Заказ 56)2 о? 3 страница

По другому источнику, корыстная цель «означает из­влечение материальной выгоды», причем подчеркивается, что «три хищении она имеет свои специфические призна­ки: изъятие социалистического имущества и обращение

'Там же, источник 5, стр. 266. Нечеткость мысли восполняет­ся многословием: никакого права, преступные последствия... В дей­ствительности существуют преступление и общественно опасные последствия; кроме того, имущественный ущерб и незаконное обо­гащение не всегда «преступные» последствия. Наконец, цитируемый источник сверх этого требует корыстную цель — обратить похищен­ное в свою собственность.

² Т а м же, источник 6, стр. 188.

'Там же, 'источник 7, стр. 209—210.

⁴ Т а м же, источник 9, стр. 178.

'Там же, источник 1, стр. 313.

'Там же, источник 2, стр. 198;.источник 5, стр. 266—267.

⁷ Т а м же, источник 9, стр. 179.

'Там же, источник 8, стр. 308.

его в личную пользу отдельных лиц»¹. Таким образом, «признаками цели» здесь неожиданно объявляются эле­менты объективной стороны.

Как мы видели, по крайней мере в одном источнике никакой особой цели при краже.не требовалось, и то, что обычно именуется корыстной целью, в этом случае почти целиком уместилось в рамках волевого элемента прямого умысла. Этот элемент раскрывался как желание обратить имущество в свою собственность «с целью» получить от этого выгоду для себя или других лиц.

Нельзя не заметить, что упоминание о цели здесь со­вершенно излишне; вполне можно было бы говорить о желании и «обратить», и «получить выгоду». Но если так, нужно ли вообще говорить об особой, сверх умысла, це­ли в составе кражи?

И, конечно, ко всему этому—основной вопрос: каким образом все эти интересные и разнообразные рассужде­ния связаны с определением кражи в законе.

Самоуправство все источники считают умышленным преступлением. Учитывая, что самоуправство — «двухсту­пенчатое» преступление, состоящее из самовольного, с нарушением установленного законом порядка, осуще­ствления своего действительного или предполагаемого права и причинения в результате этого существенного вреда гражданам или организациям, можно было бы предполагать, что при анализе субъективной стороны деяния этому положению будет уделено надлежащее внимание.

В действительности это имеет место лишь изредка — и с разными результатами. По одному из источников в отношении самоуправного осуществления права требу­ется прямой умысел, вред же может быть нанесен как умышленно, так и неосторожно². По другому источнику все это преступление — «прямоумышленное»: «виновный сознает, что, самовольно нарушая установленный законом порядок, осуществляет свое действительное или предпо­лагаемое право, предвидит, что в результате этого может быть причинен существенный вред.., и желает этого»³. По третьему—виновный сознает, что нарушает порядок, ус-

' Т а и же, источник 10, стр. 233. ² Т а м же, источник 1, стр. 407. 'Там же, источник 5, стр. 469.

тановленный для осуществления данного права, и причи­няет существенный вред гражданину или организации'.

Однако в большинстве случаев изученные нами ис­точники «упрощают» структуру субъективной стороны при самоуправстве, но и при этом не достигают единства в выводах. «Виновный должен сознавать,— читаем мы в одном из учебников,— что действительное или предпо­лагаемое право осуществляется им самовольно»². Другое определение: «...сознает, что им самовольно, с наруше­нием установленного законом порядка, осуществляется его действительное (по его мнению) право, и желает осу­ществить это право»³.

По одному из источников прямой умысел при само­управстве исчерпывается сознанием самовольного харак­тера своих действий⁴. Но если, как говорится в словаре русского языка, самоуправство есть произвол, произвол — своеволье, а своевольный — поступающий по своей при­хоти, то позволительно ли вообще говорить о сознании самовольства и желании самовольничать? Не получается ли здесь сознания того, что и без того сознается, и жела­ния того, что и без того желается? И много ли пользы от такого жонглирования словами?

К числу умышленных преступлений все источники от­носят и заведомо незаконный арест. Вывод о том, что в этом случае имеет место прямой умысел, делается многи­ми источниками из указания закона на заведомость. «Субъективная сторона... преступления характеризуется только прямым умыслом (закон указывает на заведо­мость»⁵. «Заведомость при незаконном аресте означает, что виновный действует с прямым умыслом: сознает не­законность своих действий в ущерб нормальной деятель­ности органов правосудия и интересам потерпевшего и все-таки желает их совершить»⁶.

'Там же, источник 8, стр. 438.

² Т а м же, источник 2, стр. 357; источник 4, стр. 356; источп-ик

С, стр. 345.

³ Т а м же, источник 3, стр. 345.

'Там же, источник 9, стр. 357.

⁵ Т а м же, источник 2, стр. 315.

'Там же, источник 10, стр. 477. Здесь же применительно к вынесению заведомо неправосудного приговора говорится: «Заве-домость означает, что... судья сознает противозаконность и необос­нованность выносимого им акта» (там же, стр. 480).

По поводу соображений такого рода нельзя не заме­тить, что заведомость относится к интеллектуальной сфе­ре, и делать из указания на нее непосредственно вывод о прямом умысле, как известно, включающем в себя опре­деленный волевой момент, непозволительно'. Кроме того, совершить арест, будь то законный или незаконный, не желая этого, едва ли возможно, и поэтому идея о том, что лицо, совершая арест, желает его, мало продвигает нас по пути уяснения сути дела. Тем не менее эта идея формулируется во многих источниках², а попытки прибли­зиться к общему определению прямого умысла приводят к отдалению от законодательного определения интере­сующего нас преступления. Так, в одном из учебников «умышленная вина» при незаконном аресте характери­зуется тем, что «виновный заведомо сознает неправомер­ность своих действий, предвидит те последствия, которые наступят, и желает их наступления»³.

Между тем состав незаконного ареста никаких пос­ледствий не требует и не предполагает.

Оставление в опасности и клевета представляют для нас интерес в том смысле, что в законодательных опре­делениях этих преступлений признак заведомости отне­сен к одному из элементов объективной стороны, опреде­ляющих общественно опасный характер деяния.

При оставлении в опасности это—возможность ока­зания помощи без серьезной опасности для самого субъекта или других лиц, при клевете—ложность (а мо­жет быть также позорящий характер) распространяемых измышлений. Посмотрим, как источники решают вопрос о субъективной стороне этих преступлений.

Оставление в опасности источники единодушно счита­ют умышленным или в большинстве случаев «прямо-умышленным» преступлением. «Субъект сознает, что по-

' По-видимому,.в предвлден-ии подобного возражения в одном из учебников указывается, что «заведомость всегда предполагает определенные мотивы и цели» (там же, источник 5, стр. 402). Го­товы ли, однако, авторы освободить лицо от ответственности, если при доказанности заведомости указанное «предположение» не до­казано?

² Есть и исключения, усиливающие пестроту картины. «Выно-ся неправосудное решение по делу, — кратко и, мы думаем, более правильно сказано в одном из комментариев,— виновный сознает, что оно является таковым» (там же, источник 8, стр. 387).

³ «Перечень», источник 4, стр. 326.

9 Заказ 5642 129

терпевший находится в опасном для Жизни состоянии, и желает оставить его в таком состоянии»¹. «Виновный соз­нает, что не оказывает лицу, находящемуся в опасном для жизни состоянии, необходимой и явно не терпящей отлагательства помощи или не сообщает надлежащим уч­реждениям или лицам о необходимости оказания такой помощи, и желает уклониться от выполнения обязаннос­ти по оказанию помощи»².

Иной раз характер «заведомости» сообщается всему составу не «явочным порядком», как в только что при­веденных примерах, а, так сказать, с обоснованием. «Субъективная сторона данного преступления характе­ризуется заведомостыо,— пишут авторы Комментария к УК,— то есть виновный сознает: а) что потерпевший по каким-либо причинам оказался в опасном для жизни состоянии и ему явно необходимо оказать помощь; б) что он, виновный, мог оказать такую помощь без серьез­ной опасности для себя и других лиц». Отсюда делается вывод, что «к самому факту неоказания помощи у субъек­та может быть только прямой умысел»³.

В одном из источников желание как элемент прямого умысла чудесным образом превратилось в «нежелание». «Лицо сознает,— читаем мы в учебнике юридического факультета МГУ,— что не оказывает помощи человеку, находящемуся в опасном для жизни состоянии, или не сообщает о необходимости оказания помощи, и не же­лает этого сделать, безразлично относясь к возможным последствиям»⁴.

Другое чудесное превращение произошло в Коммен­тарии к УК Казахской ССР, авторы которого к казах­скому варианту определения оставления в опасности (ст. 110—«Заведомое оставление без помощи лица, на­ходящегося в опасном для жизни положении и лишен­ного возможности принять меры к самосохранению,.. если оставивший без помощи обязан был заботиться об:)том лице и имел возможность оказать помощь») при­ложили субъективную сторону российского варианта в обычной интерпретации: «Виновный относится к судьбе

' Т а м же, источник 4, стр. 165.

² Т а м же, источник 5, стр. 197.

³ Т а м же, источник 7, стр. 277

⁴ Т а м же, источник 3, стр. 158

потерпевшего безразлично, хотя сознает, что потерпевший находится в опасном для жизни положении, что, если по­мощь не будет оказана безотлагательно, потерпевший может погибнуть, и что оказать эту помощь можно без серьезной опасности для себя и других лиц, и тем не ме­нее поступает подобным образом»'.

В отношении другого преступления, также признавае­мого всеми источниками умышленным,— клеветы мнения расходятся прежде всего по вопросу о том, к чему отно­сится заведомость — к ложности или же также и к позо­рящему характеру распространяемых сведений².

Далее, в то время как одни источники при анализе субъективной стороны клеветы ограничиваются сообра­жениями о том, что именно при совершении этого пре­ступления сознается, другие вслед за этим пытаются ре­шить вопрос о формах умысла при клевете. Большинство авторов считает клевету «прямоумышленным» преступ­лением. «Виновный сознает, что распространяемые им измышления являются заведомо ложными и что они по­зорят другое лицо, чего виновный и желает»³ или что он «распространяет измышления клеветнического характера и желает таким путем унизить потерпевшего»⁴.

Некоторые авторы допускают при совершении клеветы косвенный умысел, имея в виду, что «виновный сознает, что распространяет ложные, позорящие другого человека измышления, и желает их распространять либо сознатель­но это допускает»⁵. Если в этом случае волевой элемент умысла ' отнесен к факту распространения, то в другом случае его предметом предлагается считать факт оклеве-тания: «Виновный сознает ложность... сведений и их позо­рящий... характер и либо желает оклеветать потерпевше­го, либо сознательно допускает, что в результате его дей­ствий потерпевший будет оклеветан»⁶.

Похищение или подмен ребенка во всех источниках характеризуется как деяние, совершаемое с прямым

* Там же, источник 10, стр. 308.

² В первом смысле вопрос решают источники 2, (стр. 166) и 4 (стр. 199); во втором—источники 1 (стр. 299), 5 (стр. 216), 8 (стр. 291) и др.

'Там же, источник 5, стр. 246; источник 10, стр. 316.

⁴ Т а м же, источник 7, стр. 280.

⁵ Т а м же, источник 3, стр. 172.

⁶ Т а м же, источник 8, стр. 291.

9- 131

умыслом: лицо «сознает, что оно похищает или подмени­вает ребенка, и желает этого»'. Но ни в одном из источни­ков не предпринимается попытка как бы то ни было обосновать это положение.

2. ПРЕСТУПЛЕНИЯ, МОГУЩИЕ БЫТЬ УМЫШЛЕННЫМИ

Преступления, в законодательных определениях кото­рых нет никаких указаний на субъективную сторону, представляют для нас особый интерес. Мы убедимся в том, что здесь ничем не стесняемая научная интуиция чувствует себя особенно привольно. Для сравнения мы возьмем в этой группе формальное преступление «в чис­том виде» (незаконный обыск как форма нарушения неприкосновенности жилища граждан), а также квали­фицированное сопутствующим обстоятельством (неза­конное лишение свободы способом, опасным для жизни или здоровья потерпевшего), или последствием (неза­конное производство аборта, повлекшее за собой смерть потерпевшего); и, далее, одно из материальных преступ­лений этой группы — нарушение правил безопасности движения автомототранспорта.,

По вопросу о субъективной стороне незаконного обыс­ка в литературе имеется полное единодушие: это прес­тупление может быть совершено только умышленно. При этом, однако, один источник считает,' что содержание умысла здесь—сознание того, что производится незакон­ный обыск², другие же требуют «прямого умысла», т. е. «субъект при этом сознает, что он совершает незаконный обыск... и желает совершить указанные действия»³, или же признают возможность как прямого, так и косвенного умысла: «Виновный сознает, что совершает действия, нарушающие неприкосновенность жилища граждан, и желает совершить их или сознательно допускает, что они имеют такой характер»⁴.

Как видно, в рамках единодушия разногласия не столь уж малозначительны. Однако и само это единодушие не покоится на какой-либо аргументированной научной основе.

' Там же, источник 7, стр. 274. 'Там же, источник 9, стр. 262. 'Там же, источник 7, стр. 286. ⁴ Т а м же, источник 8, стр. 298.

«Нарушение неприкосновенности жилища граждан, — читаем мы в Комментарии к УК Казахской ССР,—может быть совершено лишь умышленно. Виновный сознает, что совершает деяния, нарушающие неприкосновенность жи­лища граждан, и желает совершения их или сознательно допускает их (юридическая ошибка, т. е. ошибочные представления виновного, чтобы он был вправе... произ­вести обыск.., не исключает ответственности)»¹.

Здесь нетрудно заметить забавное недоразумение. Авторы не могут не знать, что ошибка в «смешанной про­тивоправности»² есть ошибка «з объективных элементах» состава³, исключающая умысел. Признавая ответствен­ным лицо, допустившее такую ошибку при 'незаконном обыске, авторы признают возможной ответственность за неосторожный незаконный обыск.

Как видно, общепризнанный тезис о том, что незакон­ный обыск может быть совершен лишь умышленно, по-коитсч на трактовке умысла как сознания не общественно опасного характера, а фактического содержания деяния. С этой точки зрения любой обыск, а не только незакон­ный, произвести по неосторожности и в самом деле трудно.

По вопросу о субъективной стороне незаконного ли­шения свободы мы обнаружили,в наших источниках те же разноречия, что и по вопросу о субъективной стороне незаконного обыска. Причины этих разноречий, по-види­мому, те же самые. Это видно, например, из того, что прямой умысел при совершении этого преступления в одном из источников раскрывается так: «Виновный дол­жен сознавать, что он лишает кого-либо свободы, и же­лать это сделать»⁴. Оставляя пунктуацию и «должен» на совести авторов, нельзя не заметить, что, если действо­вать согласно этому определению, «виновным» можно будет признать любого следователя.

Применительно к этому составу нас, однако, интере­совало в первую очередь другое — обрисовка субъектив­ного отношения виновного к характеру способа лишения свободы, когда это преступление совершается способом,

' Там же, источник 10, стр. 322.

'В. Н. Кудрявцев, Объективная сторона преступления М, 1960, стр. 120.

³ сСоветское уголовное право. Часть Общая» Л., 1960 стр. 317 —318.

⁴ сПеречень», источник 6, стр. 241.

опасным для жизни или здоровья потерпевшего. К сожа­лению, в наших источниках об этом не говорится ни слова. Судя по тому, что интерес к этой стороне дела проявля­ется лишь тогда, когда в результате применения такого способа «потерпевший умер или получил вред здоровью»*, учебники и комментарии к распространению принципа субъективного вменения на эти случаи интереса не про­являют.

Иначе обстоит дело в отношении квалифицирующих последствий, причем как в формальных, так и в матери­альных преступлениях.

Если при незаконном, производстве аборта² потерпев­шей причинена смерть, она может быть вменена субъек­ту в вину лишь при наличии определенного субъективного отношения к этому событию. «Объективное вменение здесь невозможно,—специально подчеркивается в одном из комментариев,—так же как и во всяком другом прес­туплении»³. Однако по вопросу о том, каким должно быть это отношение, мнения расходятся. Большинство авторов считают, что содеянное остается в рамках ч. 3 ст. 116 УК РСФСР, если в отношении смерти имела место неосто­рожность, тогда как при наличии косвенного умысла со­деянное должно квалифицироваться по совокупности с убийством. Согласно другой точке зрения содеянное ос­тается в рамках ч. 3 ст. 116 и при наличии косвенного умысла в отношении смерти.

В результате одна и та же по существу ситуация оце­нивается в источниках различным образом. В одном из них в качестве незаконного производства аборта, ослож­ненного умышленным убийством, рассматривается ситуа­ция, когда «врач, допустивший при производстве аборта прободение матки, не отправляет потерпевшую в больни­цу, а сознательно допускает наступление смерти, чтобы скрыть совершение незаконного аборта»⁴. В другом ис­точнике случай, когда «в результате неудачного аборта возникает угроза гибели женщины, а виновный, стремясь избежать разоблачения, не принимает необходимых мер

' Т а м ж е, источник 7, стр. 275.

² Отнесение простого аборта к категории формальных спорно, но этот вопрос мы сейчас оставляем в стоооне-

³ сПеречень», источник 6, стр. 233.

⁴ Т а м же, источник 4, стр, 162.

к спасению потерпевшей...», предлагается квалифициро­вать по ч. 3 ст. 116 УК РСФСР¹-;

Положение дополнительно осложняется тем, что нет полной ясности и относительно субъективной стороны основного преступления. Большинство авторов считают, что таковой является прямой умысел. Дальше, однако, начинаются обычные разногласия и возникают обычные недоразумения. «Виновный должен сознавать, — читаем мы в одном из учебников,—что женщина беременна, и желает эту беременность прекратить. Неосторожное при­чинение выкидыша есть телесное повреждение»².

Нельзя не заметить, однако, что, с одной стороны, с подобным «прямым умыслом» действует любое лицо, производящее аборт самым что ни на есть законным об­разом. С другой — между прямым умыслом и неосторож­ностью имеется, как известно, «свободное место». На возникающий в связи с этим вопрос категорически отве­чает ленинградский комментарий. «Умысел при аборте,— читаем мы там,— может быть только прямым. Эвентуаль­ный умысел, т. е. случаи, когда, например, врач, пропи­сывая лекарство для лечения больной, допускает возмож­ность выкидыша, под понятие аборта не подойдет»³.

В связи с этим ответом возникают, однако, новые во­просы. Во-первых, почему «не подойдет»? Во-вторых, не потому ли, что и в этом случае вопрос решается в плос­кости отношения не к общественно опасному характеру, а к фактическому содержанию деяния? Ведь если встать на такую же (только полнее выраженную) «прямоумыш-ленную» позицию учебника МГУ: «Виновный сознает, что его действия направлены на незаконное прервание беременности, предвидит, что его действия могут повлечь такой результат, и желает его наступления»⁴ то можно поставить вопрос и о квалификации случаев, когда субъ­ект, производя аборт, безразлично относится к правовой характеристике—законности, незаконности—своих дей­ствий: например, случаев, когда врач, производя аборт рпта Гас1е в ситуации крайней необходимости, не про­являет интереса к тому, действительно ли такая ситуа­ция налицо.

'Там же, источник 8, стр. 274. 'Там же, источник 2, стр. 155.

³ Т а м же, источник 6. стр. 232.

⁴ Т а м же, источник 3, стр. 155.

ЯЯ

По вопросу о субъективной стороне автотранспортных преступлений мнения теоретиков более или менее едины. Они сводятся к тому, что вопрос этот следует решать раз­дельно в отношении нарушения правил, где возможны умысел или неосторожность, и в отношении последствий, где может быть только неосторожность. Наличие умысла в отношении последствий переносит содеянное в область преступлений против личности. Эта позиция получила подтверждение в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 9 апреля 1965 г.

Прежде чем перейти к дальнейшим соображениям на эту тему, заметим, что при такой позиции лицу, при­влеченному к ответственности за причинение потерпевше­му в результате нарушения правил безопасности дви­жения автомототранспорта тяжких телесных поврежде­ний, выгоднее доказывать, что он действовал умышленно (ч. 1 ст. 108 УК РСФСР предусматривает лишение сво­боды на срок до восьми лет), а не неосторожно (ч. 1 ст. 211—лишение свободы на срок до десяти лет).

До того, как интересующая нас теоретическая про­блема получила авторитетное решение в постановлении Пленума Верховного Суда СССР, некоторые источники в рамках квалификации по ст.ст. 211 и 212 ук РСФСР допускали в отношении последствий косвенный умысел'.

Важнее, однако, другое. При любом подходе к делу источники раскрывают содержание умысла, как, впро­чем, и неосторожности, в рассматриваемом составе, ма­ло считаясь с общими определениями этих понятий в законе. Повторяя знакомую нам по другим примерам картину, источники различают виды умысла примени­тельно не к последствиям нарушения правил, а к самим этим правилам, и таким же образом раскрывают поня­тие неосторожности и ее видов².

Кроме того, различая виды умысла при нарушении правил, источники в качестве критерия деления нередко используют оттенки не волевого, а интеллектуального от­ношения. Так, «выезд в рейс на заведомо технически не­исправной автомашине» без дальнейших аргументов рас­сматривается как пример «прямоумышленного» дейст­вия³.

'Там же, источник 2, стр. 390, источник 8, стр. 451'—452. ² Т а м же, источник 8, стр. 451. ' Т ам ж е, источник 5, стр. 502.

Справедливости ради следует отметить, что иногда встречается и иной, по нашему мнению, более строгий подход к решению всех этих вопросов. Так, в учебнике МГУ подчеркивается, что в ст. 211 УК РСФСР речь идет о неосторожном преступлении: виновный сознает, что нарушает правила, но не предвидит наступления об­щественно опасных последствий, хотя должен и может это предвидеть, либо предвидит возможность таких по­следствий, но легкомысленно рассчитывает их предот­вратить*.

Но вот вопрос: будет ли оставлен в силе приговор, на основании этой концепции освобождающий от ответствен­ности лицо, которое не сознавало, но должно было и могло сознавать, что нарушает правило? Если судить по приведенному выше постановлению Пленума Верховно­го Суда СССР, по-видимому, нет.

Наконец, может показаться, что законодатель, фор­мулируя определение интересующего нас преступления, индивидуализирует наказание эа него в зависимости только от тяжести наступивших последствий. В самом деле, по УК РСФСР, например, в случае причинения по­терпевшему менее тяжкого телесного повреждения ли­шение свободы не может быть назначено на срок более двух лет, тогда как при причинении тяжкого телесного повреждения оно может быть назначено на срок до де­сяти лет.

Учитывая, однако, что тяжесть последствий нередко определяется в этих ситуациях случайными обстоятель­ствами, складывающимися на месте и не зависящими от «качества» поведения субъекта, и что принцип субъектив­ного вменения действует и здесь, теория могла бы под­сказать суду кое-какие критерии индивидуализации на­казания, относящиеся к субъективной стороне деяния. К сожалению, использованные нами источники даже не пытаются сделать это² создавая впечатление, что ника­кой проблемы здесь нет.

Для сопоставления решений, даваемых по некоторым

•Там же, источник 3, стр. 371—372.

² Единственным исключением является «Научно-практический комментарий Уголовного кодекса РСФСР» (изд. 2, М., 1964), где на стр. 453 имеется намек в том смысле, что конкретная форма от­ношения к последствиям (самонадеянность, небрежность, степень небрежности и т. д.) может иметь значение при выборе наказания.

однородным вопросам в одном и том же источнике, мы используем Комментарий к Уголовному кодексу Казах­ской ССР под редакцией В. Н. Маркелова и Г. Ф. Поле­нова по той причине, что это—одно из наиболее новых изданий такого рода.

Одним из таких однородных вопросов является воп­рос об отношении субъекта к «смешанной противоправ­ности» действия, его незаконности с точки зрения не­уголовного права. Это отношение комментарий харак­теризует различным образом, как правило, без аргумен­тов.

Отношение к незаконности действия характеризуется в комментарии как «умышленное» в составах незакон­ной порубки леса (ст. 83 УК Казахской ССР), незакон­ного распоряжения.. землей (ст. 156), незаконного заня­тия водными промыслами (ст. 162), незаконного хране­ния оружия (ст. 202);

как умысел прямой или косвенный в составах неза­конного выезда за границу (ст. 69) и незаконного поль­зования эмблемами Красного Креста и Красного Полу­месяца (ст. 185);

как прямой умысел в составах незаконного приобре­тения орденов (ст. 175) и незаконного врачевания (ст. 209);

как умысел или неосторожность в составах наруше­ния законодательства о труде (ст. 125) и незаконной охо­ты на животных, охотиться на которых полностью запре­щено (ч. 2 ст. 163); если же речь идет об иной незакон­ной охоте (ч. 1 ст. 163) —только как умысел, «посколь­ку привлечению к уголовной ответственности предше­ствует административная ответственность».

Разновидностью указания на незаконность действия является упоминание в определении деяния на наруше­ние виновным тех или иных подзаконных правил. В боль­шинстве случаев.(ст. ст. 70, 71, 161, 181, 206, 217, 218, 222) отношение к нарушению таких правил характеризу­ется как умышленное или неосторожное.

Однако в составах занятия запрещенными промысла­ми (ст. 164), нарушения паспортных правил (ст. 180) и некоторых других может быть только прямой умысел;

аргумент: уголовной ответственности предшествует дву­кратное дисциплинарное взыскание. Напротив, наруше­ние правил въезда и проживания в пограничной полосе

(ст. 179) может быть совершено с умыслом прямым или косвенным.

В тех случаях, когда закон включает в определение преступления указание на последствия нарушения правил (несчастные случаи с людьми, иные «тяжкие пос­ледствия»), комментарий характеризует отношение к этим последствиям как неосторожное. Однако при ана­лизе нарушения правил охраны труда (ст. 126) неосто­рожность предполагается «как правило», а при наруше-ни противоэпидемических правил (ст. 210) допускается косвенный умысел.

Представляет, далее, интерес решение вопроса о пси­хическом отношении виновного к обстоятельствам, харак­теризующим личность потерпевшего. Применительно к ряду составов, в которых потерпевший является должно­стным лицом или представителем общественности и дея­ние совершается в связи с его должностной или обще­ственной деятельностью (сопротивление представителю власти (ст. 171), или работнику милиции, или народно­му дружиннику (ст. 17 Г), оскорбление этих лиц (ст.ст. 172, 172'), угроза или насилие в отношении дол­жностных лиц (ст. 173), посягательство на жизнь работ­ника милиции или народного дружинника (ст. 173') и некоторые другие), комментарий признает возможность только «прямого умысла», который он раскрывает как сознание виновным того, что потерпевшим является дол­жностное лицо или общественный, работник. Почему та­кое отношение именуется прямым умыслом, остается не­ясным, но еще менее понятен отход комментария от этой позиции в ряде других случаев.

Что касается несовершеннолетия потерпевшей при из­насиловании комментарий вслед за постановлением Пле­нума Верховного Суда СССР от 25 марта 1964 г. допус­кает любую форму отношения: «Знало или допускало, что совершает насильственный половой акт с несовер­шеннолетней, либо могло и должно было это предви­деть»'. Таким же образом решается вопрос в отноше­нии потерпевшего при мужеложстве². Но когда речь за­ходит о недостижении 16-летнего возраста при половом' сношении с недостигшим этого возраста лицом женского

* <Перечень», источник 10, стр. 299. ² Т а м ж е, стр. 302.

пола и о малолетстве потерпевшего при развращении, то виновный сознает, что вступает в половое сношение с недостигшей 16-летнего возраста или развращает ма­лолетнего и «желает или сознательно допускает это»¹. Что именно следует понимать под «это» — авторы не по­ясняют. Что же касается вступления в фактические брач­ные отношения с лицом, не достигшим брачного воз­раста, то здесь комментарий вновь ограничивает ответ­ственность только случаями «прямого умысла².

Поиск по сайту: