ­ствующий в феодальных или буржуазных судах произ­вол...»'.

3. «Все эти деления умысла и другие... потеряли впо­следствии всякое значение и в настоящее время пред­ставляют лишь исторический интерес»².

4. «...Проверенное на практике советских органов юсти­ции и нашедшее подтверждение в советской теории уголовного права деление вины на умысел прямой, умысел эвентуальный... остается непоколебимым»³.

5. Любые попытки «восстановления» иных видов умысла в советкой науке уголовного права (например, признание А. А. Пионтковским существования неопре­деленного умысла) не заслуживают одобрения⁴, ибо формулировка умысла в советском уголовном законе является окончательной и не нуждается ни в каких дополнениях и изменениях⁵.

Необоснованность последнего, столь категоричного утверждения об абсолютном совершенстве существую­щего в законодательстве определения умысла была показана в предыдущих главах. Ясно, что и с общемето­дологических позиций материалистической диалектики нельзя объявлять ту или иную юридическую конструк­цию «окончательной и не нуждающейся ни в каких изменениях и дополнениях».

Отметим, однако, что и 20 лет тому назад вопрос о научной ценности и практической важности некоторых видов умысла вовсе не был столь бесспорным для совет­ских юристов.

В юридической литературе ила дискуссия о право­мерности понятия косвенного умысла, которая отрица­лась, например, В. Лившицем⁶ и М. Чельцовым⁷, на что

' Б. С. Утевский, Вина а советском уголовном праве, стр. 166.

² Т а м же, стр. 167.

³ Т а м же, стр. 1'72.

⁴ Там же, стр. 206—207. 'Там же, стр. 183..

⁶ В. Я. Лившиц, К вопросу о понятии эвентуального умысла, «Советское государство и право» 1947 г. № 7.

⁷ М. Ч ельцов. Спорные вопросы учения о преступлении, сСоциалистическая законность» 1947 г. № 4.

6 Заказ 5642 81

указывал в своей монографии и Б. С. Утевский. Как было сказано выше, ряд юристов (в том числе А. А. Пионтхоп-ский) использовали понятие неопределенного умысла при анализе судебной практики.

Учебник ВЮЗИ в противоположность позиции, занятой Б. С. Утевским, утверждает, что «теории совет­ского уголовного права и судебной практике известны и другие виды умысла»'.

В числе этих видов умысла учебник называет: умысел, заранее обдуманный и внезапно возникший, аффектиро­ванный (как разновидность внезапно возникшего умыс­ла), а также умысел определенный (простой и альтер­нативный) и неопределенный².

Таким образом, анализ советской уголовноправовой литературы приводит к выводу, что к числу основ­ных вопросов рассматриваемой проблемы относятся следующие;

1. Какие же в действительности виды умысла извест­ны судебной практике.

2. В чем смысл (сущность) разграничения видов умысла по различным основаниям.

3. Существует ли проблема сравнительной тяжести различных видов умысла.

4. Каковы различия между прямым и косвенным умыслом по действующему законодательству.

5. Возможно ли (и целесообразно ли) различение прямого и косвенного умысла при совершении преступ­лений, в состав которых законодатель не включил наступ­ление определенных общественно опасных последствий.

6. Возможен ли косвенный умысел при соучастии в преступлении, а также в случае приготовления и покуше­ния на преступление.

Для более убедительного ответа на поставленные вопросы (пятый вопрос подробно рассмотрен в гл. IV) необходимо обратиться к судебной практике и представ­лениям об умысле практических работников.

Виды умысла в судебной практике

Существуют три основных пути установления позиций судебной практики в вопросе о разграничении и юриди-

' «Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1964, стр. 131. ² Т а м же, стр. 132—133.

ческом значении видов умысла: изучение постановлений и определений высших судебных органов, анализ уголов­ных дел, выяснение взглядов практических работников-юристов.

Сразу же следует отметить, что опубликованные по­становления и определения Верховного Суда СССР и Верховного Суда РСФСР содержат Крайне ограниченное число указаний, касающихся юридического значения и критериев разграничения видов умысла, причем эти указания даются лишь в связи с отдельными видами преступлений или по отдельным делам.

За все время существования советской судебной системы высшие суды ни разу не предпринимали попыт­ки выработать общие руководящие указания, касаю­щиеся принципов квалификации преступлений по субъек­тивной стороне преступного деяния.

Как в практике Верховного Суда Союза ССР, так и в практике Верховного Суда РСФСР наибольшее число указаний по вопросам о видах умысла относится к пре­ступлениям против личности. Главное место среди этих указаний принадлежит вопросам разграничения прямого и косвенного умысла при совершении умышленных убийств и умышленных тяжких телесных повреждениях, повлекших смерть потерпевшего.

Наиболее четкой и стабильной является позиция / судебной практики, выражающаяся в признании того, (что покушение на преступление (приготовление к пре-,/ ступлению) возможно только при наличии у виновного \] прямого умысла. В этом отношении судебная практика Верховного Суда СССР и Верховных судов союзных республик решительно отвергает взгляды некоторых юристов-теоретиков о возможности ответственности за покушение при эвентуальном умысле'.

Так, в постановлении № 9 Пленума Верховного Суда СССР от 3 июля 1963 г. сказано: «В соответствии со ст. 15 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик деяние виновного может быть при­знано покушением на убийство лишь в тех случаях, когда оно было непосредственно направлено на лишение

* В. Лившиц, К вопросу о понятии эвентуального умысла, «Советское государство и право» 1947 г. № 7, стр. 43.

б* 83

жизни другого человека и, следовательно, совершалось с прямым умыслом»'.

Столь же определенно высказался Президиум Верхов­ного Суда РСФСР в постановлении по делу С., осужден­ного судом первой инстанции по ст. 15 и п. «б» ст. 102 УК РСФСР, указав, что «покушение на убийство воз-, можно только с прямым умыслом»². '

Очевидно, что по изложенным ранее соображениям, позиция Верховных Судов Союза ССР и РСФСР в во­просе о возможности покушения только с прямым умыс­лом может быть отнесена лишь к материальным пре­ступлениям. В случае совершения преступления фор­мального, при котором отсутствуют основания для раз­граничения прямого и косвенного умысла, толкование закона (ст. 15 Основ) должно осуществляться в иной терминологии.

Именно так и поступил Пленум Верховного Суда СССР, указав в постановлении от 25 марта 1964 г., что «при разрешении дел о покушении на изнасилование с применением физического насилия суды должны уста­навливать, действовал ли подсудимый с целью соверше­ния полового акта и являлось ли применяемое им наси­лие средством к достижению этой цели»³.

Представляется, что при всей принципиальной правильности отрицания возможности покушения с кос­венным умыслом эта позиция представляет собой описа­ние частного случая — покушения на материальное пре­ступление. Напротив, понятие «преступного намерения» более полно и правильно описывает субъективную сторо­ну и приготовления, и покушения на любое умышленное преступление независимо от того, включены или нет в его состав общественно опасные последствия деяния. Часть 4 ст. 15 Основ употребляет применительно к при­готовлению и покушению термин «преступное намере­ние», т. е. устанавливает тем самым, что и приготовле­ние, и покушение с субъективной стороны характеризу­ются желанием совершить преступление.

¹ <Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР. 1924—1970», М, 1970, стр. 448, 449.

² «Сборник постановлений Пленума Президиума и Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР. 1961— 19&3 гг.», М., 1964, стр. 248.

³ жБюллетень Верховного Суда СССР» 1864 г. № 3, стр. 20—21.

Надо сказать, что игнорирование невозможности раз­граничения на основе действующего законодательства прямого и косвенного умысла в формальных преступле­ниях привело не только к неточности в определении субъективной стороны покушения, но и к общеизвестно­му спору о том, возможен ли косвенный умысел при из­мене Родине. В последнем случае, так как законодатель не включил в состав указания ни на наступление общест­венно опасных последствий, ни на цель деяния, разграни­чение этих видов умысла просто невозможно и для наличия умышленной вины достаточно сознания субъек­та, что его деяние, совершенное в названных законом формах, представляет опасность для государственной независимости, территориальной неприкосновенности или военной мощи СССР и, несмотря на это, совершения соответствующих действий.

Волевое же отношение субъекта к ущербу охраняе­мому объекту, лежащему за пределами состава, т. е. желал ли он наступления такого вреда, не желал или надеялся, что в действительнности вред не наступит, не может быть использовано в данном случае ни для раз­граничения видов умысла, ни для определения наличия в действиях виновного оконченного состава преступления.

В некоторых случаях судебная практика использует конструкции прямого и косвенного умысла для определе­ния субъективной стороны преступных действий подстре­кателя, однако и в этом случае мы встречаемся с противо­речивыми позициями.

Так, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 16 июля 1965 г. по делу С. и Г., из которых первый обвинялся по ст. 17 и п. «б» ст. 102 УК РСФСР, а второй по п. «б» ст. 102 того же Кодекса, сказано, что для обвинения в соучастии «необходимо установить, что виновный своими действиями стремился создать у друго­го лица решимость совершить преступление. При этом умыслом подстрекателя должно охватываться то кон­кретное преступление, осуществления которого он же­лает и к совершению которого склоняет исполнителя.

По данному же делу у суда не было оснований для вывода о том, что С. имел намерение склонить Г. кубин-ству мотоциклиста П.»¹.

' «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1965 г. № 5, стр. 17.

Отсюда нетрудно заключить, что Пленум исходил из необходимости прямого умысла для ответственности подстрекателя, причем в содержание этого умысла включал желание наступления последствий действий (смерти человека), совершаемых исполнителем.

Однако в судебной практике встречается и несколько отличная позиция, на первый взгляд противополож­ная первой: подстрекатель, предвидя все фактические об­стоятельства преступления, которое будет совершено исполнителем, желает либо сознательно допускает наступ­ление общественно опасных последствий этого преступ­ления. Иными словами, допускается и прямой, и косвен­ный умысел в отношении преступления, совершенного исполнителем.

Какая же из двух приведенных позиций правильна? Если отправляться от действующего закона (а это— единственно допустимая точка зрения судебной практи­ки), то обе позиции вызывают возражения.

Дело в том, что, например, при убийстве лишение по­терпевшего жизни является непосредственным общест­венно опасным последствием действий не подстрекателя, а исполнителя преступления. Закон же (ст. 8 Основ) опи­сывает умысел как субъективное отношение лица к с о б -ственным общественно опасным действиям и их пос­ледствиям. Поэтому субъективное отношение подстрека­теля к общественно опасным последствиям действий другого лица (исполнителя) формулой умысла не охва­тывается, лежит за его пределами. Желание смерти по­терпевшего со стороны подстрекателя может образовать цель его дейст&ий, а йе волевой элемент вины, по кото­рому разграничивается прямой и косвенный умысел.

Не случайно ст. 17 Основ определяет подстрекателя как «лицо, склонившее к совершению преступления», 'и ничего не говорит о волевом отношении подстрекателя к общественно опасным последствиям, включенным вюос-тав преступления.

Непосредственным и действительным общественно опасным последствием действий подстрекателя, т. е. ре­зультатом, причинная связь которого с действиями явля­ется объективно существующей и не опосредствованной вмешательством чужой воли, будут преступные действия исполнителя, характер которых охватывался сознанием подстрекателя.

Умышленное участие подстрекателя в преступлении и заключается в склонении исполнителя к совершению оп­ределенного преступного деяния. Так как закон (ст. 17 Основ) никак не ограничивает вид умысла при подстре­кательстве, то, очевидно, следует прийти к выводу, что ответственность за подстрекательство должна наступать как в тех случаях, когда подстрекатель желал соверше­ния преступления исполнителем, так и в тех случаях, когда он сознательно допускал, что в результате его дей­ствий исполнитель может решиться на совершение опре­деленного умышленного преступления. При этом подстре­катель может быть даже уверен, что у исполнителя не.хватит «умения» или сил довести преступление до кон­ца: это не меняет решения вопроса об ответственности. Последняя ситуация возможна, например, при провока­ции исполнителя на совершение преступления, когда целью подстрекателя является яе достижение преступ­ного результата, входящего в состав, а причинение вреда (уголовная ответственность, потеря морального прести­жа, ответные действия жертвы) исполнителю.

Эго, как мы показали выше, определяется тем, что действия соучастника материального преступления на­ходятся в причинной связи с двумя' различными видами или, точнее, уровнями последствий.

Первый уровень последствий — преступная деятель­ность 'исполнителя, которая вызвана или в какой-то сте­пени обусловлена действиями соучастника. Совершение преступления исполнителем и представляет собой для соучастника общественно опасное последствие собствен­ных действий. В желании или сознательном допущении этого последствия и выражается волевой момент умысла соучастника. Если он желает, чтобы его действия вызва­ли либо облегчили совершение преступления исполните­лем, он действует с прямым умыслом. Если соучастник, сознавая общественно опасный характер своих действий (подстрекательства, пособничества), сознательно допус­кает, что их результатом будет совершение.преступления или способствование преступной деятельности исполни­теля, он действует с косвенным умыслом.

Второй уровень последствий преступной деятельности соучастника—общественно опасные последствия пре­ступления, совершенного исполнителем. Причинная связь здесь несомненна, но она не является непосредственной.

Причем ее опосредствованность имеет качественную спе­цифику. Специфика эта состоит во вторжении в причин­ную цепь «уголовно ответственной» воли другого лица — исполнителя'. Если бы вместо вторжения чужой воли при­чинная цепь опосредствовалась любым числом объектив­ных закономерностей, составляющих «бездушные» звенья такой цепи, конечный общественно опасный результат подлежал бы вменению в умышленную вину причинив­шему его лицу (разумеется, при условии, что он созна­вался этим лицом). Включение же в цепь причин и след­ствий чужой воли существенно меняет ситуацию.

В случае, например, подстрекательства к убийству смерть потерпевшего, желал или не желал ее подстрека­тель, становится результатом действий исполнителя. За­кон же ('ст. 8 Основ) соотносит волевой момент умысла в любой из двух его форм с общественно опасными по­следствиями собственного («своего»), а не чужого дей­ствия (бездействия).

Таким образом, желание или сознательное допуще­ние смерти потерпевшего со стороны подстрекателя есть желание или сознательное допущение общественно опас­ного последствия не своего, а чужого общественно опас­ного действия (бездействия). Поэтому оно, оставаясь существенным для характеристики личности и степени общественной опасности.подстрекателя, не может быть положено в основание разграничения видов умысла под­стрекателя (прямой, косвенный).

Итак, разграничение прямого и косвенного умысла по волевому отношению к преступному результату не мо­жет быть признано существенным для решения вопроса об ответственности за соучастие.

Важно отметить, далее, что в практике Верховного Суда СССР была сделана попытка в общем виде опре­делить различие двух видов умысла—прямого 'и косвен­ного—применительно к делам об умышленном убийстве.

В п. 8 постановления Пленума от 4 июня 1960 г. по этому вопросу сказано: «Если при этом суд признает ус-

' Эта специфика исчезает в случаях, когда общественно опас­ные действия совершает лицо невменяемое или малолетнее. Для уголовного закона воля такого лица ничтожна, она сне существу­ет» и содеянное рассматривается как причиненное соучастником (спосредственное причинение»).

тановленным, что подсудимый предвидел возможность причинения смерти и относился безразлично к этим по­следствиям, действия виновного, как совершенные с кос­венным умыслом, должны квалифицироваться как умы­шленное убийство»'.

В этом разъяснении представляется неправильным отождествление косвенного умысла с «безразличным отношением» виновного к последствиям своих действий.

Если же отвлечься от этой неточности в формулиров­ке понятия косвенного умысла в приведенном постанов­лении Пленума, то само использование в нем видов умы­сла для юридического отождествления различных по психологическому содержанию форм субъективной сто­роны преступного деяния представляется в высшей сте­пени удачным. Смысл постановления заключается в том, что и желание, и сознательное допущение 'наступления смерти потерпевшего со стороны виновного, предвидев­шего такой результат своих общественно опасных дейст­вий, в равной мере свидетельствуют об умышленном ха­рактере убийства.

Таким же образом понятие косвенного умысла было использовано Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда РСФСР в определениях по ряду дел о причинении тяжких телесных повреждений с косвенным умыслом.

Как известно, умысел в отношении общественно опас­ных последствий означает предвидение этих последствий, соединенное с их желанием или же с сознательным до­пущением их наступления.''Элементы умысла с этой его стороны подвергались в литературе детальному анализу, ввиду чего мы можем ограничиться здесь несколькими необходимыми замечаниями.

Предвидеть событие — значит сознавать его как ре-зул1яа1 другого сооытия; Предвидение — всегда умоза­ключение от свойств этого другого события — причины — к необходимости, вероятности, возможности или неисклю-ченности реализации этих свойств в виде следствия или результата события. Строго говоря, понятия эти взаимо­заменяемы: если я предвижу нечто, значит, я отношусь к предвидимому как к результату сознаваемого мноюраз-

' <Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР 1924—1970», М„ 1970, стр. 446.

вития; точно так же, если я воспринимаю нечто как ре­зультат, это означает, что я сознаю развитие, которое должно привести к этому нечто. Иное интеллектуальное отношение к событию исключает возможность говорить о предвидении, как бы интенсивно при этом ни был пред­ставлен волевой элемент. Как бы мне ни хотелось, чтобы нечто произошло, нельзя сказать, что я.предвижу на­ступление этого события, если я не сознаю ведущего к нему развития.

Это в полной мере относится к.предвидению как эле­менту умысла в уголовном праве с тем естественным уточнением, что здесь причиной является действие или бездействие виновного, а последствием—определенный вред или ущерб, указание на который включено в зако­нодательное определение преступления. Здесь я предви­жу наступление вреда в том случае, если я отношусь к нему как к результату сознаваемого мною развития, на­чатого или поддержанного мною.

Т. В. Церетели основательно замечает, что для умыс­ла недостаточно представления лица о том, что его дейст­вие является одяим из необходимых условий преступно­го результата. Важно, чтобы оно предвидело «возмож­ность своего вмешательства в ход объективных событий и воздействия на них»¹. А это значит, что'в уголовном праве лицо предвидит причинение его действием вреда лишь в том.случае, если оно сознает свое действие как существенную причину этого вреда². Только при этом ус­ловии можно считать, что оно предвидит «реальную воз­можность наступления преступного результата»³.'

Если верно, что «реальная возможность лица оказать воздействие на фактический ход событий является пре­дельной мыслимой границей объективной общественной опасности» и что «содержание умысла... яе может выйти за пределы предвидения реальной возможности»⁴, то предвидение лицом даже неисключенности результата его действия означает все же и опять-таки сознание им

* Т. В. Церетели, Причинная связь в уголовном праве, М., 1963, стр. 214, 311.

² А. Н. Т р а и н и н, Состав преступления по советскому уголов­ному праву, М„ 1951, стр. 112 и ел.

³ Т. В. Церетели, указ. работа, отр. 317.

⁴ Т. В. Це.ретели, указ..работа, стр. 313.

развития к этому результату как к событию, в существен­ной мере порожденному действием. Ияыми словами.^ ли­цо может предвидеть только результат своего действия, т. е. событие, в существенной мере порожденное этим последним. ^Сказав: «результат», мы сказали и все осталь­ное. Мы сказали, в частности, что на наступление собы­тия, «порожденного» действием в несущественной мере, можно только надеяться. Если я стреляю в моего врага в тем.ноте из старого пистолета на большом расстоянии, его смерть в существенной мере порождена моим дейст­вием, она является результатом этого последнего и я предвижу ее: совершено убийство. Если же я в грозу по­сылаю человека в лес, чтобы его убила там молния, его смерть не порождена или в несущественной мере «порож­дена» моим действием, она не является результатом это­го последнего и, как.бы страстно я ни желал ее, я ее не предвижу: об ответственности за убийство здесь не может быть речи.

Вопрос о волевом элементе умысла—желании по­следствий—при прямом, сознательном допущении их нас­тупления при косвенном умысле—решается, как нам представляется, проще, чем вопрос об 'интеллектуальном элементе.

Что значит желать наступления последствий? В литературе не всегда в достаточной мере подчерки­вается и нередко недооценивается то обстоятельство, чтор желании последствий можно говорить не только в том случае, когда они рассматриваются виновным в ка­честве конечной цели преступяой деятельности, но и в том, когда виновный рассматривает их в качестве всего лишь средства для достижения другой цели—преступ­ной или непреступной'. Виновный желает последствий, когда совершает убийство из ревности или поджигает дом с целью мести его владельцу за свидетельские пока­зания, данные в суде против виновного. Но он желает их и тогда, когда совершает убийство для того, чтобы за­владеть имуществом убитого или жениться на его вдове, или поджигает дом с целью избавиться от опасного сви­детеля, который, по расчету поджигателя, должен погиб-

' А. А. П и о нтковский, указ. работа, стр. 358, 362; Ю. А. Демидов, Умысел и его виды по советскому уголовному праву. Автореферат канд. дисс. М., 1954, стр. 12.

нуть в огне, или с целью мошеннического получения стра­ховой премии за строение.

Недооценка второго из двух указанных выше вариан­тов ведет к расширению границ косвенного умысла за счет прямого и может иметь своим результатом неточ­ности при квалификации. Нам представляется, что такая неточность в известной мере допущена Г. З.Анашкиным, который пишет: «Гражданин с целью получения денег вы­дал иностранной разведке сведения, составляющие госу­дарственную тайну. При этом он... не желал ущерба (ис­пользования сведений в ущерб интересам СССР), безраз­лично относился к последствиям содеянного. Он выдал сведения, желая получить деньги, однако такого волево­го элемента, как желание наступления вреда СССР от со­деянного им, в его умысле не было»'.

Г. 3. Анашкин переносит здесь центр тяжести «пре­ступной ситуации»'на момент использования сведений иностранной разведкой, не включенный законодателем в определение измены Родине.

^Обобщая указанные выше оттенки волевого отноше­ния виновного к результату при прямом умысле, можно сказать, что виновный в этом случае относится к резуль­тату 'как к нужному ему событию.

Напротив, при косвенном умысле результат не нужен {виновному ни в качестве конечной ' цели, ни в качестве средства достижения какой-либо другой цели. В этом •случае лицо «не заинтересовано в наступлении общест. венно опасных последствий своих действий...»².

Специфика косвенного умысла (.не желание, а созна­тельное допущение результата) в том именно и состоит, что виновный, сознавая (предвидя), что его действие при­чинит данный ненужный ему результат, тем не менее со­вершает это действие, не рассчитывая при этом на какие-либо обстоятельства, которые, по мысли виновного, дол­жны были бы и по своему характеру реально могли бы предотвратить наступление результата. Если такой рас­чет имеется, причем оказывается легкомысленным, 'ви­новный действует неосторожно, конкретнее—самонаде­янно. Однако, если ввиду нереальности «обстоятельств» расчет на них по существу становится или оказывается

* «Советское государство и право» 1964 г. № 5, стр. 85. ² <Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1964, стр. 128

надеждой «на авось», мы имеем дело с косвенным умыс­лом.

В рамках этого определения «дальнейшие» оттенки волевого отношения виновного к результату не имеют значения для квалификации. Он может относиться к ре­зультату безразлично, может надеяться на то, что резуль­тат не наступит, может хотеть, чтобы результат яе нас­тупил, и т. п. и все же, подчиняясь сильному побужде­нию, совершает действие.

Вопросы ответственности за преступления, совершенные с аффектированным умыслом

Кроме умысла прямого и косвенного судебная практи­ка знает такие виды умысла, как аффектированный и неопределенный (альтернативный). Что касается аффек­тированного умысла, то в опубликованной практике Вер­ховного Суда СССР и Верховного Суда РСФСР по при­менению действующего уголовного законодательства этот вид умысла многократно получал толкование как элемент состава в связи с квалификацией 'преступлений по ст. ст. 104 и 110 УК РСФСР.

•Как о смягчающем ответственность обстоятельстве (в смысле п. 5 ст. 38 УК РСФСР) упоминания об аффекти­рованном умысле в постановлениях пленумов и опре­делениях судебных коллегий Верховного Суда СССР и Верховного Суда РСФСР нам не встречались.

Как видно из анализа судебной практики, раскрытие содержания и юридического значения аффектированного умысла как обстоятельства, влияющего на квалифика­цию умышленных убийств и умышленных телесных по­вреждений, особых трудностей не вызывает, и отдельные ошибки судов первой инстанции исправляются Верхов­ным Судом СССР и Верховными судами союзных рес­публик.

В соответствии с действующим законом судебная прак­тика выделяет и подчеркивает следующие обязательные признаки аффектированного умысла как обстоятельства, влияющего на квалификацию содеянного:

1. Наличие сильного душевного волнения виновного в момент убийства или причинения телесных поврежде­ний.

Не согласившись с квалификацией действия М. по ст. 110 УК РСФСР, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР указала, что «ни сам М., ни свидетели-очевидцы в судебном заседании не говорили о том, что осужденный находился в момент совершения преступления в состоянии сильного душевного волне­ния»'.

Объективным доказательством отсутствия в данном случае состояния сильного душевного волнения было, как отметила Судебная коллегия, то, что М. перед нанесеии-ем ударов потерпевшему снял с себя пиджак и передал его жене.

2. Внезапность возникновения волнения, немедленность реакции на событие, вызвавшее сильное душевное волне­ние. Важность этого обстоятельства отмечена в опреде­лении Судебной коллегии по уголовным делам Верховно­го Суда РСФСР от 14 марта 1967 г. по делу П. «...Одним из главных критериев душевного волнения,—сказано в определении, — является внезапность совершения пре­ступления как.непосредственная реакция на вызвавшее его событие. Ответные действия должны следовать непос­редственно за неправомерными действиями потерпевше­го. Длительный промежуток во времени между обстоя­тельствами, вызвавшими сильное душевное волнение, и убийством исключает применение ст. 104 УК РСФСР»².

3. Основанием возникновения сильного душевного волнения, рассматриваемого как привилегирующее об­стоятельство, могут быть только насилие, тяжкое оскорб­ление либо иные неправомерные действия, совершенные потерпевшим, если эти действия повлекли или могли пов­лечь тяжкие (последствия для виновного или его близ­ких.

На это обстоятельство, воспроизводящее формулу за­кона, указано в ряде определений, в том числе и в двух названных выше.

В судебной практике высших судебных инстанций последовательно проводится и единая точка зрения по вопросу о конкуренции внезапно возникшего сильного душевного волнения как привилегирующего обстоятельс­тва и обстоятельств, квалифицирующих умышленное

* сБюллетень Верховного Суда РСФСР» 1966 г. № 4, стр. 5. ² -«Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1968 г. № 2, стр. 6.

убийство или умышленное нанесение телесных поврежде­ний.

Исправляя ошибку, допущенную при решении этого вопроса Верховным Судом Киргизской ССР, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР в определении от 27 декабря 1963 г. по делу М. указала, что «умышленное убийство, совершенное в состоянии вне­запно возникшего сильного душевного волнения, нг мо­жет квалифицироваться как убийство при отягчающих обстоятельствах, хотя бы в действиях виновного и содер­жались отдельные квалифицирующие признаки ст. 94 УК Киргизской ССР, предусматривающей ответственность за это преступление, поскольку оно совершено в состоянии аффекта, вызванного тяжким оскорблением со стороны потерпевшего»'.

Эта же позиция нашла подтверждение и в определе­нии Судебной коллегии от 18 июня 1966 г. по делу И..осуж­денного Верховным Судом Туркменской ССР за умыш­ленное убийство, совершенное с особой жестокостью, причем суд признал, что И. совершил преступление в сос­тоянии сильного душевного волнения, вызванного непра­вомерными действиями потерпевшего. Изменив этот при­говор в части квалификации содеянного, Судебная кол­легия Верховного Суда СССР отметила, что «умышлен­ное убийство в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения даже при наличии в нем признаков, которые при.иных условиях позволяют деяние рассмат­ривать совершенным при отягчающих обстоятельствах, не может расцениваться как умышленное убийство с осо­бой жестокостью, поскольку оно совершено в состоянии физиологического аффекта, вызванного насилием со сто­роны потерпевшего»².

Представляется, что изложенная позиция Верховного Суда СССР, касающаяся решения вопроса о конкурен­ции сходных по объекту, субъективной стороне,и способу действий норм в пользу привилегированного состава, аб­солютно правильна и может быть обоснована как юриди­чески, так и с точки зрения оценки общественной опас­ности соответствующих преступных деяний.

' «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1965 г. № 4, стр. 36—37. ² «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1966 г. № 5, стр. 40.

Абстрактно-юридическое обоснование этой позиции, поскольку сам законодатель не формулирует общего пра­вила на этот счет, мы видим в принципе т аиЫо рго гео, а также в том, что закон, как видно из диспозиции ст. 102 УК РСФСР (п. 4), отказывается признать за умышлен­ным убийством, совершенным в состоянии сильного ду­шевного волнения, квалифицирующее значение, которое он при повторности умышленного убийства придает убийст­ву, предусмотренному ст. 103 УК РСФСР. Тем самым за­конодатель выражает свою принципиально различную оценку степени общественной опасности этих двух прес­туплений.

Что касается более глубокого, так сказать, кримино­логического обоснования приоритета аффектированного умысла перед обстоятельствами, квалифицирующими убийство, то оно заключается в психологическом содер­жании аффекта как такого состояния, которое неизбежно снижает критику субъекта, возможность самоконтроля, а тем самым и степень ответственности за неправомерное поведение-

Если проанализировать обстоятельства, квалифици­рующие убийство в ст. 102 УК РСФСР, то станет ясно, что сильное душевное волнение, вызванное противоправ­ными действиями потерпевшего, если оно в действитель­ности имело место, вообще исключает те квалифицирую­щие обстоятельства, которые по своему содержанию представляют мотивы или цели убийства, влекущего от­ветственность по ст. 102 УК РСФСР, и лишает виновного реальной возможности осознать и оценить иные квали­фицирующие обстоятельства, характеризующие способ действия, а равно свойства потерпевшего или самого субъекта.

Анализируя позицию судебной практики в использо­вании рассмотренных видов умысла — прямого, косвен­ного (эвентуального) и аффектированного, необходимо также сделать вывод, что в отличие от двух первых ви­дов практика связывает аффектированный умысел со степенью общественной опасности деяния и, следователь­но, с тяжестью ответственности за содеянное.

Ничего подобного в отношении прямого и косвенного умысла в судебной практике обнаружить не удается, и поэ­тому с практической точки зрения нет никаких оснований утверждать (как это иногда делается в литературе), что

косвенный умысел «при прочих равных условиях» свиде­тельствует о «меньшей» общественной опасности преступ­ления и преступника, чем умысел прямой.

Неопределенный умысел

Известен ли судебной практике Верховных судов еще какой-либо вид умысла, кроме прямого, косвенного и аф­фектированного?

Если связывать использование видов умысла практи­кой с юридическими.последствиями разграничения этих видов, то, пожалуй, можно говорить еще только о неоп­ределенном (альтернативном) умысле.

В теории есть попытки провести 'различие между не­определенным и альтернативным умыслом, однако это различие представляется нам настолько искусственным, что мы исходим из тождественности этих видов умысла.

Действительно, разница между двумя названными ви­дами умысла определяется «замкнутостью» круга тех общественно опасных последствий деяния, которые соз­навались виновным в момент совершения преступного действия (бездействия). Но, во-первых, учитывая особен­ности доказывания субъективной стороны преступления, надо признать, что эта «определенность» относится ско­рее к осведомленности суда об обстоятельствах рассмат­риваемого дела, чем к сознанию виновного. Во-вторых, видимо, любое возможное последствие общественно опас­ных действий, будь этих последствий два, пять, семь и т. д., может быть в соответствии со 'ст. 8 Основ вменено в вину как умышленно причиненное лишь при том обя­зательном условии, что о'но реально охватывалось созна­нием и волей субъекта. Последствие же, которое не бы­ло достаточно определенным для субъекта (причем имен­но как общественно опасное последствие его действий), тем самым не сознавалось и, следовательно, не было при­чинено умышленно.

Теория характеризует неопределенный умысел как та­кое психическое отношение лица к 0'бщественно опасным последствиям своих действий, при котором виновный предвидел, так сказать, в общем виде (недостаточно кон­кретно) возможность наступления различных вредных последствий своего деяния и в равной степени желал нас­тупления любого из них или по крайней мере сознатель-

Поиск по сайту: