Запутанность и отчетливость как модусы совершения синтетических актов

Теперь рассмотрим еще модальности совершения, которые, так сказать, располагаются в противоположном направлении от того модуса, какому отдавалось у нас предпочтение, — от модуса пра-истекающей актуальности. Мысль — простая или же снабженная многообразными тезисами — может выплывать на поверхность как „путанная". Тогда она дает себя как простое представление без какой-либо актуально-тетической артикуляции. Вот мы припоминаем какое-то доказательство, теорию, беседу — они „приходят нам на ум". При этом мы поначалу вовсе не обращены к ним, они выплывают наружу где-то на „заднем плане". Затем взгляд Я своим лучом направляется на такую мысль, своим непочлененным схватыванием постигая соответствующую ноэматическую предметность. Тогда может включиться новый процесс, и путанное воспоминание перейдет в отчетливое и ясное: шаг за шагом мы припомним ход доказательства, „вновь" породим тезисы и синтезы доказательства, „вновь" пройдем всеми стадиями вчерашней беседы и т.п. Естественно, несущественно то, что это — репродуцирование по способу воспоминания, порождения — наново — „более ранних" первозданных порождений. И новое теоретическое наитие, касающееся проведения сложной теории, мы получаем сначала в путанно-нерасчленном виде, потом, вольно-спонтанно совершаемым шагами, разворачиваем его, преобразуя в синтетические актуальности. Само собой разумеется, что все указанное сейчас равным образом сопрягается со всеми разновидностями актов.

Это важное различение запутанности и отчетливости играет важную роль в феноменологии „выражений", экплицированных представлений, суждений, актов душевного и т. д., какие предстоит еще обсуждать в дальнейшем. Достаточно подумать только о том, каким образом мы обыкновенно схватываем в любом случае чрезвычайно сложные синтетические образования, какие составляют „мыслительное содержание" нашего чтения, после чего стоит поразмыслить над тем, что же в уразумении прочитываемого достигает действительно первозданной актуализации, относительно этой так называемой мыслительной подосновы выражений.

§ 124. Ноэтически-ноэматический слой „логоса". Означивание и значение

Со всеми рассмотренными выше актами сплетаются выражающие — в специфическом смысле „логические" слои актов, относительно которых тоже необходимо убедительно прояснить параллелизм ноэсиса и ноэмы. Всеобщая, неизбежная двусмысленность речей, обусловленная таким параллелизмом и проявляющая свою действенность всюду, где обсуждаются соответствующие отношения, — она, естественно, сказывается и в речах о выражении и значении. Эта двусмысленность опасна лишь до тех пор, пока она не познана как таковая и, соответственно, не разграничены параллельные структуры. Но если это уже произошло, то следует лишь позаботиться о том, чтобы во всех конкретных случаях оставалось несомненным, с которой из двух структур сопрягается речь.

Мы начнем с известного различения чувственной, — так сказать, — телесной стороны выражения и его нечувственной, „духовной" стороны. Пускаться в ближайшие разъяснения первой нам не приходится — точно так же, как и способа, каким единятся обе стороны. Само собой разумеется, что и всем этим обозначаются рубрики довольно важных феноменологических проблем.

Мы же будем устремлять свой взор исключительно на „означивание" и „значение". Первоначально оба эти слова сопряжены со сферой языка, со сферой, в которой что-либо „выражается". Однако почти неизбежный и одновременно важный шаг состоит в расширении и подходящей модификации значения этих слов, вследствие чего они известным образом находят применение во всей ноэтически-ноэматической сфере, — следовательно, применяются ко всем актам, сплетены таковые с актами выражения или же нет. Так и мы, рассуждая об интенциональных переживаниях любого рода постоянно говорили о „смысле" — слово, какое в общем и целом применяют как равнозначное „значению". В целях отчетливости мы намерены отдавать предпочтение слову „значение", когда речь пойдет о прежнем понятии, особенно в комплексных словах логическое" или „выражающее" значение. Словом же „смысл" мы будем, как и прежде, пользоваться, разумея его шире.

Пусть, чтобы начать с примера, здесь присутствует предмет, с определенным смыслом, монотетически полагаемый в определенной полноте. Мы — как это нормальным образом и происходит, без запинок присоединяясь к первому, простому схватыванию восприятия — осуществим экспликацию данного и сопрягающее отождествление вычлененных частей или моментов, — скажем, по схеме „Это — белое". Такой процесс не требует ни малейшего „выражения" — ни выражения в смысле гласящих слов, ни выражения в смысле, сколь-нибудь подобном словесному означиванию, — каковое последнее может ведь наличествовать и вполне независимо от гласящих слов, если бы, к примеру, таковые были бы „забыты". Однако, если только мы „помыслили" или высказали — „Это — белое", — вместе с тем возник новый слой, нераздельный с „подразумеваемым как таковым" чисто по мере восприятия. Таким способ эксплицируемо и выразимо и любое вспоминаемое и любое фантазируемое как таковое. Любое „подразумеваемое как таковое" — любое мнение в ноэматическом смысле (а притом как ноэматическое ядро) любого акта выразимо посредством „значений". Итак в общей форме предположим: Логическое значение есть выражение.

Гласящие слова могут именоваться выражением только потому, что выражают принадлежное им значение — в таковом изначально заключено выражающее. „Выражение" — форма примечательная; она позволяет приспособить себя ко всякому „смыслу" (ноэматическому „ядру"), возвышая таковой до царства „логоса", до царства понятийного, а тем самым „всеобщего".

При этом последние слова поняты в совершенно определенном значении, какое следует отличать от других значений этих же слов. Вообще говоря, только что указанным отмечена большая тема феноменологических анализов, тема, основополагающая для прояснения сущности логического мышления и его коррелятов. В ноэтическом аспекте рубрикой „выражающее" будет обозначаться особый слой актов — такой, к какому возможно своеобразно приспособлять и с каким возможно замечательным образом сливать все прочие акты, именно так, что любой ноэматический смысл акта, а, стало быть, заключающаяся в таковом сопряженность с предметностью отпечатляется в ноэматическом аспекте выражения „понятийно". Перед нами своеобразная интенциональная среда, по своей сущности отмеченная тем, что она способна, так сказать, отражать по форме и содержанию любую иную интенциональность, отображая таковую в своем собственном окрашивании и при этом вводя в нее свою собственную форму „понятийности". Однако назойливые речи об отражении и отображении следует принимать с осторожностью, поскольку опосредующая их применение образность легко могла бы ввести в заблуждение.

Чрезвычайно трудные проблемы начинаются с феноменов, принадлежных к рубрикам „означивание" и „значение". Поскольку любая наука в своем теоретическом содержательном наполнении, во всем том, что есть в ней „учение" (теорема, доказательство, теория), объективируется в специфически „логическом" медиуме — в медиуме выражения, то для философа и психолога, руководствующихся общелогическими интересами, проблемы выражения и значения — самые ближайшие, и они же — первые, какие вообще, как только всерьез пробуем дойти до самой их основы, толкают нас к феноменологически-сущностным разысканиям. Отсюда мы увлекаемся к таким вопросам, как, к примеру: как следует разуметь „выражение" „выражаемого", как соотносятся выраженные переживания с не выраженными и что претерпевают последние благодаря привходящим выражениям, — нас отсылают тут к „интенциональности" переживаний, к их „имманентному" смыслу, „материи" и качеству (т. е. к присущему тезису характеру акта), к различению вот этого смысла и вот этих сущностных моментов, заключенных в „пред-выражаемом", к различению значения самого выражающего феномена и свойственных такому значению моментов и т. д. По сегодняшней литературе еще хорошо видно, в сколь же малой степени отдают должное тем огромным проблемам с их полным, глубоко заложенным смыслом, на какие только указано сейчас.

Слой выражения — вот что составляет его специфическое своеобразие — не продуктивен, если отвлечься от того, что он как раз и сообщает выражение всем прочим интенциональностям. Или, если угодно: продуктивность этого слоя, ее ноэматическое свершение исчерпывается выражением и вступающей вместе с таковым новой формой понятийного.

При этом слой выражающий совершенно сущностно неразделен по своему тетическому характеру с тем слоем, какой претерпевает выражение, и в этом их совпадении друг с другом первая настолько принимает сущность последней, что мы так просто и называем выраженное представление — представлением, выраженное верование, предположение, сомнение само по себе и как целое — верованием, предположением, сомнением, равным образом и выраженное желание или воление — желанием или волением. Что и различие позициональности и нейтральности переходит в выражение, непосредственно очевидно, и мы это уже упоминали. Выражающая же сторона не может обладать тезисом, позициональным или нейтральным, квалифицируемым иначе, нежели тезис слоя претерпевающего выражение, и в совпадении обоих слоев мы обнаруживаем не две тесы, какие надлежало бы размежевывать, но лишь один тезис.

Полное прояснение принадлежных сюда структур доставляет значительные трудности. Уже признание того, что после абстрагирования от чувственного слоя гласящих слов в наличии действительно остается еще одно наслоение такого же вида, как предполагали мы это здесь, стало быть, в любом случае — даже и в случае сколь угодно неясного, пустого, чисто вербального мышления — слой выражающего означения и нижний слой выражаемого, — уже это дается нелегко, а тем более уразумение сущностных взаимосвязей всех этих наслоений. Ибо на образ наслоения нельзя слишком уж полагаться; выражение — это не нанесенный сверху лак и не напяленное сверху платье; это — духовное формование, какое исполняет в интенциональном нижнем слое новые интенциональные функции и испытывает на себе ее коррелятивно интенциональные функции. Что означает этот новый образ, нужно изучать в самих феноменах и во всех существенных их модификациях. В особенности важно уразумение различных разновидностей „всеобщности", какие выступают тут, — с одной стороны, та всеобщность, какая неотделима от каждого выражения и от любого его момента, включая и несамостоятельное: „есть", „не", „и", „если" и т. д., с другой же стороны, всеобщность „всеобщих имен", как-то „человек", в противоположность именам собственным, как-то „Бруно", и, напоследок, та всеобщность, что принадлежит даже и синтактически бесформенной внутри себя сущности в сравнении столько что затронутыми различными всеобщностями значения.

Поиск по сайту: