Глава I.: Художественная феноменология эмоциональной жизни героев русских и татарских писателей

Цель – охарактеризовать специфику эмоциональной жизни героев русских и татарских писателей; сопоставить принципы и приемы психологического изображения в творчестве Толстого и Ибрагимова; определить своеобразие психологизма Толстого и Ибрагимова.

Задачи:

1.Систематизировать научно-критическую литературу, посвященную данной теме в литературоведении;

2. Определить диапазон переживаемых героями русских и татарских писателей чувств, рассмотреть соотношение эмоционального и рационального во внутреннем мире героев.

3. Охарактеризовать мотивы поведения героев.

4. Сопоставить художественную феноменологию эмоциональной жизни героев Толстого, Тургенева, Достоевского – с одной стороны, и Ибрагимова, Ф.Амирхана – с другой; определить своеобразие творческой индивидуальности Толстого и Ибрагимова.

Материал исследования – романы «Анна Каренина» Л.Н.Толстого, «Дым» И.С.Тургенева, «Обрыв» И.А.Гончарова; «Молодые сердца» Г. Ибрагимова, «Хаят» Ф.Амирхана.

Эпическое течение и участие в ней человека у Толстого предполагают, и реально моделирует все многообразие эмоциональной и интеллектуально-рефлексивной жизни героя [Буланов 2001: 98]. Все герои Толстого испытывают разные, характерные для них чувства, как например: чувство радости, раскаяния, страдания, чувство уважения, вины, стыда и другие. Все вышеперечисленные чувства герои по-разному воспринимают и переживают.

А.С.Скафтымов в своей работе «Идеи и формы в творчестве Л.Н.Толстого» делает акцент на том, что ни на какой стороне творческого процесса не сказывается столь сильное личное своеобразие писательской индивидуальности как в области психологического рисунка. В самом деле: чем определяется психологическое наполнение персонажа? В какой мере здесь участвует внешняя действительность и психика самого автора? Для этого одного наблюдения недостаточно. Нужно усмотреть жест, нужно понять его психологический эквивалент, нужно еще поставить в ряд предыдущих толчков и причин, последующих проявлений и следствий,- и вот здесь «психология» уже всегда и неминуема переходит в идеологию. Психологический рисунок в творчестве Толстого определяется: 1) его интересом к определенным состояниям; 2) его теорией психики, то есть его пониманием внутренней жизни человека вообще.

Исследователь замечает, что «у Толстого описания чувства как такого нет. Изображение эмоционального состояния всегда состоит, в сущности, из перечня тех воздействий, какие пришли из внешнего мира и притронулись к душе. Душа всегда звучит под бесчисленными, иногда не заметными, не слышными пальцами действительности данного момента. Толстой никогда не забывает ни социального положения человека, ни той обстановки, в какой он находится, ни людей, которые его окружают и на него действуют. Одним словом, человек в каждый момент для него совершенно непредставим иначе, как во всей сложности конкретно-бытового положения в каждый час, в каждый миг его жизни» [Скафтымов 1972: 32].

Сложность психического состава персонажей Толстого (в человеке «есть все возможности») и бытовая распределенность их переживаний и общего самочувствия создает то впечатление, которое не позволяет говорить о его персонажах, как о «героях» в литературно-абстрагированном и идеализованном смысле [Скафтымов 1972: 37-39].

Об усложнении приемов психологического анализа вследствие стремления романистов познать человека «во всем впервые открывшемся многообразии его обусловленности» пишет и Л.Гинзбург; рассматривая роман второй половины XIXв. в аспекте «художественного познания душевной жизни и поведения человека» [Гинзбург 1990: 271].

В работах А.М.Саяповой, М.Х.Хасанова, Г.Халита Р.Фаткуллиной и др. внимание ученых заострено на психологических, нравственных и духовных аспектах романа Г.Ибрагимова «Молодые сердца».

А.М.Саяпова делает такой вывод: «Внимательное текстуальное изучение произведения в свете эстетической мысли времени свидетельствует о том, что Г.Ибрагимов говорит не только об идеалах, выражение которых возможно в романтическом духе, но и духовном опустошении общества, и делает это в характерном для времени символизма выражении, когда «порыв к небу» «неразлучен с землей», когда идеалы берутся в контексте противостоящей ей действительности» [Саяпова 1998: 22].

Исследователь М.Х.Хасанов пишет, что «Роман «Молодые сердца» – первое крупное произведение Г.Ибрагимова. Он завершил его мае 1912 года и опубликовал в начале 1913 года. В нем нашли конкретное выражение идейно-эстетические концепции писателя…» [Хасанов 1977: 33], «Роман от начала до конца проникнут пафосом борьбы за духовное раскрепощение личности» [Хасанов 1977: 33]. Ученый считает, что романтическая заостренность и яркость образов дополнилась в первом романе Ибрагимова реалистической полнотой характеров. Внутренние монологи как средство психологического анализа в татарскую прозу впервые ввел именно Г.Ибрагимов. Он опирался на достижения русской классической литературы, особенно Л.Н.Толстого, И.С.Тургенева. Г.Ибрагимов часто обращается к монологам, снам. Они служат не только комментарием к тем или иным событиям воздействующим на героя, но и объяснением его психологического состояния перед каким-нибудь испытанием [Хасанов 1977: 38-39].

К сентиментально-психологическому роману относит «Молодые сердца» Г. Ибрагимова Г.Халит: «Тышкы яктан караганда «Яшь йөрәкләр», әлбәттә, мәхәббәт фаҗигасенә багышланган сентименталь-психологик романнары искә төшерә. Ләкин аңардагы эчке конфликтның, геройлар арасындагы драматик мөнәсәбәтләрен җирлеге бөтенләй башка: ул җирлек ХХ йөз башындагы татар тормышында тамыр җәйгән чынбарлык булып, бу романда шул чорда татар әдәбияты өчен иң актуаль, иң әһәмиятле тема һәм идеяләр урын алды. Болар, борыннан элек, «аталар һәм балалар бәрелешеннән» гыйбарәт булып, «Яшь йөрәкләр» шуның көчле психологик чагылышын татар проза әдшбиятында беренче мәртәбә биргән әсәр иде» [Халит 1957:12].

Полемизируя со знаменитым высказыванием Рене Декарта: «Я мыслю, следовательно, существую», Жан Жак Руссо утверждал, что существовать – значит чувствовать, ибо чувства стоят несравненно выше разума». Прямо противоположной точки зрения придерживался Спиноза, который заложил фундамент психологии эмоций: «Человеческое бессилие в укрощении и ограничении страстей я называю рабством. Ибо человек, подверженный страстям, уже не владеет сам собой, но находится в руках фортуны, и при том в такой степени, что он хоть и видит перед собой лучшее, однако вынужден следовать худшему…».

И сегодня многие ученые полагают, что люди главным образом рациональные существа и основа нашего бытия познавательно-интеллектуальная. Некоторые исследователи уверены, что эмоции в основном разрушают и дезорганизуют поведение, являются источником психосоматических заболеваний. Несомненно, то, что эмоции и чувства составляют существенную часть внутреннего мира человека.

Анализ эмоциональной сферы человека: его чувств, переживаний, глубинных душевных процессов носит междисциплинарный характер. Природу человеческих чувств изучает психология, философия, литература. В психологии существует направление «феноменологическая психология», основанное на идеях и методах феноменологии и преследующее цель описательного изучения сознания, субъективности и переживаний человека. Философские основания феноменологической психологии составляют идеи Э.Гуссерля, а также его учеников и последователей: А.Пфендера, М.Гайгера, Ж.-П.Сартра, М.Мерло-Понти, А.Шюца и др.

В исследовании нами предпринята попытка проследить, каким именно путем развивается психологизм в русской и татарской классической романистике. Прежде чем приступить к анализу чувственно-эмоциональной сферы в приведениях писателей, остановимся на рассмотрении теоретических положений главы, определим понятие «феноменология». Феноменология (греч., букв – учение о феноменах) – учение о явлении. В философии выделяют шесть определений феноменологии, опирающихся на учение Канта, Гегеля, Брентано,Штумпфа, Гартмана и Гуссерля:

1) У Канта – учение об эмпирическом явлении в отличие от учения о вещи-в-себе;

2) у Гегеля в «Феноменологии духа» – это метафизическое изображение сознания в его диалектическом поступательном движении от чувственной непосредственности – через степени самосознания, нравственности, искусства, религии, науки, философии – к абсолютному знанию;

3) у Брентано и его школы – то же, что и в «описательной психологии»;

4) у Штумпфа – анализ чувственного содержания и образов памяти, проникающий вплоть до последних компонентов;

5) у Н.Гартмана – непредвзятое выявление и описание феноменов как первая ступень систематизирующей работы мысли, за которой следует вторая и третья ступени –апоретика (проблематика) и теория;

6) у Гуссерля – исследование значения и смысла, наука о сущностях, которая подобна геометрии, может иметь дело только с чистыми «эссенциями», сущностями, но не с реальными «экзистенциями», вещами, фактами, сведения о которых намерено исключены, «заключены в скобки».

У Гуссерля феноменология есть наука о созерцании сущности, о сознании, созерцающем сущность. Важнейшей особенностью этого сознания является интенциональность, т.е. сознание есть сознание о чем-либо. В самой сущности переживания не заключено не только то, что оно представляет собой, но также и то, что в нем мыслится, в каком определенном и неопределенном смысле оно является сознанием, одним словом, что оно «полагает». Реальностью обладает отнюдь не то, что является самостоятельным, но только интенциональное, основанное, являющееся. «Сущность», которая имеет значение для целого ряда «индивидов», объединяет, образует целую «область» индивидов, принадлежащих к соответствующей «сущности» [Краткая философская энциклопедия: 477-478].

Феноменология Гуссерля представляет собой наряду с философией жизни, экзистенциализмом, онтологией одно из четырех крупнейших направлений, определяющих развитие современной философии. Метод Гуссерля занимает место естественной природной установки человека по отношению к тому, что встречается ему в жизни, - установки, которая является скрытым или явно выраженным предположением о возможности существования микрокосмоса. Феноменология хочет расчистить тот путь к явлениям, который при «природной» установке заполнен предрассудками о являющемся. В феноменологии «сознание становится чистым сознанием», мир превращается в «феномен мира». В этом смысле феноменология является наукой о конструировании мира, о структуре бытия. Гуссерль считает свою феноменологию основной наукой философии вообще; и действительно, как метод она оказала огромное влияние на развитие философии, в частности экзистенциализма, онтологии, логистики [Краткая философская энциклопедия:477-478].

Рассмотрим эмоциональную сферу романов Тургенева «Дым» и Гончарова «Обрыв», типологически схожих с романом Толстого «Анна Каренина». В своем исследовании Г.А.Бялый, отмечая изменение привычной схемы тургеневского романа, утверждает, что роман «Дым» является «по жанру и по типу близким роману Л.И. Толстого «Анна Каренина» [Бялый 1973: 107]. Г.Б.Курляндская пишет о том, что «Дым» и «Новь» «значительно изменили свои жанровые формы»: «расширилась масштабность в охвате действительности», «проявились новые способы психологического изображения в связи с обострением интереса к противоречивой сложности человека» [Курляндская 1972: 218]. К выводу о «значительных качественных смещениях» в романном творчестве Тургенева приходит и К.Сазонов, указывая на изменения в структуре образа автора. В романе «Дым» появляется интерес к конфликтам мировоззренческого типа; в структуре характера начинает доминировать идейная позиция, акцентируется «внимание к духовным связям и отношениям людей»; первостепенной задачей становится исследование основ свободы личности; происходи «усиление авторской тенденциозности и концептуальности». В связи с этим меняется и романная поэтика: Тургенев обращается к таким приемам, как фантастика и гротеск, значимым при раскрытии внутреннего мира героя становится «микроанализ», складывается полифоническая структура романа.

Характерной особенностью романа И.С. Тургенева «Дым» является то, что само его заглавие становится основным способом создания эмоциональной атмосферы романа, оттеняя все переживания и чувства героев. Заглавие романа Тургенева многозначно и не только связано со всем содержанием текста, но и раскрывает особенности мировосприятия и мироощущения автора, имеет интертекстуальные и автоинтертекстуальные связи.

Тургенев создаёт в романе своеобразную картину-символ, в которой отражается пореформенная русская жизнь, охваченная «газообразными» идеями и мнениями. Венчают эту картину тягостные размышления Литвинова, осознающего иллюзорность «болтовни» и военной петербургской аристократии, и радикалов-социалистов, и славянофилов, и западников. Собственная жизнь и прежде всего русская жизнь - всё людское и особенно русское представляется герою дымом:«Дым, дым», - повторял он несколько раз <...> Всё дым и пар, думал он <...> Вспомнилось ему многое, что с громом и треском совершалось на её глазах в последние годы... Дым, шептал он, дым; вспомнились горячие споры, толки и крики у Губарева, у других, высоко - и низкопоставленных, передовых и отсталых, старых и молодых людей... Дым, повторял он, дым и пар. Вспомнился, наконец, и знаменитый пикник, вспомнились и другие суждения и речи других государственных людей - и даже всё то, что проповедовал Потутин... дым, дым и больше ничего» [Тургенев 1994: 134].

На фоне «дыма», призрачности глубоких человеческих чувств писатель рисует порывистые, страстные отношения Ирины и Литвинова. Отказавшемуся от правильного, благоустроенного, добропорядочного будущего герою кажется, что «изо всех этих - в дым и прах обратившихся -начинаний и надежд осталось одно живое, несокрушимое» - любовь к Ирине [Тургенев 1994: 78]. Позже собственные чувства, желания, стремления и мечты представляются Литвинову тоже дымом. Изображая бурную страсть, с муками, ложью, терзаниями, хаосом, писатель вскрывает как её своеобразную красоту, так и разрушительную мощь. Любовь героев «Дыма» менее духовна, чем других персонажей тургеневских романов; в ней больше мятущейся чувственности, страдания. Для Литвинова она становится своеобразной пыткой, мучительной, болезненной, вплоть до излома души. С помощью образов-символов, как «буря», «вихрь», «гроза», «грозовой ливень», «грозовая туча», «омут» и др., автор утверждает страстную напряжённость и ураганность чувств героев, устрашающую красоту и могущество их любви-страсти, стихийное, тёмное, повелительное и недоброе начало в ней, более того, выводит историю любви героев в контекст философской проблематики - указывает на отсутствие в жизни гармонической упорядоченности, на роковую зависимость человека от не подвластных ему природных законов.

В романе Гончарова «Обрыв», как и у Тургенева доминантой авторского изображения является внутренний мир героев. Особенность «сердечных» героев романа раскрывает прием диалог глазами. Именно взгляд у Гончарова занимает важное место в изображении эмоциональной жизни героев романа. Писателем исследуется проявление страсти в натуре аристократической, в которой она превращается в «образы и звуки». Гончарова интересует эмоция страсти в эстетическом и художественном, общечеловеческом и гуманистическом планах. В страсти заложена потенция огромной энергии. Автора интересует сам процесс зарождения ее в человеке, ее корни и истоки. В.А.Недзвецкий отмечает: «Гончаровское искусство психологического анализа, раскрываясь с наибольшей полнотой в изображении «образов страстей», на них же в первую очередь и ориентировано» [Недзвецкий 2000: 201]. Чувства страсти Райского, несомненно, являются ярким примером в раскрытии глубины изображения таких сильных эмоций. В романе представлено движение, «жизнь» страсти, от возникновения, его мотивировок, бурного развития, противоречивости, и, наконец, перерождения в братскую любовь (к Марфеньке), в страсть аристократическую (к Беловодовой).

В татарской литературе начала ХХ века ярким примером психологизма в его соотнесенности с пейзажем являются произведения Ф.Амирхана. Проза Ф.Амирхана неоднократно становилась предметом сопоставительного анализа с прозой Тургенева (Ю.Г.Нигматуллина и др.). А.Сайганов в книге «У истоков эстетики реализма» подробно рассматривает связь литературного наследия Ф.Амирхана с русской и восточной литературой: «рост освободительного движения в России усилил интерес передовой татарской молодежи к русской культуре и образованности. Жизненный выбор молодого Амирхана – один из убедительных тому примеров. По завершении медресе он экстерном сдает экзамены за курс русской гимназии. Затем в 1906 году, находясь в Петербурге и Москве, посещает там общеобразовательные курсы, пополняя свои естественно-научные и гуманитарные знания» [Сайганов 1982: 5]. Автор рассуждает об исторических предпосылках эстетики Ф.Амирхана: «Эстетика Ф.Амирхана, как и вся татарская революционно-демократическая теория искусства, явилась теоретическим обобщением опыта реалистического творчества, главным образом опыта реалистической литературы и реалистического театра. Эстетические взгляды Ф.Амирхана, подобно идеям других татарских эстетиков-реалистов (Г.Тукая, Г.Ибрагимова и др.), находили свое выражение в сфере художественной критики… Так, в статьях о русских писателях – Гоголе, Пушкине, Лермонтове, Л.Толстом – Ф. Амирхан сосредоточен именно на том, чтобы на примерах русской литературы уяснить ряд коренных эстетических понятий». Ученый так же приходит к следующему выводу: «Большим вкладом в татарскую классическую литературу явилось художественное творчество самого Ф.Амирхана. Амирхановский художественный мир – это мир ярких типических характеров, волнующих человеческих страстей и столкновений, неповторимых человеческих судеб» [Сайганов 1982: 11-15]. Исследуются просветительские взгляды писателя: «Ф.Амирхан видел главный двигатель общественного прогресса в европейских формах просвещения и образования, в успехах светской науки и техники. (…) В русле просветительства сложился и рационализм Ф. Амирхана – высокая вера в человеческий разум как органическая сторона мировоззрения. (…) Утверждая культ разума, татарские просветители отстаивали тем самым свободу личности от власти патриархальщины, от жестких регламентаций шариата» [Сайганов 1982: 18-19]. А.Сайганов анализирует и концепцию идеального человека у просветителей: «Идеального человека просветителей возвышают его деятельные возможности; он сам творец своей судьбы. Эта активность героя противостояла идее фатальной обреченности. (…) Концепция человека у писателей татарского просвещения есть по своей сути яркий показатель пробуждения личности в татарском обществе эпохи формирования татарской нации» [Сайганов 1982: 40-41]. В работе рассматривается использование психологического анализа в творчестве Ф.Амирхана: «Одним из первых в современном ему татарской литературе он понял и раскрыл огромное значение психологического анализа как средства индивидуализации литературных и сценических типов. (…) …Г. Тукай видел в амирхановских психологических характеристиках сходство с Тургеневым, Гоголем, Достоевским [Сайганов 1982: 83]. «Гуманистическая концепция, свойственная воззрениям Ф.Амирхана, проливает свет на своеобразие художественного характера в его творчестве. Характер – это та сфера, где единство творчества и мировоззрения обнаруживается наиболее ощутимо, доступно. Образ-характер в произведениях Ф.Амирхана по сравнению с характером в татарской просветительской литературе предстает в значительно расширившихся обстоятельствах, отражающих сложность реальных связей человека и общества в татарской жизни рубежа XIX – XX веков. Обстоятельства воссоздаются целой системой взаимосвязанных образов: картинами быта, обстановки, природы, изображением человеческих взаимоотношений, исторической эпохи» [Сайганов 1982: 96-97]. Выявляется связь татарских писателей-просветителей с восточной традицией в области психологического изображения: «С восточноклассической поэтической традицией изображения страстей, главным образом любовной страсти, связываются в татарской просветительской прозе в частности, зачатки психологического анализа» [Сайганов 1982: 93]. «Психологический анализ усиливается у Ф.Амирхана изображением явлений внешнего мира, природы и обстановки, человеческого внешнего облика, поведения, жестов. (…) В тексте повести («Хаят») нетрудно выделить черты той «диалектики души», которая была открыта и введена в литературу Л.Н.Толстым» [Сайганов 1982:105].

Исследователь приводит цитату из повести «Хаят»: «Сколько в природе красоты, сколько поэзии, не поддающейся описанию, сколько светлого и прекрасного в жизни!». А. Сайганов утверждает: «Тонкое чувство красоты природы – покоряющая особенность амирхановского таланта. Им в немалой мере объясняются жизнерадостность и лиризм амирхановской прозы и драматургии». Ученый называет Ф.Амирхана «вдохновенным певцом природы, ее чутким пейзажистом. Для него прекрасное в природе так же реально, как реальна сама природа, сама действительность. Отсюда достоверность, жизненная точность его пейзажных картин. Амирхановский ландшафт светел, просторен, полон красок. Обычно это картина благоухающей буйной весны, весеннего цветения или радостно-спокойный летний пейзаж» [Сайганов 1982: 127].

А. Сайганов замечает, что «писатель активно использует пейзаж для психологической характеристики персонажей» [Сайганов 1982: 127]. Выделены и другие функции пейзажа: «Сближение образов природы и человека помогает писателю показать человеческое духовное богатство, внутреннюю красоту героев. Однако помимо коррелятивной функции, пейзаж у Амирхана обладает самостоятельным познавательно-эстетическим значением, вызывает живое восприятие прекрасного в природе» [Сайганов 1982: 128]. Ученый приходит к выводу: «амирхановское понятие прекрасного, наряду с прекрасным в человеке и в народной или общественной жизни, предполагает также прекрасное в природе» [Сайганов 1982: 129].

Образ природы в повести «Хаят» диалектически взаимосвязан с внутренним миром главной героини. Духовный мир раскрывается не изнутри, а во взаимосвязи с окружающим миром. Например, через образ ночи описано трагическое восприятие Хаят своей жизни: «Бөтен тереклек аның алдында ямен җуйды: гүя бөтен тормыш… караңгы, коточыргыч давыллы төннәрдән коралып ясалган да шыксыз, мәгнәсез булып скелет (кадил) сымак басып тора» [Әмирхан 2002: 181]. «Девушке казалось, что вся ее жизнь заключена… в этих темных вьюжных ночах… вся эта жизнь предстала перед ней мрачной, жуткой, словно скелет» [Амирхан 1985: 105].

В повести Ф.Амирхана «Хаят» трагическое начало образа природы связано с конфликтами между патриархальным татарским укладом жизни и молодежью, которая с трудом подчиняется этим правилам. Не случайно жизнь Хаят сравнивается с ночью. По словам А.М.Саяповой, «определяя душевное состояние своей героини, автор прибегает к очень емкой символической метафоре: жизнь Хаят – «темная ночь», в которой нет живого» [Саяпова 2006: 114].

А.Г.Махмудов в работе «Проблемы прекрасного в творчестве Ф.Амирхана» говорит о том, что «в течение всей повести проводится параллелизм между сущностью, настроением, характером природы и между характером, сущностью Хаят» [Идейно-эстетическое 1989: 86].

Таким образом, в романах Толстого, Тургенева, Гончарова и Ибрагимова, Ф.Амирхана и др. прослеживаются схожие формы психологизма, раскрывающие, с одной стороны, универсальные стороны проявления эмоциональной стороны психики героев, вне зависимости от их принадлежности к тем или иным кодам, а с другой стороны уникалии в мотивах их поведения, поступках, связанные с национальными, социальными, религиозными и историческими системами.

Поиск по сайту: