Заказ 56)2 о? 7 страница

нации его социального качества и исчерпывается этим сознанием; оно не может описываться в терминах пря­мого и косвенного умысла.

Такое решение вытекает из определения умысла в за­коне, различающего прямой и косвенный умысел в зави­симости от характера волевого отношения лица к общест­венно опасным последствиям своих действий; между тем элемент «Ь» в интересующих нас структурах, как и в ра­нее рассмотренной структуре (а •Ь-г), к категории по­следствий не принадлежит.

Но и независимо от законодательного определения умысла, если установлено, что лицо совершает действие, сознавая его незаконность или его иначе определяемый общественно опасный характер, можно ли и нужно ли ставить после этого еще и вопрос о том, желается или не желается, допускается или не допускается эта незакон­ность?

Если Афанасьев знает, что осуществляемая им охота незаконна, что, например, он в сентябре охотится на те­теревов, на которых в этом месяце охотиться запрещено', есть ли смысл пытаться сверх того выяснить, желал ли он, чтобы это был именно сентябрь, а не какой-либо другой месяц. По-видимому, никакого криминологического или юридического смысла в этом 'нет—в частности, потому, что желать этого Афанасьев может лишь ввиду чего-то другого («потому, что...» или «для того, чтобы...»), что на­ходится за пределами состава преступления.

Ну, а если Афанасьев, нетвердо зная правила охоты, охотится на тетеревов в сентябре, считая вероятным, воз­можным или неисключенным, что в этом месяце на них охотиться запрещено, полезно ли, сверх того, устанавли­вать, допускал ли он или яе допускал, однако не в интел­лектуальном («считал возможным»), а в волевом (без­различно относился) смысле, что сентябрь уже наступил? Мы не видим пользы и в этом. Мы считаем, что формула:

«Лицо, охотящееся в сентябре на тетеревов и сознающее, что в этом месяце охотиться на них запрещено, действу­ет умышленно не только в том случае, когда оно желает, чтобы это был именно сентябрь, но и тогда, когда ему это не нужно, но оно в то же время не рассчитывает ни на ка-

' По правилам охоты, на тетеревов разрешается охотиться п течение десяти дней в августе по скользящему графику.

кие реальные обстоятельства, которые по его расчету должны и реально могут предотвратить то, чтобы это был сентябрь»,—криминологически беспредметна и юридиче­ски бессмысленна'.

Мнения практиков о субъективном отношении к социальному элементу

Проведенный опрос практических работников показал, что значительная часть опрошенных считает, что деление умысла на виды применительно к таким умышленным преступлениям, в состав которых общественно опасные последствия деяния не включены (например, незаконный выезд за границу или въезд в СССР, клевета, сопротив­ление представителю власти, хулиганство), невозможно или нецелесообразно. Из 100 опрошенных работников су­дебных и прокурорско-следственных органов по этому вопросу высказались 75 человек, из которых 37 (49%) считают, что такое деление проводить можно, 28 (37%) —что его невозможно провести, 8 (11%) —что его про­водить нецелесообразно и 2 опрошенных (3%) сообщили, что не имеют по этому вопросу определенного мнения. Таким образом, 48% ответивших высказались против де­ления умысла на виды применительно к формальным пре­ступлениям.

Переходя к анализу собранного в результате опроса материала, следует заметить, что в ряде анкет вывод за деление или против деления умысла на виды в отноше­нии формальных преступлений не подкрепляется какими-либо аргументами. Ответ, характерный для первой груп­пы: «Можно делить». В одном случае сказано: «Можно и это будет полезно для общества, это даже необходимо».

Другая анкета: «Можно», и здесь же, несколько нео­жиданно, имея в виду перечисленные выше преступления:

«В этих случаях имеет место прямой умысел».

К этой группе ответов примыкают такие, в которых вывод в пользу деления обосновывается общей ссылкой

' Б. С. Никифоров, Об умысле по действующему уголов­ному законодательству, «Советское государство и право» 1965 г. № 6, стр. 34. В этой статье вопрос о психическом отношении к социальному элементу в составе формальных преступлений решался иначе, чем в настоящей работе, и, как мы теперь думаем, неточно.

на ст. 8 УК. РСФСР или словами: «Формально можно» или «По волевому критерию».

Ответы, типичные для второй группы: «Отличить не­возможно» или, оставляя в стороне теорию: «На прак­тике этот вопрос не возникает», «В таком разграничении не усматривается потребности».

Однако многие ответы в той и другой группе сформу­лированы детальнее и снабжены аргументами.

В группе «за деление» авторы некоторых ответов про­водят различие между отдельными преступлениями, вхо­дящими в приведенный выше перечень. Одни допускают косвенный умысел при сопротивлении представителю вла­сти, для всех других случаев считая необходимым прямой. Другие считают прямой умысел необходимым только для клеветы и хулиганства. Третьи указывают, что при соп­ротивлении и хулиганстве умысел можно, а пр.и выезде за границу и при клевете нельзя разграничивать на виды. Четвертые придерживаются мнения, что умысел можно делить на виды во всех указанных случаях. Один из от­ветивших, допуская косвенный умысел при клевете, в то же время ответил, что сопротивление и хулиганство «совершают... в основном в нетрезвом состоянии, не ду­мая о последствиях».

Это пояснение, которое может показаться беспредмет­ным, на самом деле дает возможность уяснить подход'мно­гих сторонников «деления» к интересующему нас вопросу и может служить «введением» к ряду более подробно ар­гументированных ответов этой группы.

В некоторых из этих ответов указывается, на первый взгляд, не очень предметно, что в формальных преступле­ниях деление умысла на виды следует проводить по ха­рактеру действий, с учетом обстоятельств дела, в первую очередь мотивов и целей действия. Например, при хули­ганстве, если мотив связан с диспозицией ст. 206 УК РСФСР — прямой умысел, а «при опосредствовании пре­ступных действий иными мотивами» — косвенный.

Предметность этим соображениям придают другие от­веты, как бы развивающие, иногда не очень четко, наме­ченную в указанных соображениях мысль. Не раз встре­чающийся вариант: умысел в этих случаях разграничи­вается на виды по характеру психического отношения ви­новного «к самому факту совершения действий, образу­ющих состав преступления, ибо в конечном счете любое

преступление причиняет ущерб социалистическому право­порядку». Продолжение той же линии: «Это можно ре­шить, исходя яз того, на что конкретно был направлен умысел». Еще один шаг в том же направлении: «Если и разграничивать, то по отношению к возможным последст­виям». Наконец, та же идея в наиболее развитом виде в нескольких вариантах. Один вариант: «В формальных преступлениях общественно опасные последствия деяния не включены потому, что они очевидны. Это и дает воз­можность разграничивать прямой и косвенный умысел. Например, отношение к нарушению общественного по­рядка». Другой: «Видимо, только в том случае, если дей­ствие (клевета, выезд и т. д.) считать одновременно и ре­зультатом». Еще один вариант: «Прямой в отношении са-м.их действий и прямой или косвенный в отношении пос­ледствий».

Нетрудно, таким образом, видеть, что идею деления умысла на виды применительно к формальным преступ­лениям ее сторонникам удается провести только в резуль­тате отказа от самой концепции беспоследственных пре­ступных деяний и на этой основе путем трактовки умыс­ла и его видов как отношения субъекта к последствию своего действия.

Аргументы противников деления умысла в формаль­ных преступлениях на виды не столь разнообразны. Не­которые из них, поверив часто встречающимся утвержде­ниям, что прямой умысел опаснее косвенного и что смысл их различения заключается в этом, возражают против деления, исходя из этих позиций. Один из ответов: «Не следует разграничивать, так как эти преступления явля­ются общественно опасными, и снижать борьбу с ними не следует». Встречаются я ответы, что «в данном случае косвенный умысел лучше исключить».

Однако большинство ответивших (19 из 28, т.е. 68%) считают, что деление в этих случаях неприменимо пото­му, что преступления этого вида совершаются только с прямым умыслом. Этот вывод обычно не аргументиру­ется, однако в одном случае указывается, что разграни­чение умысла на виды здесь «является искусственным, так как при совершении такого рода преступлений винов­ный действует с прямым умыслом к совершенным им об­щественно опасным действиям». Другой аргумент в поль­зу того, что здесь возможен только прямой умысел:

«...нормы поведения лица....—это общественная мораль». В одном случае прямой умысел отождествлен с сознани­ем противоправности: «хулиганство совершается с пря­мым умыслом потому, что в результате разъяснения за­конодательства по этому вопросу каждый гражданин прекрасно знает об усилении ответственности за хули­ганство и о последствиях своих поступков».

Скептическое отношение ряда практических работни­ков к делению умысла на виды в отношении формальных преступлений отражает отсутствие такого деления в пра­ктической жизни, с которой эти работники имеют дело:

в практике борьбы с преступностью в таком делении и в самом деле «не усматривается потребности». Что же ка­сается ссылки на то, что здесь возможен только прямой умысел, то это—точное отражение того, что обнаружи­вается в литературе: забвение того, что прямой умысел, как.и косвенный, есть форма отношения не к действию, а к последствию, и того, что умысел во всех случаях есть отношение не к самому действию, а к его социальному характеру. В этом смысле представляет интерес мнение одного из опрошенных прокуроров, указавшего, что пере­численные преступления являются умышленными, «так как, совершая указанные действия, виновный сознает их общественно опасный характер». Автор допускает в этих случаях возможность прямого и косвенного умысла, од­нако проводит это деление в рамках все того же созна­ния: при прямом умысле лицо сознает, что его действия являются общественно опасными, а при косвенном—что они могут быть, а могут и не быть таковыми.

Пределы вменения социального элемента в неосторожность

Нам предстоит рассмотреть вопрос о возможности неосторожного отношения к элементу «&». Находясь за рамками настоящего исследования, он тем не менее не­посредственно примыкает к рассматриваемым в настоя­щей работе теоретическим вопросам и имеет большое практическое значение.

Прежде, однако, чем приступить к рассмотрению это­го вопроса, следует ответить на возможное возражение, что сама его постановка неправомерна. Как было под­черкнуто выше, действующее законодательство раскры­

вает понятие неосторожности только в терминах отноше­ния виновного к последствиям своих действий. Мы виде­ли также, что теоретики делают из этого иной раз вывод, что за «неосторожные действия», которые не вызвали об­щественно опасных последствий, нельзя привлекать к уго­ловной ответственности¹. Однако это не мешает теории рассматривать в качестве неосторожного преступления разглашение государственной тайны, в состав которого последствия не входят². Так как в подобных случаях, с одной стороны, привлечение к уголовной ответственности является необходимым, а с другой — это решение не соот­ветствует определению неосторожности в законе, следует прийти к выводу, что это определение не отвечает жизнен­ным потребностям борьбы с общественно опасными про­явлениями.

Выход из этого несоответствия следует искать на пу­тях перестройки общего определения неосторожности³. Пока этого не произошло, мы считаем возможным для характеристики неосторожного отношения к элементу «&» пользоваться, ти^аНз ти^апсИз, терминами, употреб­ляемыми законодателем в действующих определениях умысла и неосторожности, т. е., в частности, говорить в.этих случаях о том, что лицо не сознавало, но должно было и могло сознавать общественно опасный характер своего действия или бездействия. Само собой разумеет­ся, это относится лишь к тем случаям, когда психичес­кое отношение к элементу «&» не обрисовано в применя­емой статье Особенной части как умышленное (графы 3—6 приведенной выше схемы)⁴.

Возвращаясь к поставленному вопросу, следует заме­тить, что мы можем юридически обязать человека созна­вать нечто лишь в том случае, если для такой обязанно­сти имеется основание.

Когда речь идет об обязанности и возможности соз­навать (предвидеть) возможность наступления общест-

' <Советское уголовное право. Часть Особенная», М., 1965, стр. 53—55.

² «Уголовное право. Часть Общая». М., 1956, стр. 221—222.

³ Здесь авторы идут дальше, чем это сделал один из них — Б. С. Никифоров — в статье «Об умысле по действующему уголов­ному законодательству» («Советское государство и право» 1965 г. № 6, стр. 36).

⁴ См. стр. 161, 162.

венно опасных последствий опасного или антиобществен­ного действия, вопрос решается сравнительно просто. Сознавая или будучи обязан и имея возможность созна­вать подобный характер своего действия и, несмотря на это, совершая его, человек создает для себя по меньшей мере обязанность сознавать или предвидеть возможность наступления естественных непосредственных последствий этого действия. При этом, так как субъективное отноше­ние во втором случае есть умозаключение от субъектив­ного отношения в первом, границы второго субъективного отношения определяются границами первого. Если Б., сознавая или будучи обязан и имея возможность созна­вать, что в комнате за дверью находится Я., стреляет в дверь так, что пуля проходит через всю комнату.на уров­не человеческого тела, он создает для себя по.меньшей мере обязанность сознавать возможность смерти Я. Если же он стреляет в дверь при отсутствии указанного субъ­ективного отношения, он не создает для себя обязанности и не получает возможности построить только что обозна­ченное умозаключение. Например, прежде чем произвести выстрел, Б. заглянул' в комнату и никого не увидел там, так как в этот момент Я. пряталась в шкафу.

Вопрос об обязанности и возможности сознавать со­циальный характер самого действия представляется бо­лее сложным. Контуры и границы обязанности и возмож­ности умозаключать установить значительно легче, чем контуры и границы обязанности и возможности знать. Упрек: «Ты не знал, но должен был и мог знать» — может быть, конечно, адресован должностному лицу, действую­щему в пределах своей должностной компетенции. Одна­ко он, по-видимому, не может быть сделан гражданину, не знавшему о том, что деньги, которыми он расплачива­ется, поддельные. Граница между наличием и отсутстви­ем обязанности и возможности знать проходит где-то между этими двумя крайними примерами. Вопрос заклю­чается в том, где именно она проходит.

Подходя к решению этого вопроса, необходимо заме­тить, что обязанность знать не может возлагаться;и не возлагается на граждан уголовным законом. Веления и запреты уголовного закона чрезвычайно разнообразны и относятся к самым различным сферам общественных отношений. Обязанность знать их не может быть возло­

жена на граждан уже по одному тому, что ее невозможно выполнить.

Если гражданин не обладает знанием уголовного за­кона, он не может восполнить это знание никакими умо­заключениями: не будучи ни произвольными, ни субъек­тивными, правовые нормы в то же время не являются суждениями, они не отражают реальности, а лишь гово­рят о том, какой она должна быть, и поэтому не истинны и не ложны'. Отсюда, принадлежность лица к числу граждан или нахождение иностранца или лица без граж­данства на советской территории не создает ни презумп­ции знания ими велений и запретов уголовного закона, ни обязанности для них строить умозаключения к факту существования этих велений и запретов или к их содер­жанию.

В нашей теоретической литературе часто встречаются соображения о том, что знание уголовного законодатель­ства широко распространено среди граждан.

Эти соображения обосновываются, с одной стороны, ссылкой на то, что граждане широко информируются о новых уголовных законах, а также принимают активное участие в осуществлении социалистического право­судия.

Помимо этого, воспитание в школе и семье, воздейст­вие печати и литературы, вся проводимая в стране куль­турно-воспитательная работа создают у советских граж­дан «достаточное представление о том, какие действия являются общественно опасными»². Отсюда вывод: толь­ко в исключительных случаях «лицо действительно не могло знать о признании того или иного умышленного деяния преступным»³.

С другой стороны, так как «общественная опасность и противоправность деяния связаны в уголовном праве как содержание и форма», «едва ли возможно сознавать со-

* Георг Клаус, Сила слова, М., 1967, стр. 181, 184. Это, са­мо собой разумеется, относится только к характеристике нормы в качестве запрета или веления. Ее несубъективность обусловлена тем, «)то ее существование вызвано объективно существующими интере­сами и она должна быть пригодной для того, чтобы воздействовать на избирательное поведение людей. Что касается содержащихся в норме определений (преступления, умысла, кражи), они так или иначе отражают реальные явления (см. стр. 42 и ел.).

² А. А. Пионтковский, Учение о преступлении по советско­му уголовному праву, М., 1961, стр. 354.

* Т а м же.

держание—степень общественной опасности, требуемой для признания деяния преступным, и не сознавать право­вого выражения этого содержания—противоправность деяния в смысле уголовного права»¹.

В ходе подготовки настоящей работы было опрошено 218 проживающих в Москве граждан, не имеющих про­фессионального отношения к уголовному праву и дея­тельности органов юстиции. Целью опроса было выяс­нить, в какой мере граждане, знающие, кояечяо, что нельзя хулиганить или воровать, ориентируются, так сказать, в следующих после этого и дальнейших «эшело­нах» запретов и велений уголовного права².

Среди опрошенных был-м: 31 человек с высшим обра­зованием, 31 студент, 36 учащихся 9—10 классов дневной школы и 100 прочих, в том числе значительное число учащихся школ рабочей молодежи.

К «первому эшелону» интересующих нас явлений мы отнесли.некоторые положения Общей части. Ответы на вопросы о них отражают общие представления граждан об основаниях и границах уголовной ответственности.

Допускает ли закон осуждение к лишению свободы 13-летнего подростка, который из хулиганских побужде­ний совершил поджог принадлежащего государству до­ма: правильных ответов—58 (27%³), неправильных—87 (40%), «не знаю»—73 (34%); таким образом, не ответи­ли правильно 160 (74%).

Подлежит ли ответственности Л., если он убил пре­ступника, видя, что тот пытается зарезать незнакомого А. человека: ответов правильных—148 (68%), неправиль­ных—38 (19%), «не знаю»—32 (13%); не ответили правильно 70 человек (32%).

Считаете ли вы преступлением лишение жизни челове­ка, совершенное душевнобольным: ответов правильных— 133 (60%), неправильных—75 (35%), «не знаю»—10 (5%); не ответили правильно 85 человек (40%).

* Там же, стр. 355; см. также «Уголовное право Часть Общая», М., 1906. стр. 179—180.

² Даваемое ниже деление уголовноправовых запретов на «эше­лоны» весьма условно. Оно должно быть значительно более дроб­ным (это особенно чувствуется в разрыве между вторым и третьим (•эшелонами»).

³ Здесь и далее процентные данные округлены.

Считаете ли вы, 'что лицо, совершившее преступление в состоянии глубокого опьянения и не помнящее о содеян­ном, подлежит ответственности: ответов правильных— 215 (99,9%), неправильных—3 (0,1%), «не знаю» — нет.

На дополнительный вопрос: подлежит ли такое лицо более суровой или более мягкой ответственности, было дано ответов: правильных—162 (76%), неправильных— 53 (24%).

Ко «второму эшелону» запретов мы причислили те, которые сформулированы, как правило, в простых диспо­зициях и могут быть уяснены без обращения к подзакон­ным актам.

На вопрос: подлежит ли уголовной ответственности лицо, которое хранит без разрешения кинжал, ответили правильно 57 человек (21%), неправильно— 124 челове­ка (62%), «не знаю»—37 человек (17%). Всего на этот вопрос не ответили правильно 161 человек (79%);

... хранит без разрешения пистолет, было ответов:

правильных—170 (78%), неправильных—24 (11%), «не знаю»—24 (11%); не ответили правильно 48 чело­век (22%);

...не сообщает властям о достоверно известном ему факте неосторожного убийства, совершенного соседом по квартире: ответов правильных—15 (7%), неправиль­ных—161 (74%), «не знаю»—42 (19%); не ответили правильно 203 человека (93%);

... яе возвращает знакомому значительную сумму де­нег, взятую взаймы: ответов правильных—63 (29%), неправильных—110 (50%), «не знаю»—45 (21%); не ответили правильно 155 человек (51%);

...получает в ателье проката аккордеон с целью про­пить его и пропивает: ответов правильных—170 (78%), неправильных—16 (7%), «не знаю»—32 (15%); не от­ветили правильно—48 (22%).

К «третьему эшелону» запретов мы отнесли такие, которые содержатся в бланкетных диспозициях, однако содержащих описание преступлений, не связанных с на­рушением технических'норм. В этой области было постав­лено два вопроса.

Первый. Уголовный закон устанавливает наказание за занятие запрещенным промыслом. Назовите известные вам запрещенные промыслы.

На этот вопрос был дан только одни (!) верный ответ

(0,4%) в форме приведения нескольких правильных примеров. Неправильных ответов было дано 181 (83%), ответов «не знаю»—36 (16,6%); не ответили правильно

217 (99,6%).

Любопытно при этом, что в неправильных ответах в качестве примеров запрещенного промысла упоминались, как правило, деяния, запрещенные уголовным законом в качестве самостоятельных составов. Это варианты неза­конной охоты («браконь&рство», охота на бобра, лося, котиков, зубров, из нарезного оружия—145 примеров), незаконного занятия рыбным промыслом (глушение, травля рыбы—39), самогоноварение (39), спекуляция (47), контрабанда (15), торговля наркотиками (13) и др.

Второй. Закон предусматривает уголовную ответст­венность за частнопредпринимательскую деятельность v. коммерческое посредничество. В чем может выражаться то и другое?

На этот вопрос было получено всего лишь 10 правиль­ных ответов (4,5%). Неправильных ответов 'было 85 (39%), «не знаю»—123 (56,5%).

И в этом случае в неправильных ответах в качестве примеров частнопредпринимательской деятельности и коммерческого посредничества нередко упоминались дея­ния, самостоятельно запрещаемые уголовным законом:

спекуляция (55); самогоноварение (42), перекупка кра­деных вещей (8), контрабанда (4), взяточничество (6), сводничество, а также «блат», «плагиат», «фарцовка», «махинации» и т. п. В нескольких случаях были названы разновидности запрещенного промысла.

Таким образом, по «первому эшелону»—по вопросам Общей части—на 872 вопроса (по последнему вопросу мы взяли только дополнительный вариант) было дано ответов: правильных—501 (58%), неправильных—253 (29%), «не знаю»— 115 (13%); ответы не были правиль­ными в 368 случаях (42%).

По «второму эшелону» запретов на 1090 вопросов было дано ответов: правильных—475 (43%), неправиль­ных—435 (40%), «не знаю»—180 (17%); ответы не были правильными в 615 случаях (57%).

По «третьему эшелону» запретов на 436 вопросов бы­ло дано лишь около 10 (3%) правильных ответов, непра­вильных было 266 (60%), «не знаю»—160 (37%); отве­ты не были правильными в 426 случаях (97%).

Приведенные данные могут дать основания для выво­да, что по мере движения от первого к третьему «эшело­ну» запретов и велений уголовного закона представления граждан об их содержании становятся все менее опреде­ленными: процент правильных ответов уменьшается (58, 43я3), процент неправильных ответов растет (29, 40, 60), растет и число ответов «не знаю» (13, 17, 37). Соот­ветственно процент лиц, не давших правильных ответов, выражается по этим трем группам в 42, 57 и 97.

В нарисованной нами картине нет ничего ни неожи­данного, ни тревожного. Вменяемый человек, достигший возраста уголовной ответственности, сознает «незакон­ность» большинства преступлений: сознавая обществен­ную опасность убийства или кражи, он умозаключает, что эти действия запрещены законом. Что касается дру­гих преступлений, то можно быть прекрасным граждани­ном и хорошим работником в своей области, не имея ни малейшего представления о том, что перемещение через границу оружия влечет уголовную ответственность, что хулиганство включает в себя не только грубое нарушение общественного порядка, но и явное неуважение к обще­ству и что уголовную ответственность влечет недонесение не о любом изнасиловании, а только о таком, которое сопряжено с угрозой убийством или какими-либо други­ми отягчающими обстоятельствами, указанными в законе.

Напротив, нормы неуголовного закона, регулирующие более или менее специализированную деятельность лю­дей, можно и нужно знать. Они всегда более или менее однопредметны и поэтому более или менее однородны. Лица, занятые деятельностью такого рода, как правило, специально изучают нормы, без знания которых они в ряде случаев не только не вправе, но и фактически не могут заниматься ею. Если врач, бухгалтер или шофер, не знающие правил своей профессии, попытаются рабо­тать в своей области, такая «работа» будет представ­лять опасность для общества и быстро приведет их к конфликту с уголовным законом. Кстати сказать, они обычно имеют представление и о том разделе уголовного законодательства, с которым в случае ненадлежащего выполнения ими своих обязанностей они могут войти б «соприкосновение».

Более того. Если исключить 'нередкие, как мы видели, случаи, когда лицо, занимаясь нормативно урегулирован-

ной деятельностью, не сознает этого ил.и не сознает тако­го ее характера, например пересекает государственную границу без разрешения в результате потери ориентиров­ки (но не потому, что оно не знало, что для этого требу­ется разрешеяие) или занимается тем или иным промыс­лом, яе зяая, что для производства промыслов установ­лены определенные правила (в отличие от незнания самих этих правил), в подобных ситуациях ответствен­ность за 'незаконные действия должна быть исключена. Факт нахождения лица в той или иной должности или его занятие той или иной профессией или тем или иным промыслом и т. п. создает для него одновременно и воз­можность, и обязанность строить умозаключения от этого факта к существованию и содержанию правил, регулиру­ющих отправление должности или профессии. Если оно не использует эту возможность и совершает правонаруше­ние, оно должно пенять на себя. Поэтому в отличие от того, что обычно говорится об этом в литературе', мы считаем, что неосторожность возможна при воспрепятст-вовании законной деятельности профсоюзов, незаконном распространении чужого произведения, незаконной по­рубке леса, незаконной охоте и вообще при совершении всех преступлений, предусмотренных статьями с блан­кетной диспозицией, если, конечно, в ней тем или иным способом не выражено желание законодателя ограничить ответственность лишь случаями, когда субъект действует умышленно². Поэтому выпуск недоброкачественной про­дукции из промышленных предприятий (ст. 152 УК РСФСР) может влечь ответственность также при нали­чии неосторожности, в то время как выпуск в продажу заведомо недоброкачественных товаров (ст. 157 УК РСФСР) —только при наличии умысла.

Если же, напротив, лицо осуществляет ту или иную деятельность в сфере, нормативно не регулируемой в только что указанном смысле, мы не видим оснований обязывать его сознавать (знать или считать вероятным,

* См., например, «Уголовное право. Часть Особенная», М., 1966, стр. 233—234, 245, 320, 343.

² Авторы «Научного комментария к Уголовному кодексу РСФСР» (Свердловск, 1964. стр. 193, 194) почему-то считают, что указание в определении преступления на незаконность делает пре­ступление умышленным,

возможным или неисключенным) нечто, чего оно не сознает. В соответствии с этим лицо, расплачивающееся поддельными деньгами, не сознавая того, что деньги — поддельные, какую бы степень небрежности оно при этом ни проявило, не подлежит уголовной ответствен­ности за сбыт поддельных денег.

Эта совокупность вопросов получила интересное от­ражение в материалах опроса практических работников.

Перед практическими работниками органов суда и прокуратуры был поставлен вопрос о психическом отно­шении субъекта к характеру своих действий, с одной стороны, при изнасилований и доведении до самоубий­ства, с другой—при нарушении техники безопасности,.незаконной охоте и частнопредпринимательской деятель­ности¹.

Как видно, в первом случае субъект нормативно не обязан, а во втором—обязан сознавать социальный элемент совершаемого. В связи с этим суть дела в зна­чительной мере сводится здесь к тому, допустимо ли в рамках состава соответствующего преступления неосто­рожное отношение к этому элементу. Постановка вопро­са в этой последней плоскости была полезна еще и по­тому, что она имела известное «отвлекающее».значение и поэтому, как мы увидим, дала возможность «попутно» выяснить некоторые другие важные моменты, имеющие значение для проблемы умысла.

Такое значение имел, в частности, вопрос: «Возмож­на ли неосторожная вина при изнасиловании». Как и следовало ожидать, подавляющее большинство опро­шенных (91 человек из 98, т. е. 93%) ответили на этот вопрос отрицательно. Однако изучение выдвинутых опрошенными аргументов выявило любопытную картину.

Поиск по сайту: