ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Хуннская держава была первой кочевой империей в Центральной Азии

Хуннская держава была первой кочевой империей в Центральной Азии. Она возникла на рубеже III и II вв. до н.э. Главными предпосылками образования Хуннской державы являлись следующие причины: необходимость объединения скотоводов в мощную «племенную империю» для получения сельскохозяйственной и ремесленной продукции из Китая, стремление кочевников контролировать трансконтинентальные торговые маршруты, а также желание противостоять политическому и культурному давлению с юга. В немалой степени ход исторического процесса был обусловлен военным и политическим талантом основателя Хуннской державы шаньюя Модэ.

Хунну смогли выработать удачную «пограничную» стратегию в отношении южного соседа – Ханьского Китая. Можно выделить четыре этапа хунно-ханьских отношений, которые в целом соответствуют основным периодам истории Хуннской державы. На первом этапе (200–133 гг. до н.э.) хунну практиковали дистанционные методы эксплуатации (попеременно набеги на Китай, а затем вымогание «подарков» и мирную торговлю). Второй этап (129– 58 гг. до н.э.) – период активной экспансии Хань. Длительная хунно-ханьская война обескровила обе стороны, однако в ней не было победителей. Третий этап (56 г. до н.э. – 9 г. н.э.) – период гражданской войны в степи, в ходе которой часть хунну приняла официальный вассалитет от Китая. Это дало кочевникам мир с Ханьской империей; в то же время они продолжали вымогать еще более богатые «подарки». Четвертый этап (9–48 гг. н.э.) – возобновление активной дистанционной пограничной политики по отношению к Китаю. В целом за 250 лет хунно-ханьских отношений Китай так и не смог решить «северную проблему».

Социальная структура хунну имела сложный, многоярусный характер. Высший уровень общественной пирамиды занимал ша-ньюй и его родственники (клан Люаньди). Следующую ступень занимали представители других знатных кланов, племенные вожди,

[234]

служилая знать. Далее располагалась самая массовая социальная группа общества – простые экономически независимые кочевники-скотоводы. Внизу социальной лестницы находились различные неполноправные категории: обедневшие номады, полувассальное оседлое население, военнопленные данники, занимавшиеся земледелием и ремеслом, а также, возможно, рабы.

Баланс власти шаньюя держался на его умении организовывать военные походы и перераспределять «подарки», доходы от торговли и набегов на соседние страны. Давая подданным возможность обогатиться за счет военной добычи и распределяя между ними дары китайского двора, шаньюй получал от них право на монопольное осуществление внешнеполитической деятельности и международных контактов. Важное место в структуре власти играла индивидуальная харизма правителя, которая во многом зависела от его удачи как военного предводителя, от его щедрости, умения наладить контакт с силами природы и, наконец, от его внешнеполитического статуса.

Кочевая империя Хунну была имперской конфедерацией племен. Она была основана на консенсуальных связях во внутренней политике, но выступала как специфическая завоевательная ксенократи-ческая государственноподобная мулыпиполития по отношению к соседним народам. Данную двойственность отражает «статусный дуализм» любого свободного хунна. Каждый номад (вождь, дружинник, простой скотовод) одновременно входил в две иерархии: в генеалогическую иерархию родов, племен и племенных объединений. Одновременно он являлся воином и занимал свое место в «десятичной» классификации (рядовой, десятник, сотник и т.д.)-

Политическая организация хуннского общества претерпела в течение времени значительную трансформацию. Первоначально империя представляла собой мощную державу, основанную на военной иерархии, в известной степени автократической власти шаньюя, личных связях шаньюя с региональными наместниками из близких родственников и соратников («имперская конфедерация»). Постепенно автократические связи в хуннском обществе ослабевали и заменялись федеративными, на задний план оттеснялись военно-иерархические отношения, вперед выдвигалась генеалогическая иерархия между «старшими» и «младшими» по рангу племенами. Хуннская империя превратилась в «племенную конфедерацию».

Распад Хуннской державы был обусловлен: а) внешними источниками поступления прибавочного продукта, которые объединяли экономически независимые племена в единую имперскую конфедерацию;

[235]

б) мобильностью и вооруженностью кочевников, что вынуждало верховную власть империй балансировать в поисках консенсуса между различными политическими группами; в) специфической «удельно-лествичной» системой наследования власти и полигамией. Последнее обстоятельство привело к переизбытку представителей хуннской элиты, усилению внутренней конкуренции между ними за наследство и ресурсы, к двум гражданским войнам, вторая из которых в совокупности с климатическими стрессами 44–46 гг. привела империю Хунну к гибели.

Было ли данное общество государством или же Хуннская имперская конфедерация представляла собой догосударственное потестарно-политическое объединение?

Ответ на этот вопрос в известной степени зависит от избранной методологии исследования. В современной политической антропологии существуют две наиболее популярные группы теорий политогенеза. Конфликтные, или контрольные теории обосновывают происхождение государственности и ее внутреннюю природу с позиции отношений эксплуатации, классовой борьбы, ограничения доступа к ресурсам, войны и межэтнического доминирования. Интегративные, или управленческие теории главным образом ориентированы на то, чтобы объяснить феномен государства как более высокую стадию экономической и общественной интеграции [подробнее см.: Fried 1967; Service 1975; Claessen, Skalnik 1978; 1981; Cohen, Service 1978; Haas 1982; Gailey, Patterson 1988; Павленко 1989; Годинер 1991; Якобсон 1997; и др.].

Однако ни с точки зрения конфликтного, ни с точки зрения интегративного подходов Хуннская держава (как и многие другие кочевые империи) не может быть однозначно интерпретирована ни как вождество, ни как государство. Ее государственноподобный характер («узаконенное насилие») ярко проявляется только в отношениях с внешним миром (военно-иерархическая организация для изъятия прибавочного продукта у соседей и для сдерживания давления извне; признание со стороны Китая в качестве самостоятельного «владения» и специфический церемониал во внешнеполитических отношениях). С этой точки зрения создание «кочевых империй» – частный случай популярной в свое время «завоевательной» теории политогенеза Л. Гумпловича, согласно которой война и завоевание являются предпосылками для последующего закрепления неравенства и стратификации.

В то же самое время во внутренних отношениях «государствен-ноподобные» империи номадов (за исключением некоторых вполне

[236]

объяснимых случаев) основаны на ненасильственных (консенсуальных и дарообменных) связях, они существовали за счет внешних источников, без установления налогообложения и эксплуатации скотоводов. Наконец, в хуннском обществе отсутствовал главный признак государственности. Согласно многим современным теориям политогенеза главным отличием государственных форм от догосударственных является то, что правитель вождества обладает лишь консенсуальной властью, т.е., по сути, авторитетом, тогда как в государстве правительство может осуществлять санкции с помощью легитимизированного насилия [Service 1975: 16, 296–307; Claessen, Skalnik 1978: 21-22, 630, 639-640; 1981: 490-492; Carneiro 1981: 69–71; и др.]. Характер власти хуннского шаньюя в принципе позволяет интерпретировать объем его могущества как более консенсу-альный, лишенный монополии на законную силу. Шаньюй выступает главным образом в качестве редистрибутора, вся сила которого держится на личных способностях и умении получать извне общества престижные товары и перераспределять их между подданными. Хуннская держава была основана на недостаточно стабильных дарообменных связях между шаньюем и вождями племен, в их обществе неизвестны массовый аппарат принуждения и писаное право. К тому же вооруженный номад не очень удачный объект для принуждения. Сами хуннские вожди подчеркивали отличие своих соплеменников от китайцев: «По своим обычаям сюнну выше всего ставят гордость и силу, а ниже всего исполнение повинностей» [Лидай 1958: 218; Материалы 1973: 34].

Ситуация, сложившаяся в хуннском обществе, не являлась исключительной для империй кочевников. Внутреннее налогообложение отсутствовало и в державе гуннов в Европе. Все награбленное богатство раздавалось номадам [Гмыря 1995:129]. Секретарь римского посольства Приск встречался по дороге в ставку Атгилы со многими греками, захваченными ранее номадами в плен.

«Они сообщили Приску, что жизнь в царстве Аттилы легче, чем в Римской империи. Им особенно нравилось отсутствие налогов. В то время как население империи страдало от вымогательств и злоупотреблений сборщиков налогов, Аттила вовсе не собирал налогов со своих подданных. У него не было нужды заботиться о налогах, – делает вывод Г. В. Вернадский, – поскольку казна была всегда полна трофеями войны и византийской данью» [1996: 159].

С этой точки зрения представляется очевидным, что Хуннскую державу (как ханство гуннов, так и большинство других кочевых империй) нельзя рассматривать как государство.

[237]

В силу того, что многим ранним государствам как раз не хватало монополии на использование силы [Carneiro 1981: 68], персона сакрализованного правителя являлась фигурой, консолидирующей и объединяющей общество. Многие антропологи полагают, что священный царь являлся «посредником» между божествами и подданными, обеспечивал благодаря своим сакральным способностям стабильность и процветание обществу, объединял посредством дарений социальные коммуникации в единую сеть [Claessen 1986]. По этой причине интересно сопоставить хуннское общество с промежуточной между вождеством и сложившимся государством политической структурой – так называемым ранним государством, которое отличается от уже сложившихся форм государственности клановым характером органов управления, неразвитостью системы налогообложения, административного и судебного аппарата, правовой системы [Claessen, Skalnik 1978; 1981; Claessen, van de Velde 1987; 1991; Васильев 1983: 40–49; Кочакова 1995: 153–164; и др.].

X. Классен систематизировал и опубликовал в 25-м разделе «The Early State» сводку данных о 21 раннегосударственном обществе по 51-му признаку [Claessen, Skalnik 1978: 533–596]. Попытаемся рассмотреть, насколько хуннское общество вписывается в характеристики раннего государства. Ряд критериев (социальная стратификация, общинная собственность на землю, сакральная власть правителя, кланово-генеалогическая иерархия статусов, наличие жречества, органов управления и коллективных совещательных структур при правителе) достаточно широко распространены как в вождестве, так и в раннем государстве [ibid.: 533–596 table III, VI-VIII, X, XII, XIII, XV, XVIII]. По остальным признакам вырисовывается следующая ситуация.

(1) Общие социально-экономические показатели [table II]: достаточно низкий в сравнении с раннегосударственными обществами уровень экономического развития (кроме торговли, что легко объяснимо), низкая плотность населения, существование вместо столичного города лишь «правительственного центра» – ставки, отсутствие сведений об урбанизации (едва ли хуннские городища можно считать городами в полном смысле этого слова). В то же время необходимо отметить, что низкая плотность населения в кочевых обществах могла быть компенсирована более благоприятными условиями для развития внутренней инфраструктуры (равнинный рельеф, массовое использование верховых животных, эстафетная система связи (ямская служба)) и, следовательно, возможностью объединения в один социальный организм населения,

[238]

кочующего на гораздо большей территории, чем обычные раннегосударственные образования. Не случайно численность населения Хуннской державы, как бы ни был велик разброс точек зрения на этот счет (от 600 тыс. до 1500 тыс. человек), больше типична для государственного общества, поскольку численность вождеств в целом составляла десятки тысяч человек, в редких случаях доходя до ста тысяч, тогда как население государств составляет многие сотни тысяч и миллионы человек [Johnson, Earie 1987:314 table 10]. В целом данные показатели могут свидетельствовать как о предгосударственном, так и о раннегосударственном характере хуннского общества.

(2) Налогообложение, права и обязанности граждан [table IV, V,XI, XIV]: по словам X. Классена, в раннем государстве «членынизшего слоя имели, вообще говоря, мало прав и много обязанностей» [Claessen, Skalnik 1978: 573]. В хуннском случае отсутствует система налогообложения, расходы правителя невелики в сравнении с типичными для ранних государств, согласно источникам главные обязанности простых скотоводов – участие в военных действиях, но не выплата повинностей [Лидай 1958: 218; Материалы 1973: 34]. По этим показателям хунну определенно ближе к вождеству, чем к государству.

(3) Специализированный административный аппарат [table XVI,XVII, XIX]: большинство хуннских управителей разных рангов теоретически могут быть отнесены к так называемым «общим функционерам». Однако в летописях нет сведений о таких важных обязанностях для региональных наместников раннего государства, как сбор налогов с простого населения в пользу центрального правительства, что предполагает необходимость весьма осторожной интерпретации их как «чиновников». В то же время другие характеристики еще более определенно свидетельствуют против определения державы Хунну как государства. Во-первых, нет сведений о существовании в хуннском обществе «специализированных функционеров» (т.е.профессиональных бюрократов), которые имелись почти во всех ранних государствах [об этом см.: Claessen, Skalnik 1978: 580] – самикитайцы противопоставляли себя как народ, «носящий пояса и шапки чиновников», воинственным («натягивающим луки») номадам, не имеющим церемониала, и подчеркивали, что у кочевников управление страной легко осуществимо [Лидай 1958: 31–32; Бичурин 1950а:58–60; Материалы 1968:46–48]; во-вторых, неизвестна такая, в 99%случаев характерная для ранних государств [Claessen, Skalnik 1978:585], форма контроля над региональными наместниками, как

[239]

объезд владений. Единственная категория лиц, которая может быть отчасти отнесена к «специализированным функционерам», это гу-духоу.

(4) Право и законы [table IX]: большинство показателей (правитель – главный судья и формальный законотворец, влияние на него родственников и советников, принятие судебных решений на основе традиционного права (торе!) и случайного выбора) не дает четкой грани между тождеством и ранним государством. Однако отсутствие сведений о судах, апелляциях, писаном праве, о существовании кодекса наказаний за различные преступления, специализированных функционерах, контролирующих соблюдение законов, свидетельствуют о предгосударственной природе хуннского общества. В то же время в пользу раннегосударственного характера Хуннской державы может свидетельствовать существование специальных лиц из кланов Хуянь, Лань и Сюйбу, которые «ведали разбором судебных дел и определяли степень наказания» [Лидай 1958: 680-681; Материалы 1973: 73].

Таким образом, если использовать разработанные X. Классеном и его соавторами критерии ранней государственное ги, следует сделать вывод, что Хуннская держава представляла собой переходное общество, в котором имеются признаки как сложного вождества, так и зачаточного раннего государства. В то же время нельзя не заметить, что по большинству наиболее важных показателей (отсутствие специализированного управленческого аппарата и налогообложения) хуннское общество более тяготеет к предгосударственному, чем к государственному уровню политической интеграции.

Все вышеизложенное в полной мере применимо к большинству других кочевых империй. Как и Хуннская держава, снаружи они выглядели как деспотические завоевательные государственноподобные общества, так как были созданы для изъятия прибавочного продукта извне степи. Но изнутри «кочевые империи» оставались основанными на племенных связях без установления налогообложения и эксплуатации скотоводов. Сила власти правителя степного общества, как правило, основывалась не на возможности применять легитимное насилие, а на его умении организовывать военные походы и перераспределять доходы от торговли, дани и набегов на соседние страны.

Вне всякого сомнения, такую политическую систему нельзя считать государством. Однако это не свидетельство того, что подобная структура управления была примитивной. Как показывают

[240]

глубокие исследования специалистов в области истории античности, греческий и римский полисы также не могут считаться государством. Государственность с присущей ей бюрократией появляется здесь достаточно поздно – в эпоху эллинистических государств и в императорской период истории Рима [Штаерман 1989; Berent 2000; и др.]. Однако как быть с кочевниками, каким термином описать существо их политической системы? Учитывая ее негосударственный характер, мной было предложено характеризовать «кочевые империи», в том числе и Хуннскую, как суперсложные вождества [Крадин 1992:152; 1999; 2000а; Трепавлов 1995:150; Скрынникова 1997: 49; и др.].

Поскольку в отечественной литературе вплоть до настоящего времени теория вождества имеет хождение в основном среди специалистов по политогенезу (главным образом востоковедов и этнологов-антропологов), на данном вопросе необходимо остановиться несколько более подробно.

Теория вождества (англ. chiefdom) принадлежит к числу наиболее фундаментальных достижений западной политантропологии. В рамках неоэволюционистской схемы уровней социальной интеграции (локальная группа – община – вождество – раннее государство – национальное государство) вождество занимает среднюю ступень. В этой схеме вождество понимается как промежуточная стадия интеграции между акефальными обществами и бюрократическими государственными структурами [Sahlins 1968; Service 1971; 1975; Adams 1975; Carneiro 1981; Claessen, Skalnik 1978; 1981; Johnson, Earle 1987; Earie 1991; 1997; и др.].

Увеличение размеров горизонтально организованной неиерархической надлокальной социальной системы возможно до определенного порога. При чрезмерном увеличении нагрузки уменьшается эффективность существующей организации принятия решений. Чтобы справиться с возникшими перегрузками, необходимо ввести организационную иерархию, т.е. сформировать такую надобщин-ную структуру управления, как вождество. В этом смысле появление вождеств может быть сопоставимо с такими важными скачками в человеческой истории, как «неолитическая», «городская» и «индустриальная» революции, и данный процесс можно обозначить как управленческую революцию. Р. Карнейро не без оснований заметил, что появление вождеств стало первым в истории человечества опытом введения политической иерархии и преодоления локальной автономии общин. Это был принципиальный шаг в эволюции социальной организации, и последующее возникновение

[241]

государства и империи стало лишь ее количественными изменениями [Carneiro 1981: 38].

Наиболее фундаментальные стороны теории вождеств были сформулированы в трудах Э. Сервиса [Service 1971: 103, 132–169; 1975: 15–16, 151–152, 331–332]. Сервис дефинировал чифдом как промежуточную форму социополитической организации с централизованным управлением и наследственной клановой иерархией вождей теократического характера и знати, где существует социальное и имущественное неравенство, однако нет формального и тем более легального репрессивного и принудительного аппарата [1975: 15].

Тимоти Ёрл, один из авторитетнейших специалистов современности в области теории вождества, выделяет следующие, на его взгляд, наиболее существенные признаки данной формы социально-политической организации: (1) политая с населением в несколько тысяч («простое» вождество) или в несколько десятков тысяч («сложное» вождество) человек; (2) наличие региональной иерархии поселений; (3) политическая централизация и стратификация; (4) зарождение политической экономии для институализа-ции финансовой системы [Earle 1997: 121].

Если суммировать различные точки зрения, выдвигавшиеся в разные годы различными авторами, на сущность вождества, то можно выделить следующие основные признаки этой формы социополитической организации [подробнее см.: Крадин 1995]:

(1) вождество – это один из уровней социокультурной интеграции, который характеризуется наличием надлокальной централизации;

(2) в вождестве существует иерархическая система принятия решений и институты контроля, но отсутствует узаконенная власть,имеющая монополию на применение силы;

(3) в вождестве существует четкая социальная стратификация, ограниченный доступ к ключевым ресурсам, имеются тенденции к отделению эндогамной элиты от простых масс в замкнутое сословие;

(4) важную роль в экономике играет редистрибуция – перераспределение прибавочного продукта по вертикали;

(5) чифдом как этнокультурная целостность характеризуется общей идеологической системой и/или общими культами и ритуалами;

(6) правитель вождества имеет ограниченные полномочия, а общество в целом не способно противостоять распаду;

[242]

(7) верховная власть в вождестве имеет сакрализованный, теократический характер (мнение, разделяемое не всеми).

В целом можно дефилировать вождество как форму социополитической организации позднепервобыгного общества, которая, с одной стороны, характеризуется как система, имеющая тенденции к интеграции посредством политической централизации, наличием единой редистрибутивной экономики, идеологического единства и т.д., а с другой стороны, как система, имеющая тенденции к внутренней дифференциации посредством специализации труда (в том числе и управленческого), неравного доступа к ресурсам, отстранению непосредственных производителей от управления обществом, статусной дифференциации культуры.

В настоящее время зарубежные исследования существенно обогатили фактологическую базу новыми археологическими и этнологическими материалами из Северной и Южной Америки, Африки, Европы, Океании, значительно расширили теоретические представления об экономическом базисе тождеств, их социальной иерархии, структуре управления, идеологии, типологических вариациях и этапах развития вождеств и пр. [историографию см.: Earie 1987; Крадин 1995]. На рубеже 1970–1980-х гг. термин получил «прописку» в советской науке. В 1979 г. А.М. Хазанов предложил использовать для характеристики данного типа обществ термин вождество, производный от английского оригинала chief-dom [1979: 161]. Он же позднее первым применил данную концепцию к истории кочевников-скотоводов [Khazanov 1984/1994: 164–169]. Годом позже А.М. Хазанова Л.С. Васильев подробно ознакомил отечественных специалистов с сутью концепции [1980; 1981], применив ее впоследствии в своих работах по теории возникновения дальневосточной государственности и к истории Востока в целом [1983; 1993]. К середине 1990-х гг. многие отечественные ученые уже использовали в своих исследованиях термины вождество, или чифдом, данное понятие нашло отражение в справочной и в учебной литературе.

По степени сложности иерархии принято различать простые и составные вождества. Для простых вождеств характерен один уровень иерархии. Это группа общинных поселений, иерархически подчиненных резиденции вождя – как правило, более крупному поселению. Их население обычно было невелико, примерно до нескольких тысяч человек [Johnson, Earie 1987: 207–224].

Сложные (или составные) вождества – это уже следующий этап сложности социально-политической организации. Они состояли

[243]

из нескольких простых вождеств, которые для удобства редистрибуции были включены в общую структуру в качестве полувассальных сегментов. Их численность измерялась уже десятками тысяч человек. К числу характерных черт составных вождеств можно также отнести весьма вероятную этническую гетерогенность, исключение управленческой элиты и ряда других социальных групп из непосредственной производственной деятельности [Johnson, Earie 1987: 225-245].

Принципиальное структурное отличие между сложным и суперсложным вождествами было зафиксировано Р. Карнейро (он, правда, предпочитает называть их соответственно «компаундным» и «консолидированным» вождествами). По его мнению, отличие простых вождеств от компаундных чисто количественного характера. Компаундные вождества состоят из нескольких простых, над субвождями дистриктов (т.е. простыми вождествами) находится верховный вождь, правитель всей политии. Однако Р. Карнейро заметил, что компаундные вождества при объединении в более крупные политии редко оказываются способными преодолеть сепаратизм субвождей и такие структуры быстро распадаются. Механизм борьбы со структурным расколом был прослежен им на примере одного из крупных индейских вождеств, обитавших в XVII в. на территории нынешнего американского штата Вирджиния. Верховный вождь этой политии по имени Паухэтан, чтобы справиться с центробежными устремлениям вождей сегментов, стал замещать их своими сторонниками, обычно его близкими родственниками. Это придало важный структурный импульс последующей политической интеграции [Carneiro 1992; 2000].

Схожие структурные принципы были выявлены в истории хун-ну. Хуннская держава состояла из полиэтничного конгломерата вождеств и племен, включенных в состав «имперской конфедерации». Племенные вожди и старейшины были инкорпорированы в общеимперскую десятичную иерархию. Но их власть в известной степени была автономной от политики центра, основывалась на поддержке со стороны соплеменников. В отношениях с племенами, входившими в имперскую конфедерацию, хуннский шаньюй опирался на поддержку своих ближайших родственников и соратников, носивших титулы «темников» (имеются в виду те из 24 военачальников «темников», которые не являлись вождями племен «ядра» хуннского этноса). Они были поставлены во главе особых надплеменных подразделений, объединявших подчиненные или союзнические племена в «тьмы» численностью примерно по 5–10 тыс.

[244]

воинов. Эти лица должны были служить опорой политике метрополии на местах.

Аналогичные структурные принципы были характерны для большинства кочевых империй Евразии. Так называемая «улусно-лествичная система» существовала во многих политиях и мультипо-литиях кочевников евразийских степей: у усуней [Бичурин 19506: 191; Кюнер 1961: 76], у европейских гуннов [Хазанов 1975: 190, 197], в Тюркском [Бичурин 1950а: 270; Гумилев 1967: 56–60] и Уйгурском [Barfield 1992: 155] каганатах, в Монгольской империи [Владимирцов 1934: 98–110].

Кроме этого, во многих ксенократических политиях номадов и в кочевых империях была распространена практика посылки наместников для управления зависимыми народами (как гудухоу у хунну). У жужаней еще до создания ханства [Материалы 1984: 268] и в Тюркском каганате существовали лица, предназначенные для контроля над племенными вождями [Бичурин 1950а: 283]. Тюрки также посылали своих наместников (тутуков) для контроля над зависимыми народами [Бичурин 19506: 77; Е Лунли 1979: 364; Материалы 1984: 136, 156]. После реформ 1206 г. Чингисхан приставил к своим родственникам для контроля специальных нойонов [Козин 1941: § 243].

Суперсложное вождество – это уже реальная модель, прообраз раннегосударственного общества. Численность полиэтничного населения суперсложного вождества составляет многие сотни тысяч и даже больше, их территория (особенно учитывая намного меньшую плотность населения кочевников!) в несколько порядков раз больше площади, обычной для простых и сложных вождеств.

С точки зрения соседних земледельческих цивилизаций (развитых доиндустриальных государств) такие кочевые общества воспринимались как самостоятельные субъекты международных политических отношений, нередко воспринимаемые как равные по статусу страны (в китайских летописях го). Данные вождества имели сложную систему титулатуры вождей и функционеров, вели дипломатическую переписку с соседними странами, заключали династические браки с земледельческими государствами, соседними кочевыми империями и «квазиимперскими» политиями номадов.

Для них характерны зачатки урбанистического строительства (уже хунну стали воздвигать укрепленные городища, а «ставки» империй жужаней, тюрков и уйгуров представляли собой настоящие города), возведение пышных усыпальниц и заупокойных храмов представителям степной элиты (Пазырыкские курганы на Алтае,

[245]

скифские курганы в Причерноморье, хуннские захоронения в Но-ин-Уле, Бесшатырские, Салбыкские, Иссыкские и Чиликтыйские курганы сакского времени в Казахстане, изваяния тюркским и уйгурским каганам в Халха-Монголии и пр.). В некоторых суперсложных вождествах кочевников элита пыталась вводить зачатки делопроизводства (хунну), в некоторых существовала записанная в рунах эпическая история собственного народа (тюрки), а некоторые из типичных кочевых империй (в первую очередь, Монгольская держава первых десятилетий XIII в.) есть прямой соблазн назвать государством. В то же время нельзя забывать, что все данные общества отличает отсутствие специализированного бюрократического аппарата и монополии элиты на узаконенное применение силы, что дает основание интерпретировать большинство типичных кочевых империй (при всей их внешней государственноподобности) как суперсложные вождества.

Однако взгляд на кочевые империи только как на суперсложные вождества был бы недостаточно полным. В современных социальных науках и истории существуют четыре наиболее влиятельные группы теорий, которые по-разному объясняют основные законы возникновения, дальнейшего изменения, а иногда гибели сложных человеческих систем. Первые – это разные однолинейные теории развития или эволюции (марксизм, неоэволюционизм, теории модернизации и др.). Они показывают, как человечество прошло длинный путь от маленьких групп примитивных охотников к современному постиндустриальному мировому обществу. Вторые – это теории цивилизаций. Сторонники этих теорий считают, что единой мировой истории нет. Есть сгустки активности культуры – цивилизации. Цивилизации подобно живым организмам рождаются, живут и умирают (Н.Я. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби, П. Сорокин, Л.Н. Гумилев и др.).

Промежуточное место между этими двумя полюсами занимают мир-системный подход и многолинейные теории эволюции. Мир-системный подход (Э. Валлерстайн и др.) подобно однолинейным теориям развития выделяет три модели общества: минисистемы, мир-империи и мир-экономики. Но они рассматриваются не во времени, а в пространстве. Это делает представления об истории более полными. Современные многолинейные теории (А.В. Коротаев и др.; я предлагаю называть эту школу мультиэволюционизм) предполагают, что существует несколько возможных вариантов трансформации политических формаций. Одни из них могут вести к сложности, например от вождества к нации – государству, другие

[246]

предполагают существование суперсложной общины без бюрократии (греческие полисы), третьи предполагают сохранение в определенных экологических условиях племенной системы.

По сути дела, здесь идет речь идет о различных измерениях мировой истории, которая разворачивается сразу в нескольких плоскостях. Каждое измерение отражает на своей координатной сетке соответствующие параметры жизнедеятельности социальных систем. Однако каждая из перечисленных парадигм отражает особенности изучаемого явления не полностью. Принцип дополнительности, который в свое время сформулировал Нильс Бор, предполагает, что только в совокупности эти теории могут объяснить нам то или иное явление природы. Применительно к всемирно-историческому процессу данный принцип наиболее последовательно был реализован в работах Ю.В. Павленко [1989; 1996; 1996а; 1997; и др.]. При этом очень важно отметить, что даже противоположные теории могут не исключать друг друга, а отражать существенные структурные параметры изучаемого объекта.

Какое место занимает кочевой мир в рамках каждого из перечисленных подходов? Как было показано выше, с точки зрения стадиальных теорий номады способны достичь лишь барьера государственности, при этом было предложено характеризовать предел их самостоятельной эволюции в рамках концепции суперсложного вождества.

Рассматривая модный ныне в нашей стране цивилизационный подход, необходимо заметить, что данная методология не получила в постсоветской науке значительного распространения. Для большинства работ, в которых пропагандируется данный подход, просто смещен центр тяжести с «базиса» (т.е. изучения социально-экономических отношений, классовой структуры и пр.) на «надстройку» (идеологию, религию и т.д.), либо использована старая эволюционная схема «дикость» – «варварство» – «цивилизация» (А. Ферпоссон, Л. Морган, Г. Чайлд и др.).

Последний вариант решения проблемы представляет собой лишь одну из модификаций стадиалистских интерпретаций всемирной истории. Понятие «цивилизация» здесь, по сути дела, тождественно термину «стадия послепервобытного общества» (что соответствует в марксистской терминологии формации). Применительно к кочевникам, главная проблема здесь, как правило, сосредоточивается вокруг традиционного вопроса: способны ли кочевники самостоятельно миновать барьер «варварства» и шагнуть в «цивилизацию»? Особенно активно данную идею отстаивает

[247]

А.И. Мартынов [1989, 1989а; 1996а; 2000]. В целом данная интерпретация исторического процесса не предполагает необходимости разработки специальной методологии цивилизационных исследований. Интерпретация производится в терминологии существующих теоретических парадигм (различные версии марксизма, теории модернизации, неоэволюционизм и пр.).

Что касается немногочисленных попыток рассматривать мир степных кочевников как отдельную цивилизацию [Буровский 1995; Урбанаева 1994; Масанов 1995а; 2000; Кульпин 1998; и др.], то необходимо заметить, что здесь есть несколько методологических проблем. Во-первых, если выделять цивилизацию кочевников, то не менее резонно поставить вопрос о цивилизациях охотников-собирателей Австралии, арктических охотников и рыболовов Полярного круга и т.д. Иными словами, все типы человеческих культур (как и хозяйственно-культурные типы) могут быть охарактеризованы как цивилизации. Чем тогда понятие «хозяйственно-культурный тип» отличается от понятия «цивилизация» и насколько оправданно вводить подменяющую друг друга терминологию?

Во-вторых, можно ли в принципе выделить признаки, специфичные только для «номадной цивилизации»? Большинство подобных черт (специфическое отношение к времени и пространству, обычай гостеприимства, развитая система родства, скромные потребности, неприхотливость, выносливость, эпос, милитаризированность общества и т.д.) нередко имеют стадиальный характер и характерны для тех или иных этапов развития культуры или общества. Пожалуй, только особенное культовое отношение к скоту, главному источнику существования номадов, отличает их от всех других обществ.

Ранее я писал, что номадизм в противопоставлении другим цивилизациям может рассматриваться только как окружающая их «квазицивилизация» [Крадин 1995а]. Однако, по всей видимости, более правильно было бы не распространять цивилизационный подход на всех кочевников сразу. Целесообразнее рассматривать как цивилизации отдельные крупные надэтнические суперсистемы кочевников-скотоводов, занимавших в течение достаточно продолжительного исторического периода большие экологические зоны (по Л.Н. Гумилеву – «вмещающий ландшафт»). С этой точки зрения подобным вмещающим пространством был Аравийский полуостров, где в VII в. возникла арабская цивилизация, или Внутренняя Азия, в которой, по мнению ряда авторов, существовала, начиная с хуннского времени (или даже более раннего), единая степная

[248]

цивилизация [Сухбаатар 1973; Пэрлээ 1978; Урбанаева 1994; Коновалов 2000; и др.]. Характерные признаки данной цивилизации исследователи видели в крыльевой и десятичной системах, особых представлениях о власти, обрядах интронизации, любви к скачкам и верблюжьим бегам, особом мировоззрении и пр. Нетрудно заметить, что многие из этих признаков входят в число выделенных выше признаков «кочевых империй». Так или иначе разработка данного подхода требует более углубленного внимания.

Какое место занимает номадизм в рамках многолинейных (нелинейных) теорий Всемирной истории? Сложные, послепервобытные общества номадов – степные империи и «квазиимперские» завоевательные политии номадов – принципиально отличаются от всех типов доиндустриальных обществ: восточных деспотий, античных городов-государств и империй, феодальных королевств и абсолютистских государств. Это дало основание предположить, что для эпохи расцвета номадизма (с середины I тыс. н.э. до середины II тыс. н.э.) был характерен самостоятельный вариант социальной эволюции. Основой данной модели являлся экзополи- тарный, или ксенократический, способ производства [Крадин 1990-2000ж; Kradin 1993-2000].

Государственные функции в данной ситуации (точнее, их карательно-репрессивную часть) выполняло само кочевое общество, завоевавшее или эксплуатировавшее на расстоянии оседло-городской социум. Номады выступали в данной ситуации как класс-этнос и специфическая, направленная вовне собственного общества ксенократическая (экзополитарная) политая, образно говоря, возвышающаяся в качестве паразитической «надстройки» над оседло-земледельческим «базисом». При этом кочевая элита выполняла функции высших звеньев военной и гражданской администрации, а простые скотоводы составляли костяк аппарата насилия (армии).

Социально-политическая организация ксенократических кочевых обществ приобрела ярко выраженный милитаристический характер (военно-демократические, военно-иерархические, военно-олигархические структуры, кочевые империи). В определенном направлении трансформировались социокультурные ценности общества. Среди номадов сложилось представление о большей престижности военных походов и грабительских набегов в сравнении с мирным трудом. Все это накладывало отпечаток на жизнь кочевников, послужило основой для формирования культов войны, воина-всадника, героизированных предков, нашедших, в свою очередь,

[249]

отражение как в устном творчестве (героический эпос), так и в изобразительном искусстве (звериный стиль).

В последние десятилетия в отечественной науке много пишут о необходимости «синтеза» между стадиальными и цивилизационными подходами. В той форме, как это нередко предлагается, это принципиально невозможно. В то же время уже несколько десятилетий существует мощное теоретическое направление – мир-системный подход, в рамках которого был осуществлен методологический синтез между стадиалистским видением истории (от ли-ниждных реципроктных минисистем к капиталистической «мир-системе», основанной на товарно-денежных отношениях) и видением истории как совокупности различных крупных локальных систем (в терминологии мир-системщиков «мир-империй», «мир-экономик»).

Согласно мир-системной теории главной единицей развития является не отдельная страна, а более крупная система, которая объединяла группы государств. В этой группе выделяются «центр» (ядро) и «периферия». Центры организовывают экономическое пространство системы, стягивают к себе финансовые и торговые потоки, выкачивают из периферии ресурсы. Э. Валлерстайн выделяет три «способа производства»: (1) реципроктно-линиджные мини-системы, основанные на реципрокации, (2) редистрибутивные мир-империи (в сущности, это и есть «цивилизации» по А. Тойнби), (3) капиталистическая мир-система (мир-экономика), основанная на товарно-денежных отношениях [WaUerstein 1984: 160ff].

С точки зрения логики теории Валлерстайна подавляющее большинство кочевых обществ должны быть отнесены к уровню минисистем, но не мир-империй, и это так. Действительно, большая часть кочевников-скотоводов не достигала уровня редистрибутивных обществ – вождеств разной степени сложности и среди них ксенократических квазимперских политий и кочевых империй. Другое дело, когда мы говорим о месте кочевничества в рамках периодизаций всемирной истории, нельзя закрывать глаза на то, какую роль кочевые империи сыграли в истории всех земледельческих цивилизаций и тем более в истории первой мир-системы.

Однако кочевые империи – это далеко не даннические «мир-империи» (исключая, может быть, Монгольский улус XIII– XIV вв.). Мир-империи, по Валлерстайну, существуют за счет дани и налогов с провинций и захваченных колоний, которые перераспределяются бюрократическим правительством. Отличительным их признаком является административная централизация,

[250]

доминирование политики над экономикой [Wallerstein 1984: 160ff|. В кочевых империях не существовало столь жесткой административной централизации, редистрибуция затрагивала только внешние источники доходов империи: военную добычу, дань, торговые пошлины и подарки. Наконец, кочевники никогда не являлись «центрами» международных экономических процессов. В то же самое время древние и средневековые кочевники не вписываются в модель «периферии». Скорее, это своеобразные «спутники» земледельческих цивилизаций (мир-империй), нечто отчасти подобное тому, что Э. Валлерстайн называет «полупериферией».

Понятие полупериферии в мир-системной теории было разработано главным образом для описания процессов в современной капиталистической мир-системе. Полупериферия эксплуатируется ядром, но и сама эксплуатирует периферию, а также является важным стабилизирующим элементом в мировом разделении труда. Однако Валлерстайн утверждает, что трехзвенная структура свойственна любой организации, между полярными элементами всегда существует промежуточное звено, которое обеспечивает гибкость и эластичность всей системе (центристские партии, «средний класс» и т.д.). В доиндустриальный период некоторые функции полупериферии могли выполнять торговые города-государства древности и средних веков (Финикия, Карфаген, Венеция и др.), милитаристические государства-«спутники», возникавшие рядом с высокоразвитым центром региона (Аккад и Шумер в Месопотамии, Спарта, Македония и Афины, Австразия и Нейстрия у франков) [Chaze-Dunn 1988], а также кочевые империи и квазиимперские политии номадов евразийских степей.

Империи номадов также являлись милитаристическими «двойниками» аграрных цивилизаций, так как зависели от поступаемой оттуда продукции. Однако номады выполняли важные посреднические функции между региональными «мир-империями». Подобно мореплавателям, они обеспечивали связь потоков товаров, финансов, технологической и культурной информации между островами оседлой экономики и урбанистической цивилизации.

Но было бы ошибкой считать кочевые империи классической полупериферией. Полупериферия эксплуатируется ядром, тогда как кочевые империи никогда не эксплуатировались аграрными цивилизациями. Всякое общество полупериферии стремится к технологическому и производственному росту. Подвижный образ жизни кочевников-скотоводов не давал возможности осуществлять значительные накопления (количество скота было ограничено

[251]

продуктивностью пастбищ и сильно зависело от природных напастей), а степное общество было основано на «престижной» экономике. Вся добыча, как это было показано в пятой главе, раздавалась правителями степных империй племенным вождям и скотоводам, а также потреблялась на массовых праздниках. Номады были обречены оставаться вечным хинтерландом мировой истории. Только завоевание ядра давало возможность стать «центром». Но для этого нужно было перестать быть номадами. Великий советник Чингисхана и его сына Угэдэй-хана образованный киданин Елюй Чуцай понял это, сказав впоследствии последнему: «Хотя [вы] получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя управлять [ею], сидя на коне» [Мункуев 1965: 19].

В первой главе уже было сказано, что прослеживается устойчивая корреляция между расцветом аграрной мир-империи (а также мир-экономики) и силой кочевых империй, которые существовали за счет выкачивания части ресурсов из оседлых городских государств. В истории Внутренней Азии подобная синхронность особенно очевидна. Не повторяя уже отмеченные совпадения, необходимо зафиксировать еще ряд важных соответствий. В период III–V вв. наблюдается первый глобальный демографический кризис, почти одновременно наблюдавшийся в различных частях Старого Света [Biraben 1979]. Думается, он совсем не случайно совпал с эпохой Великого переселения народов. Вопреки обыденному мнению, номады вовсе не стремились к непосредственному завоеванию земледельческих территорий. Для этого им бы пришлось «слезть с коней» – поменять привычный вольный степной образ жизни. Номады обычно довольствовались доходами от внешнеэкс-плуататорской деятельности. Только в периоды кризисов и распада оседлых обществ (а демографический кризис как раз об этом свидетельствует) номады были вынуждены вступать в более тесные связи с земледельцами и горожанами. Образовавшийся экономический и демографический вакуум затягивал их внутрь земледельческого общества [Grousset 1939].

Образование империи Чингисхана и монгольские завоевания совпали с периодом максимального увлажнения в Монголии и степях Восточной Европы [Иванов, Васильев 1995 табл. 24, 25; Дем-кин, Сергацков, Демкина 2000; и др.], а также с демографическим и экономическим подъемом во всех частях Старого Света. Монголы замкнули цепь международной торговли в единый комплекс сухопутных и морских путей. Впервые все крупные региональные экономические «ядра» (Европа, Ислам, Индия, Китай, Золотая

[252]

Орда) оказались объединенными в первую по-настоящему мир-систему [Abu-Lughod 1989]. В степи подобно фантастическим миражам возникли гигантские города – центры политической власти, транзитной торговли, многонациональной культуры и идеологии (Каракорум, Сарай-Бату, Сарай-Берке). С этого времени политические и экономические изменения в одних частях мира стали играть гораздо большую роль в истории других частей света.

Первая мир-система оказалась недолговечной. На рубеже XIV– XV вв. она распалась. Но из ее обломков выросла капиталистическая мир-система. Однако в этой новой системе кочевникам уже не нашлось места. В период первоначального накопления натуральная система производительных сил кочевников оказалась неспособной составить конкуренцию новым формам интеграции труда в рамках мануфактуры и фабрики. Появление многозарядного огнестрельного оружия и артиллерии постепенно положило конец военному преобладанию кочевников над земледельцами. Изменился политический статус степных обществ. В качестве «периферии» номады стали активно вовлекаться в орбиту интересов различных «субцентров» капиталистической мир-системы, а также в сферу влияния наиболее крупных модернизирующихся «мир-империй». В результате изменилась хозяйственная система скотоводства, приспосабливаясь к новым экономическим реалиям и частично ориентируясь на внешний рынок, значительно деформировалась общественная организация, начались болезненные аккультурационные процессы, сопровождающиеся ростом внутриэт-нического самосознания номадов и активизацией антигосударственных и антиколониальных движений. С этого времени номады – некогда «бикфордов шнур» истории цивилизаций (по образному замечанию Ф. Броделя) – оказались вытесненными с авансцены мировой истории.

Таковы некоторые общие соображения о роли номадов и месте кочевничества в рамках всемирно-исторического процесса (в том числе и хунну). Определенно, кое-кому такой подход покажется эклектичным. Однако на этот счет хотелось бы заметить, что любой «идеальный тип» отображает лишь какие-то стороны изучаемой реальности. Последняя всегда богаче, многообразнее созданной языком ученых логической структуры. Различные (и даже противоположные) парадигмы, как и разные логические модели, могут дополнять друг друга и одновременно являться истинными. Поэтому для меня нет противоречия, когда я говорю, что Хуннская империя являлась суперсложным вождеством с точки зрения неоэволюционистской

[253]

парадигмы и в то же время она может рассматриваться как типичный вариант ксенократического общества номадов или как фаза роста цивилизации кочевников Внутренней Азии. Возможно, какой-либо иной подход позволит увидеть совершенно иные особенности хуннского общества, которые остались за пределами моего внимания. Я буду этому только рад. Для меня навсегда останутся откровением последние строки из «Нуэров» Э. Эванса-Причарда, где он сравнивает ученого с путешественником в пустыне, у которого истощились все запасы. Он видит перед собой бесконечные дали, но вынужден повернуть назад. Утешением ему может быть только надежда, что те крохи новых знаний, которые он добыл, возможно, помогут кому-нибудь другому совершить новое, более продолжительное путешествие. И если читатели сочтут, что мне хотя бы отчасти удалось расширить наши представления о самой первой из кочевых империй Великой азиатской степи, я буду считать цель данной книги достигнутой.

[254]

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

Абрамзон СМ. 1971. Киргизы и их этногенетические и историко-культурные связи. Л.: Наука.

Абылхожин Ж.Б. 1991. Традиционная структура Казахстана. Социально-экономические аспекты функционирования и трансформации: 1920– 1930-е гг. Алма-Ата: Наука.

Аверкиева Ю.П. 1970. Индейское кочевое общество XVIII–ХШвв. М.. Наука.

Аверкиева Ю.П. 1974. Индейцы Северной Америки (от родового общества к классовому). М.: Наука.

Агаджанов С.Г. 1991. Государство Сельджукидов и Средняя Азия в XI– ХИвв. М.: Наука.

Акбулатов И.М. 1998. Экономика ранних кочевников Южного Урала (VII в. до н.э. –We. н.э.): Автореф. дис.... канд. ист. наук. Уфа.

Акишев А. К. 1984. Искусство и мифология саков. Алма-Ата: Наука.

Акишев К.А. 1977. Раннеклассовые общества на территории Южного Казахстана и Семиречья // История Казахской ССР с древнейших времен до наших дней / Отв. ред. А.Н. Нусупбеков. Т. I. Алма-Ата: 284–320.

Акишев К.А. 1978. Курган Иссык. Искусство саков Казахстана. М.: Искусство.

Акишев К. А. 1986. Экономика и общественный строй Южного Казахстана и Северной Киргизии в эпоху саков и усуней (V в. до н.э. – V в. н.э.): Автореф. дис.... д-ра ист. наук. М.

Алаев Л. Б. 1982. Опыт типологии средневековых обществ Азии // Типы общественных отношений на Востоке в средние века / Отв. ред. Л.Б. Алаев. М.: 6-59.

Алексеев В.М. 1958. Китайская классическая проза. М.

Алексеев В.П., Гохман И.И., Ту мэн Д. 1987. Краткий очерк палеоантропологии Центральной Азии: каменный век – эпоха раннего железа // Археология, этнография и антропология Монголии. Новосибирск: 208–241.

Алекшин В.А. 1986. Социальная структура и погребальный обряд древне-земледельческих обществ. Л.: Наука.

Аммиан Марцеллин. 1994. Римская история/ Пер. Ю.Кулаковского. СПб., Алетейя.

Амоголонов А. А. 1996. Курганы хуннской знати в Ильмовой пади // Археология, палеоэкология и этнология Сибири и Дальнего Востока: Тез. докл. XXXVI PACK. Иркутск. Ч. 2: 92-93.

[255]

Амоголонов А.А. 2000. Некоторые проблемы изучения керамики хунну // Наследие древних и традиционных культур Северной и Центральной Азии: Материалы 40-й РАЭСК. Т. 1. Новосибирск: 167–168.

Амоголонов А.А., Филиппова И. В. 1997. Лаковые и лакированные изделия в памятниках хунну // 275 лет сибирской археологии: Материалы XXXVII PACK. Красноярск: 89-90.

Амоголонов А.А., Филиппова И.В., Коновалов П.Б., Данилов СВ. 1998. К вопросу о происхождении памятников хуннской знати / Археология и этнография Сибири и Дальнего Востока: Тез. докл. XXXVIII PACK. Улан-Удэ: 39-42.

Аполлова Н.Г. 1948. Присоединение Казахстана к России в 30-х годах XVIII века. Алма-Ата: Типография ЦК КП(б)К.

Артемова О.Ю. 1993. Первобытный эгалитаризм и ранние формы социальной дифференциации // Ранние формы социальной стратификации I Отв. ред. В. А Попов. М.: 40–71.

Архив ИИМК: Архив Института истории материальной культуры РАН, Санкт-Петербург.

Асалханов И. А. 1963. Социально-экономическое развитие Юго-Восточной Сибири во второй половине XIX в. Улан-Удэ: Бурят, кн. изд-во.

Афанасьев Г.Е. 1993. Донские аланы: Социальные структуры алано-ассо-буртасского населения бассейна Среднего Дона. М.: Наука.

Афанасьев Г.Е. 1993а (отв. ред.). Социальная дифференциация общества (поиски археологических критериев). М.: Наука.

Балков М.Н. 1962. Бурятский крупный рогатый скот, его происхождение и пути улучшения. Улан-Удэ.

Банзаров Д. 1955. Белый месяц. Празднование нового года у монголов // Собрание сочинений. М.

Баранкова Н.В. 2000. Культурно-историческая интерпретация хуннской торевтики (на материалах музеев Бурятии): Автореф. дис.... канд. ист. наук. Улан-Удэ.

Батнасан Г. 1978. Некоторые особенности современных кочевок и оседлости в МНР // Олон улсын монголч эрдэмтний III их хурал. Бот I. Улаанбаатар: 68–71.

Батуев Б.Б. 1996. Буряты в ХШ–ХИП вв. Улан-Удэ: Изд-во ОНЦ «Сибирь».

Батуева И.Б. 1986. Традиционные формы скотоводства у бурят во второй половине XIX – начале XX веков (Опыт историко-этнографического исследования): Автореф. дис.... канд. ист. наук. М.

Батуева И.Б. 1992. Буряты на рубеже XIX–XXвеков (Хозяйство бурят. Скотоводство в дореволюционный период): Историко-этнографический очерк. Улан-Удэ.

Батуева И.Б. 1999. История развития хозяйства забайкальских бурят в XIX веке. Улан-Удэ: Издательско-полиграфический комплекс ВСГАКИ.

Беляев Е.А. 1965. Арабы, ислам и арабский халифат в раннее средневе-ковье. М.: Наука.

Бернабей М., Бондиоли Л., Гуиди А. 1994. Социальная структура кочевников савроматского времени // Статистическая обработка

[256]

погребальных памятников Азиатской Сарматии. Вып. I: Савроматская эпоха /Отв. ред. М.Г. Мошкова. М.: 159–184.

Бернштам А.Н. 1935. Историческая правда в легенде об Огуз-кагане // Советская этнография. № 6: 33–43.

Бернштам А.Н. 1935а. К вопросу о социальном строе восточных гуннов // Проблемы истории докапиталистических обществ. № 9-10: 226-234.

Бернштам А.Н. 1940. Из истории гуннов I в. до н.э. Ху-хань-е и Чжи-чжи шаньюи // Советское востоковедение. Вып. 1: 51–77.

Бернштам А.Н. 1951. Очерк истории гуннов. Л.: Изд-во ЛГУ.

Бибиков С.Н. 1965. Хозяйственно-экономический комплекс развитого Триполья (Опыт изучения первобытной экономики) // Советская археология. № 1: 48–62.

Бичурин Н.Я. 1834. Историческое обозрение ойратов или калмыков с XVстолетия до настоящего времени. СПб.: Типография Мед. деп-та Мин-ва внутр. дел.

Бичурин Н.Я. 1844. Земледелие в Китае с семьюдесятью двумя чертежами ранних земледельческих орудий. СПб.: Типография Праца.

Бичурин Н.Я. (перев.) 1950аб [1851]. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. М.; Л.: Изд-во АН СССР. Т. I–П.

Бишони Р. 1994. Погребальный обряд как источник для исторической реконструкции // Статистическая обработка погребальных памятников Азиатской Сарматии. Вып. 1: Савроматская эпоха / Отв. ред. М.Г. Мошкова. М.: 153-157.

БНМАУ-ын туух 1966 [История МНР]: Бугд Найрамдах Монгол Ард Улсын Туух. Бот 1. Нэн эртнээс XVIIзуун / Тэргуун редактор Ш. Нацагдорж. Улаанбаатар: Улсын Хэвлэлийн Хэрэг Эрхлэх Хорос.

Бобровиков В.П., Бобровиков И.П. 1997. STATISTICA– Статистический анализ и обработка данных в среде WINDOWS. М.: Филинъ.

Бойко Ю. Н. 1986. Социальный состав населения бассейна р. Ворсклы в скифское время (VII–III вв. до н.э.): Автореф. дис.... канд. ист. наук. М.

Боковенко Н.А. 1986. Начальный этап культуры ранних кочевников Саяно-Алтая (по материалам конек, снаряжения): Автореф. дис.... канд. ист. наук. Л.

Боковенко Н.А., Засецкая И.П. 1993. Происхождение котлов «гуннского типа» Восточной Европы в свете хунно-гуннских связей // Петербургский археологический вестник. Вып. 3. СПб.: 73–88.

Бондаренко Д.М. 1995. Бенин накануне первых контактов с европейцами: Человек. Общество. Власть. М.

Бонитировка 1995: Бонитировка бурятских овец номадного содержания / По-мишин СБ., Стариков Н.В., Тайшин ВА., Лхасаранов Б.Б. Улан-Удэ.

Боровкова Л.А. 1989. Запад Центральной Азии во II в. до н.э. – Vile. н.э. (историко-географический обзор по древнекитайским источникам). М.: Наука.

Боровкова Л.А. 1990. Где и когда еюнну вышли на историческую арену // XXI научная конференция «Общество и государство в Китае»: Тез. докл. /Отв. ред. А.Н. Хохлов. Ч. 2: 3–12.

[257]

Боталов С.Г. 1996. Зауральская Гунния II–IV вв. н.э. // Международная конференция «100 лет гуннской археологии. Номадизм – прошлое, настоящее в глобальном контексте и исторической перспективе. Гуннский феномен*: Тез. докл. Ч. I. Улан-Удэ: 9–12.

Боталов С.Г. 1996а. Этнокультурная ситуация в Урало-Ишимском междуречье в гунно-сарматское время // Вопросы археологии Западного Казахстана. Вып. 1. Самара: 235–244.

Боталов С.Г., Полушкин Н.А. 19966. Гунно-сарматские памятники Южного Зауралья III–V веков // Новое в археологии Южного Урала. Челябинск: 178-193.

Бунятян Е.П. 1981. Рядовое население степной Скифии IV–IIIвв. до н.э.: Автореф. дис.... канд. ист. наук. Киев.

Бунятян Е.П. 1982. Методика социальной реконструкции по данным рядовых скифских могильников // Теория и методы археологических исследований / Отв. ред. В.Ф. Генинг. Киев: 136–184.

Бунятян Е.П. 1984. К вопросу о материально-технической базе кочевых обществ // Фридрих Энгельс и проблемы истории древних обществ / Отв. ред. В.Ф. Генинг. Киев: 109–124.

Бунятян Е.П. 1985. Методика социальных реконструкций в археологии (на материале скифских могильников IV–Шве. до н.э.). Киев: Наукова думка.

Бунятян Е.П. 1985а. О формах собственности у кочевников // Археология и методы исторических реконструкций / Отв. ред. В.Ф. Генинг. Киев: 21-43.

Бураев А. И. 1993. Антропология средневекового населения Прибайкалья и Забайкалья: Автореф. дис.... канд. ист. наук. М.

Бураев А.И. 1996. Хунну, население культуры плиточных могил и их средневековые наследники (краниологический очерк) // Международная конференция «100 лет гуннской археологии. Номадизм – прошлое, настоящее в глобальном контексте и исторической перспективе. Гуннский феномен*: Тез. докл. Ч. I. Улан-Удэ: 12–13.

Буровский A.M. 1995. Степная скотоводческая цивилизация: критерии описания, анализа и сопоставления // Цивилизации. Вып. 3. М.: 151-164.

Вайнштейн СИ. 1972. Историческая этнография тувинцев. Проблемы кочевого хозяйства. М.: Наука.

Вайнштейн СИ. 1991. Мир кочевников Центра Азии. М.: Наука.

Вайнштейн СИ., Волков В.В. 1962. Рец. на: Доржсурэн Ц. «Умард хунну». Улан-Батор, 1961 // Советская этнография. № 6:179–182.

Вайнштейн СИ., Крюков М.В. 1976. «Дворец Ли Лина» или конец одной легенды // Советская этнография. № 3: 137–149.

Ван Вэймао. 1983. Сюнну Лунчэн каобянь [Исследование сюннуских (собраний) в Лунчэне] // Лиши яньцзю. № 2: 142–144 (на кит. яз.).

Варенов А. В. 1995. Древнее население Алтая и происхождение сюнну// Аборигены Сибири: проблемы исчезающих языков и культур: Тез. докл. Новосибирск: 12–15.

Варенов А.В. 1996. Датировка оружия, изображенного на оленных камнях монголо-забайкальского типа и проблема археологических

[258]

памятников ранних Сюнну // Международная конференция «100 лет гуннской археологии. Номадизм – прошлое, настоящее в глобальном контексте и исторической перспективе. Гуннский феномен»: Тез. докл. Ч. I. Улан-Удэ, 1996: 3-6.

Варенов А. В. 2000. Городище Цзяохэ в Турфанской впадине и проблема хуннского присутствия в Восточном Туркестане // Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии. Мат-лы межд. конф. / Отв. ред. Б.В. Базаров. Т. I. Улан-Удэ: 129–132.

Варенов А.В., Полосьмак Н.В. 1989. Новые образцы поясных пластин гуннского времени из могильника Даодуньцзы в Северном Китае // Проблемы археологии скифо-сибирского мира (социальная структура и общественные отношения). Ч. II. Кемерово: ПО–114.

Васильев Д.Д., Горелик М.В., Кляшторный С.Г. 1993. Формирование имперских культур в государствах, созданных кочевниками // Из истории Золотой Орды. Казань: 33–44.

Васильев Л.С. 1980. Становление политической администрации (от локальной группы охотников собирателей к протогосударству-чиф-дом) // Народы Азии и Африки. № 1: 172–186.

Васильев Л.С. 1981. Протогосударство-чифдом как политическая структура // Народы Азии и Африки. № 6: 157–175.

Васильев Л.С. 1983. Проблемы генезиса китайского государства. М.: Наука.

Васильев Л.С. 1993. История Востока. М.: Высш. школа. Т. 1–2.

Васильев Л.С. 1995. Древний Китай. Т 1: Предыстория, Шан-Инь, Зап. Чжоу (до VIII в. до н.э.). М.: Восточная литература РАН.

Васютин С.А. 1998. Социальная организация кочевников Евразии в отечественной археологии: Автореф. дис.... канд. ист. наук. Барнаул.

Васютин С.А., Юматов К.В. 1996. Генезис кочевой государственности сюнну в контексте исторических аналогий // Современные проблемы гуманитарных наук: Сб. статей молодых ученых Кузбасса. Вып. 1. Кемерово: 18–24.

Васютин С.А., Юматов К.В. 1996а. К вопросу о генезисе государства сюнну // Международная конференция «100лет гуннской археологии. Номадизм – прошлое, настоящее в глобальном контексте и исторической перспективе. Гуннский феномен»: Тез. докл. Ч. I. Улан-Удэ: 51–53.

Вернадский Г. В. 1996. История России. Древняя Русь. Тверь: ЛЕАН; М.: АГРАФ.

Вернадский Г. В. 1997. История России. Монголы и Русь. Тверь: ЛЕАН; М.: АГРАФ.

Викторова Л.Л. 1980. Монголы. Происхождение народа и истоки культуры. М.: Наука.

Виноградов B.C. 1986. Питательная ценность зимних пастбищных кормов // Сборник трудов ЗабНИИТИОМС. Чита.

Владимирцов Б.Я. 1934. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм. Л.: Изд-во АН СССР.

Волков В.В., Гришин Ю.С. 1970. Раскопки и разведки в Монголии // Археологические открытия 1969 г. М.

[259]

Воробьев М.В. 1994. Маньчжурия и Восточная Внутренняя Монголия (с древнейших времен до IX в. включительно). Владивосток: Дальнаука.

Вострецов Ю.Е. 1986. Метод лавдшафтного анализа (на примере поселений кроуновской культуры железного века в Приморье) // Проблемы археологических исследований на Дальнем Востоке / Отв. ред. Ж.В. Андреева. Владивосток: 135–147.

Вострецов Ю.Е. 1987. Жилища и поселения железного века юга Дальнего Востока СССР (по материалам кроуновской культуры): Автореф. дис.... канд. ист. наук. Л.

Вострецов Ю.Е. 1987а. Некоторые демографические аспекты развития кроуновской культуры // Вопросы археологии Дальнего Востока СССР / Отв. ред. Э.В. Шавкунов. Владивосток: 34–42.

Гаврилюк Н.А. 1989. Домашнее производство и быт степных скифов. Киев: Наукова думка.

Гаврилюк Н.А. 199S. Скотоводство Степной Скифии. Киев.

Гаврилюк Н.А. 1999. История экономики Степной Скифии. VI–IIIвв. до н.э. Киев: Изд-во ИА НАНУ.

Гаврилюк Н.А. 2000. Степная Скифия VI–IVвв. до н.э. (эколого-эко-номический аспект): Автореф. дис.... д-ра ист. наук. СПб.

Галибин В. А. 1985. Особенности состава стеклянных бус Иволгинского могильника хунну // Древнее Забайкалье и его культурные связи / Отв. ред. П.Б. Коновалов. Новосибирск: 37–46.

Поиск по сайту: