Глава 12. — Что это? — это было то немногое в ее слепоте, что сводило Антониетту с ума

— Что это? — это было то немногое в ее слепоте, что сводило Антониетту с ума. Она всегда была вынуждена ждать, пока ей расскажут.

— Я извиняюсь, cara mia, это ноты с музыкой.

Антониетта втянула в себя воздух. Наконец-то, они оказались в уединении ее гостиной за плотно закрытыми дверями. Таша посвятила остаток вечера развлечению капитана, и с учетом всех остальных дел, Антониетта думала, что никогда не останется наедине с Байроном. Любопытство медленно убивало ее. Как и желание остаться с ним один на один.

— Моей музыкой? Она вынесла из дома мою музыку, чтобы передать кому-то другому? — Антониетта не узнавала свое тело. Возбужденное. Нуждающееся. Неполноценное. Она отодвинулась от Байрона, чтобы он этого не заметил.

— Нет, не твоя. Эти ноты очень старые. Я боюсь дотронуться до них. Они могут рассыпаться от прикосновения

Антониетта замерла. Ее рука взметнулась к горлу.

— Я знаю, что это. Как Марита достала их? Они хранились запертыми в личном сейфе дона Джованни. Никто кроме дона Джованни не знал кода. По крайней мере, не должен был, и поверь мне, nonno никогда бы не отдал такое сокровище. О существовании этой композиции не известно никому за пределами нашей семьи.

Байрон откинулся на своем стуле и вытянул ноги к играющему в камине огню.

— Она очень ценная?

— О, да, очень. Это подлинное первоначальное творение композитора Георга Фридриха Генделя[16]. Будучи молодым человеком он посещал Италию и, конечно, был частым гостем здесь, в палаццо. Уже тогда семья Скарлетти обладала властью и состоянием и интересовалась музыкой, а он был исключительно талантлив. Ни один виртуоз не отказался бы от такого приглашения. Он периодически останавливался тут на протяжении трех-четырех лет, когда бывал в Италии. Он оставил много нотаций[17] и дневник. Он также оставил листы с музыкой кантат[18] и опер[19], и даже ораторий[20]. Но самым главным нашим сокровищем является целая опера, написанная Генделем для семьи Скарлетти. Хотя ему самому она не нравилась. Он говорил, что в ней недостает огня Италии, и он не захотел ее сохранить. Наша семья пообещала ему, что она никогда не будет исполнена на публике, ни тогда, ни в будущем. Слово Скарлетти священно. Мы храним нашу клятву ему на протяжении поколений.

Байрон присвистнул.

— Георг Гендель. Я и забыл, что он останавливался в Италии. Его пребывание было таким непродолжительным. В 1710 году он уехал в Ганновер, как я припоминаю, но почти сразу же отправился в Лондон. Его опера «Ринальдо» была создана в следующем году.

— Ты изучал Генделя? — она была поражена.

Байрон опустил глаза на свои руки, удивленный, что допустил такую промашку.

— Мне нравятся его работы, — осторожно промолвил он.

— Мне тоже. Он вернулся несколько лет спустя, когда искал художников и актеров. Тебе известно, что к концу жизни он ослеп? — она выгнула спину, стараясь ослабить напряжение, растущее внутри нее.

— Да, я слышал об этом.

Его голос окутал ее подобно шелку и атласу. Антониетта покачала головой.

— Мне необходимо положить партитуру[21] куда-нибудь, где безопасно. А завтра поговорю с nonno. Он давно в постели. Я же, кажется, с каждым днем просыпаюсь все позже и позже и пропускаю работу, — она взяла у него пакет, при этом стараясь не касаться его. — Я скоро вернусь. Я собираюсь положить его в хранилище в тайном проходе. Сомневаюсь, что Марита найдет его там.

— Поль сможет, — Байрон поднялся ленивым, гибким движением. Он напомнил большую лесную кошку, просыпающуюся возле теплого огня. И это чертовски раздражало ее. — Я пойду с тобой.

Она была уже возле двери в потайной коридор. Последнее, в чем она нуждалась, это Байрон в непосредственной близости от нее.

— Просто расслабься на несколько минут, — она приложила все усилия, чтобы казаться спокойной. — Это не займет много времени.

— Я не возражаю. Мне хотелось бы еще раз взглянуть на стену с рисунками, — его тело прижалось к ее. Она чувствовала исходящий от него жар.

Антониетта торопливо направилась вперед, без колебаний входя в лабиринт туннелей. Байрон двигался, как всегда, бесшумно, но она все равно ощущала его присутствие. Она почти физически ощущала его мускулы под своими пальцами. Эротичные картины танцевали в ее голове. Она хотела его каждым вздохом своего тела. А он казался таким… неосведомленным… незаинтересованным.

Ей хотелось разорвать пакет в своей руке, разорвать что-либо своими ногтями. Звук ее шагов отдавался гулким эхом от древних мраморных плит. Ее дыхание казалось слишком громким. Ее сердце колотилось, а во рту было сухо. Антониетта молча считала про себя, резко поворачивая за каждый угол.

— Наша история невероятно колоритна, — она сделала попытку поддержать разговор, если это было то, чего он желал. Разговор об истории.

Байрон продолжал молчаливо красться позади нее. Дыша ей в затылок. От него чудо как хорошо пахло. Выдавая свое присутствие, он положил свою руку на ее спину. Обжигая прямо сквозь одежду. Ставя на неё клеймо. Заявляя права.

— Мне известно, что ты изучала рисунки на стене. Ты расшифровала первые записи? Я полагаю, что самые ранние будут захватывающими, — Байрон чувствовал ее растущее смятение. Когда он дотрагивался до ее сознания, в нем царил хаос. Не было ни одной разумной мысли. Она была смущена и сердита. Погружена в раздумья. Не в духе. Нервничала. Была собирающимся сильным штормом. Она была его Спутницей жизни, и что бы ей не понадобилось, он ей это предоставит. Он прекрасно знал, что она считает историю своей семьи интригующей. Он надеялся отвлечь ее на время.

Антониетта крепче прижала к себе пакет.

— Я провела достаточно времени, изучая запись первой невесты. Она была не одна. Ее муж также внес свой вклад в графику. Я думаю, это была его идея. Полагаю, он хотел, чтобы его семья знала о способностях, которые он заполучил для них. Он был невероятно захвачен идей менять форму. Ранние рисунки почти все об оборотнях. Женщины и некоторые мужчины превращались в ягуаров. Эти гравюры, конечно, грубые, но детальные. Я полагаю, они раскрывают больше секретов, чем более поздние рисунки, — она заставила себя вдохнуть томительную жару коридора. Если бы только его дыхание не шевелило волоски на ее шее, она, возможно, смогла бы рассуждать здраво.

— Позднее, ближе к современности, были ли какие-либо свидетельства смены формы?

Она потерла свою зудящую кожу и остановилась прямо перед тем, что выглядело как твердая стена. Байрон потянулся мимо нее и пробежал ладонью по гладкой поверхности. Ее пальцы скользнули по его, поймав и направив к трем углублениям, хранящим секреты. Это был признак доверия, и он понял это раньше, чем она сама.

Стена бесшумно скользнула в сторону, открывая воздухонепроницаемое хранилище. Очевидно, ей был известна комбинация цифр на пульте. Она тщательно нажала несколько клавиш. Дверь в хранилище открылась. В нем не было света. В коридоре стояла тьма кромешная, но Антониетта не нуждалась в освещении. Мир тьмы был ее домом. Байрон был впечатлен ее сверхъестественной способностью точно знать, где она находится в окружающем ее пространстве.

— Я не видела ни одного. Вероятно, кровь стала слишком разбавленной.

— Кто-нибудь из твоих кузенов способен менять форму? — Байрон задал вопрос прямо, без каких-либо интонаций.

Антониетта замерла, ее руки замерли в хранилище.

— Один из моих кузенов? — переспросила она, сама мысль об этом выбивала из колеи. — Я не могу думать об этом, Байрон. То, что один из них может быть этим монстром, вырывающим у невинных людей горла. У меня вызывает отвращение сама возможность подумать о подобном.

— Запах кошки был внутри палаццо. Им пропитана комната твоего дедушки. Ты говоришь, что ноты хранились в личном сейфе дона Джованни. Если оборотень искал их…

Она положила драгоценные ноты в хранилище и закрыла дверь.

— Мне не хочется думать, что член моей семьи способен на такое хладнокровное убийство.

— В теле дикого хищника может быть очень трудно контролировать порывы. Говорят, что некоторые оборотни даже не узнают свою человеческую сторону. И некоторых животных намного труднее контролировать, чем других.

Антониетта наклонилась вперед и с чувством вины прислонилась лбом к двери хранилища.

— Я хотела только исполнять музыку, — признание вырвалось с легким всплеском. — Если я слышу музыку, неважно насколько она сложна или замысловата, я могу сыграть ее, но эту я не могу увидеть. Мне пришлось просить Жюстин прочитать ее мне. Можешь представить, как это было трудно для нас разобрать всю партитуру, как много времени это заняло. Дон Джованни, конечно, знал об этом, именно он дал мне ее, но я тщательно охраняла ее. Каждый вечер я возвращала ее в его комнату, но любой мог видеть, как мы с Жюстин трудимся над нею.

В результате наклона вперед ее ягодицы соприкоснулись с телом Байрона. Он прижался к ней, твердый и возбужденный, истинный мужчина. Антониетта чуть не закричала от отчаяния. Ее кожа покрылась мурашками от желания. Ее тело было напряженным и чуждым ей. Она мгновенно выпрямилась, чтобы разорвать контакт, отталкиваясь от него и направляясь дальше, в сторону комнаты с историей ее семьи. Антониетта сознавала свое собственное тело. Покачивание бедер, боль в груди. Это было настоящим безумием… то, что ей не хватало контроля.

— Антониетта, дотрагиваясь до твоего сознания, я чувствую, что ты смущена и сбита с толку. Я мог бы помочь тебе, если ты позволишь, — Байрон намеревался пробиться сквозь ее барьер, если она в скором времени не просветит его. Он не мог выносить, когда она так расстроена. Они уже дважды обменялись кровью. Карпатская кровь по-любому усиливала ее чувства, изменяя ее, но учитывая ее особенности, он понятия не имел, какие еще изменения могла вызвать кровь.

— Свои проблемы я предпочитаю решать сама, — сказала она. — Я сожалею, если это звучит резко, но такое ощущение, что все свалилось на меня одну и свалилось разом.

— В партнерстве, cara, проблемы решаются сообща.

— Я еще не привыкла к партнерству, — Антониетта смягчила свой голос, не желая причинять ему боль. — Я пытаюсь, Байрон. Правда, пытаюсь. Я никогда прежде не испытывала подобных чувств и никогда ни на что не реагировала так сильно. Это беспокоит.

И в прошлом я никогда не реагировала так на мужчину.

Байрон уловил эту чисто женскую мысль. Она до сих пор не приняла силу и мощь связи между ними. Это не было похоже ни на что когда-либо испытанное ею. Она была одновременно и смущена и слегка напугана — две эмоции, которые были незнакомы Антониетте Скарлетти. Он молчаливо последовал за ней в комнату с историей.

Дверь скользнула в сторону, автоматически включился свет, показывая ряды и ряды, от пола до потолка, картин, слов, символов, выгравированных на стене, наподобие египетских иероглифов.

Антониетта прижала ладонь к одной из гравюр.

— Можешь представить, сколько времени потребовалось, чтобы сделать это? И они будут находиться здесь все время, пока палаццо не будет разрушено. Когда-нибудь, возможно, сотни лет спустя, другой Скарлетти будет стоять в этой комнате и смотреть на то, что было задолго до него.

Байрон начал читать, полностью поглощая разыгрывающуюся перед ним драму. Невеста за невестой выбирались из небольшой деревушки людей-ягуаров. Было несколько пробелов, словно поколения потеряли связь с первоначальными намерениями Скарлетти, невест из деревни становилось все меньше, пока кровь не была еще раз разбавлена. Многие невесты не находили счастья со своими мужьями, и ревность и интриги довлели над палаццо на протяжении веков. Некоторые очень сильно любили своих мужей. Многие обладали способностью к исцелению и телепатии. Более поздние истории, казалось, указывали на то, что телепатия стала обычным делом среди Скарлетти.

— Это невероятно интересно, Антониетта.

— Я часто приходила сюда, когда была моложе. Несмотря на свою слепоту, я могла без помощи посторонних читать надписи, сделанные на стене, и это дарило мне чувство независимости. Конечно, я могу читать шрифт Брайля, но ведь деловые документы не будут специально для меня переводить на него, поэтому в их чтении я полагаюсь на Жюстин.

И Жюстин предала ее. Как она сможет когда-либо вновь снова доверить ей важную информацию? Байрон накрыл руку Антониетты своей. Соединяя их. Сливаясь своим сознанием с ее, чтобы почувствовать раздирающую ее душу печаль. Она больше не доверяла своим суждениям. Больше не доверяла шестому чувству, на которое полагалась в отношениях с людьми. Жюстин причинила намного больший вред, чем он предполагал вначале.

— И теперь ты не можешь полагаться на нее.

Ни на кого. Слова непроизвольно замерцали в е сознании. Она быстро избавилась от них.

— Я не жалею себя, Байрон. Я давным-давно научилась собираться с силами и двигаться дальше. Просто у меня ощущение, что я нахожусь в зыбучих песках и с каждым сделанным шагом, где бы ни шла, увязаю все глубже. Я хочу твердой почвы под ногами.

Он положил ее ладошку себе на сердце.

— Вот здесь, Антониетта. Я прямо здесь.

Она, потянув, высвободила свою руку.

— Как много я о тебе знаю? Ты хочешь полного доверия. Хочешь, чтобы я ради тебя изменила всю свою жизнь.

Байрон удержал ее руку. Ягуар в ней был близко. Настороженный. Желающий сбежать. Женщина в ней хотела сделать то же самое. Чувствуя себя загнанной. В осаде. Она понятия не имела, как сильно он намеревался изменить ее жизнь, но ощущала, что он представляет для нее угрозу. Это были инстинкты ягуара, и они были сильны в ней.

— Да, я хочу быть в твоей жизни. Я не собираюсь отрицать этого. Позволь себе полностью слиться со мной. Ответы на твои вопросы здесь, в моем сознании.

Она отдернула руку, ее сердце колотилось. Его слова всегда были искушением. Его голос был греховным и наполнял ее похотью, которую она, казалось, была не в силах контролировать. Да и не хотела.

— Я задыхаюсь в коридоре, — ее голос был запыхавшимся, хриплым. Она не собиралась сливаться с ним и позволять ему увидеть картины, появляющиеся в ее голове. Это было бы унизительно.

Она резко развернулась и направилась обратно в свою комнату. Байрон вышел из комнаты с историей, позволяя двери закрыться. Он легко шагал нога в ногу с Антониеттой, вплотную к ней, желая облегчить ее страдания, но будучи неуверенным, как это сделать.

В огромной комнате было холодно после удушающей жары туннелей. Антониетта вздохнула с облегчением, содрогнулась и обхватила себя руками, чтобы скрыть свои соски, напряженные до каменного состояния и трущиеся о кружева бюстгальтера при каждом шаге. Она ничего не сказала, когда загорелся огонь, уверенная, что Байрон неправильно истолковал ее жест, посчитав, что ей холодно.

— У тебя есть копия нот Генделя, Антониетта? — поинтересовался Байрон, садясь в свое любимое кресло. Кельт лежал, свернувшись, в ее спальне. Он мог видеть его через открытую дверь. Борзая не пошевелилась, только не с Байроном, охраняющим его подопечную.

Антониетта вытянула руки над головой. Ее тело казалось ей тяжелым и чувствительным. Она ощущала мужской запах Байрона и по какой-то причине он взывал к ней. Она прекрасно сознавала, что он находится не больше, чем в футе от нее. Интерлюдия в солярии была краткой и бурной. И недостаточной. Она пересекла комнату, беспокойство, нетерпение двигало ею. Ее груди были набухшими и ныли, требуя внимания. Ее кожа жаждала облегчения.

— Сделала, только ради уверенности, что она никогда не потеряется. Копия будет чего-то стоит лишь по одной причине, это всецело его работа, ничто не позаимствовано у других композиторов, но это все равно ничто по сравнению с замечаниями, сделанными его собственной рукой.

— Могла Марита знать комбинацию цифр к сейфу дона Джованни?

— Нет, он бы никогда не сказал его ни ей, ни Франко. Я знаю nonno. Он не из доверчивых людей, особенно, с тех пор, как Франко продал информацию семье Демонизини, — раздался треск огня. Байрон пошевелился, зашуршала его одежда. Антониетте хотелось закричать. — Ты полагаешь нападения на меня и nonno той ночью как-то связано с композицией Генделя?

— Я думаю, это вероятно. Слишком много совпадений, чтобы быть по-другому. Те мужчины искали что-то и провели достаточно много времени в комнатах дона Джованни.

Голос Байрона успокаивал ее. Ласкал ее кожу подобно бархату. Подобно тысяче язычков. Зная, что не сможет выдержать это еще чуть дольше, она старалась взять тело под контроль. Намеревалась отослать его домой и установить между ними дистанцию. Нескольких миль было бы достаточно. А еще лучше океана.

— Об опере мало кто осведомлен, даже среди членов семьи. Франко мог рассказать Марите, но я никогда не слышала, чтобы он хоть раз спрашивал о ней. Кто-то, должно быть, видел ее, когда я была так решительно настроена сыграть ее, — с беспокойной энергией она вынула из волос шпильки, отчего те рассыпались по ее спине диким отражением ее непривычных эмоций. — Здесь и так жарко. Нам не нужен огонь.

— Подойди сюда, Антониетта, — Байрон сказал это мягко, но она услышала команду в его голосе. От чего ее бросило в дрожь.

— Зачем? Я говорю, что здесь жарко, а ты хочешь, чтобы я подошла к тебе, — она отошла от него, желая сорвать свою собственную кожу.

— Тебе некомфортно.

У Антониетты возникло безумное желание опуститься на колени между ног Байрона и стянуть с него брюки. Ее рот показал бы ему, что такое некомфортно. Она представила, как он будет себя чувствовать, увеличиваясь, становясь напряженным и толстым. Весь в ее власти. Но она ничего ему не покажет, не тогда, когда он заставляет ее чувствовать себя настолько неконтролируемой и расстроенной. Она сохраняла между ними расстояние, опасаясь того, чего не понимала

— Подойди сюда, ко мне, — повторил он приказ, прошипев слова сквозь зубы. Тихо. Властно. Пугающе тем, что она хотела повиноваться ему.

Она осталась на месте, отказываясь двигаться. Отказываясь соглашаться с тем, что бы ни происходило.

— В чем дело? Что со мной не так? — местечко в месте соединения ног горело и страстно желало удовлетворения.

Байрон снова дотронулся до ее сознания, скрываясь в тени, в то время как в ее мозгу буйствовали и кружились эротичные картины и страшный ненасытный голод.

— Я подозреваю, что это сочетание нескольких вещей, Антониетта. Но я не понимаю, почему не могу помочь тебе уменьшить твои страдания.

— Просто скажи мне, в чем дело.

Байрон вздохнул.

— Карпатцы должны совокупляться часто. Я заметил, что ты невероятно чувствительна и учитывая особенности карпатцев и гены ягуара, которые ты, должно быть, несешь в себе, у тебя… эээ… течка.

— Течка? — она быстро развернулась. — Я не животное в течке. И от этого мне не легче, большое тебе спасибо.

— Неужели мысль о совокуплении со мной такая ужасная?

— Не переиначивай мои слова. Я сказала не это. Если хочешь помочь мне, то отвлеки меня, — она переплела пальцы во внезапной смелости. — Я хочу увидеть, Байрон. Я хочу посмотреть твоими глазами. Ты говорил, что сможешь сделать это, и я хочу попытаться.

— Ты уверена, что это то, что тебе хочется? Это будет нелегко.

Она вздернула подбородок.

— Меня это не волнует. Я хочу попытаться.

— Вначале ты будешь сбита с толку. Тебе придется преодолеть свои чувства и держаться за мои. Твое собственное тело будет противиться тебе. Картины будут в твоей голове. Ты увидишь вещи такими, какими их вижу я.

— Мне все равно, при условии, что я увижу, — решимость слышалась в ее голосе.

— Тебе придется полностью слиться своим сознанием с моим. Что вижу и чувствую я, то же испытаешь и ты. Если почувствуешь себя неуютно, уходи из моего сознания. Все будет под твоим контролем. Ты заметила, что твоя сила и чувствительность к окружающей тебя обстановке возрастает?

— Что из этого?

— Ты моя Спутница жизни. Как сливаются наши жизни, так сольются и наши тела. Я заявил на тебя права, связав ритуалом, и теперь мы связаны телом и душой, — в его голосе слышалась улыбка. — В наш современный век, думаю, это звучит мелодраматично и старомодно.

— Не для меня, — она заколебалась, неожиданно испугавшись. — Что мне делать?

Он подошел к ней, понимая, что она вот-вот расплачется. Глубина ее сексуальной потребности была подавляющей. Постоянная необходимость регулировать громкость слуха и справляться с разлукой без понимания, почему это происходит, обескураживала. Он встал позади нее, обвив руками ее талию, и прижал к себе.

Антониетта содрогнулась.

— Ты, правда, можешь сделать это?

Он почувствовал легкий трепет, пробежавший по ее телу.

— Я буду с тобой. Помни, ты не сможешь увидеть своими собственными глазами. Ты должна будешь слиться со мною и увидеть посредством меня. Я могу использовать Кельта или какого-либо другого человека, с которым у меня есть особенная связь, чтобы видеть, даже на расстоянии. У нас сильная связь. Здесь не о чем волноваться. Я смогу удержать связь, и ты будешь в состоянии увидеть.

— Я не уверена, что понимаю, но хочу попробовать, — ее голос звучал напугано, но решительно. Ее руки сжали его. — Скажи мне, что делать.

— Позволь себе дотянуться до меня. Тебе известен путь. Это точно так же, как заниматься любовью, полное слияние сознаний. Просто позволь этому произойти.

Стараясь успокоиться, Антониетта втянула в легкие воздух. Она боялась, что это сработает. Боялась, что не сработает. Очень медленно она потянулась и сняла свои темные очки. Кончиками пальцев дотронулась до своих глаз. Она чувствовала его. Байрона. Двигающегося в ее сознании. Выискивая места, которые она никому другому не позволяла увидеть. Она отпрянула от него.

— Все хорошо, bella, я не ищу компромата. Ты также находишься в моей голове. Это работает в двух направлениях с взаимным уважением. Попытайся еще раз и на этот раз расслабься.

Антониетта впилась ногтями в тыльную сторону его ладони и впустила его в свое сознание. Позволила своим барьерам пасть ради слияния. Это было странное чувство, не неприятное, слияние двух личностей. Она ждала. Задержав дыхание. Цвета мерцали и танцевали. Яркие. Живые. Даже чересчур. Она закричала и закрыла глаза руками. Цвета не исчезали.

— Просто прими их и позволь им пройти.

Она попыталась. Ее желудок сжался. На расстоянии она смогла различить что-то туманное. Байрон сосредоточенно смотрел на что-то. Антониетта напряженно отпрянула назад, прижимаясь к нему. Но глаза вынудила оставаться открытыми. Она не была уверена, что стоит это делать, она могла бы сказать, что картины шли от него, что они были не ее, но ей хотелось, как если бы по-настоящему, видеть. Контуры начали проясняться. Ее желудок содрогнулся вновь. Все накренилось и завертелось.

— Это неправильно. Я не думаю, что делаю это правильно. Все так быстро движется и вращается.

— Крепче держись за мои руки. Цепляйся. Это не твои глаза, Антониетта. Они мои. Тебе не нужны кончики пальцев, чтобы сказать мозгу, что ты видишь.

Что-то темное танцевало на стенах. Она наклонилась, чтобы избежать этого.

— Тень — это отражение огня на стене. Ты можешь провести рукой сквозь тень. Сконцентрируйся. Я собираюсь сузить наше зрение, чтобы увидеть одну вещь. Кельт мирно лежит возле твоей кровати. Я хочу, чтобы ты увидела его.

Антониетта сражалась с самой что ни на есть настоящей пространственной дезориентацией. Она повернула голову и предметы внезапно появились перед нею подобно ракетам. Она закричала.

— Это не работает, — она с силой прижала руку к своему бунтующему животу. — Мне плохо.

— Нет, это не так. Но мы можем остановиться, если ты этого хочешь, — его руки с силой сжали ее.

— Всего лишь взгляни на Кельта. Только на Кельта.

Она была Скарлетти. Ее семья никогда не уклонялась от вызова.

— Я могу сделать это.

Она сосредоточилась на дальнем, расплывчатом объекте. Борзая подняла голову и все расплылось и закружилось перед ее глазами. Она не отвела взгляд. Картина начала проясняться. Кельт. Развалившийся возле ее кровати. Он был огромным, черным и с благородной головой. Антониетта не могла определить расстояние на глаз, поэтому вытянула руку, посчитав, что он достаточно близко и она может дотронуться до него.

— Он на противоположной стороне комнаты.

— Он красавец. Я хочу увидеть твое лицо. Покажи мне свое лицо.

Он воспользовался небольшим зеркалом на туалетном столике, уставившись на свое собственное лицо. Ее руки скользнули вверх, чтобы проверить самой, двигаясь по его лицу, ощупывая родные черты. Он был слишком красив, его глаза гипнотизировали, его рот был греховно-привлекательным, а челюсть сильной. Она любила его волосы, даже когда они были собраны сзади и связаны у основания шеи.

Они осмотрели множество предметов в ее комнате от кровати с балдахином до витражного окна.

— Я не хочу, чтобы ты устала. Я хочу, чтобы ты увидела себя.

Антониетта покачала головой. Байрон стоял позади нее, его тело вплотную прижималось к ее. Она едва могла дышать, желая его. Его сознание было полностью слито с ее, и ощущения не походили ни на что ранее испытанное ею. Она не знала, как долго еще будет в состоянии держать руки подальше от него. Особенно после того, как увидела его лицо. А мысль увидеть себя воочию была тревожной. Хотя, вынуждена была признать она, любопытной.

— Ты знаешь, что такое зеркало? — настойчиво спросил Байрон. — Припоминаешь из дней своего детства? Ты сможешь увидеть свое собственное отражение. Я хочу, чтобы ты взглянула на себя.

У нее во рту все пересохло.

— Пожалуй, не стоит.

Зрение принадлежало Байрону. Антониетта испытывала сексуальное влечение всего от одного прикосновения, у него же были все чувства. Он хотел, чтобы она ощутила то, что чувствовал он, просто глядя на ее тело.

— Взгляни на себя, Антониетта. Не бойся того, кто ты есть.

— Я боюсь. Что бы я ни увидела, это будет со мной остаток моей жизни.

— Доверься мне. Доверься тому, какой я вижу тебя.

Она неохотно подняла голову и посмотрела в зеркало во весь рост. В ответ на нее посмотрела незнакомка. Ее волосы пребывали в беспорядке, каскадом ниспадая вокруг плеч, блестящие и черные. Мерцающий огонь камина придавал им глянцевый блеск. Ее глаза были большими и черными. Она смогла разглядеть крошечные белые шрамы возле уголков глаз, когда всматривалась долго и напряженно. Ее рот был широким и большим, с изогнутыми вверх уголками. Ее кожа казалось безупречной, даже сияющей. У нее было роскошное женское тело.

Антониетта протянула дрожащую руку к своему отражению. Затем подняла руку и с удивлением прикоснулась к своему собственному лицу.

В попытке распознать свои собственные черты, она пробежала рукой по лицу. Потом снова потянулась к зеркалу, дотронулась до гладкого, твердого стекла. Она почувствовала свои собственные волосы.

— Никто не может быть таким красивым. Мне это не нравится. Это не могу быть я.

— Именно так ты выглядишь для меня, — прошептал он ей в ухо.

Будучи так сильно связанными, как были они, она чувствовала его сексуальное возбуждение. Потребность видеть ее такой же. Он возбуждался от одной мысли о ней, обнаженной перед зеркалом. Было нечто пьянящее, чтобы заставить его хотеть ее так сильно. Она уже была нестерпимо возбуждена, и мысль довести его до крайности была обворожительной.

— Сними блузку, Антониетта. Увидь себя такой, какой вижу тебя я, — он был соблазном. Дьяволом со своими руками, обернувшимися вокруг нее. Она видела его в зеркале, его черные волосы, сияющие в свете огня, его черты, твердые и угловатые. Его глаза обжигали ее отражение, ставя клеймо собственничества и обещания.

Антониетта взяла подол блузки и стащила ее через голову, на какой-то миг картина перед ней заколебалась. Она почувствовала, как Байрон выдохнул. Ее полная грудь была заключена в кружево. Было странно смотреть на саму себя, видеть и чувствовать посредством глаз другого человека. Который был ужасно возбужден. Она чувствовала его напряженную плоть, крепко прижимающуюся к ее ягодицам.

— Сними свой бюстгальтер.

Она хотела сорвать его. Она хотела, чтобы он желал ее такой. Она хотела видеть его возбуждение, видеть, как его черты становятся жесткими от желания и непримиримой решимости. Ее руки взметнулись к передней застежке, пройдясь ладонями по соскам. От этого легкого прикосновения молния пронеслась по ее крови. Кружева спали. Ее груди вырвались на свободу, высокие, твердые и соблазнительные. Руки Байрона скользнули под ее и поднесли их к ее ноющей плоти.

— Почувствуй, какая ты мягкая. Почувствуй, что ощущаю я, когда касаюсь тебя. Это ты, Антониетта. Красивая. Совершенная. Моя, — руки накрыли ее мягкие груди, его руки удерживали на месте ее пальцы. Это была самая эротичная вещь, которую она когда-либо делала.

Не спуская глаз со своего отражения в зеркале, она слегка повернула голову, чтобы ее длинные распущенные волосы рассыпались по ее обнаженным плечам. Руки Байрона начали нежно мять ее груди, используя ее пальцы. Его большой палец дразнил и поглаживал ее соски, пока они не превратились в напряженные пики очевидного желания. Шелковистые волосы только усиливали эффект на ее коже. Она не смогла сдержать легкого стона, вырвавшегося из ее горла.

Байрон потерся своей темной от щетины челюстью об ее шею.

— Скажи мне, что ты не красива. Что ты не испытываешь ко мне того же самого, — его руки покинули ее и спустились ниже, к поясу ее слаксов. Он не отрывал пристального взгляда от зеркала.

Антониетта видела свои собственные руки на своей груди, видела его руки, расстегивающие ее брюки и медленно стаскивающие их с ее тела. Одновременно с этим он подцепил ее стринги и сорвал их, оставляя ее полностью обнаженной. Она вышагнула из одежды и с удивлением посмотрела на свои ноги, изгиб бедер. Казалось невозможным, чтобы женщина в зеркале была ею.

Байрон стоял позади нее, полностью одетый, его руки обхватывали и ласкали изгиб ее ягодиц. Каждое его прикосновение посылало волны желания, наводняя ее, пока она не начала извиваться от вожделения. Она видела, как его руки двигались вокруг ее бедер, как его длинные пальцы ласкали ее тело в непосредственной близости от небольшого треугольника. Ее мускулы сжались, ее колени ослабели. Его зубы прикусили ее плечо, перешли на шею. Его язык попробовал ее бешено бьющийся пульс, кружась и скользя. Все это время его глаза были открыты. Смотрели на нее. Позволяли ей смотреть.

— Я собираюсь обойти вокруг тебя. На мгновение твое зрение станет расплывчатым, но затем мои воспоминания станут твоими и ты увидишь нас вместе, — его руки скользнули по ее телу, чтобы еще раз обхватить ее грудь.

— Сними одежду, Байрон. Я хочу увидеть тебя, — ее голос казался запыхавшимся даже для ее собственных ушей.

— Я не вижу себя в том ракурсе, в каком хотел бы, чтобы ты видела меня, — насмешка над самим собой слышалась в его голосе, но прямо сейчас, перед зеркалом с ней смотрящей на него, он избавился от одежды способом своего народа.

Антониетта ахнула.

— Как ты это сделал?

— Я карпатец. Одежда создается из природных волокон или является простой иллюзией, в зависимости от того, что легче.

Он постарался взглянуть на себя объективно, постарался увидеть свое тело таким, каким видят его женщины, и остался доволен. Его мускулы были тонкими, но вполне различимыми. Плечи широкими, а бедра узкими. Его эрекция была большой и толстой, страстно стремясь оказаться внутри нее. Наступило небольшое молчание, пока он ждал ее ответа. Когда он пришел, Байрон оказался не готов к нему. Поток сексуального возбуждения. Всплеск тепла в ее теле, в ее сознании. Наслаждение от одного его вида.

Он встал рядом с ней, стараясь не отрывать глаз от своего собственного отражения. Его пальцы были длинными, руки художника. Он никогда не замечал этого ранее, но на фоне ее кожи он мог видеть их форму и размеры.

— Ты прекрасен, Байрон, — она наблюдала, как ее руки скользнули вверх, как ее пальцы запутались в его длинных черных волосах. — Я не могу поверить, что на самом деле вижу нас. Я не хочу, чтобы это заканчивалось.

— Я собираюсь пройти перед тобой. Не отрывай взгляда от зеркала, твое сознание прочно слилось с моим. Ожидай расплывчатости и дезориентации, но это долго не продлится, — он прошел перед ней, наблюдая за собой через плечо. Он видел, как сокращаются и расслабляются твердые мускулы его ягодиц, почувствовал в ней всплеск влажного тепла и усилившиеся удовольствие. Его взгляд упал на ее грудь.

Антониетта покачнулась, закрыв глаза, но она не могла избавиться от странного головокружения, накатившего на нее. Тени и контуры картин смешались. Ей захотелось закричать в знак протеста. Его язык ударил по ее соску. Раз. Второй. Он втянул ее грудь в свой рот, с силой посасывая, дразня ее сосок своим языком. Ее тело практически забилось в конвульсиях и она обхватила руками его голову и уставилась в серо-черные тени в зеркале, в то время как волна за волной чувственных ощущений омывала ее.

Она видела их совместное отражение невероятно отчетливо в его сознании. Байрон питался от ее груди. Поглощал ее тело. Испытывал к ней ненасытный голод и не извинялся. Его руки прошлись по ее, его пальцы широко раздвинулись, чтобы прикоснуться к ее коже везде, где это только можно. Он поглаживал и ласкал ее, его руки обхватили ее грудь, потом ягодицы, затем соскользнули по ее животу, чтобы зарыться пальцами в густые черные завитки.

— Меня не волнует, если я кошка в период течке, — сказала она, раздвигая для него ноги в приглашении.

Он не спеша расточал внимание ее груди, в то время как жидкое тепло стекало по внутренней стороне ее бедра. В то время как она была жаркой и влажной и не в силах остановить движение бедер в явном разочаровании. Когда его рот покинул ее грудь, она протестующе вскрикнула, но затем как зачарованная наблюдала, как его рот словно перышко начал спускаться вниз по ее телу к талии и ниже — к пупку. Там он на мгновение задержался, нежно пройдясь языком, его рука обосновалась меж ее бедер.

— Я не могу дышать, — так сильно она хотела его. Ее руки беспрестанно двигались, находя каждый мускул, жаждая касаться его, в то время как ее сознание желало видеть их вместе. — Я горю, Байрон.

Она смотрела, как он опустился перед ней на колени и без колебаний, обхватив руками ее бедра, привлек ее тело к себе. Ее сознание почти взорвалось от запаха и вкуса, и ощущений, стремительно пронесшихся через их слившиеся чувства, через их соединенные умы. Она услышала свой собственный тихий крик, когда его язык проник глубже, проталкиваясь внутрь нее.

Антониетта вцепилась в его волосы, стиснув их в кулаках, удерживая его рядом с собой, подаваясь бедрами ему навстречу, слезы бежали по ее лицу. Их общая близость усиливала ее сексуальную потребность десятикратно. Она чувствовала его тяжелую полноту. Собирающееся давление, которое грозило разорвать его головку. Она чувствовала его собственническую натуру. Непримиримую решимость удержать ее рядом с собой, привязать навечно. Две половинки одного целого. Его голод к ней. Его потребность в ней. Его потребность обратить ее, полностью привести в свой мир.

Она попыталась удержать эту странную мысль, но ее тело разрывалось от порочного дикого оргазма, который уносил ее в другое измерение. Ее зрение пропало, как только он подхватил ее на руки и понес через комнату в спальню. Антониетта судорожно вздохнула, ее мускулы конвульсивно сжались, когда он вошел в нее.

Он заполнил ее полностью, погружаясь все глубже, его руки сжимали ее бедра, удерживая ее на месте, пока он неустанно и беспощадно подавался вперед, требуя, чтобы она приняла каждый его дюйм. Кожа к коже. Сердце к сердцу. Он брал ее тело и отдавал ей свое, словно одержимый. Страстно жаждая ее. Никогда не получая достаточно. Словно этого никогда не будет достаточно.

Антониетта не желала ослаблять свою хватку над его сознанием. Он был везде, в ней, вокруг нее, часть ее. Когда она была одна, то в своих самых диких мечтах с пальцами на клавишах пианино позволяла силе своей страсти изливаться из нее, рисуя в своем воображение именно такое единение между мужчиной и женщиной. Какая бы странная потребность не мучила ее тело весь вечер, все страдания стоили того, что она испытывала за время, проведенное в его руках.

Она прижималась к нему, крепко обнимая, когда он входил в нее глубоко и сильно. Антониетта хотела ощутить его глубже, там, где собиралось и росло огненное напряжение, пока она не вспыхнула огненной бурей, которую не в силах была контролировать.

— Байрон, — прошептала она его имя, в то время как ее мускулы крепко сжимались вокруг него, конвульсивно стискивая. В то время, как он содрогался от усилий удержаться. Один длинный удар и они полетели вниз с вершины.

Они вцепились друг в друга, жадно втягивая воздух, стараясь успокоить свои колотящиеся сердца. Байрон не двигался, его тело растворилось в ее. Они лежали переплетенные, словно так и должно было быть.

— Антониетта. Любовь моя. Я так сильно люблю тебя.

Теперь она знала его лицо, даже намного лучше, чем это было раньше. Каждая деталь отпечаталась в ее памяти, как от прикосновения пальцев, так и от видения его глазами. Он что-то прошептал возле ее горла. Его слова нашли путь к ее сердцу. Антониетта боялась, что полюбила своего темного поэта очень сильно. Она пробежала руками по его телу, прижимая его к себе, не желая, чтобы он когда-либо покидал ее. На протяжении всей ночи она обнимала его. Всякий раз, когда он будил ее, чтобы заняться любовью, она отвечала ему с нетерпением. Она любила мягкий шепот и совместный смех и не хотела, чтобы их время когда-либо кончалось.

Поиск по сайту: