ГЛАВА V

Продолжение и окончание истории любви графа де Бельфлора

Дон Луис вышел из дому очень рано и отправился к графу, который, не подозревая, что его узнали, весьма удивился этому посещению. Он вышел навстречу старику и после многочисленных объятий сказал:

— Как я рад видеть вас здесь, сеньор дон Луис! Не могу ли я чем-нибудь услужить вам?

— Сеньор, — отвечал ему дон Луис, — прикажите, пожалуйста, чтобы нас оставили наедине.

Бельфлор исполнил его желание. Они сели, и старик заговорил.

— Сеньор, — сказал он, — мое счастье и спокойствие требует некоего разъяснения, которое я прошу вас дать мне. Сегодня утром я видел, как вы выходили из комнаты моей дочери. Она мне во всем призналась и сказала…

— Она вам сказала, что я ее люблю, — перебил его граф, чтобы увильнуть от рассказа, который ему не хотелось выслушивать, — но она вам, конечно, слишком бледно описала мои чувства к ней. Я ею очарован. Это восхитительная девушка: ум, красота, добродетель — всего у нее в избытке! Мне говорили, что у вас также есть сын и что он учится в Алькала; похож ли он на сестру? Если он так же красив, как она, да еще похож на вас, то это просто совершенство. Я умираю от желания его видеть и предлагаю вам для него мое покровительство.

— Я вам очень благодарен за это предложение, — с достоинством ответил дон Луис, — но возвратимся к тому, что…

— Его надо немедленно определить на службу, — снова перебил его граф, — я беру на себя устроить вашего сына; он не состарится в низших офицерских чинах, могу вас в этом уверить.

— Отвечайте мне, граф, — резко оборвал старик, — и перестаньте перебивать меня. Намерены ли вы выполнить обещание?..

— Ну, разумеется, — перебил его Бельфлор в третий раз, — я выполню обещание, которое даю вам, и поддержу вашего сына всем моим влиянием. Положитесь на меня, я человек слова.

— Это уж слишком, граф! — воскликнул де Сеспедес, вставая. — Вы обольстили мою дочь и смеете еще оскорблять меня! Но я дворянин, и нанесенное мне оскорбление не останется безнаказанным.

Сказав это, он вышел с сердцем, переполненным злобой; он обдумывал тысячу планов мщения. Вернувшись домой, он сказал в сильном волнении Леоноре и Марселе:

— Неспроста граф казался мне подозрительным. Это вероломный человек, и я отомщу ему. Что же касается вас, вы обе завтра же будете отправлены в монастырь. Готовьтесь в путь и благодарите небо, что наказание ограничивается этим.

Тут он ушел и заперся в своем кабинете, чтобы зрело обдумать, какое принять решение в столь щекотливом деле.

Когда Леонора узнала о вероломстве графа, горе ее было безгранично. Она как бы окаменела; смертельная бледность покрыла ее щеки; она лишилась чувств и упала недвижима на руки своей воспитательницы, которая подумала, что она умирает. Дуэнья приложила все старания, чтобы привести ее в чувство. Это ей удалось. Леонора очнулась, открыла глаза и, видя хлопочущую возле нее дуэнью, сказала ей с глубоким вздохом:

— Как вы жестоки! Зачем вывели вы меня из блаженного состояния, в котором я находилась? Я не чувствовала всего ужаса своего положения. Отчего вы не дали мне умереть! Вам известны все муки, которые будут отравлять мне жизнь, зачем же вы хотите сохранить ее мне?

Марсела старалась утешить свою госпожу, но этим только еще больше раздражала ее.

— Все ваши речи напрасны! — воскликнула Леонора. — Я не хочу ничего слушать! Не теряйте зря времени, утешая меня в моем горе! Вам следовало бы еще больше растравлять его, потому что это вы ввергли меня в ужасную пропасть, где я нахожусь. Это вы мне ручались в чистосердечии графа; если бы не вы, я бы не уступила своей склонности к нему, я бы незаметно поборола ее; во всяком случае он не воспользовался бы ею. Но я не хочу, — прибавила она, — возлагать на вас ответственность за мое несчастье, я виню только себя: мне не следовало слушаться ваших советов и принимать искания мужчины без ведома батюшки. Как бы лестно ни было для меня это сватовство, мне надлежало с презрением отвернуться от графа де Бельфлора, а не щадить его в ущерб моей чести; наконец, я не должна была доверять ни ему, ни вам, ни себе. Поверив по слабости своей его вероломным клятвам, причинив такое горе несчастному дону Луису и обесчестив мою семью, я ненавижу себя и не только не боюсь заточения, которым мне угрожают, но желала бы скрыть свой позор в самом ужасном месте.

Говоря так, она обливалась слезами и даже рвала на себе прекрасные волосы и одежду, словно вымещая на них обиду за вероломство своего любовника. Дабы подделаться под горестное настроение госпожи, дуэнья гримасничала, притворно хныкала и осыпала бранью всех мужчин вообще и Бельфлора в частности.

— Возможно ли, — восклицала она, — что граф, которого я считала исполненным прямоты и честности, оказался таким негодяем, что обманул нас обеих! Не могу прийти в себя от удивления, или, вернее, все еще не могу поверить этому.

— Да, — сказала Леонора, — я представляю его себе у ног моих… Какая девушка не доверилась бы тогда его нежным словам, его клятвам, в свидетели которых он так смело призывал небо, его все новым и новым порывам страсти? Его глаза еще красноречивее говорили мне о любви, чем слова; он казался обвороженным мною. Нет, он меня не обманывал; я не могу это допустить! Вероятно, отец говорил с ним недостаточно осторожно; они, наверное, поссорились, и граф обошелся с ним не как влюбленный, а как вельможа. Но, может быть, я напрасно льщу себя надеждой? Нужно покончить с этой неизвестностью; я напишу Бельфлору, что ночью буду ждать его у себя, пусть он успокоит мое встревоженное сердце или самолично подтвердит свою измену!

Марсела похвалила девушку за это намерение; у нее даже зародилась некоторая надежда, что граф, несмотря на свое честолюбие, будет тронут слезами, которые Леонора станет проливать при этом свидании, и решит жениться на ней.

В то время Бельфлор, избавившись от старого дона Луиса, раздумывал у себя в кабинете о последствиях приема, оказанного им старику. Он не сомневался, что все Сеспедесы, раздраженные этим оскорблением, будут ему мстить. Но это мало беспокоило его. Гораздо больше его волновали любовные дела. Он полагал, что Леонору заключат в монастырь; во всяком случае ее будут неусыпно стеречь, и, судя по всему, он больше ее не увидит. Эта мысль его огорчала, и он придумывал, как бы предотвратить такую беду. Тем временем вошел слуга и подал ему письмо, принесенное Марселой; то была записка от Леоноры, следующего содержания:

«Завтра я должна покинуть свет, чтобы похоронить себя в святой обители. Видеть себя обесчещенной, ненавистной всей семье и себе самой — вот плачевное состояние, до которого я дошла, внимая вам. Жду вас еще раз сегодня ночью. В отчаянии я ищу новых мучений: придите и сознайтесь, что ваше сердце не участвовало в тех клятвах, которые произносились устами, или подтвердите эти клятвы решением, которое одно только может смягчить жестокость моей участи. Так как после того, что произошло между вами и моим отцом, вы при этом свидании можете подвергнуться опасности, возьмите с собой провожатого. Хотя вы причина всех моих несчастий, ваша жизнь мне еще дорога.

Леонора».

Граф перечел записку два-три раза и, представив себе положение дочери дона Луиса, был растроган. Он задумался: благоразумие, порядочность, законы чести, попранные страстью, снова начали брать верх. Он вдруг почувствовал, что ослепление его рассеялось, и, как человек, пришедший в себя после буйного взрыва ярости, краснеет за вырвавшиеся у него безумные слова и поступки, он устыдился тех низких хитростей и уловок, которые пустил в ход для удовлетворения своей прихоти.

— Что я наделал, несчастный! — восклицал он. — Какой дьявол обуял меня? Я обещал жениться на Леоноре, я призывал небо в свидетели; я выдумал, будто король сватает мне невесту. Ложь, вероломство, кощунство, — я ничем не пренебрег, чтобы совратить невинность. Какой ужас! Не лучше ли было направить все усилия на то, чтобы заглушить страсть, нежели удовлетворить ее такими преступными путями? И вот порядочная девушка обольщена; я обрекаю ее в жертву гнева ее родных, которых я обесчестил вместе с ней; я гублю ее за полученное от нее блаженство. Какая неблагодарность! Я обязан загладить нанесенную ей обиду. Да, я это должен сделать и сделаю; я женюсь на ней и сдержу свое слово. Кто может противиться столь естественному намерению? Неужели ее снисходительность может внушить мне сомнение в ее добродетели? Нет, я знаю, чего мне стоило преодолеть ее сопротивление. Она сдалась скорее на мое клятвенное обещание, чем на мою любовь… С другой стороны, если я сделаю этот выбор, я очень много проиграю. Я могу рассчитывать на самых богатых и знатных невест в королевстве, а удовольствуюсь дочерью простого, небогатого дворянина. Что подумают обо мне при дворе? Скажут, что это нелепый брак.

Бельфлор, обуреваемый то любовью, то тщеславием, не знал, что предпринять. Но, хотя он еще колебался, жениться ему на Леоноре или нет, он все-таки решил пойти к ней в следующую же ночь и приказал слуге предупредить об этом госпожу Марселу.

Дон Луис тоже провел день в размышлениях; он думал о том, как восстановить свою честь. Положение казалось ему весьма затруднительным. Прибегнуть к суду — значит предать свое бесчестие гласности; притом он совершенно справедливо опасался, что закон окажется на одной стороне, а судьи — на другой. Он также не осмеливался броситься к стопам короля. Думая, что тот сам хочет женить Бельфлора, дон Луис боялся совершить ложный шаг. Ему оставалось только требовать удовлетворения оружием; на этом решении дон Луис и остановился.

Сгоряча он уже хотел было послать вызов графу, но, одумавшись, рассудил, что слишком стар и слаб, чтобы полагаться на силу своей руки, и предпочел предоставить это сыну, рука которого вернее. Он отправил к сыну в Алькала одного из слуг с письмом, в котором приказывал ему немедленно приехать в Мадрид, чтобы отомстить за оскорбление, нанесенное роду Сеспедесов.

Этот сын, по имени дон Педро, — восемнадцатилетний юноша, очень красивый собою и такой храбрый, что слывет в Алькала самым опасным забиякой из всех студентов. Но вы сами его знаете, — прибавил бес, — и мне нет надобности распространяться о нем.

— Правда, он преисполнен отваги и всяческих достоинств, — подтвердил дон Клеофас.

— Этого молодого человека, — продолжал Асмодей, — не было в то время в Алькала, как думал его отец. Желание увидеться с дамой сердца увлекло его в Мадрид. Он познакомился с ней на Прадо, в последний свой приезд домой. Ее имени он еще не знал; от него потребовали, чтобы он и не делал попыток узнать его. Юноша с большим огорчением покорился этой жестокой необходимости. Девушка, которой и он понравился, была знатного рода; не надеясь на постоянство и скромность студента, она почла за благо, прежде чем ему открыться, испытать его.

Он был занят своей незнакомкой более, чем философией Аристотеля, а близость Мадрида от Алькала позволяла ему частенько пропускать занятия подобно вам, но с той разницей, что его предмет был более достоин любви, чем ваша донья Томаса. Чтобы скрыть от отца, дона Луиса, свои любовные путешествия, он обыкновенно останавливался на постоялом дворе, на окраине города, и жил там под вымышленным именем. Дон Педро выходил со двора только утром в известный час, дабы отправиться в дом, куда в сопровождении горничной приходила и дама, отвлекавшая студента от ученья. Остаток же дня он проводил взаперти на постоялом дворе; зато с наступлением темноты смело разгуливал по всему городу.

Однажды, проходя ночью по какой-то глухой улице, он услышал звуки музыкальных инструментов и голоса. Он остановился, прислушиваясь. То была серенада; кавалер, устроивший ее, был пьян и потому груб. Едва завидев нашего студента, он поспешил к нему и вместо приветствия резко сказал:

— Проходите своей дорогой, любезнейший; любопытных здесь принимают скверно.

— Я бы, конечно, мог уйти, если бы, вы попросили повежливее, — отвечал дон Педро, задетый этими словами, — но, чтобы научить вас разговаривать, я останусь.

— Ну, посмотрим, кто кому уступит место, — сказал устроитель концерта, хватаясь за шпагу.

Дон Педро последовал его примеру, и они начали драться. Хотя устроитель серенады довольно ловко владел оружием, он все же не успел отразить удара противника и замертво упал на мостовую. Музыканты, побросав инструменты, схватились за шпаги, спеша на помощь устроителю серенады; теперь они стали наступать, чтобы отомстить за него. Они все разом набросились на дона Педро, который в этом трудном положении показал свое искусство. Он не только с необыкновенной ловкостью отражал все удары, но в то же время и сам наносил их с ожесточением, не давая противникам передышки.

Однако они были так упорны и их было так много, что студент, при всем искусстве, не устоял бы, если бы граф де Бельфлор, проходивший в то время по улице, не вступился за него. Граф был отзывчив и великодушен; он не мог не сочувствовать человеку, отбивающемуся от стольких вооруженных врагов. Он выхватил шпагу и, став около дона Педро, так яростно напал на музыкантов, что все они бросились врассыпную, одни израненные, а другие из страха быть ранеными.

Когда они скрылись, студент стал благодарить графа за оказанную помощь. Но Бельфлор перебил его.

— Стоит ли об этом говорить, — сказал он, — вы не ранены?

— Нет, — отвечал дон Педро.

— Уйдемте поскорее отсюда, — продолжал граф, — я вижу, вы убили человека; оставаться тут опасно, вас может застигнуть патруль.

Они быстро удалились, вышли на другую улицу, потом, уже далеко от места происшествия, остановились.

Дон Педро, движимый естественным чувством признательности, попросил графа не скрывать от него имени кабальеро, которому он так обязан. Бельфлор сейчас же назвал себя и поинтересовался именем студента, но тот, не желая быть узнанным, отвечал, что его зовут дон Хуан де Матос и заверил, что никогда в жизни не забудет оказанной ему услуги.

— Я вам предоставлю этой же ночью случай отплатить мне, — сказал граф.

— У меня назначено свидание, и небезопасное. Я шел к приятелю просить его сопровождать меня, но я вижу вашу храбрость, дон Хуан. Не разрешите ли вы мне предложить вам пройти со мною?

— Меня просто оскорбляет ваша неуверенность, — отвечал студент. — Что же я могу сделать лучшего, как предоставить в ваше распоряжение жизнь, которую вы спасли? Пойдемте, я готов следовать за вами.

Таким образом, Бельфлор сам повел дона Педро в дом дона Луиса, и они вместе поднялись через балкон в комнаты Леоноры.

Здесь дон Клеофас перебил беса.

— Сеньор Асмодей, — сказал он ему, — возможно ли, чтобы дон Педро не узнал дома своего собственного отца?

— Он не мог его узнать, — отвечал бес, — это был новый дом: дон Луис переехал сюда из другого квартала всего неделю назад; дон Педро этого не знал. Я только что хотел вам это заметить, да вы меня перебили. Вы слишком прытки; что у вас за дурная привычка прерывать рассказчика! Отучитесь, пожалуйста, от этого.

— Дон Педро, — продолжал Хромой, — и не подозревал, что находится в родительском доме; он не заметил и того, что особа, впустившая их, — Марсела, потому что в прихожей, куда она их ввела, было совсем темно. Бельфлор попросил своего спутника подождать его здесь, пока он будет в комнате своей дамы. Студент согласился и сел на стул, обнажив шпагу на случай внезапного нападения. Он стал думать о любовных утехах, которые выпали на долю Бельфлора, и мечтать о таком счастье, ибо его незнакомка, хотя и не обходилась с ним сурово, все же не была настолько благосклонна, как Леонора к графу.

Пока дон Педро предавался всем этим размышлениям, столь свойственным страстному влюбленному, он услышал, что кто-то силится потихоньку отворить дверь, но не из комнаты любовников, а другую. Через замочную скважину мелькнул свет. Дон Педро быстро вскочил, подошел к двери, которую в это время отворили, и… приставил шпагу к груди своего отца, — ибо это был его отец. Старик хотел проверить, не пришел ли граф к Леоноре. Он считал маловероятным, чтобы после всего, что случилось, его дочь и Марсела осмелились вновь принять графа, а потому не переселил их в другие комнаты. Однако он подумал, что женщины, пожалуй, захотят поговорить с ним в последний раз, ибо на другой день им предстоит отправиться в монастырь.

— Кто бы ты ни был, не входи сюда, иначе поплатишься жизнью, — сказал студент.

При этих словах дон Луис всматривается в лицо дона Педро, который тоже внимательно его разглядывает. Они узнают друг друга.

— Ах, сын мой, — вскричал старик, — с каким нетерпеньем я ожидал тебя! Отчего не известил ты меня о своем приезде? Ты боялся нарушить мой покой? Увы! Я нахожусь в столь ужасном положении, что уже совсем лишился его.

— Отец! — воскликнул растерявшийся дон Педро. — Вас ли я вижу? Не обманываются ли мои глаза кажущимся сходством?

— Чего же ты так удивляешься? — спросил дон Луис. — Ведь ты в родительском доме. Я же тебе писал, что живу здесь уже целую неделю.

— Праведное небо, что я слышу! — воскликнул дон Педро. — Значит, я нахожусь в покоях моей сестры?

Едва он проговорил это, как граф, который услышал шум и решил, что нападают на его провожатого, со шпагой в руке выскочил из спальни Леоноры. При виде графа старик пришел в бешенство и закричал, указывая на него сыну:

— Вот дерзкий, который похитил мой покой и нанес смертельное оскорбление нашему роду. Отомстим ему! Скорей проучим негодяя!

При этих словах он выхватил шпагу, которая была скрыта у него под халатом, и хотел броситься на Бельфлора; но дон Педро удержал его.

— Остановитесь, батюшка, — сказал он, — умерьте порывы вашего гнева, прошу вас…

— Сын мой, что с тобой? — произнес старик. — Ты удерживаешь мою руку; ты думаешь, вероятно, что она недостаточно сильна для мщения? Хорошо! Тогда разделайся с ним сам за нашу поруганную честь, — для этого я и вызвал тебя в Мадрид. Если ты погибнешь, я заступлю твое место; граф должен пасть под нашими ударами или пусть сам лишит нас обоих жизни, раз он уже отнял у нас честь.

— Батюшка, — возразил дон Педро, — я не могу исполнить то, чего вы с таким нетерпением требуете от меня. Я не только не хочу посягать на жизнь графа, но я присутствую здесь для того, чтобы его защищать. Я связан словом; этого требует моя честь. Идемте, граф, — продолжал он, обращаясь к Бельфлору.

— Ах ты, подлец! — перебил его дон Луис, смотря на сына с яростью. — Ты противишься мести, которая должна бы захватить тебя целиком! Мой сын, мой родной сын заодно с негодяем, совратившим мою дочь! Но не надейся уйти от моего гнева! Я созову всех слуг, я хочу, чтобы они отомстили за это злодеяние и за твою подлость.

— Сеньор, будьте справедливее к сыну, — воскликнул дои Педро, — перестаньте честить меня подлецом; я не заслуживаю такого гнусного названия. Граф этой ночью спас мне жизнь. Не зная меня, он предложил мне сопровождать его на свиданье. Я согласился разделить опасность, которой он мог подвергнуться, и не подозревал, что, действуя из чувства благодарности, буду вынужден так дерзко поднять руку на честь своей собственной семьи. Дав слово, я должен защищать жизнь графа, — этим я расквитаюсь с ним. Но я не менее вас чувствителен к оскорблению, которое нанесено нам, и завтра же, вы увидите, я буду не менее настойчиво искать случая пролить его кровь, чем сегодня стараюсь ее сохранить.

Граф, за все это время не проронивший ни слова, — так он был поражен необыкновенным стечением обстоятельств, — сказал студенту:

— При помощи оружия вам, пожалуй, не удастся отомстить за оскорбление; я хочу предложить вам более верный способ восстановить вашу честь. Признаюсь, что до сих пор я не имел намерения жениться на Леоноре; но утром я получил от нее письмо, весьма тронувшее меня, а ее слезы довершили дело. Счастье быть ее супругом составляет теперь мое самое горячее желание.

— Но если король предназначает вам другую невесту, — сказал дон Луис, — то как же вы избавитесь…

— Король не предлагал мне никакой невесты, — перебил его Бельфлор, краснея. — Простите ради Бога эту ложь человеку, потерявшему рассудок от любви. На это преступление меня толкнула неистовая страсть, и я его искупаю, чистосердечно сознаваясь перед вами.

— Сеньор, после этого признания, свидетельствующего о благородном сердце, я не сомневаюсь более в вашей искренности, — сказал старик. — Я вижу, что вы действительно хотите смыть нанесенное нам оскорбление; ваши уверения укротили мой гнев. Позвольте мне обнять вас в доказательство того, что я более не сержусь.

И он сделал несколько шагов к графу, который уже шел к нему навстречу. Они многократно обнялись, затем Бельфлор, обратившись к дону Педро, сказал:

— А вы, мнимый дон Хуан, который уже снискал мое уважение своей несравненной храбростью и великодушными чувствами, подите сюда и примите знак моей братской дружбы.

С этими словами он обнял дона Педро, а тот, приняв его ласку покорно и почтительно, ответил:

— Даря мне эту драгоценную дружбу, вы приобретаете и мою, сеньор. Вы можете рассчитывать на меня как на друга, который будет вам предан до последнего издыхания.

В продолжение всей этой сцены Леонора стояла, притаившись, за дверью своей комнаты и не пропустила ни одного слова из того, что говорилось. Сначала, сама не зная почему, она хотела выйти и броситься между врагами. Марсела удержала ее. Но когда ловкая дуэнья увидела, что дело идет на мировую, она рассудила, что присутствие ее и Леоноры нисколько не помешает. Поэтому обе они явились, рыдая, с платочками в руках и бросились к ногам дона Луиса. Они не без основания опасались его гнева после того, как их вторично уличили в преступлении. Но дон Луис поднял Леонору и сказал ей:

— Дочь моя, утри слезы! Я не буду упрекать тебя; раз твой возлюбленный намерен сдержать данную тебе клятву, я согласен забыть прошлое.

— Да, сеньор дон Луис, я женюсь на Леоноре, — сказал граф, — а чтобы окончательно загладить оскорбление, нанесенное мною, и дать вам полное удовлетворение, я предлагаю вашему сыну, в залог нашей дружбы, руку моей сестры Эухении.

— Ах, сеньор, я высоко ценю честь, которую вы оказываете моему сыну! — воскликнул с восторгом дон Луис. — Нет отца счастливее меня! Вы приносите мне столько же радости, сколько перед этим причинили горя.

Старик был в восторге от предложения графа, зато на дона Педро оно произвело совсем иное впечатление. Он был до того влюблен в свою незнакомку, что от смущения и растерянности не мог произнести ни слова. А Бельфлор, не обращая внимания на его замешательство, вышел, сказав, что пойдет распорядиться относительно приготовлений к двойной свадьбе и что ему не терпится поскорее связать себя неразрывными узами с родом Сеспедесов.

После ухода графа дон Луис оставил Леонору в ее комнате, а сам с доном Педро пошел к себе наверх.

— Батюшка, избавьте меня, пожалуйста, от брака с сестрою графа, — сказал ему тот с юношеской откровенностью, — довольно того, что он женится на Леоноре. Этой свадьбы совершенно достаточно, чтобы восстановить честь нашего рода.

— Как, сын мой, — удивился старик, — ты противишься браку с сестрой графа?

— Да, батюшка, — отвечал дон Педро, — этот союз, признаюсь вам, был бы для меня жестоким наказанием. Не скрою от вас причины: вот уже полгода я люблю или, лучше сказать, обожаю одну прелестную особу. Она ко мне благоволит; и она одна может составить счастье моей жизни.

— Какая трудная задача быть отцом! — воскликнул дон Луис. — Дети никогда не расположены делать то, чего хотят родители. Но кто же эта особа, которая произвела на тебя столь умопомрачительное впечатление?

— Я еще не знаю, кто она, — ответил дон Педро, — она обещала сказать мне это, когда убедится в моем постоянстве и скромности, но я не сомневаюсь, что она принадлежит к одному из знатнейших родов Испании.

— И ты воображаешь, — сказал старик, меняя тон, — что я буду так снисходителен, что одобрю эту вздорную страсть? Что я позволю тебе отказаться от высокого положения, какое выпадает тебе на долю, ради того чтобы ты остался верным особе, чьего имени ты даже не знаешь? Не жди от меня такой поблажки. Старайся лучше заглушить любовь к женщине, которая, быть может, вовсе и недостойна ее, и помышляй только о том, чтобы заслужить честь, какую тебе оказывает граф.

— Все эти речи бесполезны, батюшка, — возразил студент, — я чувствую, что никогда не забуду моей незнакомки, и ничто не в силах разлучить меня с ней. Если бы мне даже предложили инфанту…

— Замолчи! — резко оборвал его дон Луис. — Как ты смеешь так дерзко хвалиться постоянством, которое возмущает меня? Ступай и не показывайся мне на глаза, покуда не образумишься и не подчинишься родительской воле.

Дон Педро не осмелился отвечать на эти слова из страха вызвать еще большую немилость. Он удалился в соседнюю комнату и провел остаток ночи в размышлениях, столь же приятных, сколь и печальных. Он с горечью думал, что, отказавшись от женитьбы на сестре графа, поневоле должен будет поссориться со всей семьей, зато утешался мыслью, что незнакомка оценит его великую жертву. Он льстил себя надеждой, что после столь красноречивого доказательства верности она не преминет открыть ему свое звание, которое он воображал по меньшей мере равным званию Эухении.

С этой надеждой он на рассвете вышел из дома и пошел гулять на Прадо в ожидании часа, когда можно будет отправиться в дом доньи Хуаны, — так звалась дама, у которой дон Педро каждое утро встречался со своей возлюбленной. С большим нетерпением ожидал он назначенного часа и, когда время настало, поспешно отправился на свиданье.

Незнакомка с доньей Хуаной была уже там, — она пришла раньше обычного, — но застал он ее в слезах; она казалась очень опечаленной. Что за зрелище для любовника! Дон Педро в волнении приблизился к ней и, бросившись к ее ногам, воскликнул:

— Сударыня, что с вами? Какое горе исторгает эти слезы, разрывающие мне сердце?

— Вы и не подозреваете, что за удар я нанесу вам, — отвечала она. — Безжалостная судьба хочет разлучить нас навеки, мы никогда больше не увидимся.

Ее слова сопровождались такими стенаниями, что трудно сказать, чем был более растроган дон Педро: словами, сказанными ею, или огорчением, с каким она их произнесла.

— Праведное небо, — воскликнул он в припадке ярости, которую не мог сдержать, — потерпишь ли ты, чтобы разорвали союз, невинность которого тебе известна? Но, сударыня, вы, может быть, напрасно тревожитесь. Правда ли, что вас хотят разлучить с самым верным любовником из всех, когда-либо существовавших? Неужели я в самом деле несчастнейший человек на свете?

— Наше несчастье более чем несомненно, — отвечала незнакомка. — Брат, от которого зависит моя участь, хочет сегодня обвенчать меня; он только что объявил мне это.

— А кто этот счастливец? — поспешно спросил дон Педро. — Назовите мне его, сударыня, и я с отчаяния отправлюсь…

— Я еще не знаю его имени, — перебила его незнакомка, — брат не захотел его назвать; он только сказал, что желает, чтобы я сначала повидалась с этим кабальеро.

— Но, сударыня, неужели вы так беспрекословно подчинитесь воле брата? — воскликнул дон Педро. — Неужели вы позволите, чтобы вас насильно повлекли к алтарю, и не будете жаловаться, что от вас требуют столь жестокой жертвы? Неужели вы ничего не предпримите? Увы, я не побоялся родительского гнева, чтобы всецело принадлежать вам; угрозы отца не могли поколебать моей верности, и как бы сурово он со мной ни обошелся, я не женюсь на той особе, которую он мне предлагает, хоть это и прекрасная партия.

— А кто эта дама? — спросила незнакомка.

— Это сестра графа де Бельфлора, — отвечал студент.

— Что вы, дон Педро, — воскликнула незнакомка в крайнем удивлении, — вы, верно, ошибаетесь! Уверены ли вы в том, что говорите? Неужели вам предлагают жениться на сестре графа де Бельфлора, на Эухении?

— Да, сударыня, сам граф предложил мне ее руку, — сказал дон Педро.

— Что вы говорите! — вскричала она. — Неужели вы тот кабальеро, за которого хочет выдать меня брат?

— Что я слышу! — изумился студент. — Неужели моя незнакомка — сестра графа де Бельфлора?

— Да, дон Педро, — отвечала Эухения, — но еще немного, и я сама стану сомневаться, что я сестра его. Слишком трудно поверить в то счастье, о котором вы говорите.

При этих словах дон Педро обнял ее колени, затем взял руку и покрыл ее поцелуями в порыве радости, какую может испытывать только влюбленный, внезапно переходящий от страшного горя к величайшему блаженству. В то время как он предавался восторгам страсти, Эухения тоже осыпала его ласками и словами, полными нежности и любви.

— От скольких огорчений избавил бы меня брат, — говорила она, — если бы назвал мне имя супруга, которого он мне предназначил! А какое отвращение я чувствовала уже к этому супругу! Ах, милый дон Педро, как я вас ненавидела!

— Прекрасная Эухения! — отвечал он. — Сколько прелести для меня в этой ненависти! Я хочу ее заслужить, боготворя вас всю жизнь!

После того как любовники трогательнейшим образом выказали друг другу всю свою нежность, Эухения спросила, каким образом дон Педро снискал дружбу ее брата. Дон Педро не скрыл от нее любовной истории графа и Леоноры и рассказал, что случилось прошедшей ночью. Эухения была безмерно рада, что ее брат женится на сестре ее возлюбленного. Донья Хуана принимала слишком большое участие в судьбе своей подруги, чтобы остаться равнодушной к такому счастливому исходу. Она выразила ей свой восторг, так же как и дону Педро, который наконец расстался с Эухенией, предварительно условившись не подавать при графе вида, что они знают друг друга.

Дон Педро возвратился к своему отцу. Старик, узнав, что сын готов ему повиноваться, тем более этому обрадовался, что приписал его повиновение той твердости, с какой он с ним говорил прошедшей ночью. Они ждали известий от Бельфлора. Граф прислал им записку, в которой извещал, что получил у короля разрешение на брак для себя и для сестры, что дон Педро будет назначен на высокий пост и что обе свадьбы можно сыграть хоть завтра, ибо все отданные им приказания исполняются с такой быстротой, что по части приготовлений уже многое сделано. После обеда Бельфлор сам пришел подтвердить сведения, сообщенные им в письме, и представил Эухению семейству дона Луиса.

Дон Луис рассыпался перед молодой особой в любезностях, а Леонора беспрестанно ее целовала. Что касается дона Педро, то, как он ни волновался от радости и любви, он все же взял себя в руки и не подал графу ни малейшего повода к подозрению, что они с Эухенией были знакомы и раньше.

Бельфлор зорко следил за сестрой и, несмотря на ее сдержанность, заметил, что она ничего не имеет против дона Педро. Чтобы убедиться в этом, он отозвал ее в сторону, и Эухения созналась, что молодой человек весьма ей по душе. Тут же Бельфлор открыл сестре его имя и происхождение, чего раньше не хотел делать, боясь, как бы неравенство положений не оттолкнуло ее от дона Педро. Эухения сделала вид, будто ничего этого прежде не знала.

Наконец после многократного обмена любезностями, было решено отпраздновать обе свадьбы у дона Луиса. Их сыграли сегодня вечером, и пир еще не кончен: вот почему в этом доме всеобщее веселье. Одна Марсела не принимает в нем участия; в то время как другие смеются, она плачет, ибо граф де Бельфлор после свадьбы сознался во всем дону Луису, а тот велел заточить дуэнью en el monasterio de las arrepentidas,[4]где она, живя на тысячу пистолей, полученных за совращение Леоноры, будет каяться до конца дней своих.

Поиск по сайту: