КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Философские обители, новое предисловие к которым мы имеем честь предложить читателю, не должны были оказаться последней книгой Фулканелли. Завершая алхимическую трилогию ни с чем не сравнимой научной ценности, автор написал часть под названием Finis Gloriae Mundi (Конец Славы Мирской). К тому времени наш старый Мастер уже шесть лет как получил Философский Камень, который — об этом часто забывают — разделяется на Универсальный Эликсир и Порошок для трансмутации. Эти качества Камня делают Адепта обладателем тройного достояния — Ведения, Здравия, Богатства (Connaissance, Sante, Richesse), — благодаря которому его жизнь на земле становится сродни пребыванию в совершенном блаженстве библейского Рая. По-латыни Adeptus — тот, кто получит Дар Божий. Таинственное совмещение двух значений слова «Present» (1 — дар, подарок; 2 — настоящее) подчёркивает, что с этих пор Настоящее для него длится бесконечно. «Адептами называют себя в искусстве химии», Adepti dicuntur in arte chimica, уточняет Дюканж и приводит синоним «Мисты» (Mystœ), обозначающий, строго говоря, тех, кто достиг наивысшей степени посвящения (собственно έπόπται ).

«Ибо сей драгоценный предмет, — заявляет в своих Комментариях на Сокровище Сокровищ Анри де Линто, — включает в себя тайну Сотворения Мира, тайну величия Бога и его чудес. Будучи истинным солнцем, он выявляет своим светом вещи, дотоле скрытые во тьме».

Космополит говорит о зеркале, которое показал ему Нептун в саду Гесперид. В этом зеркале он увидел отверстое Естество. То же зеркало, без сомнения, представлено на одном из любопытнейших герметических рисунков, украшающих ризницу церкви в Симьезе. Латинское изречение на рисунке говорит про след от дыхания на зеркале.

FLATUS IRRITUS ODIT

От напрасного дыхания оно тускнеет

Разумеется, Зерцало Мудрости не имеет никакого отношения к зеркалу, отражающему видимые образы, будь последнее из металла, как в Древнем Египте, или из обсидиана, как в Риме Цезарей, равно как и к кристально чистой поверхности озёр, куда смотрелись на заре веков, и к сверкающему амальгамированному зеркалу наших дней. Именно простое зеркало, однако в виде выпуклой покатой линзы держит в руках двуликое Благоразумие — охранительница гробницы Франциска II в соборе св. Петра в Нанте наряду со своими тремя компаньонками — Справедливостью, Силой и Умеренностью. В настоящей книге эти четыре великолепные статуи, выполненные в первое пятилетие XVI в., воспроизведены по подкрашенным гуашью карандашным рисункам нашего покойного друга Жюльена Шампаня, почившего 26 августа ровно двадцать пять лет назад. Жюльен Шампань был учеником Жана-Леона Жерома, как и наш общий друг, бедняга Мариано Анкон, возвышенной души художник — такие были лишь в античные времена, — умерший от нищеты в 1943 г. среди сотен своих полотен, загромоздивших небольшое жилище на улице Шапель в Сен-Уене, вскоре уничтоженное во время ужасной бомбардировки.

После прочтения предупредительной надписи над эмблемой во францисканском монастыре у нас создаётся впечатление, что прекрасное, несмотря на тяжёлый старческий затылок, создание, затаив дыхание, созерцает какую-то необычную сцену, предстоящую его взору.

«В царстве Серы, — утверждаёт Космополит, — есть Зерцало, в коем видно всё Мироздание. Кто в него заглянет, может овладеть тремя аспектами Мудрости всего мира и стать сведущим в трёх Царствах, как Аристотель, Авиценна и многие другие, подобно остальным Учителям, узревшие в этом зерцале, как создавался мир» ( О Сере, Coloniœ, 1616, р. 65).

«

Двойная тайна рождения и смерти, непостижимая для мудрецов «века сего», тайна сотворения Мира и его трагического конца из-за безмерной людской алчности и гордыни — эти отнюдь не маловажные знания зримо явлены Адепту в Зерцале Искусства. Драгоценная сверкающая ртуть, отражающая в слегка выпуклой ванне блики на шариках с крестом, представлена на посвятительных виньетках, переведённых в прелестные забавные рисунки, которые Филипп де Маллери с присущим ему изяществом сделал для книжечки риторов коллежа иезуитов в Антверпене. Так мы расшифровываем и переводим буквенные обозначение RR.C.S.I.A. (Rhetoribus Collegii Societatis Iesu Antverpiæ) рядом с заголовком:

«Typus Mundi, in quo eius Calamitates et Pericula nec non Divini, humanique Amoris Antipathia emblematicè proponuntur» (Образ Мира, в котором символически явлены невзгоды и опасности нашей жизни, а также несовместимость Любви Божественной и человеческой).

Первое изображение недвусмысленно указывает на основной, если не единственный источник всех людских бед. Об этом говорит и латинская надпись, где в скобках её автор прибегает к фонетической кабале:

Totus mundus in maligno (mail ligno) positus est; основание мира — дьявол (Древо Зла).

Тут появляется Древо Познания Добра и Зла, древо книги Бытия, плоды с которого Адаму запретил вкушать Создатель, давший понять, что непослушание неизбежно приведёт к пагубным последствиям:

« Ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрёшь; in quocumque enim die comederis ex eo, morte morieris».

Нас не удивляет, что запретное райское дерево здесь — дуб (chêne), множество плодов его — малые миры (petits mondes), прикреплённые к веткам своими крестообразными черешками. Обвив ствол нижней частью своего змеевидного тела, совратительница Ева, вызывающе выпятившая мясистую грудь, кладёт одно из этих необычных яблок в правую руку обольщённого спутника.

Выискивать, к какой породе учёные Отцы Церкви причисляют древо, растущее посреди Сада Сладости, нет никакой надобности. В Тайне соборов Фулканелли достаточно подробно говорил об этом дубе, о его тесной символической связи с первоматерией алхимиков, повторять это излишне, не говоря уже об опасности затемнить или исказить мысль Адепта. Обратим лишь внимание на зайца за деревом на заднем плане картинки в Typus Mundi, грызущего редкую траву на лугу. Можно затем среди философских обителей, описанных Фулканелли, сослаться на украшенный камин Луи д'Эстиссака, судя по всему, ученика Франсуа Рабле, и поразмышлять об установленной нашим Учителем поразительной кабалистической связи между зайцем и «чешуйчатым, чёрным, твёрдым и сухим» сырьём для Великого Делания с учётом того, что линейное выражение выглядывающих в большом количестве из листвы шариков с крестом — часто встречающийся в древних трактатах графический символ. Тут прямое указание на Землю — речь идёт, как мы уже отмечали, об изначальном Хаосе алхимического Творения, сиречь макрокосмического Земного шара, входящего в число семи планет астрологического Неба.

Если перекрестье сверху переходит вниз, знак Земли превращается в знак Венеры, той самой Афродиты, о которой адепты, в частности, упоминают как о минеральном веществе — цели своих трудов. На пятом рисунке этого столь необычного Typus Mundi к Любви, вращающей на кожаном ремне вертикальную доску креста с земным шаром на конце, подступает Раздор. У него волосы и хлыст из змей, которые, извиваясь в злобе, норовят укусить:

TRANSIT ΕΡΩΣ IN ΕΡΙΣ

Нет ничего удивительного, что мы придаё такое значение небольшой и очень редкой книжице, которую высоко ценил сам Фулканелли. Пользуясь случаем, мы обращаем особое внимание людей любознательных на блестящую главу об уже упоминавшемся Луи д'Этиссаке, точнее, на прилагаемый к ней отрывок, устраняющий якобы неизбежное смешение алхимических представлений со спагирическими. В связи с этим стоит также упомянуть о соображениях Мастера относительно этого шара, «отражения и зеркала микрокосма», в главе о восхитительной усадьбе Саламандры в Лизьё, которая, к несчастью, была разрушена в 1944 г.

«

Скажем без обиняков: вещество, с которым работает алхимик, предстаёт перед нами так ясно, с такой очевидностью, что даже самый откровенный автор «возревнует» и обойдёт молчанием, скроет или исказит его название или, назвав это вещество, как бы самой природой предназначенное для Делания, впоследствии открестится от своих же слов.

Алхимик должен телесно и душевно сочетаться с этой Девой нерасторжимым совершенным браком, возвратившись вместе с ней к первоначальному андрогинату и невинности:

« И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились; Erat autem uterque nudus, Adam scilicet & uxor ejus: & non erubescebant».

Художник получает многое, если не всё от этого радикального единства, тайной гармонии, духовной и физической, с полученным по всем правилам веществом, которое подвигает его на проведение реакций и направляет его на поиски, когда он, точно рыцарь из средневековых романов, служит своей Даме, подвергаясь ради неё ужасным опасностям. Высочайшая страсть, одновременно магическая и естественная, о которой неофиту небезынтересно справиться у графа де Габалиса — делая, разумеется, поправку на известные преувеличения, — дабы возвратить своей подруге по плоти причитающуюся той немалую долю, о чём говорят рисунки Mutus Liber:

«Подумайте о женщинах, чьи недолговечные прелести вянут на глазах, сменяясь ужасными морщинами: Мудрецы могут даровать им неувядаемую красоту и бессмертие. Вообразите себе любовь и признательность сих незримых любовниц, представьте себе тот пыл, с которым они стремятся завоевать расположение сострадательного Философа, способного их обессмертить.

Отрекитесь от пустых, и пресных наслаждений, которые вам могут даровать женщины; самая прекрасная из них показалась бы уродиной в сравнении с самой невзрачной сильфидой; вы никогда не почувствовали бы ни малейшего пресыщения, проводя ночь в её нежных объятиях. О несчастные невежды, откуда вам знать, что такое философическое сладострастие!»

Отходя от собственно каббалистической сферы, где он представил Саламандру прекраснейшей из женщин, состоящей из мирового огня, «первопричины всех природных явлений», и обитающей в эмпирее, аббат Монфокон де Виллар излагает затем способ подчинить себе это стихийное создание с помощью философской колбы (matras philosophique)[3]*, либо глядя снаружи на её сильно выпуклое днище, либо созерцая изнутри тайну её вогнутой округлости:

«Нужно очистить и подвергнуть возгонке элемент огня, таящийся в вас самих, и таким образом подтянуть и настроить соответствующую космическую струну. Для этого стоит лишь сосредоточить мировой огонь в вогнутых зеркалах, помещённых внутрь стеклянного шара; этот секрет, который древние свято хранили от непосвящённых, был заново открыт божественным Теофрастом. В этом шаре образуется пыль, которая, сама собой очистившись от примесей других элементов и будучи соответственным образом обработана, через малое время обретает чудесную способность подвергать возгонке таящийся в вас самих огонь и, фигурально выражаясь, наделять вас огненной природой» [4] *.

Тут напрашивается параллель между этим отрывком из Бесед о тайных науках графа Габалиса и фрагментом из книги Иной мир, или Государства и Империи Луны, где Сирано Бержерак (de Cyrano Bergerac [5] *) рассказывает о своём демоне-хранителе, нёсшем два огненных шара, а все кругом удивлялись, как он не обжигает пальцы.

«Эти неугасимые светочи, — пишет он, — послужат вам лучше, чем ваши стеклянные шары. Это солнечные лучи, которые я очистил от жара, иначе губительные свойства этого огня повредили бы вашим глазам, ослепляя их. Я закрепил свет и заключил его в эти прозрачные бокалы, которые я держу в руках. Это не должно вас удивлять, так как для меня, родившегося на Солнце, сгущать его лучи, которые являются пылью того мира, представляет не более труда, чем для вас собрать пыль или атомы, которые не что иное, как превращенная в порошок земля вашего мира» [6] *.

Как поразительно сходны судьбы двух этих авторов, умерших трагически и скоропостижно: один погиб в тридцать пять лет от страшной раны — брошенный из окна обрубок бревна пробил ему голову, другого в тридцать восемь убили на Лионской дороге!

Адепт, то есть, как мы ранее отмечали, человек, владеющий Философским Камнем — единственный, кто может предвидеть обстоятельства, способные представить угрозу его жизни: болезни, несчастные случаи и прежде всего — преступное насилие над собой Философ же, которому не удалось осуществить Великое Делание — как бы близко он ни подошёл к цели, далее если он по ходу дела получил одно или несколько ценных промежуточных веществ с целебными свойствами, — не в состоянии проникать в будущее, как, впрочем, и в прошлое.

«

Наш учитель Фулканелли вправе гордиться тем, что он первый открыл истинную значимость личности Сирано Бержерака. На основании конкретных, убедительных и веских доводов Фулканелли представил его выдающимся герметическим философом, без колебаний уготовив ему первое место среди герметических философов нового времени. Это вытекает, согласно Философским обителям, из трёх важных отрывков, связанных с Гримуаром из Дампьер-сюр-Бутон, в частности, из комментариев Фулканелли касательно ожесточённой схватки Рыбы-прилипалы (Remore) и Саламандры, описанной Сирано, вместе с неким стариком присутствовавшим при единоборстве. Это схватка эзотерическая, она подтверждаёт реальность плодоносящей короны, которая украшает один из кессонов на сводах верхней галереи. Корону обрамляет надпись:

NEMO ACCIPIT QUI NON LEGITIME CERTAVERIT

Получит её лишь тот, кто сражается по правилам

Даже не будь этого фрагмента и фрагмента о Фениксе в Истории птиц, существует сотня других, ясно обнаруживающих алхимическую сущность Иного мира, в частности, то место, где повествуется об аппарате, уносящем нашего героя к Империи Солнца. Его основной деталью, мотором служит хрустальный сосуд многогранной формы, как у солнечных часов во дворце Холируд в Эдинбурге, странном шотландском здании, о котором говорится в последней главе Философских обителей.

«Был сделан специальный сосуд в форме икосаэдра с несколькими углами, так чтобы каждая грань была выпукло-вогнутой и мой шар действовал как зажигательное стекло».

Это как нельзя лучше согласуется с текстом Фулканелли, где он говорит, что символический икосаэдр — это неизвестный кристалл, витриол Философов, что он дух и воплощённый огонь, который, как мы видели ранее, не обжигает рук, что следует также из слов Бержерака, видевшего в этом небесном элементе как бы распылённый дух:

«...неудивительно, что, приблизившись к Солнцу, я не сгорел, ведь сжигает не огонь, а соединённое с ним вещество, солнечный же огонь не смешивался ни с каким веществом».

Насколько Савиньён де Сирано в этом новом освещении не похож: на изменчивый и причудливый образ, внедрённый литературой в сознание большинства людей, опираясь на ложную молву о Сирано, возникшую из-за крайностей его пылкой и скоротечной юности.

Фулканелли разделил эти два облика одного человека, использовав с этой целью, как увидит читатель, для учёного автора книги Иной мир, единственно достойного бессмертной славы, написание фамилии, призванное совместить официальные данные книги записей о крещении и фантазию парижского дворянина, более богатого духовно, нежели материально. Идея превосходная, мы ей тоже последовали, избрав из нескольких вариантов, принятых самим нашим героем, форму Сирано Бержерак. Частичка «де» слишком напоминала о говорливом бретёре и мечтательном галанте — известном персонаже трагикомедии Эдмона Ростана. И какое в конечном итоге имеет значение, что Философ сообщает противоречивые сведения о своём социальном статусе в тот или иной период — Фулканелли не проявлял к этому никакого интереса, тем более оправданно, что, став Адептом, Бержерак всё равно стал выше его!

В заключение, вслед за Яфетом несчастного Скаррона, не имевшего, впрочем, ничего против Савиньёна, повторим его в какой-то степени жестокие слова:

...Дом Запата Паскаль

Иль Паскаль Запата, чего нам спорить ради,

Спереди у нас Паскаль или Паскаль сзади!

«

Читатель, без сомнения, заметит, что Философские обители открывает Саламандра на фронтисписе, а завершают в качестве своеобразного эпилога эдинбургские Солнечные часы. Эти два символа выражает один и тот же предмет, углублённый анализ которого, рассеянный по всей книге, неопровержимо свидетельствует об огромном труде, потраченном нашим Мастером на своё открытие, о невиданных усилиях, потребовавшихся для проведения полного объёма подготовительных работ.

У нас и в мыслях нет дополнять сведения, которыми Фулканелли так щедро уснастил страницы своей книги, использовав свои исключительно богатые знания и приобретённую в результате тщательного изучения древних авторов осведомлённость в герметической риторике, исключающую опасность разглашения тайны. Но нам посчастливилось долгое время быть восторженным свидетелем неутомимых трудов нашего Учителя у печи, и мы поделимся кое-какими воспоминаниями, которые, надеемся, будут должным образом оценены приверженцами (amateurs) нашей науки.

Мы не думаем также, что поступаем опрометчиво, приводя здесь слова самого Фулканелли о том, что он более двадцати лет потратил на поиски Золота Мудрецов (Or des Sages), которое всё это время было у него под рукой. Это откровенное, смиренное и чуть ли не покаянное признание нас на первых порах смутило. Однако пример Фулканелли не составлял исключения. Наксагор, чью Разоблачённую алхимию мы с Учителем читали в очень точном рукописном переводе XVIII в., после тридцатилетних поисков таинственного вещества, которое он каждый день держал в руках, в сердцах восклицает:

«О великий Боже, в каком ослеплении ты держишь нас, пока в бесконечном своём милосердии не убедишься, что Делание нас не погубит!»

Мастер, склонив к моему плечу благородное строгое лицо, обрамлённое длинными седыми волосами, прокомментировал это так:

— Философское золото, полное всяческих примесей, окутанное густой тьмой, сопряжённое с печалью и скорбью, есть, тем не менее, единственная и истинная первоматерия (premiere matiere, prima materia) Делания, подобно тому как единственной и истинной первой материей (matiere premiere, materia prima) является ртуть, порождающая невидимое и всеми пренебрегаемое золото. Это важное различие, на которое обычно не обращают внимания. Оно значительно облегчает понимание текстов и позволяет обойти первые трудности на нашем пути.

Беседа продолжалась, зачастую в качестве свидетелей под неяркий свет большой керосиновой лампы призывались книги из шкафа.

— Продукт водной коагуляции с самого начала предстаёт в таком виде, что его нередко тут же выбрасывают, не утруждая себя даже самым поверхностным его исследованием.

Объясняя мрачную сцену, иллюстрирующую четвёртый ключ Василия Валентина [7] * (издания «Minuit»), мы уже говорили об этом веществе, символически обозначаемом «навозом». Оно хорошо знакомо химикам, даже если они считают его никуда не годным остатком. Что-либо полезное извлечь из него, кроме как нашим способом, трудно, поэтому данный осадок не включают даже в разряд побочных продуктов. А между тем именно это вещество, по видимости нечистое, Философы называют слюной дракона (bave du dragon) и утверждают, что оно хоть и неблагородное, но очень ценное. Чёрное с трупным запахом, оно поднимается со дна герметического моря и распространяется по поверхности в виде схожей с гноем смрадной, пузырчатой пены, которую с такой радостью собирают алхимик и его жена из Mutus Liber. Они вычерпывают ковшом жирную бурду, покрывающую раствор. К этой бурде Фулканелли возвращается в главе Лесной житель своих Философских обителей. По существу, персонажи с картинки осуществляют на практике совет Мастера Арнольда из Виллановы, данный в его Розарии (Чётках) Философов:

«Собери чёрное вещество с поверхности, это масло — истинный признак растворения. Растворённое вещество, как и золото, поднимается вверх, где его отделяют от низших веществ. При этом обращайся с ним осторожно, чтобы оно не испарилось» (Lugduni, 1586, р. 17).

— Это и есть наш навоз, — подтвердил Учитель, — наш навоз, который Философы называют чёрной серой, природной серой, темницей для золота, гробницей короля, а также латунью, вороном, Сатурном, Венерой, медью, бронзой и т.д., и которому они приписывают очень важные и исключительно редкие свойства. Они по праву считают его самым стоящим подарком Создателя и утверждают, что без откровения свыше никак нельзя признать в этом отвратительном, отталкивающем на вид месиве Божий Дар, превращающий простого алхимика в Мудреца, а Философа — в искусного Адепта.

К примеру, Иреней Филалет уподобляет его золоту, так его и называя в главе XVIII, параграфе III, своего Introitus, заключал Фулканелли, выуживая ссылки из своей поразительной памяти. При этом его лицо озаряла добрая благожелательная улыбка, и он привычным жестом поднимал руку, на которой в этот вечер сверкало кольцо Бафомета [8] * из трансмутационного золота, перешедшее к нему от тамплиеров энбонского командорства в Бретани.

Мы действительно читаем на латыни у Николя Лангле-Дюфренуа (Жан-Мишель Фаустиус отмечает, что в данном случае был взят более совершенный список, с которого Открытый вход был переведён и напечатан в 1663 г.) в «Introitus Apertus ex Manuscripto perfection traductus et impressus Londini»:

«Наше золото нельзя купить за деньги и даже получить в обмен на корону или царство, ведь это Дар Божий. Мы и впрямь не можем владеть нашим совершенным золотом, по крайней мере в привычном смысле слова», а для нашего искусства надо, чтобы это было наше золото[9].

«

— Не просто так, — подчёркивал Фулканелли, — Мудрецы дали нашему драгоценному телу имена планет Сатурна и Венеры.

«Счастлив тот, — восклицает Филалет, — кто может приветствовать эту неспешную (tardambulonem) планету. Моли Бога, брат, чтобы сподобиться такой благодати, потому что это зависит не от идущего и того менее от алчущего, но единственно от Отца Светов».

Что же касается Венеры, то к ней прибегают лишь для того, чтобы по аналогии указать, каким образом Сера появляется на свет. Читатель вместе с Фулканелли увидит, что этот философский реагент рождаётся из герметического моря и при сильном перемешивании воды образуется в виде пены (écume), которая поднимается наверх, густеет и плавает по поверхности. И поймёт, сколь серьёзна будет ошибка, если за меркуриальную материю он примет свинец, а за источник серы — медь.

Но какой минеральный активатор, одинарный или двойной, вызывает гниение Ртути, в результате чего образуется чёрная Сера, жидкая, вязкая, с металлическим отливом, как у воронова крыла (plumage du corbeau ), так что она даже получила имя чёрной птицы (volatile noir), которую латиняне называли Phœbeius ales, птицей Аполлона (oiseau d’Apollon), что наводит на мысль о тёмном солнце (soleil obscur), о летучем золоте (or volatil)? Какой химический катализатор был предметом наших частых бесед с Мастером?

Думается, сейчас самое время ещё раз рассмотреть и обсудить с пользой для наших зашедших в тупик братьев связанные с этой проблемой соображения, высказанные Фулканелли на страницах его второй работы.

Среди солей, которые могут способствовать возникновению тайного философского огня (feu secret et philosophique), важное, судя по всему, место занимает селитра. Во всяком случае, такой вывод вытекает из этимологии этого слова, ведь греческое νίτρον — нитрон, означающее нитрат калия (собственно nitre — селитра), происходит от νίπτω — niptô или νίξω — nizô — промывать (laver); между тем Философы рекомендуют промывать огнём (laver avec le feu). Всякая их очистка, всякая возгонка — по существу огненная промывка или отмывание, как пишет Николай Фламель. При контакте с расплавами селитра плавится сама и частично превращается в карбонат калия или ощелочивается. Карбонат раньше называли тартратом (sel de tartre — татарская, тартарская соль), по-гречески это звучит τρύξ — trux со значением винный отстой (lie de vin), отходы, остаток. Корень здесь τρύγω — trugô — осушать (dessécher), сушить, что указывает на действие огня. Это слово, кроме того, наводит на мысль об обиходном французском слове truc (трюк), означающем некий скрытый приём (precédé caché), сопряжённый с ловкостью или хитроумием. Относительно Делания этот трюк состоит в применении тартрата, образовавшегося при воздействии селитры, который рассматривается как сущность тайного огня или как одно из его составляющих, упоминания о чём столь упорно избегают в своих трудах алхимики.

Согласно аббату Эспаньолю (Происхождение французского языка) слово truc происходит от τρύχω — trukhô — ударять (frapper) и фокус (tour de passe-passe). Но τρύχω означает прежде всего истирать (user par le frottement), изнурять (épuiser), утомлять (fatiguer), терзать (harceler), мучить (tourmenter). Эти значения обусловливают выбор тайного огня, определяя способ его использования и воздействия на философскую материю. Огонь именно терзает — высушивает, прокаливает, выжигает — материю.

Теперь несколько замечаний относительно соли, которая при плавлении приобретает вязкую консистенцию, способную, в частности, акцентировать цвет, даже, казалось бы, самый мимолётный. Цвет — видимое проявление тайной серы (soufre secret), и по нему Мастер определяет природу своих тинктур. Среди последних важное место в многоцветной гамме Великого Делания занимает универсальный дух. Этот spiritus mundi[10]* при растворении в кристалле Философов образует тот самый изумруд, который в момент падения Люцифера выпал из его лба. Из этого изумруда впоследствии была высечена Чаша Грааль. Этот герметический драгоценный камень часто украшает перстень с печатью (anneau de Peau d’Ane), например, у папы-алхимика Иоанна XXII в гробу на рисованных вутах монастырской часовни в Симьезе. Над перстнем с изумрудом красуется хвалебная надпись на итальянском языке:

NE LA TERRA NE IL CIELO VIST HA PIU BELLA

Ни земля, ни небо не видели камня более прекрасного

«

Затронув вопрос о солевой добавке, мы приступили к другой очень важной проблеме — проблеме сублимации, которую досконально разобрал Сетон (Космополит). Он даже разработал химическую модель великого бурления в последние времена. Приводимый нами отрывок из De Sulphure шотландского Адепта подтверждает теорию Фулканелли о двух катастрофах, которые должны будут покарать и очистить Землю, не истребляя полностью её обитателей:

«Таким образом Творец мира как бы проводит дистилляцию, и в его руке перегонный куб, по примеру которого созданы все подобные аппараты Философов. Представление о них Философам внушил сам Всевышний, который, когда будет на то его святая воля, может погасить главный огонь или вовсе разбить сосуд. И тогда наступит конец всего. Но доброта Господа возьмёт верх, в некий день Он восстанет в силах и возжёт наичистейший огонь на небесной тверди над небесными водами — главный огонь (feu central) возгорится от него ещё сильнее прежнего, все воды паром поднимутся в воздух и земля прокалится добела; истребив всё нечистое, огонь вернёт очищенной земле принявшие более тонкую природу ранее улетучившиеся воды. Таким способом (если нам позволено будет пофилософствовать на эту тему) Бог сотворит мир не в пример более благородный».

Вспомним слова Иоанна Крестителя, ясно указующие на два широкомасштабные очистительные процесса (наброски из полупустой папки, оставшиеся от важного труда, сокрытого от нас Фулканелли, свидетельствуют в конце Философских обителей о том, как высокая вероятность этих страшных событий сначала привлекла Философа, а затем замкнула уста Адепту):

«Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мной сильнее меня, я не достоин понести обувь Его; Он будет крестить вас Духом Святым и огнём» (Матф. 3:2).

Не кроется ли здесь учение о хилиазме; загадочное схематическое изложение учения, воспроизведённое нами в Двух алхимических жилищах, оставили среди других надписей на стенах Шинонского донжона тамплиеры. Хранители этого знания были герметические Философы, не последний среди которых Жан Лальман — автор барельефов в своём очаровательном особняке (hôtel) в Бурже [11]. В домашней часовне этого архитектурного шедевра раннего Ренессанса в одном из квадратов потолка показана армиллярная сфера как бы в длинных языках пламени, поднимающихся из своеобразного огромного очага. Над этим изображением широкая, изящно развёрнутая лента, указующая, хотя и без надписи, прежде всего на скрытый смысл картины. Это дало повод Фулканелли перед тщательным разбором сакрального смысла скульптур в Дампьер-сюр-Бутонн порассуждать со знанием дела о значении филактерии.

Огонь, охвативший Птолемеев шар снизу, представляется нам одновременно и небесным, и магнетическим, так как при видимом отсутствии топлива он распространяется из некоей невидимой точки внешнего Мира.

С обеих сторон от огня — пухлые крылатые младенцы, носители принципа правосудия, как и справа — один из ангелов Апокалипсиса, трубящий в трубу, раздувая щёки. Маленькие Эроты воплощают также жизнетворное начало, однако их не знающий промаха лук с оборванной тетивой, как бы перечёркнутый филактерией в соседнем кессоне, свидетельствует, что на какое-то время они будут отстранены от исполнения своих верховных функций.

Подобным же образом библейский Бог ломает лук народу Израиля, подвергает народ наказанию (conteram arcum Israël).

Из оставшихся записок Мастера — не из числа бумаг, касающихся сугубо алхимической области и использованных полностью, как мы писали ещё более двадцати лет назад, — мы узнали, что в Северном полушарии будет пожар, а в Южном — наводнение. Мы бы не догадались, что Жан Лальман показал нам именно Южный полюс во власти мирового пожара, если бы не знали, что он хотел представить в образах кабалистический смысл соответствующего слова. Суть тут не в самом двойном катаклизме, как можно было бы подумать, а в его причине — ужасном землетрясении. Французское слово bouleversement (потрясение, сотрясение) буквально означает versement de la boule (опрокидывание, перевёртывание шара), то есть перевёртывание двух концов оси, или полюсов, которые внезапно меняются местами.

В двух следующих кессонах Адепт выразил алхимическую и циклическую связь двух противоборствующих элементов, участвующих в одном и том же процессе. Это ещё один ангелочек, столь же упитанный, как и предыдущие, который держит в центре сверкающего как солнце очага раковину святого Иакова — священное вместилище алхимической воды; и затем прикреплённое под лентой кропило, из которого на языки пламени, зажжённые также без какого бы то ни было топлива, падают крупные капли.

Огонь Адепт из Буржа изобразил как истинный Посвящённый, знающий всё о судьбах Мира. Более натуралистично сверхъестественная сущность огня представлена на одном современном плакате Управления электрохозяйства Франции. Мы сочли возможным сделать это замечание, хотя кому-то оно, вероятно, покажется надуманным и неуместным. Этот странный, в изобилии уснащающий стены призыв к бережливости не соответствует своей предполагаемой роли, сомнителен они с чисто рекламной точки зрения, однако плакат поражает своей суровой философской мощью. Искрящаяся голубая влага, хлынувшая из космических глубин — с верхнего края цветного изображения, осветив киммерийские сумерки межзвёздных пространств, спускается и достигает северной части Земного шара в самом низу композиции.

Хотя тут нет водной массы, омывающей Южное полушарие, общая картина впечатляет даже больше, чем обелиск в Даммартен-су-Тижо, со всей присущей ему символикой воспроизведённый на рисунке Жюльена Шампаня, — один из самых веских доводов, заимствованных Фулканелли из области пластических искусств в поддержку своего тезиса. Как и обещали, мы написали несколько строк на эту тему — предмет человеческих тревог и надежд. Мы их подкрепим теперь изречением, которое находим под вторым рисунком уже упоминавшегося Typus Mundi; в этом изречении указывается на оберегаемый плод с Древа Познания как на единственную причину самых тяжких человеческих страданий в том случае, когда плод срывают, игнорируя вечные законы Философии. Результат — скорбное событие, когда два мировых бедствия одновременно обрушиваются на Землю и опустошают по отдельности каждую её половину: «Так созрело для повальной беды единственное в своём роде яблоко».

SIC MALUM CREVIT UNICUM IN OMNE MALUM

Эжен Канселье

Савиньи, февраль 1958 г.

Поиск по сайту: