Заказ 56)2 о? 9 страница

В соответствии с соображениями, подробно развиты­ми выше, умышленность хулиганских действий означа­ет, что субъект сознает их грубо нарушающий общест­венный порядок характер и то, что они выражают явное неуважение к обществу. Что касается убийства, то в этом случае умысел означает предвидение и желание или сознательное допущение смерти потерпевшего, предполагающее, естественно, создание опасности при­чиняющего смерть действия для жизни конкретного лица или конкретных лиц. Само собой разумеется, в отношении сопутствующих обстоятельств типа «5» или «5» в этих случаях 'необходимо и достаточно установить наличие сознания.

Наряду с этим среди деяний, охарактеризованных в законе в качестве умышленных, встречаются такие, в определениях которых умышленность отнесена лишь к части «общественно опасной ситуации». Здесь опять-таки мы находим структуры как типа (а • Ь • з), так и типа (а • Ь • г) или более сложные.

К типу (а- Ь- з) относится, например, оскорбление— умышленное унижение чести и достоинства личности, выраженное в неприличной форме. Очевидно, что в от­ношении унижения чести и достоинства здесь необходи­мо и достаточно установить на стороне виновного созна­ние: ведь именно эта часть ситуации охарактеризова­на в качестве умышленной в самом законе. Что касается неприличия формы, то «субъективный режим» этого обстоятельства—тот же самый, однако на этот раз по­тому, что указанное обстоятельство не относится к категории последствий и что независимо от этого, нет оснований для вменения его в неосторожность.

Таким образом, анализ показывает, что, 'несмотря на

структурные различия в определениях закона, оскорб­ление, как и хулиганство, оказывается целиком умыш­ленным преступлением, при котором субъективное отно­шение ко всем элементам определяется и исчерпывается сознанием общественно опасного характера действия.

К типу (а-Ь -г} или к более сложным структурам, включающим в себя элемент «/"», относится в этой категории ряд составов. В их числе особый интерес для анализа представляют, пожалуй, составы умышленного и (для сравнения) неосторожного уничтожения или повреждения социалистического имущества.

Статья 98 У'К РСФСР в ч. 1 предусматривает ответ­ственность за «умышленное уничтожение государствен­ного или общественного имущества» и в ч. 2 усиливает ее для тех случаев, когда преступление совершено путем поджога или иным общеопасным способом, или повлекло человеческие жертвы,.или.причинило крупный ущерб или иные тяжкие последствия. Структуру этого преступления можно представить для первого случая как (а-Ь-г) и для остальных как [(а-Ь -г) • (З^З^)} или [(а •Ь-г) - (К^иК^Кз)]-

Статья 99 предусматривает ответственность за «не­осторожное уничтожение или повреждение государст­венного или общественного имущества, повлекшее чело­веческие жертвы или иные тяжкие последствия». Как видно, структура этого состава несколько осложнена и не совсем обычна: (а •&•/-) • (пи/^).

Соотнеся эти структуры с указаниями закона о субъ­ективном отношении лица к каждому из элементов ука­занных составов, получаем, что ст. 98 имеет в виду: в ч. 1—предвидение и желание или сознательное допу­щение уничтожения или повреждения имущества, пред­полагающее сознание опасности причиняющего этот результат действия; в ч. 2—то же самое плюс либо сознание общеопасного характера способа совершения преступления, либо предвидение возможности человечес­ких жертв или иных указанных в этой части статьи по­следствий, соединенное с легкомысленным расчетом на их предотвращение, или непредвидение такой возмож­ности при наличии обязанности и возможности предви­деть эти последствия.

Напротив, ст. 99 имеет в виду предвидение возмож­ности уничтожения или повреждения социалистического

имущества (что предполагает сознание опасности при­чиняющего действия), соединенное с легкомысленным расчетом на предотвращение этих последствий, или не­предвидение такой возможности при наличии обязан­ности и возможности предвидеть указанный результат;

это соединяется: в первом случае—с предвидением воз­можности человеческих жертв или иных тяжких последст­вий, соединенным с легкомысленным расчетом на их пред­отвращение, или с непредвидением указанных последст­вий при наличии обязанности и возможности их предви­деть; во втором случае — с непредвидением только что указанных последствий при наличии обязанности и воз­можности их предвидеть.

Известную сложность.представляет анализ опреде­лений, в которых вывод об умышленном характере предусматриваемых ими преступлений приходится де­лать.не из прямого указания закона, а из смысла упот­ребленных законодателем терминов. Не имея возмож­ности сколько-нибудь подробно рассмотреть здесь зна­чительное количество определений этой группы, мы ограничимся некоторыми общими соображениями и не­сколькими примерами.

Решающей основой для выводов о характере субъ­ективной стороны преступлений этой группы имеет со­держание терминов, использованных законодателем в определении. Какими бы приемами толкования и источ­никами (в числе которых не последнее место должны занимать толковые словари) мы ни пользовались, мате­риал для «объективизации» и «социально-фактической дифференциации» состава и для «вышелушивания» из определения указаний законодателя о характере субъек­тивного отношения лица к каждому из элементов соста­ва мы должны извлекать в первую очередь из этих тер­минов: толкуя закон, мы должны исходить в.первую очередь из того, что сказано в самом законе; пытаясь установить, что хотел сказать законодатель, мы должны исходить в первую очередь из того, что он сказал. Лю­бые другие источники могут иметь здесь не более как вспомогательное значение.

Если взять для примера структуру типа (а-Ь), то са­мовольная отлучка военнослужащего из части или с места службы обычно определяется в литературе как временное его отсутствие из указанных части или места

без разрешения начальника. При этом обычно подчер­кивается, что виновный действует умышленно, «ибо,— как сказано в одном источнике,—...сознает, что он без разрешения... покидает территорию части или место службы...» и т. д.'.

Казалось бы, построение рассуждения должно было бы быть в этом случае обратным: виновный сознает и т. д. и, следовательно, действует умышленно. Таким об­разом, необходимо сначала доказать, что законодатель в определение самовольной отлучки вложил мысль, что при совершении этого преступления виновный со­знает то-то и то-то. Между тем именно эта сторона остается в литературе без внимания.

Подходя к вопросу с этих позиций, следует с самого начала подчеркнуть, что «самовольный»—это, по смыс­лу этого слова, не только и не просто «совершаемый без разрешения». Если я совершаю некое действие, не зная, что я должен получить на него разрешение, я действую без разрешения, но не самовольно. Нельзя сказать: «Он действовал самовольно, не сознавая этого». Следова­тельно, самовольный поступок—это поступок, совер­шаемый без разрешения, при наличии у деятеля созна­ния, что разрешение на него следует иметь.

Кроме того, отлучка из части или с места службы в отличие от их оставления при дезертирстве предпола­гает временное отсутствие, причем в первую очередь в субъективном смысле отсутствия у субъекта цели вовсе уклониться от военвой службы. Человека, задержанного через час после того как он дезертировал из части, мы яе считаем виновным всего лишь в самовольной отлуч­ке. Лицо, 'имеющее в виду вернуться в самовольно ос­тавленную часть, не становится дезертиром потому лишь, что оно отсутствует из части сравнительно длитель­ное время.

Таким образом, самовольная отлучка по самому смыслу этих слов и независимо от каких-либо иных или дальнейших соображений предполагает сознание винов­ным того, что он временно оставляет часть или место службы без разрешения начальника. Это и есть необхо­димая и достаточная субъективная сторона этого пре-

' «Научный комментарии к Уголовному кодексу РСФСР», Сверд­ловск, 1964, стр. 462.

ступления, и требовать, сверх того, как это постоянно делается в литературе, установления желания лица по­ступить указанным образом — значит строить нежизнен­ную, неприменимую к случаям такого рода и не осно­ванную на законе конструкцию прямого умысла при совершении формального преступления.

В этом пункте нам представляется удобный случай лишний раз продемонстрировать важность сформули­рованного выше правила о необходимости при анализе законодательного определения преступления точно сле­довать указаниям закона о характере субъективного отношения лица к каждому из элементов состава.

Так как для отлучки военнослужащих вз части или с места службы необходимо разрешение, каждый воен­нослужащий сознает или должен сознавать это. Воз­можно ли уголовное.преследование военнослужащего, отлучившегося из части или с места службы с наруше­нием указанного порядка, но при отсутствии сознания того, что он допускает нарушение? Иными словами, возможна ли уголовно наказуемая неосторожная отлуч­ка военнослужащего?

Ответ на этот вопрос зависит от того, как соответ­ствующее преступление определено в законе. Если бы закон определял его как нарушение правил, установ­ленных для отлучек военнослужащих из части или с места службы, уголовно наказуемая неосторожная от­лучка военнослужащего была бы возможна. Однако, как было показано выше, указание в действующем зако­не на самовольность отлучки исключает такую возмож­ность.

Возвращаясь к затронутому выше вопросу о' формах и содержании умысла при самовольной отлучке, сле­дует заметить, что, конечно, деление умысла на прямой и косвенный неприменимо отнюдь не во всех случаях, когда в определении преступления упоминается о само­вольности. Не во всех случаях этой группы исключается также и неосторожность. Решение вопроса зависит здесь от структуры общественной опасности в конкрет­ном случае;

Так, самоуправство определяется в ст. 200 УК РСФСР как самовольное с нарушением установленного законом порядка осуществление своего действительного или предполагаемого права, причинившее существенный

вред гражданам либо государственным или обществен­ным организациям. Указания на самовольность и нару­шение установленного законом порядка в данном слу­чае взаимозаменяемы, ввиду чего самовольность может быть раскрыта здесь как сознаваемое 'нарушение уста­новленного законом порядка осуществления своего пра­ва. Что же касается последовавшего от этого вреда, то в соответствии с развитыми выше соображениями¹ психическое отношение к нему может выражаться в лю­бой форме умысла или неосторожности. Встречающие­ся в литературе попытки ограничить ответственность зз самоуправство только случаями прямого умысла в отно­шении вреда² не основаны на законе и по существу бес­почвенны.

Решение вопроса о субъективной стороне преступле­ний, в определения которых включено указание на заведомость, отличается известными особенностями.

В литературе почти 'непререкаемым правилом стало, что если в законодательном определении упоминается о заведомости, причем хотя бы в отношении какого-либо одного элемента деяния, то либо этот признак в той или иной интерпретации распространяется на весь состав, либо преступление характеризуется как совершаемое «только с прямым умыслом». Вот типичный ход мысли з отношении 'состава оставления в о.пасно'сти (ч. 1. ст. 127 УК РСФСР: «Неоказание лицу, находящемуся в опасном для жизни состоянии, 'необходимой 'и явно не терпящей отлагательства помощи, если она заведомо могла быть оказана виновным без 'серьезной опасности для себя или других лиц...»). «Субъективная сторона данного преступления характеризуется заведомостью, т. е. виновный сознает: а) что потерпевший... оказался в опасном для жизни состоянии и ему явно необходимо оказать помощь; б) что он, виновный, мог оказать та­кую помощь без серьезной опасности для себя или дру­гих лиц. Что касается субъективного отношения к последствиям, то оно может выражаться во всех фор­мах вины»³.

' См. стр. 189.

² сУголовное право. Часть Особенная», М., 1966, стр. 439.

³ <Научный комментарий к Уголовному кодексу РСФСР», Сверд­ловск, 1964, стр. 277.

Другой источник: «Субъект сознает, что потерпев­ший находится в опасном для жизни состоянии, и же­лает оставить его в таком состоянии»'.

О первом из этих двух соображений следует заме­тить, что заведомость и сознание—вещи разные как по закону (о сознании законодатель упоминает в общем определении умысла, о заведомости—в отдельных ста­тьях Особенной части), так 'и по существу (сознание может выражаться не только в заведомости); что если в рассматриваемом случае законодатель упомянул о заведомости только в отношении возможности оказания помощи без серьезной опасности для кого-либо и не упомянул о ней в отношении других элементов состава, то этим он выразил желание поставить указанную воз­можность в особый «субъективный режим» — иной, чем режим других элементов; что, наконец, субъективное отношение к последствиям, 'не включенным законодате­лем в определение преступления, не имеет значения для квалификации и не может именоваться виной.

Исходя из ^правила о точном следовании указаниям закона о характере субъективного отношения лица к каждому из элементов состава, необходимо заметить, что если требование заведомости отнесено законодате­лем к какому-либо одному из элементов деяния, нет ника­ких оснований распространять это требование на все

другие элементы.

При оставлении 'в опасности требование заведомости ч. 1 ст. 127 УК РСФСР относит, как мы видели, к воз­можности оказания помощи, а ч. 2 той же статьи—к самому факту оставления без помощи. В первом случае за пределами заведомости законодатель оставил факт неоказания помощи, а также то обстоятельство, что по­терпевший находится в опасном для жизни состоянии и что помощь необходима и явно 'не терпит отлагатель­ства.

Во втором то же самое сделано в отношении' того,

что потерпевший находится в опасном для жизни состоя­нии, лишен возможности принять меры к самосохране­нию и др.

' «Советское уголовное право. Часть Особенная», М., 1965, стр. 185.

В соответствии с соображениями, развитыми выше, в отношении всех этих обстоятельств необходимо и достаточно установить наличие сознания, а в том слу­чае, когда виновный был обязан иметь заботу о потер­певшем (ч. 2 ст. 127),—наличие обязанности и возмож­ности сознавать обстоятельства этой группы'.

В связи с этим последним замечанием полезно кос­нуться составов, предусмотренных ст.ст. 128, 129 и 204 УК РСФСР. Все они предусматривают ответственность за различные формы неоказания помощи лицами, по разным юридическим основаниям обязанными ее ока­зывать. Во всех случаях этого рода субъективная сто­рона деяния (никак не обозначенная в указанных ста­тьях) выражается поэтому как минимум в обязанности и возможности сознавать его социальные элементы, а если неоказание помощи больному без уважительных причин лицом, обязанным ее оказывать по закону или по специальному правилу, повлекло смерть больного или иные тяжкие для него последствия (ч. 2 ст. 128), то этот результат виновный может предвидеть и же­лать² или сознательно допускать его, либо легкомыс­ленно рассчитывать на его предотвращение, либо может не предвидеть его наступления, хотя должен и может это предвидеть.

Необходимость надлежащим образом учитывать как факт включения указания на заведомость в определе­ние преступления, так и «местонахождение» такого указания в самом определении можно подтвердить на ряде примеров.

' См. стр. 195.

² С этим обычно не согласна теория, оставляющая, впрочем, косвенный умысел в рамках ч. 2 ст. 128. Между тем, как уже ука­зывалось (стр. 210), никакое субъективное отношение само по себе не может превратить деяние с данной конфигурацией элемен­тов в деяние с другой конфигурацией («оставление в опасности»— в убийство; в частности, желание смерти потерпевшего в рассмат­риваемой ситуации и при некормлении матерью ребенка не аннули­рует существующего конфигурационного различия между этими двумя случаями: в первом — поведение виновного не является, а во втором — является «источником» причинения вреда потерпев­шему). Если бы дело обстояло иначе, из ч. 2 ст. 128 следовало бы исключить также косвенный умысел (отнеся соответствующие слу­чаи к категории умышленного убийства), а может быть даже я неосторожность (отнеся соответствующие случаи к категории неос­торожного убийства), иными словами — упразднить саму эту нор­му.

В определении клеветы заведомость распространена на ложность, но не на позорящий характер измышлений. В определении оскорбления указание на заведомость вообще отсутствует. Имеют ли эти нюансы какое-либо значение? Несомненно, имеют, и оно может выражаться лишь в том, что при клевете виновный знает, что сведе­ния ложны, и сознает, т. е. считает несомненным, вероят­ным, возможным или неисключенным, что они имеют позорящий другое лицо характер, тогда как при оскорб­лении он сознает, что унижает честь и достоинство дру­гого лица и что он делает это в неприличной форме.

Еще более показательно сопоставление п. «ж» ст. 102 УК РСФСР (умышленное убийство женщины, заведомо для виновного находившейся в состоянии беременности) с пп. «г» и «д» той же статьи (умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью или же способом, опасным для жизни многих людей). В первом случае виновный знает, что потерпевшая беременна, во втором — он сознает характер примененного им способа.

Что до второго соображения (заведомость предпола­гает прямой умысел и, следовательно, при оставлении в опасности—желание оставить потерпевшего в опасном для жизни состоянии), то оно, по существу, произвольно и является данью традиционному делению умысла на виды применительно к формальным преступлениям и традиционной трактовке в качестве «прямоумышленных», любых преступлений, в определении которых упоминается о заведомости.

Между тем, сколь ни связаны интеллектуальные эле­менты человеческой деятельности с волевыми, связь между ними подвижна, и убийство заведомо беременной женщины предполагает «всего лишь» знание виновным того, что потерпевшая беременна, и может быть совер­шено при наличии как прямого, так и косвенного умысла в отношении смерти.

Преступления, в определения которых законодатель включил указание на цель действия, легко и естествен­но делятся на две группы.

К одной из них относятся те преступления, в опреде­лениях которых причиняемый действием результат явля­ется средством достижения указанной в определении цели. К числу таких целенаправленных материальных преступлений относятся террористический акт — убий­

ство государственного или общественного деятеля или представителя власти с целью подрыва или ослабления Советской власти или представителя иностранного госу­дарства с целью провокации войны или международных осложнений; диверсия — разрушение или повреждение государственного или общественного имущества с целью ослабления Советского государства; бандитизм — орга­низация вооруженных банд с целью нападения на учреж­дения и отдельных лиц; изготовление поддельных денег с целью сбыта, а также некоторые общеуголовные пре­ступления — такие, как похищение или подмен ребенка с корыстной целью.

В этих случаях указание на цель означает требование прямого умысла в отношении результата действия: тот, кто желает достигнуть данную цель данными средствами, «желает» эти средства так же, как он «желает» саму эту цель; по сути дела, он относится к этим средствам как к промежуточной цели: предвидит и желает их.

Ко второй группе следует отнести преступления, в определениях которых цель указана законодателем в рамках формального состава. В этих случаях средством достижения цели является само совершаемое виновным действие. К этой группе относятся антисоветская агита­ция и пропаганда, в частности распространение в целях подрыва или ослабления Советской власти клеветниче­ских измышлений, порочащих советский строй, пропаган­да или агитация с целью возбуждения расовой или на­циональной вражды или розни, скупка и перепродажа товаров с целью наживы, подкуп свидетеля или потер­певшего с целью дачи ими ложных показаний, угроза в отношении должностного лица или общественного ра­ботника, примененная в целях прекращения или измене­ния характера деятельности потерпевшего, сводничество с корыстной целью и ряд других. В этих случаях, бес­спорно, указание на цель действия предполагает наличие умысла в отношении самого действия: стремиться достичь данную цель с помощью данного действия можно лишь в случае, когда сознается характер действия — его при­годность для достижения цели. Так, стремясь направить в своих интересах деятельность должностного лица, субъект сознает, что он может добиться этой цели с по­мощью либо дачи взятки, либо серьезной и реальной уг­розы.

Однако в соответствии с развитыми выше соображе­ниями умысел в случаях этой группы—это сознание общественно опасного характера действия; деление умысла на прямой и косвенный здесь неприменимо. Ины­ми словами, если лицо сознает, что клеветнические из­мышления, которые оно распространяет, порочат совет­ский государственный и общественный строй, и распрост­раняет их в целях подрыва или ослабления Советской власти, оно совершает антисоветскую агитацию или про­паганду. Если же оно при тех же условиях распростра­няет такие измышления без указанных целей, оно винов­но в преступлении, предусмотренном ст. 190' У1< РСФСР.

Субъект, сознающий, что он путем использования учреждения совершает действие, направленное к подры­ву деятельности государственной организации, и делаю­щий это с целью ослабления Советского государства, виновен во вредительстве. Если лицо сознает, что угро­жает должностному лицу убийством, и действует таким образом в целях прекращения или изменения служебной деятельности потерпевшего в интересах угрожающего, оно совершает деяние, предусмотренное ст. 193 У К РСФСР. В сводничестве виновен тот, кто сознает, что оказывает содействие установлению контакта между ли­цами различного пола для полового сношения, и делает это с корыстной целью. Если он к тому же сознает, что хотя бы одно из этих лиц является несовершеннолетним, он виновен также в пособничестве половому сношению с лицом, не достигшим половой зрелости. При отсутствии в последнем случае корыстной цели субъект виновен только в таком пособничестве. Если же сводничество учиняется без корыстной цели, оно не образует составч преступления.

Все эти примеры говорят об одном и том же. В сос­тавах, где указание на цель действия включено в опреде­ление формального преступления, где, иными словами, средством достижения цели является само образующее состав действие, необходимо и достаточно установить, что субъект, совершая это действие, сознавал его обще­ственно опасный характер и преследовал указанную в определении цель. Если это установлено, в действиях лица имеется умысел, который, как было показано выше, делению на прямой и косвенный не подлежит хотя бы потому, что он такому делению не поддается.

В случаях этого рода желание относится к резулыа-ту, составляющему цель действия, т. е. находящемуся за пределами состава формального преступления. Здесь желание есть «желание цели», достижение или недости­жение которой не имеет значения для квалификации содеянного. Это хорошо видно на примере спекуляции, где ответственность наступает и в том случае, когда субъект, осуществив скупку товара с целью наживы при его перепродаже, затем в силу сложившихся обстоя­тельств перепродает скупленное в убыток себе. Между тем прямой умысел в смысле уголовного права — это же­лание не любого результата опасного действия или без­действия, а лишь такого, который содержится в законо­дательном определении преступления.

Поиск по сайту: