Свидетельства участников событий

Комментарий Марка Франкетти, журналиста The Sunday Times:

- Во время захвата театрального центра на Дубровке вы были внутри, общались с террористами. Это было сложно организовать?

- Во время захвата и проведения спецоперации я был внутри три раза. Два раза общался с боевиками и третий раз был в театре после того, как их уже убили. С самого начала все было по моей инициативе. Мне удалось созвониться с одной из заложниц, у которой был мобильный телефон. Я попросил, чтобы она передала сообщение чеченцам, что я, Марк Франкетти, журналист из Sunday Times, много работал в Чечне, и я хотел бы с ними общаться. Попросил передать, чтобы они пустили меня внутрь. И они сказали «да». После этого я получил разрешение на эту встречу от штаба, лично от Ястржембского. Заложница эта была на связи с людьми из штаба. И она сказала им, что чеченцы (это был второй день захвата) хотят пропустить людей из «Красного креста» и корреспондента Sunday Times Марка Франкетти. Это звучало так, словно мы с ними друг друга знаем и словно это - их условие. Ну, а для сотрудников штаба было все равно, кто пойдет, главное, чтобы люди попали внутрь. Так как тогда вообще еще не было общения между оперативным штабом и чеченцами. Они надеялись получить больше информации, любой информации. Так что они в принципе были «за». Так я попал туда в первый раз.

- После этого вас допрашивали?

- Да, конечно. Меня допросили. И тут же обо мне забыли. Это был не журналистский штаб, а оперативный - там работали представители ФСБ, «Альфы», люди Лужкова и так далее. И там, в штабе, мне и удалось достать мобильный телефон Мовсара Бараева. И я начал ему звонить. В какой-то момент я дозвонился и попросил у него интервью. Ведь в первый раз, когда я прошел внутрь, я не смог с ним поговорить, он спал, я говорил с его помощником. Бараев начал мне все рассказывать по телефону, но я его прервал, сказал, что лучше встретиться лично, и попросился внутрь еще раз. Он согласился, но поставил условия, что я должен быть один и с камерой. Потом долго шли переговоры со штабом, можно ли мне пройти внутрь еще раз или нельзя. Ястржембский был в тот момент у Путина и был недоступен. И я потом подумал и рассудил, что все решил как раз Ястржембский. Конечно, совместно с ФСБ и силовыми структурами, но в его отсутствие люди из ФСБ сами решения не приняли и внутрь меня не пустили. Так что во второй раз я снимал лично Мовсара Бараева. Единственно, что мне не разрешили в тот момент - показать эти съемки по телевидению. Сказали, что по закону о борьбе с терроризмом нельзя их демонстрировать в эфире, это будет считаться пропагандой терроризма. Ну, а третий раз я был после штурма. Снова благодаря людям Ястржембского. Там в то время уже работали сотрудники прокуратуры, другие специалисты, и все было гораздо жестче. И все же, когда там уже не было заложников, только мертвые чеченцы, меня пропустили. После проведения спецоперации я не чувствовал никакого давления и никакого контроля. Ну, кроме того, что мне не разрешили показать эти пленки. Не было контроля и по поводу того, что и как я буду писать. Они прекрасно понимали, что я не российский журналист, и никакого давления просто не может быть. Мне кажется, что они потом даже ничего и не читали, в общем, я чувствовал себя достаточно свободно.

- В течение этих трех дней вы бывали в оперативном штабе, вы получали от них какую-то информацию? То есть, у вас была информация не только от чеченцев, но и от российской стороны?

- Я много общался с представителями оперативного штаба. В том смысле, что они меня допрашивали. Но если я начинал задавать вопросы, они ничего не говорили, на вопросы не отвечали. Так что не могу сказать, что оперативный штаб предоставлял какую-то информацию. Конечно, я знал и видел больше, чем если бы я был за кордоном, это понятно. У меня даже была встреча с руководителем оперативного штаба Владимиром Проничевым во время захвата. Но опять же - это он задавал мне вопросы. Впрочем, сложно представить, чтобы они после допроса давали мне интервью. Так везде происходит. Но сам факт, что во время теракта и удерживания заложников у меня была возможность зайти и разговаривать с террористами - если бы такое случилось на Западе, этого бы не было вообще. Да, конечно, на Западе силовики доносили бы до журналистов и свою точку зрения, свой взгляд на ситуацию. Но во время захвата «Норд-Оста» ведь тоже были какие-то пресс-конференции в пресс-центре при оперативном штабе. Но одно дело, когда идет полномасштабная и длительная военная или антитеррористическая спецоперация. Другое - когда происходит захват заложников. Я в таких ситуациях на Западе не работал, это ведь был не просто теракт. Но все же думаю, за границей у меня не было бы таких возможностей, я уверен. Если бы «Норд-Ост» был в Лондоне, Скотланд-Ярд совершенно точно не пустил бы журналиста Sunday Times общаться с террористами. Так что с точки зрения профессиональной, журналистской то, что у меня получилось в Москве - это была удача. И потом, нам ведь отдали пять заложников, включая одного англичанина, когда мы туда заходили. Кроме того, была и информация. Я ведь там многое видел. Так что от моего визита точно была только польза.

- После того, как все закончилось, вы оцениваете открытость спецслужб так же высоко? Они были открыты, когда журналисты попытались расследовать всю историю штурма Дубровки и освобождения заложников?

- Да они и во время захвата не были открытыми. Просто это лично мне так повезло. Мне точно также повезло и потом, когда у меня сразу после «Норд-Оста» была встреча в ФСБ на очень высоком уровне. Это было неофициально, не для печати, но я был удивлен, что вообще такая встреча состоялась, ведь после таких случаев они обычно закрываются совсем. Но если говорить не о моем везении, а вообще о журналистах и спецслужбах, то конечно после теракта органы были абсолютно не открыты.

О действиях ФСБ после публикации репортажа о штурме «Норд-Оста» в отношении журналистов Agentura.Ru А. Солдатова и И.Бороган