Глава 2. Воспитание, образование, формирование личности императора

Начальный период жизни человека, его детство и юность, играют, как известно, исключительно важную роль в формировании его как личности. Именно в это время человек получает основные представления о мире, тогда начинает формироваться его мировоззрение и закладываются основные черты характера под влиянием различных факторов: семьи, учителей, ближайшего окружения и, конечно, получаемого образования. Особенно важен этот этап жизни для человека, которому в будущем предстоит стать самодержцем огромной империи, вершить судьбы миллионов людей, определять пути развития государства. И в этом смысле представляется необходимым выяснить, путем анализа воспоминаний современников, каким образом, под влиянием каких идей, взглядов, установок, формировалась личность императора Николая II, его система ценностей и мировоззрение.

Необходимо отметить, что период детства и юношества будущего императора наименее полно и детально отражен в воспоминаниях современников. Это связано в первую очередь с тем, что большинство приближенных императора, оставившие свои воспоминания о нем, знали Николая II с начала его правления – с 1894 года – и позже. Тем не менее, в исследовании этого этапа жизни императора мы постараемся, с опорой на имеющиеся материалы, выделить наиболее важные факторы, сыгравшие роль в формирование мировоззрения Николая II.

Великий князь Александр Михайлович, близкий императору человек, знавший его с самого детства, заметил: «Большая часть его [Николая II] поступков была неразрешимой загадкой для каждого, кто не был знаком с обстоятельствами его детства, воспитания и первых десяти лет его царствования» [13]. Действительно, знакомство с этим периодом жизни императора позволяет многое объяснить как в его поступках и решения в качестве императора, так и в его убеждения.

Как вспоминал все тот же Александр Михайлович, детские годы будущего императоры были счастливыми и беззаботными. Он рос в семье любящих родителей – цесаревича Александра Александровича (будущего Александра III) и будущей императрицы, тогда - великой княгини Марии Федоровны. «Детство его [Николая II] протекало в скромном Гатчинском дворце в семейной обстановке, среди природы, которую он очень любил. Его воспитатели были – сухой, замкнутый генерал [Г. Г. Данилович], швейцарец-гувернер [Марк Фердинанд Тормейер] и молодой англичанин, более всего любивший жизнь на лоне природы [Чарльз Хис] » [14]. Многие мемуаристы, близко знавшие императора, отмечают, что цельная и сильная натура Александра III подавляла сына. В такой атмосфере полного повиновения отцу, подавления собственных чувств и своей воли рос будущий император, что, несомненно, сказалось на характере Николая II. А. П. Извольский, министр иностранных дел Российской империи в 1906-1910 гг. писал, что «в этой обстановке доминировала личность Александра III, который обладая твердой волей, подчинял себе всех. <…> Выросший в атмосфере самоунижения и пассивного повиновения, Николай 2 сохранял к памяти отца почти сверхсуеверное уважение». [15]. Генерал А. А. Мосолов, начальник канцелярии Министерства Императорского Двора в 1900-1916 годах, много знавший о воспитании Николая Александровича от его учителей,утверждал, что многие черты характера царя, таки как скрытность, робость неуверенность в себе, берут свое начало от атмосферы семьи, где он рос, и влияния его воспитателя генерала Даниловича. Мосолов писал: «Даниловичу император Николай II обязан всем своим моральным обликом: та необычайная сдержанность, которая была основным отличительным признаком характера Николая II, несомненно имеет своим источником влияние Даниловича. Надо сказать, что Александр III был суров даже по отношению к своим детям: решительно ни в чем не сносил ни малейшего противоречия. <…> Именно вследствие этого в семье Александра III образовался дух скрытности. Все это оставалось живым и после смерти отца». [16] Такое влияние семейной атмосферы подчеркивала и почти боготворившая царскую семью фрейлина А. Вырубова: «Мне кажется, что детские годы Николая II и все его воспитание могли содействовать тому, что в нем выработалась неуверенность в себе. Детство и ранняя юность Николая II протекали под влиянием отца – человека физически мильного и обладавшего твердой волей» [17]

Наследник получил домашнее образование в рамках большого гимназического курса. Учебные занятия велись в течение 13 лет. Первые восемь лет были посвящены предметам расширенного гимназического курса, где особое внимание уделялось изучению политической истории, русской литературы, английского, немецкого и французского языков. Последующие пять лет посвящались изучению военного дела, юридических и экономических наук, необходимых для государственного деятеля. Лекции читались учёными с мировым именем: Н. Н. Бекетовым, Н. Н. Обручевым, Ц. А. Кюи, М. И. Драгомировым,Н. Х. Бунге, К. П. Победоносцевым и другими. Великий Александр Михайлович в своих воспоминаниях писал, что «накануне окончания образования <…> будущий император Николай II мог ввести в заблуждение любого оксфордского профессора, который принял бы его, по знанию английского языка, за настоящего англичанина. Точно так же знал Николай Александрович французский и немецкий языки. Остальные его познания сводились к разрозненным сведениям по разным отраслям, но без всякой возможности их применить в практической жизни» [18]. Справедливость последних слов отчасти подтверждает С. Ю. Витте, проработавший с императором много лет бок обок. Витте писал: «Конечно, император Николай II не Павел Петрович, но в его характере немало черт последнего и даже Александра I (мистицизм, хитрость и даже коварство), но, конечно, нет образования Александра I. Александр I по своему времени был одним из образованнейших русских людей, а император Николай II по нашему времени обладает средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства». [19] Подобную оценку образованию будущего императора дает А. Извольский: «К несчастью, его природный ум был ограничен отсутствием достаточного образования. До сих пор я не могу понять, как наследник, предназначенный самой судьбой для управления одной из величайших империй мира, мог оказаться до такой степени неподготовленным к выполнению обязанностей величайшей трудности. Образование Николая II не превосходило уровня образования кавалерийского поручика» [20] Итак, хотя Николай и не получил блестящего образования, именно тогда сформировались и устоялись его взгляды на природу и сущность самодержавной власти. Великий князь Александр Михайлович не без иронии отмечает: «Воспитатель-генерал [Г. Г. Данилович] внушил, что чудодейственная сила таинства миропомазания во время Святого Коронования способна была даровать будущему российскому самодержцу все необходимые познания» [21]. Так, уже с самого детства наследнику прививалась идея о сакральности и божественности власти самодержца. А во время гимназического обучения наследника эти принципы были подкреплены теоретическими положениями русского консерватизма. В этой связи необходимо отметить человека, оказавшего огромное, если не решающее влияние на Николая II как на государственного деятеля. Речь идет о выдающемся ученом-правоведе, крупнейшем представителем консервативного направления русской общественной мысли второй половины XIX века, обер-прокуроре Святейшего Синода Константине Петровиче Победоносцеве. Многие исследователи[22] отмечали, что мысли Победоносцева, изложенные им в «Московском Вестнике», стали своеобразной политической установкой для будущего императора. Этот аспект мы подробнее рассмотрим в следующей части нашего исследования. Здесь более важно отметить то, что в конце 1860-х – в 1870-х годах, Победоносцев, распрощавшись со своим либеральным прошлым, изменил свои политические взгляды, благодаря чему в дальнейшем был ославлен как «консерватор и реакционер», и в то же время формировал будущего Александра III в духе неприязни к политике его отца. Но в качестве учителя будущего Николая II Победоносцев исполняет уже другую роль – он воспитывает наследника в духе безусловного следования политическим установкам и традициям Александра III, известного свои ревностным отношением к самодержавию и не допускающего никаких ограничений власти царя. Таким образом, к началу своего царствования Николай II подходит с вполне сложившимися представлениями о власти, не имея, однако, самостоятельной программы действий и реального представления о положении дел в стране. Победоносцев воспитал будущего царя в таком духе, что он не имел ни возможностей, ни желания критически оценивать государственную деятельность своего отца. Характерный эпизод из самого начала царствования Николая II приводит великий князь Александр Михайлович в своих воспоминаниях: «Императора Николая II всегда мучил один и тот же вопрос: «Как поступил бы в данном случае на его месте его отец?». Часто я хотел заметить, что те меры, который были мудрыми в девятнадцатом столетии, совершенно не подошли бы к данной эпохе. Но в области чувств доводы рассудка бесполезны: и вот высшие сановники проводили часы над разгадыванием того, каково было бы решение императора Александра III при подобном стечении обстоятельств?

К. П. Победоносцев – обер-прокурор Святейшего Синода – обыкновенно председательствовал на этих совещаниях. Его циничный ум влиял на молодого императора в том направлении, чтобы приучить его бояться всех нововведений.

- Кого, Константин Петрович, вы бы рекомендовали на пост министра внутренних дел? – спрашивал Николай II, когда в начале девятисотых годов революционеры начали проявлять новую деятельность. – Я должен найти сильного человека. Я устал от пешек.

-Хорошо, - говорил «Мефистофель», - дайте мне подумать. Есть два человека, которые принадлежат к школе вашего августейшего отца. Это Плеве и Сипягин. Никого другого я не знаю.

-На ком же двух остановиться?

-Это безразлично. Оба одинаковы, ваше величество. Плеве – мерзавец, Сипягин – дурак.

Николай II нахмурился.

-Не понимаю вас, Константин Петрович. Я не шучу.

-Я тоже, ваше величество. Я осознаю, что продление существующее строя зависит от возможности поддерживать страну в замороженном состоянии. Малейшее теплое дуновение весны, и все рухнет. Задача эта может быть выполнена только людьми такого калибра, как Плеве и Сипягин.

Когда Сипягин на основании этой единственной рекомендации [!] был назначен министром внутренних дел, он был убит революционерами 2 апреля 1902 года. Его заместителя Плеве постигла та же судьба 3 июня 1904 года. К. П.Победоносцев помолился об упокоении их душ; ему предстояло решить, не подходит ли на этот высокий пост Витте.

- Витте подкуплен революцией, ваше величество. Он мечтает сделаться первым президентом Российской республики. Он спорщик и крикун, но, вместе с тем, он достойный ученик школы вашего отца <…>

Витте получил едва ли не диктаторские полномочия». [23]

Пожалуй, наиболее полно и емко, хотя и с долей неприязни, сформулировал политические воззрения Николая накануне вступления его на престол граф Витте: «Вступивши на престол, будучи насыщен придворными льстивыми уверениями, что Он самим Богом создан для неограниченного управления русским народом для его блага, что Он является таким образом орудием Всевышнего, посредством которого Всевышний управляет Российскою Империею, Он по наущению Победоносцева -- Дурново на привет местных людей, явившихся поздравить Государя со вступлением на престол и намекнувшим на необходимость привлечь общественные силы к высшему управлению, ответствовал, что нужно бросить эти "напрасные мечтания"». [24]

Говоря о формировании взглядов будущего царя, стоит упомянуть его путешествие на Дальний Восток в 1890-1891гг. Некоторые современники утверждали, что оно оказало огромное влияние на отношение Николая II к Японии. Граф Витте писал: «Когда цесаревич Николай достигал совершеннолетия, то явился вопрос о путешествии его за границу для большего политического развития, и тут явилась у императора Александра III мысль, можно сказать, фатальная – отправить его высочество наследника цесаревича на Дальний Восток.

По моему мнению, эта поездка наложила на будущего императора известную тенденцию, которая формально отразилась на всем его царствовании, по крайней мере постольку, поскольку мы об это можем говорить в настоящее время, в 1911 г.<…>

Фатальность этого путешествия, по-моему, заключается в следующем: известно, что когда наследник приехал в Японию, то какой-то изувер японец Ва-цу ранил наследника, ударив шашкой по голове <…>

Мне представляется, что это событие вызвало в душе будущего императора отрицательное отношение к Японии, т. е. я хочу сказать, что этот удар шашкой японского изувера, нанесенный в голову молодого цесаревичу, конечно, неблагоприятно повлиял на его впечатление о Японии и о японцах в частности.

Поэтому понятно, что император Николай, когда вступил на престол, не мог относиться к японцам особенно доброжелательно, и когда явились лица, которые начали представлять Японию и японцев, как нацию крайне антипатичную, ничтожную и слабую, то этот взгляд на Японию с особой легкостью воспринимался императором, а потому император всегда относился к японцам презрительно. <…>

Если бы не было такого мнения о японцах, как о нации антипатичной, ничтожной и бессильной, которая может быть уничтожена одним щелчком российского гиганта, то, вероятно, мы бы не начали эту позорную политику на Дальнем Востоке, не заявили бы, что мы должны иметь верховенство в Тихом океане, не захватили бы Порт-Артур, не втюрились бы в эту войну и не пережили бы всех тех ужасов, которые мы переживали как во время войны, так еще больше как ее последствия. <…>

Затем все путешествие в той обстановке, в которой оно было совершено, - это было путешествие наследника величайшего в мире престола, будущего императора величайшей империи в мире, - обставленное, естественно, особым блеском и особой фееричностью, не могло, конечно, не оставить глубокого следа на впечатлительной натуре молодого цесаревича.

Наконец, поездка из Владивостока через всю Сибирь на почтовых, конечно, тоже не могла не произвести реального впечатления величия той роли, которая Богом предназначена для молодого наследника, будущего императора.

Поэтому, естественно, все это вместе в мировоззрении молодого цесаревича не могло не занять своего места среди других впечатлений, которые должны были найти приют в сердце и уме цесаревича. Он гораздо более склонял свою голову, свой ум и свои чувства в направлении к Востоку и притом к Востоку Дальнему, нежели к Востоку Ближнему и к Западу». [25]

Сложно сказать, не преувеличивает ли Витте значение и фатальность этого эпизода. Но все-таки нередко частные случаи влияют на восприятие человека, формируют его «общий взгляд». Возможно, это справедливо и по отношению к Николаю II, вообще человеку достаточно восприимчивому и чувствительному, не имевшему к тому времени сформировавшихся представлений о других странах. Предположения Витте поддерживает и В. И. Гурко: «Продолжительное, совершенное на лошадях, путешествие через всю Сибирь имело вообще пагубное влияние на политические взгляды Николая II. Оно вселило в Государи превратное представление о степени мощи русского государства. Безбрежные, мало населенные сибирские пространства и исключительное богатство широко обеспеченного землей сибирского населения должны были привести Наследника к убеждению, что Россия всесильна. Последовавшая по первому нашему требованию уступка нам Китаем целой области, конечно, еще более упрочила это убеждение. На этой почве, разыгрывается фантазия. Воображению Николая II рисуется возможность подчинить русскому владычеству и иные азиатские страны. В дневнике Куропаткина имеется определенное утверждение, что Государь мечтал не только о присоединении Манчжурии и Кореи, но даже о захвате Афганистана, Персии и Тибета». [26] В таком же духе высказывается и Извольский: «Но, если покушение на его жизнь [Николая Александровича] в Киото не причинило физического вреда, я уверен, что это создало чувство антипатии и даже ненависти к Японии и не осталось без влияния на направление дальневосточной политики, которая имела своим эпилогом русско-японскую войну» [27]

Характерно, что многие современники отмечали политический инфантилизм Николая II, его неготовность к ответственной и тяжелой роли самодержца огромной империи. Граф Витте в своих воспоминаниях пишет: «Когда впоследствии мне приходилось слышать критику действий императора Николая II в первые годы вступления его на престол, то мне часто приходила мысль о том, что многие неправильные шаги и действия, которые были сделаны императором, весьма объясним его неопытностью. Ведь не нужно забывать, что цесаревич Николай сделался императором Николаем через год или полтора после того как августейший его отец, который его очень любил, сам сказал мне, что его августейший сын – еще мальчик и никакими государственными делами не занимается или по крайней мере самостоятельно никакие государственные дела вести не может» [28].

Еще более плачевную картину рисует великий князь Александр Михайлович: «<…> смерть императора Александра III окончательно решила судьбу России. Каждый в толпе присутствовавших при кончине Александра III <…> сознавал, что наша страна потеряла в лице государя ту опору, которая препятствовала России свалиться в пропасть. Никто не понимал этого лучше самого Никки. В эту минуту в первый и в последний раз в моей жизни я увидел слезы на его голубых глазах.<…> Он не мог собраться с мыслями. Он сознавал, что сделался императором, и это страшное бремя власти давило его.

-Сандро, что я буду делать! – патетически воскликнул он, - Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро!

<…> Я старался успокоить его и перечислял имена людей, на которых Николай II мог положиться, хотя и сознавал в глубине души, что его отчаяние имело полное основание и что все мы стояли пред неизбежной катастрофой» [29]

Эту мысль в том или ином виде высказывали многие современники – С. Ю. Витте, В. И. Гурко, А. Ф. Кони, вообще относившийся к императору неприязненно. В то же время, при анализе воспоминаний современников, выясняется, что, хотя Николай II и осознавал всю ответственность положения императора, на деле ему было чрезвычайно сложно соответствовать привитому идеалу. Так, В. И. Гурко, камергер императорского двора, писал: «Главной отличительной чертой его характера была всепроникающая самоотверженная преданность исполнению того, что он почитал своим царским делом. Даже ежедневными своими прогулками, которыми, судя по тому же дневнику, он особенно дорожил, он часто жертвовал для исполнения своих разнообразных царских обязанностей. Исполнял он эти обязанности и занимался государственными делами с необыкновенной усидчивостью и добросовестностью, но делал это из принципа, почитая своим священным долгом перед врученной ему Богом державой посвящать служению ей все свое время, все свои силы; тем не менее, живого интереса к широким вопросам государственного масштаба Николай II не испытывал.

Характерны в этом отношении некоторые записи дневника Николая II, относящиеся ко времени его возвращений из Ливадии, где он почти ежегодно некоторое время отдыхал: "Опять министры с их докладами!", - читаем мы, например». [34]

А граф Витте высказывался более категорично: «Те, которые «милостью Божией» неограниченно царствуют, не должны допускать таких безумий, а коли допускают, то должны затем признать свои невольные ошибки.

Наш же нынешний «самодержец» имеет тот недостаток, что когда приходится решать, тот выставляет лозунг: «Я неограниченный и отвечаю только перед Богом», а когда приходится нравственно отвечать перед живущими людьми впредь до ответа перед Богом, то все виноваты кроме его величества: тот его подвел, тот обманул и проч. Одно из двух: неограниченный монарх сам отвечает за свои действия, его слуги отвественны лишь за неисполнение его приказаний и то лишь тогда, если они не докажут, что со своей стороны сделали все от них зависящее для точного исполнения данного приказа; а если хочешь, чтобы отвечали советчики, то должен ограничиться их советами и мнениями. Я говорю о советчиках официальных, единоличных и коллегиальных». [35]

Уже упоминавшийся Гурко писал о гипертрофированной незыблемости царской власти в глазах Николая II, что нередко отрицательно влияло на ход государственного управления: «В проявлениях инициативы со стороны своих министров Николай II усматривал покушение узурпировать часть его собственной царской власти. Происходило это не только от присущего ему обостренного самолюбия, но еще и потому, что у него отсутствовало понимание различия между правлением и распоряжением, вернее говоря, в его представлении правление государством сводилось к распоряжениям по отдельным конкретным случаям. Между тем, фактически всероссийский император силою вещей мог только править, т. е. принимать решения общего характера и широкого значения, распорядительная же часть поневоле всецело сосредоточивалась в руках разнообразных начальников отдельных частей сложного государственного механизма и всего ярче выявлялась в лице отдельных министров.

При отмеченном отсутствии в сознании Государя точного разграничения понятий правления и распоряжения, на практике получалось то, что чем деятельнее был данный министр, чем большую он проявлял активность и энергию, тем сильнее в сознании Царя укреплялась эта мысль о посягательстве на его, царскую, власть и тем скорее такой министр утрачивал царское доверие. Именно эту участь испытали два наиболее талантливые сотрудники Николая II - Витте и Столыпин». [36]

Многие современники, такие как А. Ф. Кони, Ф. А. Головин, С. Ю. Витте отказывали Николаю II в прочной и неколебимой вере в «союз царя и народа», в убежденность необходимости для России самодержавия, объясняя все поступки царя самолюбием, эгоизмом, боязнью за свою власть – то есть узкими частными интересами. В его религиозных и политических убеждениях они видели лишь маску для сокрытия слабости, безволия, неспособности управлять государством в условиях небывалого социально-экономического подъема и тяжелых войн. А. Кони, с ненавистью и язвительностью писал, что «отсутствие сердечности и взгляд на себя как на провиденциального помазанника Божия вызывали в нем приливы горделивой самоуверенности, заставлявшей его ставить в ничто советы и предостережения многих честных людей, его окружавших». [37] В том же смысле высказывался и один из основателей партии кадетов, депутат Государственной Думы Российской империи Ф. А. Головин.[38] И все-таки такие утверждения кажутся поверхностными при изучении мемуаров людей, не просто знавших император и его семью, а живших с ними многие годы. Фрейлина императрицы А. Вырубова и воспитатель сына императора Алексея Пьер Жильяр в своих воспоминаниях не раз отмечали искреннюю религиозность императора и всей царской семьи. Действительно, Николай II был глубоко верующим православным христианином, смотревшим на свою политическую деятельность как на религиозное служение. Практически все, кто близко соприкасался с Императором, отмечали этот факт как очевидный. Он чувствовал себя ответственным за врученную ему Провидением страну. Поэтому было бы опрометчиво и несправедливо видеть во всех действиях царя лишь самолюбивое стремление не делиться ни с кем властью. Хорошо знавший царскую семью и лично императора Пьер Жильяр писал о событиях 1915 года, когда отношения между царем и Государственной Думой были особенно напряженными: «С того памятного дня 22 февраля, когда Николай II появился в Думе с искренним стремлением к примирению, разногласия между монархом и представителем народа лишь усилились. Царь долго размышлял над тем, идти или нет на либеральные уступки, которых от него требовали. Он считал, что для таких реформ выбрано неподходящее время и их опасно предпринимать в самый разгар войны. Не то чтобы он цеплялся за свои полномочия самодержца, поскольку сам был воплощением скромности и простоты, но он боялся, что столь радикальны изменения, предпринятые в такой критический момент, могут привести к непредсказуемым последствиям». [39] Последние слова о царе особенно показательны. Он имел чрезвычайно обостренное чувство ответственности за все происходящее в стране и ему было очень непросто поступиться своими самодержавными принципами. Хотя ему и пришлось это сделать во время Первой русской революции под давлением обстоятельств и окружения, Николай II никогда не оставлял надежды на восстановление монархии в том виде, в каком она существовала до 17 октября 1905 года. В основе этой мечты лежала вовсе не жажда абсолютной власти (власть ради власти), а понимание своей политической ответственности как ответственности за полноту полученного от предков «наследства», которое необходимо «без изъянов» передать наследникам. Политическая целесообразность, вступавшая в противоречие с политическим, религиозным в своей основе, воспитанием, — вот тот заколдованный круг, в котором император вынужден был находиться в течение всей своей жизни и за нежелание, часто принимаемое за неумение, выйти из него заплативший собственной жизнью и репутацией. «Государь, своими незаслуженными страданиями на жизненном пути напоминавший многострадального Иова, в день памяти которого родился, будучи глубоко религиозным человеком, смотрел на исполнение своего долга по отношению к Родине как на религиозное служение», — написал о Николае II генерал В. Н. Воейков [40]

Несмотря на высокие, почти идеальные представления о союзе царя и народа, на высокое понимание своего долга, современники отмечали поведения и поступки царя, искажавшие этот идеал, вытекавшие из некоторых качеств и черт его непростого характера, о чем подробнее будет сказано в следующей части нашего исследования. Гурко, вообще благожелательно относившийся к императору, писал о несколько преувеличенном понимание Николаем II своей власти, о его нежелании идти на компромиссы в столь неспокойное время, когда политические воззрения царя тормозили развитие страны: «Надо в особенности отметить, что представление Николая II о пределах власти русского самодержца было во все времена превратное.

"Империя Российская управляется на твердом основании законов от неограниченной самодержавной власти исходящих", - гласили наши Основные Законы прежнего, до 1906 г., издания, что означало подчиненность этим законам и Самодержавного Царя. До учреждения народного представительства, от воли Государя зависело самовластно и единолично отменить закон и издать новый, но поступить вопреки действующему закону он права не имел. Между тем, Николай II до самого конца своего царствования, этого положения не признавал и неоднократно, по ничтожным поводам и притом в вопросах весьма второстепенных, нарушал установленные законы и правила, совершенно игнорируя настоятельные возражения своих докладчиков.

Видя в себе, прежде всего, помазанника Божьего, он почитал всякое свое решение законным и по существу правильным. "Такова моя воля", - была фраза, неоднократно слетавшая с его уст и долженствовавшая по его представлению, прекратить всякие возражения против высказанного им предположения. Regis voluntas suprema lex esto (Воля монарха - высший закон) - вот та формула, которой он был проникнут насквозь. Это было не убеждение, это была религия.<…>

Царствование Николая II превращалось таким путем в принципе в то самое, что утверждал еще в 1765 году фельдмаршал Миних: "Русское государство имеет то преимущество перед всеми остальными, - говорил Миних, - что оно управляется самим Богом. Иначе невозможно объяснить, как оно существуете".

Возвести это положение в догму суждено было Николаю II. Не на основании какой либо системы, или вперед начертанного плана и не в путях преследования твердо определенных целей стремился он править великой Империей, а как Бог ему в каждом отдельном случае "на душу положит"». [41]

Слова Гурко о том, что «это было не убеждение, это была религия», мне представляется, наиболее четко отражают сущность политического мировоззрения последнего царя. Для Николая II самодержавие было символом веры, который не подлежал обсуждению и пересмотру. Россия и самодержавие - вещи неразрывные. В том он никогда не сомневался, и когда уже в конце, под воздействием драматических событий, отрекся от прав на престол, с болью в сердце увидел правоту своего старого убеждения: падения власти царей неизбежно ведет и к крушению самой России.

Итак, рассмотрев идеи К. Победоносцева и проанализировав воспоминания современников, совершенно по-разному относившихся к Николаю II, можно сделать вывод о том, что убеждение в религиозности своей миссии было у последнего царя доведено до абсолюта. Это заставляло его «превозмогать себя», надеясь на Божественную помощь и в решении политических вопросов. Царь всегда необыкновенно серьезно относился к своему служению, стараясь быть Государем всех подданных и не желая связывать себя с каким-либо одним сословием или группой лиц. Именно по этой причине он так не любил и всячески стремился преодолеть «средостение», о котором не раз упоминает А. Мосолов в своей книге «При дворе последнего императора» — существовавшую пропасть между самодержцем и «простым народом». Эту пропасть составляли бюрократия и интеллигенция. Убежденный в глубокой любви «простого народа», Государь полагал, что вся крамола — следствие пропаганды властолюбивой интеллигенции, которая стремится сменить уже достигшую своих целей бюрократию. О стремлении Николая II разрушить средостение и приблизиться к народу писал князь Н. Д. Жевахов, товарищ последнего Обер-прокурора Св. Синода. По словам генерала А. А. Мосолова, многие годы проведшего при Дворе, «средостение Император ощущал, но в душе отрицал его».
Николай II утешал себя мыслью, что самодержавие, основанное на религиозном фундаменте, не может поколебаться до той поры, пока сохраняется вера в Государя как в помазанника, сердце которого — в руках Бога. Стоя на такой точке зрения, нельзя не признать Николая II человеком религиозно цельным. Таким образом, Николай II вполне может быть назван религиозно «тотальным» человеком, убежденном в своих религиозных правах. И в этом, думается, и состояла главная трагедия жизни последнего царя – его представления о власти не соответствовали вызовам времени. А, как заметил еще в начале XIX столетия М. М. Сперанский, мудрый и проницательный государственный деятель, "никакое правительство, с духом времени не сообразное, против всемогущего его действия устоять не может".

Поиск по сайту: