Сухое сердце

Кто виноват в катастрофе? Конечно, все. Но если все, значит, никто, -- а непременно должны быть люди и в этом деле более ответственные, чем все. Из них назову К.П. Победоносцева. Более четверти века он был папой русской церкви. Многое ему было дано -- позволительно кое-что и спросить от него. Лишь недавно этот восьмидесятилетний старец, сухой, как мощи, оскорбленно и гордо отошел от церкви. Что же он оставил ей в наследие? Память о сверхсильной гордости, о поражающей сухости сердца, об уме, одностороннем и разрушительном, бывшем серьезным несчастьем для России. Год назад, когда г. Победоносцев ушел, он был буквально забросан грязью в печати. Мне не хотелось тогда комментировать его уход. Молчание -- всего пристойнее в минуту смерти, а что в этом человеке умирал целый исторический период наш, сомнений не было.

Трудно найти пример более огромной, чем у г. Победоносцева, и более счастливой роли. Для деятеля сильного, жаждущего послужить народу, согласитесь, большая удача родиться в семье профессора и самому еще молодым человеком сделаться профессором. Немалая удача -- в ранние годы вдвинуться в среду, где его влияние действовало прямо на центральные рычаги власти. Многим ли выпадает на долю преподавать законы будущим монархам? А г. Победоносцев преподавал законы двум поколениям русских государей, не говоря о нескольких великих князьях. Каждому ли удается к 40 годам быть сенатором, к 45 -- членом Государственного Совета, к 50 с небольшим -- светским патриархом, куда более могущественным, нежели вселенские патриархи Востока? Тут много можно сделать добра. Необычайное счастье пользоваться неизменным доверием трех императоров и более четверти века не быть в тревоге за свою полосу в государственном поле. Какое хотите возьмите хозяйство -- даже при самых несчастных условиях, если хозяин действительно умный, дельный, энергичный, -- он непременно добьется улучшения. Через 26 лет -- уж что ни говорите -- результаты хорошего управления должны сказаться. В нашем же духовном ведомстве через 26 лет святительства г. Победоносцева получилось то, что я имел честь докладывать. Спешу оговориться: кое-что г. Победоносцев сделал, как значится в любопытном исследовании г. Преображенского. Г. Победоносцев заметно поднял материальную обеспеченность духовенства -- правда, за счет государства. Сам из духовного рода, г. Победоносцев знал, что такое нищета церковная. Он не без успеха боролся с ней, упорядочил и увеличил церковные капиталы, обеспечил в значительной мере воспитание детей духовенства, призрение инвалидов и сирот и т. п. Он старался -- и отчасти успел -- перевести служителей алтаря на линию государственных чиновников, на жалованье, пенсию и т. п. Подобно Марфе, г. Победоносцев пекся о многом, но упустил единое, что на потребу. В его руках было ведомство народной совести, благочестия, тех возвышенных и нежных отношений, в которых истинная сила жизни. Детская душа народная была в этих сухих руках -- но душа плачущая, и он ее не утешил, не накормил. Заботился только о пеленках да свивал их потуже.

Лет десять назад я подвергался гонениям покойного Соловьева, начальника главного управления по делам печати. За мои статьи "Право веровать", где я знакомил читателей с богословским трактатом В. Кипарисова ("О свободе совести"), газета, где я работал, чуть не была закрыта, а сам я лишен был права работать по какому бы то ни было вопросу -- таков был поставлен ультиматум В.П. Гайдебурову. Хорошо знавший меня Я.П. Полонский изумлялся этой мере и, вероятно, хотел мне как-нибудь помочь. Он был в дружбе с Соловьевым, но давление шло от г. Победоносцева. Как-то захожу к Полонскому, и он говорит мне: "Как жаль, вы не пришли на четверть часа раньше! Сейчас был у меня Победоносцев. Познакомились бы, объяснились бы".

Я очень рад был, что мы разминулись, -- не умею я внушать начальству выгодного впечатления. "Что же, однако, говорил Победоносцев?" -- "Представьте, пришел утомленный, погасший какой-то. Я думал -- лестница его утомила, пять этажей. Оказывается, был в монастыре, стоял службу. "Охота вам, -- говорю, -- Константин Петрович, утомлять себя церковными службами. Мы люди старые". Он и говорит мне на это: "Знаете, Яков Петрович, если еще что осталось в моей жизни дорогого и заветного, то вот служба. Стоишь в церкви, слушаешь древние напевы -- и жив"".

Я запомнил этот рассказ Полонского. Черточка важная для характеристики Победоносцева, она мне чрезвычайно понравилась. Сам я по монастырям не хожу, но люблю искренних, верующих людей. И я еще раз на некоторое время исполнился уважением к г. Победоносцеву. Загадочный человек! Однако как можно быть человеком искренне религиозным и в то же время гнать всякую свободу веры, всякое ее творчество? Прислушиваясь к своему духу, он знает же, что "дух дышит, где хочет", -- откуда же в нем такое глубокое презрение к чужому духу, к чужой искренности в чувстве веры?

Таким двуликим для меня этот государственный деятель и остался. Я прочел или просмотрел почти все, что он писал. Когда-то статья его о "неделимом участке" в американском хозяйстве привела меня в восторг: вот, думаю, истинно государственный ум, которого хватает вникнуть в коренной вопрос народный, хотя бы в далеком для него ведомстве. Уж раз он взялся за "неделимую единицу" хозяйства, он проведет ее у нас... Но шли годы. Статья осталась в "Русском вестнике" и не вошла в жизнь, тогда как Победоносцев мог бы, если бы захотел, увлечь своей идеей решающую власть. Но он этого не сделал. Как и в последующее время, издав замечательную книжечку о новой школе в Англии, г. Победоносцев мог бы чрезвычайно много сделать для введения ее у нас -- и не сделал ничего. Все хорошее, положительное оставалось у него безжизненным. Раз вылилось на бумагу, он бросал вопрос, считал поконченным. Между тем отрицательные -- я хотел бы сказать: разрушительные -- его идеи заставляли его действовать. Он не стеснялся говорить речи, писать доклады, интимные письма и не раз, как говорят, останавливал на всем ходу даже великие замыслы реформ. Надо заметить, что как в своем профессорском курсе, похожем на сравнительную анатомию законодательств, так и в известном "Московском сборнике" г. Победоносцев является блестящим критиком. В качестве критика-разрушителя он беспощаден. Странное дело! -- этот попович, сделавшийся диктатором церкви, напоминает передовых поповичей-критиков, например, Чернышевского, только переведенных на задний ход. Давно замечено, что из детей священников вышли самые глубокие нигилисты. Радикальному нигилизму совершенно отвечает нигилизм ретроградный. Когда г. Победоносцев принимался за парламент, свободу печати, суд присяжных и т. п., он давил и мял все эти новшества с неотразимой логикой, но давил как медведь орехи: не умея отделить ядра от шелухи. В общегосударственной жизни он сумел задержать Россию на четверть века. Что же он сделал для церкви?

На глазах г. Победоносцева "святая Русь" разваливалась, ее заливало чем-то смрадным и поганым. Духовенство перерождалось в революционеров и немоляк. Нравы народные быстро портились. Преступность ужасающе росла. Пьянство, семейное распутство, крушение родительского авторитета, карточная игра, озорство, разбой, босячество -- все это росло и росло, и г. Победоносцев не делал даже попыток остановить зло. Напротив. Он делал все усилия, чтобы задержать те способы, которыми народ лечился от упадка веры. Народ шел в молоканство, в штунду, народ набросился местами на евангелие. Так ведь ничего не нашли лучшего, как делать обыски и отбирать евангелие через полицию. На совести г. Победоносцева лежит наше безобразное миссионерство (я говорю о внутреннем, особенно в Поволжье и на Кавказе). На совести г. Победоносцева -- ужасное выселение духоборов, десятка тысяч самых благочестивых и чистых душ во всем русском христианстве. Недаром г. Победоносцев перевел Фому Кемпийского. В его собственной вере -- если судить по делам его -- столько аскетической черствости, так много холодного ума и так мало милосердия к людям! Разъезжая по России, негодуя на варварство наших реставраторов, истребляющих древние иконостасы и заменяющих их дешевеньким ренессансом, -- я удивлялся: даже с этой-то, с внешней стороны как ничтожна была деятельность г. Победоносцева! Он мирился со всякой дрянью в церкви. На его глазах плохие архитекторы (часто -- евреи) строили русские храмы вроде павильонов минеральных вод, живописцы (тоже евреи) писали образа на декадентский манер, регенты вводили пошлые оперные напевы, модные священники освещали церкви электричеством и пр., и пр. И г. Победоносцев не мог даже с этой стороны остановить разрушение древнего исторического обличья, то старое "лицо церкви", морщины которого так дороги народу... На глазах г. Победоносцева развился неслыханный карьеризм среди духовенства, и священники-академисты позаписались в эсеры и эсдеки. А г. Победоносцев гнул все свою линию: жалованье батюшкам, пенсии, капиталы...

Что нищему народу нашему нужны не подстриженные доктора богословия в шелковых рясах -- об этом едва ли стоит говорить. Святая Русь ждет, чтобы из церквей и монастырей вышел Христос с угодниками и чтобы народу можно было встретить их, как на картине Нестерова, без парадной встречи, лицом к лицу. Одна тамбовская помещица, княгиня Г., рассказывала мне, как у них мужики завели свою церковь. Осталась изба от кабака, вычистили ее, выскребли, вымыли, поставили образа, свечи. Нашелся праведный старик -- и стали всей деревней молиться, читать священные книги, петь вместе. Покланяются образам, поплачут, повздыхают -- и радостно разойдутся. И быстро народ точно переродился, вошел в себя. Г. Победоносцев не выносил таких вольностей. Он сажал таких праведных старцев в казематы.

Поиск по сайту: