ЮРИДИЧЕСКОЕ И КРИМИНОЛОГИЧЕСКОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ГРАНИЦ УМЫСЛА

Юридическое определение границ

Дать юридическое определение границ умысла — значит ответить на вопрос, как определяет эти границы в Общей и Особенной частях действующее уголовное за­конодательство.

Ответить.на этот вопрос не так легко.

Если говорить об общем определении умысла, то ранее действовавшее законодательство устанавливало верхнюю границу этого понятия юридически достаточно четко'. Это было предвидение и желание общественно опасных последствий. К сожалению, как показало даль­нейшее развитие законодательства, с криминологичес­кой точки зрения эта граница была проведена неточно:

«беспоследственные», так называемые формальные прес­тупления остались за пределами общего определения умысла.

Одной из особенностей определения умысла в дей­ствующем законодательстве является то, что его верх­няя и нижняя интеллектуальные границы определены в различных терминах: в первом случае—сознание об­щественно опасного характера деяния; во втором — предвидение общественно опасных последствий. Как видим, верхняя и нижняя границы умысла в этом опре­делении «непараллельны», каждая из них, чтобы соот­ветствовать другой и быть однопорядковой с нею, тре-

* Верхняя граница умысла — «уровень», на котором умысел вы­ражен наиболее «и-нтеясивно». Напротив, его нижняя граница — это линия, отделяющая умысел от неосторожности (конкретнее, от само­надеянности).

бует иного определения. Это иное определение можно получить путем своего рода «выравнивания» термино­логии, основанного на выведении за скобки элементов, психологически общих для различных форм умысла, известных действующему законодательству.

Представляется, что в поисках нужного нам однород­ного показателя необходимо попытаться прежде всего «выравнять» категории сознания и предвидения. Такое «выравнивание» может быть достигнуто путем выдви­жения на первый план сознания общественно опасного характера деяния.

С одной стороны, если преступление, как материаль­ное, так и формальное, есть общественно опасное дея­ние, то интеллектуальное отношение преступника к сво­ему поступку, по-видимому, должно выражаться в пер­вую очередь именно в сознании этой его объективной характеристики.

Если, с другой стороны, обратиться к анализу интел­лектуального элемента субъективной стороны формаль­ных и материальных преступлений, то мы получим сле­дующую картину.

В формальных преступлениях, которые в действую­щем УК РСФСР составляют, по нашим подсчетам, око­ло 60% общего числа составов, общественно опасный результат органически включается в действие. В этих случаях совершение действия есть вместе с тем и при­чинение результата, и поэтому предвидение обществен­но опасного результата отдельно от сознания обществен­но опасного характера действия здесь не может иметь

места.

Если лицу нанесено оскорбление, т. е. в неприличной форме унижены его честь и достоинство, то состояние «оскорбленности» на стороне потерпевшего неопровер­жимо 'предполагается, независимо от того, считает ли он или не считает нужным преследовать виновного в уго­ловном порядке (ст. 27 УПК РСФСР). В случаях тако­го рода вся «общественно опасная ситуация» (неприли­чие формы и унижение чести и достоинства личности) полностью охватывается сознанием виновного.

Что касается материальных преступлений, то здесь результат отделен от действия; в отношении действия он выступает как будущее. Поэтому естественно, что в мо-

мент совершения действия результат предвидится дея­телем. Если должностное лицо умышленно использует свое служебное положение вопреки интересам службы, оно предвидит, что его действием будет причинен вред кол­лективным или личным интересам.

Для наших целей, однако, важно подчеркнуть другое. Предвидение есть не что иное, как сознание развития явления и результатов этого развития. Если данное яв­ление представляет собой результат другого явления, то предвидеть этот результат — значит сознавать свойство породившего его явления', сознавать связь между этим другим явлением и результатом и характер этого резуль­тата. В нашем примере должностное лицо сознает, что использование им служебного положения вопреки инте­ресам службы может привести к причинению вреда. Поэтому, если определение злоупотребления властью или служебным положением, даваемое ст. 170 УК РСФСР, изложить так: «Использование должностным лицом свое­го служебного положения вопреки интересам службы, причем виновный сознавал возможность причинения своими действиями существенного вреда государствен­ным или общественным интересам либо охраняемым за­коном правам и интересам граждан, если этот вред нас­тупил», то ни существо определения, ни суть отражаемо­го в нем преступления не изменятся.

Таким образом, очевидно, верхняя и нижняя интел­лектуальные границы умысла могут быть юридически определены как сознание лицом, совершившим преступ­ление, общественно опасного характера своего действия или бездействия или их последствий.

Здесь, однако, сразу же возникает ряд вопросов. Пер­вый из них заключается в том, что в только что обозна­ченных границах помещается не только умысел, но час­то и неосторожность, а именно—самонадеянность. По­следняя, как известно, также предполагает предвидение виновным возможности наступления общественно опас­ных последствий. Самонадеянность отличается от умыс­ла по волевой стороне — наличием у виновного легко­мысленного расчета на предотвращение последствий. Следовательно, определение нижней границы умысла

' А. А. П ио нтко вс ки и. Учение о преступлении по совет­скому уголовному праву, М., 1961, стр. 350.

требует указания на волевой элемент, каковым являет­ся сознательное допущение последствии.

Трудность вопроса заключается, однако, в том, что, как мы видели, законодательное определение верхней границы умысла не включает указания на волевой эле­мент. При таком положении умысел напоминает челове­ческую фигуру с интеллектуальными ногами разной дли­ны и волевыми плечами на разном уровне: правая нога длиннее левой и правое плечо ниже левого. Не входя по­ка в обсуждение вопроса по существу, отметим все же, что такое положение, по-видимому, не вполне нормально.

Отдавая себе в этом отчет, судебная практика и тео­рия нередко включают в юридическое определение верх­ней границы умысла своего рода криминологически» «присадок».ПЗ рамках сознания субъектом общественно опасного характера деяния практика и теория — обычно не очень уверенно и не очень четко — проводят границу между оттенками его волевого отношения к характеру содеянного. Так, в одном из комментариев УК РСФСР подчеркивается, что при хулиганстве возможна ситуа­ция, когда виновный «сознает, что грубо нарушает об­щественный порядок, и хотя и не желает проявить неу­важение к обществу, но понимает, что его действия объ­ективно заключают в себе таковое неуважение»'. >

По существу эта же точка зрения выражена и в ру­ководящем постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 22 декабря 1964 г., где говорится, в частности, что «суды должны отграничивать хулиганство от других преступлений в зависимости от содержания и направлен­ности умысла виновного, мотивов, целей и обстоятельств совершенных им действий» и что в связи с этим «нане­сение оскорблений, побоев, причинение легких или ме­нее тяжких телесных повреждений и другие подобные действия, совершенные по личным мотивам, могут ква­лифицироваться как хулиганство лишь тогда, когда они были сопряжены с грубым нарушением общественного порядка и выражали явное неуважение к обществу»².

* «Научный комментарий к Уголовному кодексу РСФСР-», Свердловск, 1964, стр. 398.

² «Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР, 1924—1970», «Известия», 1971, стр. 488—489.

Аналогичную мысль Пленум Верховного Суда СССР выразил в руководящем постановлении от 25 марта 1964 г., где он указал, что ответственности по ч. 3 ст. 117 УК РСФСР подлежит лицо, которое «знало или допус­кало, что совершает насильственный половой акт с не­совершеннолетней...»'.

Суммируя сказанное, можно прийти к выводу, что верхней юридической границей умысла является созна­ние и желание, а нижней—сознание и сознательное до­пущение общественно опасного характера деяния. Пред­ставляется, что при таком решении наша фигура и нога­ми, и плечами упирается в выравненные интеллектуаль­но-волевые плоскости. В указанных границах при совер­шении материальных преступлений умысел выражается в предвидении общественно опасных последствий дейст­вия или бездействия, соединенном с их желанием или сознательным допущением².

Юридические границы умысла при совершении кон­кретных преступлений устанавливаются путем анализа их законодательных определений. К этому вопросу мы будем не раз возвращаться. \

Вопрос о криминологическом определении границ умысла

?Дать криминологическое определение границ умыс­ла — значит ответить на вопрос о том, какая субъектив­ная сторона общественно опасного поведения оправды­вает отнесение его к числу сравнительно более тяжких— умышленных—преступлений и применение к преступни­ку соответствующих мер воздействия. Как и в предыду­щем случае, ответ на этот вопрос должен быть дан как в общем определении, так и применительно к конкретным преступлениям.

Можно, конечно, сказать, что на этот вопрос отвечает юридическое определение границ умысла. С точки зре-

' «Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР. 1924—1970», стр. 456.

² В дальнейшем будет показано, что сформулированное в тек­сте юридико-логическое определение границ умысла в полно»! объе­ме применимо только к материальным преступлениям. Об умысле применительно к формальным преступлениям н к формальным эле­ментам материальных преступлений см. стр. 181.

ния толкования действующего закона в процессе его применения это и в самом деле так. Если закон ограни­чивает умысел указанием на сознательное допущение общественно опасного характера деяния, нельзя усмаг-ривать умысел там, где такого допущения нет. Если дан­ная статья Особенной части предусматривает ответст­венность лишь при наличии желания последствий, со­деянное нельзя квалифицировать по этой статье, если такого желания не установлено.

Однако интересующая нас проблема этим далеко не исчерпывается. Нет надобности доказывать, что умысел, границы и формы умысла, граница между умыслом и неосторожностью суть факты, они существуют не толь­ко в нашем воображении, а прежде всего в объективной действительности. В законодательном или доктриналь-ном определении умысла и его форм эти факты могут быть отражены с достаточной полнотой и точностью или же, напротив, в том или ином отношении неудовлетвори­тельно. Задача законодателя и обслуживающей уголов­ное законодательство теории уголовного права совер­шенствовать эти определения с тем, чтобы они более полно и точно отражали соответствующие факты дейст­вительности^!

Напомним замечательную мысль Маркса: «Законо­датель..,—писал он,—должен смотреть на себя как на естествоиспытателя. Он не делает законов, он не изобре­тает их, а только формулирует, он выражает в созна­тельных положительных законах внутренние законы ду­ховных отношений. Мы должны были бы бросить упрек законодателю в безграничном произволе, если бы он под­менил сущность дела своими выдумками»'. И в другом ме­сте: «Закон не свободен от общей для всех обязанности говорить правду. Он вдвойне обязан это делать, так как он является всеобщим и подлинным выразителем правовой природы вещей. Правовая природа вещей не может по­этому приспособляться к закону—закон, напротив, дол­жен приспособляться к ней»².

Юридическое определение границ субъективной сто­роны, таким образом, не должно быть и не является про­извольным. Оно отражает или должно отражать реаль-

' К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 1, стр. 168. ² Там же, стр. 122.

нбС|Ть общественных отношений, иначе оно не будет ь достаточной мере эффективным. В той мере, в какой оно этого не делает, оно бьет мимо цели: криминологически умышленные преступления могут оказаться юридически неосторожными, и наоборот. Поэтому оценка соответст­вующих положений действующего законодательства с точки зрения его соответствия требованиям социальной действительности составляет важную задачу науки.

'Если, например, считать, что действующее законода­тельство применительно к формальным преступлениям не проводит деления умысла на виды, требуя лишь, что­бы виновный сознавал общественно опасный характер со­деянного, наука должна решить, обосновано ли кримино­логически такое решение, которое ставит знак равенства между случаями, когда виновный желал совершить дей­ствия, например,хулиганского характера и когда он все­го лишь «сознательно допускал», что его действия носят такой характер. Решение этого вопроса тем более важ­но, что согласно распространенной точке зрения деление умысла на виды применимо и к формальным преступле­ниям, однако, лишь в том своеобразном смысле, что такие преступления могут совершаться только с прямым умыс-лом/«Поскольку косвенный умысел характеризуется без­различным отношением к общественно опасным послед­ствиям,—пишут авторы одного из учебников Общей час­ти советского уголовного права,—постольку нельзя гово­рить о косвенном умысле при таких преступлениях, где само деяние (действие или бездействие) образует окон­ченный состав преступления и где в состав не включает­ся наступление определенных общественно опасных по­следствий. Виновный в этих случаях, сознавая совершае­мое им действие или бездействие, тем самым желает совершить его, т. е. действует с прямым умыслом»'.

Как видим, речь идет здесь не о различении оттен­ков умысла в рамках состава, например, того же хули­ганства, а о непризнании хулиганскими действий, при совершении которых субъект всего лишь «сознательно допускал», что он грубо нарушает общественный поря­док и выражает явное неуважение к обществу.

Этим криминологические масштабы проблемы, одна­ко, не ограничиваются.

* «Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1962, стр. 146. 43

•^Как известно, действующее законодательство рас' крывает понятие неосторожности только в терминах от­ношения виновного к последствиям своих действий. Тео­рия нередко делает из этого вывод, что «неосторожные действия или бездействие, которые могли бы повлечь, но фактически не 'вызвали общественно опасных последст­вий, не считаются законом достаточным основанием для привлечения лица к уголовной ответственности»'.

Если принять обе только что приведенные позиции, то придется прийти к выводу, что три пятых всех извест­ных Особенной части преступлений—формальные пре­ступления—могут быть совершены только с прямым умыс­лом и не влекут уголовной ответственности ни при какон другой форме субъективной стороны. Такой же вывод мы должны будем сделать и в отношении формальных эль-ментов материальных преступлений. Способ убийства, возраст и другие признаки, характеризующие потерпев­шего, и тому подобные обстоятельства не относятся к категории последствий, и их тоже можно будет вменять в вину, по-видимому, лишь в том случае, если субъкт же­лал, чтобы примененный им способ убийства был имен­но особо жестоким или опасным для жизни многих лю­дей, или желал изнасиловать именно несовершеннолет­нюю^

Если к этому добавить, что по букве или смыслу зако­на многие материальные преступления могут быть совер­шены только с прямым умыслом, а некоторые—только по неосторожности, то получится, что для косвенного умыела в Уголовном кодексе по существу почти не оста­ется места.

Если этот вывод не получает подтверждения в дейст­вующем законодательстве, он может быть опровергнут юридическими аргументами. Если же он обоснован дей­ствующим законодательством, он подлежит криминоло­гической оценке.

¹ <Уголовное право. Часть Общая», М., 1966, стр. 187. Это не ме­шает авторам учебника рассматривать убийство, совершенное в мни­мой обороне, «когда субъект... мог и должен был предвидеть, что в действительности нападения не происходило», как неосторожное (там же, стр. 221, 222), хотя в этом случае неосторожность отно­сится не к последствиям, а к оценке действий потерпевшего в момент нападения.

\ Аналогичное положение имеет место в отношении оп­ределения субъективной стороны в статьях Особенной ча^ти. Лицо, толкующее уголовный закон в процессе его применения, может ограничиться и удовлетвориться кон­статацией того, например, что злоупотребление служеб­ным положением в РСФСР признается преступлением лишь при наличии личной заинтересованности виновно­го. Но наука, изучающая вопросы эффективности зако­нодательства и пути его совершенствования, не может ограничиваться этим. Она должна выяснить криминоло­гическую обоснованность или необоснованность такого решения. Не сделав этого, мы не сможем научно сопоста­вить приведенную норму с аналогичной нормой УК, Ка­захской ССР, которая в определение злоупотребления указания на личную заинтересованность не включает. Можно привести десятки подобных примеров.

Определение границ умысла в Общей и Особенной частях

I. СООТНОШЕНИЕ И ЮРИДИКО-КРНМИНОЛОГМЧЕСКАЯ ОЦЕНКА ГРАНИЦ УМЫСЛА

Но если юридическое определение умысла как в об­щем виде, так и в отдельных составах должно отражать реальность общественных отношений, если оно, иными словами, само по себе не может и не должно быть субъ­ективным, то отсюда возникает необходимость поста­вить ряд вопросов.

Наиболее интересными и практически важными из них нам представляются вопросы о юридической и кри­минологической оценке в интересующей нас области со­отношения Общей и Особенной частей в рамках их по­литического единства.

Положение о том, что Общая и Особенная части дей­ствующего уголовного законодательства образуют поли­тически единую систему норм, не может ставиться под сомнение. Обе они покоятся на одних и тех же принци­пах советской социалистической государственности. И та, и другая ставят перед собой одну и ту же политическую задачу — задачу охраны советского общественного и го-

^ударсТЁенНого строя, социалистической собственности, личности и прав граждан и всего социалистического пра­вопорядка от преступных посягательств. Как ни подхо­дить к соотношению Общей и Особенной частей в системе уголовных норм —видеть ли в принципах и общих поло­жениях Общей части обобщение материала Особенной или же рассматривать материал Особенной части как конкретизацию этих принципов и общих положений, от­ражающих в свою очередь в специфической уголовно-правовой форме принципы советской государственнос­ти, — органическая политическая связь и взаимообус­ловленность двух основных разделов советского уголов­ного законодательства совершенно очевидны.

Было бы, однако, неправильно делать на этой основе вывод, что юридическое и криминологическое взаимо­действие Общей и Особенной частей в решении вопро­сов, связанных с субъективной стороной преступления, так же ясно и очевидно. Это взаимодействие не следует трактовать упрощенно. В то же время нельзя закрывать глаза и на то, что, как ни сложно и ни многообразно это взаимодействие, в действующем уголовном законода­тельстве в интересующей нас области можно констати­ровать ряд отклонений от принципа единства, не оправ­данных ни с юридической, ни с криминологической то­чек зрения.

Одно из бесспорных значений формулы ст. 3 Ос­нов уголовного законодательства: «Уголовной ответст­венности и наказанию подлежит только лицо, виновное в совершении преступления, т. е. умышленно или по неос­торожности совершившее предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние»—заключается в том, что лица, совершившие такие деяния без умысла или неосторожности, уголовной ответственности не подлежат.

Может показаться, что формулировка ст. 3 Основ позволяет сделать и другой вывод: лицо, совершившее предусмотренное уголовным законом общественно опас­ное деяние умышленно или по неосторожности, подле­жит уголовной ответственности и наказанию. Рассуждая теоретически, ничто не мешает законодателю решить вопрос об ответственности в Особенной части именно таким образом: история уголовного законодательства знает ряд примеров расширения уголовной ответствен­ности за причинение конкретного вреда за пределы пря­

мого умысла—на случаи причинения этого вреда также с косвенным умыслом или 'по неосторожности'.

Однако ознакомление с более конкретными и поэто­му бо^пее криминологически определенными положениями Общей и тем более Особенной частей показывает, что этот вывод не имеет под собой почвы.

Мы видели, что определение умысла в ст. 8 Основ некоторые теоретики понимают в том смысле, что онэ исключает возможность совершения формальных пре­ступлений с косвенным умыслом. По буквальному текс­ту определения неосторожности в ст. 9 Основ возмож­ность совершения этих преступлений по неосторожности также, по-видимому, исключена.

Анализ материала Особенной части дает еще более показательную картину.

Мы попытались произвести подсчет удельного веса умышленных и неосторожных преступлений в Особен­ной части УК РСФСР. Под умышленными мы понимали преступления, которые обозначены как умышленные в самом законе (ст.ст. 64, 68, 98, 102—104, 108—110, 112, 121 и др.), а также деяния, об умышленном характере которых можно заключить из их описания в законе (ст.ст. 83, 88², 105, 107, 111, 116, 119, 120, 126, 129, 136, 137 и ряд других). Преступления, в определениях которых содержится указание на «цель» (ст.ст. 66—69, 74, 77, 125, 154 и др.), те или иные «побуждения» (ст.ст. 138, 195, 260) и т. п. категории мы отнесли к числу соверша­емых с прямым умыслом, так же как и деяния, «прямоу-мышленный» характер которых вытекает из их описания в законе (ст.ст. 71, 71', 79—82, 87—97, 113, 117, 118, 121;

133—135, 144—148 и др.).

Под неосторожными мы понимали преступления, ко­торые обозначены как неосторожные в самом законе (ст.ст. 99, 106, 114, 150, 205), а также деяния, о неосто­рожном характере которых можно заключить из их опи­сания в законе (ст.ст. 76, 85, 99', 100, 140, 160, 172, 211— 216, 252—260 и др.).

В связи с формальными преступлениями, выражаю­щимися в нарушении всякого рода правил (ст.ст. 84, 128,

' См., например, норму об ответственности за преступно-небреж­ное использование или хранение сельскохозяйственной техники, вве­денную законом от 25 июля 1962 г. (ст. 99' УК РСФСР).

(

142, 155, 163—166 и др.), в этом отношении бозникл!/за­труднения, ибо, как уже говорилось, по букве действую­щего определения неосторожности оно на преступления такого рода не распространяется. Учитывая, однако, из­вестную условность подсчета, производившегося без уче­та ряда других спорных деталей и без исчерпывающего анализа каждого определения, мы в конечном счете от­несли эти преступления к числу таких, которые могут быть совершены как умышленно, так и по неосторож­ности.

Из 233 определений конкретных преступлений в Осо­бенной части УК РСФСР¹ 182 определения (или около 78%) имеют своим предметом умышленные преступле­ния, из которых 129 (или около 71% умышленных и око­ло 55% всех преступлений) могут быть совершены толь­ко с прямым умыслом. 32 определения (или около 14%) имеют своим предметом неосторожные преступления н 19 определений (или около 8%)—преступления, кото­рые могут быть совершены умышленно или неосторожно. Иными словами, преступления, которые могут быть со­вершены по неосторожности, составляют всего около

22%.

Как видно, законодатель, формулируя ст. 3 Основ, имел в виду обеспечить возможность и право в случае «криминологической необходимости» объявлять преступ­ным как умышленное, так и неосторожное совершение «одного 'и того же» общественно опасного деяния. Од­нако реально эту возможность он использовал только в небольшом количестве случаев, включив в Кодекс либо статьи, предусматривающие умышленное и неосторож­ное совершение одних и тех же деяний раздельно (ст. ст. 65 и 75; 98 и 99; 103 и 106; 108, 109 и 114; 149 и 150;

170 и 172 и др.), либо статьи, одновременно охватываю­щие как умышленные, так и неосторожные ситуации. В подавляющем большинстве случаев он ограничился ус­тановлением ответственности только за такие обществен­но опасные действия, которые совершены умышленно.

Однако и в сфере умысла интересующая нас пробле­ма получила криминологическое решение. И здесь толь­ко в некоторых случаях (29%) законодатель предусмот-

' Ряд статей содержит определения двух и более преступлений. 48

рел ответственность как за «прямо-», так и за «косвенно-умышленное» совершение одного и того же деяния. В остальных случаях уголовная ответственность за умыш­ленное преступление возможна лишь в случае его совер­шения с прямым умыслом, нередко лишь при наличии определенной цели. При этом если в большинстве слу­чаев за умышленные деяния, включающие и не включа­ющие в свой состав определенные цели, побуждение или мотив, ответственность предусматривается в том и в дру­гом случае, обычно в разных статьях (ст.ст. 66 и 102; 68 и 98; 69 и 170; 70 и 190'), то в некоторых других случа­ях отсутствие указанной в законе цели и т. д. вообще ис­ключает уголовную ответственность (по У К РСФСР — похищение чужого ребенка без низменных побуждений, сводничество без корыстной цели). Таким образом, и здесь вопрос решается не с позиций формальной полно­ты Кодекса, не механически, а с позиций криминологи­ческой оценки каждой конкретной ситуации.

Это не исключает, однако, возможности некоторых рекомендаций, направленных к упорядочению процесса криминологического «отбора» деяний для включения их с той или иной обрисовкой субъективной стороны в Осо­бенную часть.

Если по соображениям, рассмотрение которых выхо­дит за рамки настоящей работы, исследователь приходит к выводу, что данное поведение является общественно опасным, он вслед за тем должен поставить перед собой вопрос, какое именно субъективное отношение оправды­вает отнесение этого поведения к числу преступлений. Это, конечно, всегда прямой умысел, особенно если он осложнен субъективной целеустремленностью действия. В ряде, но, как мы видели, не в большинстве, случаев уголовно наказуемым должен быть и косвенный умы­сел; в таких случаях определение преступления должно быть построено соответствующим образом. В очень не­большом числе случаев оправдана уголовная ответст­венность также и за неосторожность.

Учитывая особый, в известном смысле чрезвычайный, характер уголовной репрессии как (в наших условиях) крайнего средства воздействия, советский законодатель с большой осторожностью подходит к каждому случаю расширения сферы применения уголовного права. Эта осторожность должна быть тем большей, чем более ш;1-

Поиск по сайту: