И герметический философ

I

Своей таинственной стороной поворачивается к нам в одном из своих произведений исторический персонаж Луи д'Эстиссак. Человек, принадлежащий к высшей знати, он предстаёт перед нами практикующим алхимиком и Адептом, одним из наилучших знатоков герметических арканов.

Как он им стал? Кто преподал ему — изустно, разумеется, — начатки нашей науки? Точно нам это не известно, всё же мы думаем, что к его инициации приложил руку знаменитый врач и философ Франсуа Рабле[180]. Родившийся в 1507 г. Луи д'Эстиссак был родным племянником Жоффруа д'Эстиссака, настоятеля бенедиктинского монастыря в Майзе, и жил в доме дяди в Лигюже (департамент Вьенна) недалеко от аббатства. Между тем, Жоффруа д'Эстиссак поддерживал с Рабле самые тесные дружеские отношения. В 1525 г., как сообщает Клузо[181], наш философ находился в Лигюже в качестве помощника «на службе» у Жоффруа д'Эстиссака. «Жан Буше, — добавляет Клузо, — доверенное лицо настоятеля и поэт, который так подробно описывает жизнь в Лигюже, в доме его преподобия, к сожалению, не уточняет, в чём, собственно, заключались функции Рабле. Был ли Рабле секретарём прелата? Вполне возможно. Но почему не наставником его племянника Луи д'Эстиссака, ведь тому исполнилось тогда лишь восемнадцать лет, а женился он только в 1527 г.? Автор Гаргантюа и Пантагрюэля приводит такие подробности о воспитании своих героев, что невольно начинаешь думать, что его познания в этой области не просто теоретические, а результат предшествующей практической деятельности». Впрочем, Рабле, как кажется, никогда не оставлял заботой своего нового друга — может быть, ученика, — так, 1536 г., пишет Клузо, он присылает из Рима госпоже д'Эстиссак, молодой племяннице епископа «лекарственные растения и множество любопытных безделушек», привезённых с Кипра, из Кандии, из Константинополя. А в 1550 г., преследуемый ненавистью врагов, наш философ приезжает в замок Кулонж-сюр-Отиз, — названный в Четвёртой книге Пантагрюэля Кулонж-ле-Руайю, — искать убежища у Луи д'Эстиссака, наследовавшего покровителю Рабле, епископу Майзе.

Как бы то ни было, всё это наводит на мысль, что в XVI и XVII вв. поиски философского камня велись значительно более активно, чем принято считать теперь, и что его счастливые обладатели составляли среди спагириков отнюдь не ничтожное меньшинство. А если они нам неизвестны, то не столько из-за отсутствия соответствующих документов, сколько из-за нашего невежества в области традиционных символов, не позволяющего нам распознать их. Вполне вероятно, что, закрывая своими указами от 1537 г. типографии, Франциск I оказался главным виновником того, что от XVI в. до нас дошло мизерное количество алхимических трудов, и невольным инициатором нового скачка в развитии символики, достойного лучшей поры средневековья. Камень заступил место пергамента, и скульптурное убранство подхватило эстафету у запрещённых книг. Этому временному возвращению от книг к памятникам архитектуры, от аллегорий на бумаге к притчам, запечатлённым в камне, мы обязаны как рядом шедевров, так и реальным интересом к изучению алхимических мотивов в произведениях искусства.

Уже средневековые Мастера, чьи трактаты дошли до нас, любили украшать свои дома герметическими знаками и изображениями. При жизни Жана Астрюка[182], врача Людовика XV, примерно в 1720 г. в Монпелье на улице Канно напротив монастыря Капуцинов стоял дом, который в 1280 г. то ли принадлежал Мастеру Арнольду из Виллановы, то ли служил ему жилищем. Над дверью дома было два барельефа: один с рыкающим львом, другой — с драконом, кусающим себя за хвост, — известными эмблемами Великого Делания. Дом разрушили в 1755 г. В 1296 г. ученик Арнольда Раймонд Луллий приехал из Рима в Милан, где намеревался продолжить свои философские изыскания. Ещё в XVIII в. в этом городе показывали дом, где работал Луллий. Как явствует из трактата Боррихиуса О происхождении и достижениях химии, вход в дом Луллия украшали иероглифические фигуры алхимической науки[183]. Известно, что на жилищах, церквах, больницах, возведённых Николаем Фламелем, также можно было увидеть образы священного Искусства. Его собственное обиталище, так называемую усадьбу Фламеля, построенную в 1376 г. на улице Мариво близ церкви Сен-Жак, украшали, как свидетельствует хронист, «покрытые позолотой сцены и эмблемы».

Современник Рабле, Дионисия Захария и Жана Лальмана Луи д'Эстиссак также задумал посвятить своё жилище любимой науке. В тридцать пять лет он создал проект насыщенного символическим смыслом интерьера, где умело размещены и замаскированы тайные знаки, которыми он руководствовался в своей работе. Завуалировав тщательно разработанные детали, чтобы непосвящённый не проник в их тайный смысл, и обозначив основные архитектурные линии, он доверил остальное архитектору — Филиберу де л'Орму, как считает Рошбрюн. Такова предыстория великолепного замка Кулонж-сюр-Отиз (департамент Де-Севр), возведение которого заняло двадцать шесть лет, с 1542 по 1568 г. Сегодня, к сожалению, замок пуст, внутренние стены голы. Мебели, портиков, каменных скульптур, плафонов, даже угловых башенок в замке больше нет. Некоторые из произведений искусства приобрёл знаменитый офортист Этьенн-Октав де Гийом де Рошбрюн и украсил ими своё поместье Фонтене-ле-Конт в Вандее. Сегодня они хранятся в замке Тер-Нёв, где мы можем полюбоваться ими и беспрепятственно их исследовать. Обилием, разнообразием, оригинальностью находящихся в нём художественных изделий этот замок больше похож на музей, чем на частное жилище эпохи Генриха IV.

Самый красивый плафон замка Кулонж, украшавший некогда его вестибюль и сокровищницу, переместился теперь в большую гостиную замка Тер-Нёв, названную студией. Он состоит примерно из сотни самых различных кессонов; на одном из них стоит дата 1550 г. и монограмма Дианы де Пуатье, такая же, что и в замке Ане. Эта деталь позволила предположить, что замок Кулонж построен по чертежам архитектора-каноника Филибера де л'Орма[184]. Ниже, когда речь пойдёт об аналогичном здании, мы вернёмся к тайному значению древней монограммы, принятой фавориткой Генриха II, и скажем, по какому недоразумению столько прекрасных домов ошибочно считали принадлежащими Диане де Пуатье.

Бывший поначалу обыкновенным домом замок Тер-Нёв в его теперешнем виде был сооружён в 1595 г. Жаном Моризоном для Николя Рапена, вице-сенешаля в Фонтене-ле-Конт и «изысканного поэта», если верить рукописной монографии о замке Тер-Нёв, принадлежащей, судя по всему, перу Рошбрюна. Стихотворная надпись над дверями сочинена самим Николя Рапеном. Мы приводим её в качестве образца, сохраняя орфографию и расположение слов:

VENTZ. SOVFLEZ. EN. TOVTE. SAISON.

VN. BON. AYR. EN. CETTE. MAYSON.

QVE. JAMAIS. NI. FIEVRE. NI. PESTE.

NI. LES. MAVLX. QVI. VIENNENT. DEXCEZ.

ENVIE. QVERELLE. OV. PROCEZ.

CEVLZ. QVI. SY. TIENDRONT. NE. MOLESTE.

Пусть живущий в этом доме

Ничего не знает кроме

Радости. Всё ж зло на свете,

Беды, горести, недуги,

Лжи и зависти потуги

Пусть уносит свежий ветер[185]*.

Однако своими богатыми коллекциями замок Тер-Нёв обязан эстетическому вкусу преемников поэта-вице-сенешаля, и прежде всего безошибочному вкусу Рошбрюна[186]. В наши намерения не входит составлять опись всех достопримечательностей замка; упомянем лишь, чтобы доставить удовольствие любителям редкостей, готлисовые ковры эпохи Людовика XIII, привезённые из Шалиньи, что близ Сент-Эрмина (Вандея); портьеру для большой гостиной из Пуатье; портшез монсеньора де Мерси, епископа Люсонского в 1773 г.; позолоченную деревянную обшивку стен в стиле Людовика XIV и Людовика XV; несколько деревянных консолей из замка в Шамборе; гобелен с гербом (1670 г.), подаренный Людовиком XIX; очень красивую деревянную скульптуру XV в. из библиотеки замка Эрмено в Вандее; серию гобеленов в стиле Генриха II; три из восьми панно серии «Чествование богов», представляющие чествование Венеры, Беллоны и Минервы, вытканные по шёлку во Фландрии и якобы принадлежавшие Мантенье; хорошо сохранившуюся мебель в стиле Людовика XIV и обстановку ризницы в стиле Людовика XIII; гравюры лучших мастеров XIV и XVII вв.; почти полную коллекцию наступательного оружия с IX по XVIII в.; изделия из терракоты с эмалью, сделанные в Ависсо, флорентийскую бронзу, фамильные китайские блюда зелёного цвета; библиотеку с трудами наиболее известных архитекторов XVI и XVII вв.: Дюсерсо, Дитерлена, Бюллана, Лепотра, Филибера де л'Орма.

Безусловно, из всех чудес нас больше всего интересует величественный камин в большой гостиной, который был закуплен в Кулонже и поставлен в замке Тер-Нёв в марте 1884г. Замечательный не просто высокохудожественным исполнением, но и точностью украшающих его иероглифов, тщательностью отделки, редкостной прямизной линий и удивительно хорошей сохранностью, он представляет чрезвычайную ценность для герметиков, которые обращаются к нему с большой пользой для себя.

Разумеется, критики в чём-то правы, когда адресуют этому творению из камня общий для декоративной продукции эпохи Возрождения упрёк в тяжеловесности, отсутствии гармонии и холодности, несмотря на всю его пышность и показную роскошь. Можно подосадовать на чрезмерно грузный колпак над камином в сравнении с тонким опорами, несбалансированность поверхностей, скудость форм, недостаточность выдумки, с трудом скрываемую за ярким орнаментом, резьбой, арабесками, выполненными щедрой рукой. Мы не будем, однако, обращаться к эстетическим канонам блестящей, но поверхностной эпохи, когда аффектацией и манерностью восполняли отсутствие мысли и недостаток своеобразия, и разберём лишь посвятительную ценность символики, ведь камин был изначально задуман как её носитель.

XVII. Шартрский собор. Западный портал.

Символический старик (XII в.)

Колпак камина, сделанный в виде антаблемента с лепными украшениями и символическими фигурами, стоит на двух цилиндрических полированных каменных опорах. К их абакам прилегает перемычка с каннелюрами под четвёртым валом овиков и с тремя акантовыми листьями по бокам. Сверху поддерживают карниз четыре кариатиды-гермы — двое мужчин и две женщины; у женщин герм украшен цветами, у мужчин снизу маска льва, кусающего лунный полумесяц в виде кольца. На трёх панно фриза между кариатидами — различные иероглифы в декоративной форме, затемняющей их смысл. Горизонтальная линия выступа, разделяющая карниз на два яруса, выявляет четыре мотива: две вазы, полные огня, и две пластинки с датой исполнения: март 1563 г.[187] Они обрамляют три кессона с тремя словами латинской фразы: Nascendo quotidie morimur [188]*. И наконец, в верхней части — шесть небольших панно, сгруппированных по два симметрично друг другу. На них — от края к центру — почковидные гербовые щиты, бычьи головы и у средней оси — герметические щиты.

Итак, мы дали краткое описание наиболее интересных для алхимика эмблематических деталей; теперь остановимся на них подробнее.

I I

В середине первого из трёх разделённых кариатидами панно — левого — цветок, герметическая роза, а рядом две раковины в виде гребешка, компостельские мереллы (mérelles de Compostelle), и две головы: внизу — старика, вверху — херувима. Мы обнаруживаем тут прямое указание на необходимые для работы компоненты и ожидаемые результаты. Маска старика (vieillard) — эмблема первичной меркуриальной субстанции, к которой, как говорят Философы, восходят все металлы. «Вы должны знать, — пишет Лиможон де Сен-Дидье[189], — что наш старик — это наш Меркурий, ему приличествует это имя, потому что от него происходят все металлы. Космополит говорит, что это — наша вода, и называет эту воду сталью или магнитом (aimant). Для вящей убедительности он добавляет: Si undecies coït aurum cum eo, emittit suum semen, et debilitatur fere ad mortem usque; concipit chalybs, et general filium patre clariorem»[190].

На западном портале Шартрского собора можно увидеть прекрасную статую XII в., где блестяще выражен тот же эзотерический смысл. Это большой каменный старец в короне, с нимбом (auréolé), — что само по себе подчёркивает герметический характер образа, — и в просторном плаще Философа. В правой руке у него кифара [191], в поднятой левой — колба с широким низом, похожая на калебасу паломников. Он стоит впереди трона, попирая ногами двух обнимающихся чудовищ с человеческими головами; у одного из чудовищ — крылья, у другого — птичьи лапы [XVII]. Эти чудовища олицетворяют неочищенные вещества, разложение которых с последующим их соединением в другой, летучей форме даёт ту самую тайную субстанцию, которую мы называем Меркурием и которой одной достаточно для совершения всей работы. Калебаса, где хранили питьё, — образ растворяющей способности Ртути, кабалистически именуемой паломником (pèlerine) или путешественником (voyageur). Среди деталей камина фигурируют раковины св. Иакова, то есть раковины моллюска, названные bénitiers, так как в них держали святую воду (eau bénite ou benoite) — так древние Мудрецы именовали меркуриальную воду. Но здесь кроме чисто химического смысла две раковины указывают, что надо брать две части растворителя на одну часть твёрдого вещества. В результате этой операции, произведённой по всем правилам искусства, регенерируется новое, летучее по природе вещество, которое представлено херувимом или ангелом [192], возвышающимся над всей сценой. Так смерть старца даёт жизнь ребёнку и обеспечивает его жизненной силой. Филалет предупреждаёт, что для достижения цели необходимо убить живое (tuer le vif) и тем самым воскресить мёртвое (ressusciter le mort). «Из мёртвого золота и живой воды, — говорит он, — получают соединение, в котором после кратковременной варки семя золота оживает, а живая Ртуть умирает. Дух сгущается вместе с веществом, и оба, приняв вид суглинка, разлагаются, причём все компоненты распадаются на атомы. Такова природа нашего Магистерия»[193]. Эта двойная субстанция достигает наивысшей зрелости, увеличивается в объёме и становится средством для чудесных превращений, характерных для философского камня, rosa hermetica. В зависимости от того, используют для придания направленного действия первому камню фермент, направленный на серебро или на золото, роза бывает белой или красной. Это те самые два философских цветка на одном розовом кусте, которые описал Фламель в Книге Фигур Иероглифических. Розы украшают также фронтиспис Mutus Liber, цветут они и в тигле на гравюре Гобиля, иллюстрирующей двенадцатый ключ Василия Валентина. Дева Небесная носит, как известно, венок из белых роз, красная же роза — сигнатура посвящённых высшего ордена — ордена розенкрейцеров. Объяснением этого термина (Роза и Крест) мы заканчиваем описание первого панно.

Кроме достаточно прозрачной алхимической символики здесь неявным образом подтверждается высокий ранг в иерархии посвящения человека, которому мы обязаны этими архитектурными иероглифами. В иерархии герметического ордена Луи д'Эстиссак занимал, несомненно, самое почётное положение. Роза в центре вписана в андреевский крест, образованный каменными лепными поясками, которые, как мы можем предполагать, первоначально были скрыты. Это великий символ проявленного света (la lumière manifestée)[194], обозначаемого греческой X (хи), с каковой начинаются слова Χώνη, Χρυσός и Χρόνος (le creuset, l’or et le temps, тигель, золото, время), соответствующие тайной триаде Великого Делания. Андреевский крест (Χίασμα), по форме аналогичный французской букве X — наиболее простое выражение расходящихся от источника света лучей. Так графически обозначается искра. Свет можно сделать ярче, но представить его в более простом виде нельзя. Пересекающиеся линии — схематическое изображение звёздных и вообще любых лучей. Поэтому оно превратилось в печать (sceau), знак светового воздействия (illumination), а в широком смысле — в знак духовного озарения, откровения (révélation). Святой Дух всегда изображали летящей голубкой с распростёртыми крыльями — получался как бы крест. В герметике у греческого и андреевского крестов одно и то же значение. Часто встречается изображение голубя в сиянии, свидетельствующем о тайном смысле этого символа, что можно увидеть на религиозных картинах наших ранних (Primitifs) живописцев и на множестве чисто алхимических скульптур[195]. И греческая, и французская X означает письмена, начертанные самим светом, световой след, признак его движения, подтверждение его реальности, истинная его сигнатура. До XII в. не было другого знака, удостоверяющего подлинность старинных грамот. Начиная с XV в. неграмотные вместо подписи ставили крест. В Риме благоприятные дни отмечали белым крестом, неблагоприятные — чёрным. Это полное число Делания, так как единица, две природы, три начала и четыре элемента дают двойную квинтэссенцию, две V, сросшиеся в римскую цифру X (десять). На этой цифре основана пифагорейская кабала (Cabale de Pythagore) или универсальный язык, любопытный образец которого представлен на последнем листе небольшой алхимической книжечки[196]. У цыган крест или X — опознавательный знак. Благодаря этому знаку, начертанному на дереве или стене, они всегда располагаются лагерем точно на том же месте, где их предшественники, около священного символа, который они называют Patria. На первый взгляд, слово латинского происхождения, и это наводит на мысль приписать цыганам изречение, которому следуют коты — живое воплощение нашего искусства: Patria est ubicumque est bene (где хорошо, там родина). Однако это слово восходит к греческому Πάτριά со значением семья, род, племя (famille, race, tribu). Таким образом, крест цыган точно указывает место, где племя может получить пристанище. Право же, странно, что всегда крест имеет высший или мистический смысл. В алгебре X — неизвестная величина, это такое решение, которое надо найти; это пифагорейский знак умножения (multiplication) и элемент проверки (preuve) умножения с помощью деления на девять; это также общепринятый математический знак, относящийся к высшему и абстрактному. Вообще говоря, он характеризует то, что замечательно, полезно, знаменательно (excellent, utile, remarquable) (Χρήσιμος). В этом смысле — а также на студенческом жаргоне — он обозначает Высшую Политехническую школу, превосходство которой над всеми остальными безоговорочно принимается уже слушателями подготовительных курсов. Эти последние, кандидаты на поступление в Высшую Политехническую школу, объединены по годам обучения кабалистической формулой, состоящей из буквы X с химическими выражениями для серы и гидроокиси калия по бокам:

Это означает — на арго, разумеется, — «сера и поташ для X». X — эмблема меры (mesure, μέτρον) во всех её проявлениях: размера, протяжённости, пространства, продолжительности, правила, закона, границы или предела. По этой тайной причине международный эталон метра из платино-иридиевого сплава, хранящийся в павильоне Бретей в Севре, имеет в поперечном сечении форму X[197]. Все природные тела, все существа — строением своим или внешним видом — свидетельствуют об этом фундаментальном законе излучения, следуют этой мере. Канон гностиков говорит о кресте применительно к человеческому телу[198], а Иисус Христос — воплощённый дух, святой Андрей и святой Пётр олицетворяют его образ в славе и страстях. Разве мы не замечали, что надземные части растений, будь то высокие деревья или крошечная травка при всех своих различиях представляют вместе с корнями как бы отдельные элементы буквы «X»? Или взять цветы! Разрежьте стебель растения, черешок и жилки листьев, рассмотрите сечение под микроскопом, и вы своими глазами увидите самое блестящее, самое чудесное подтверждение божественной воли. Водоросли, морские ежи и морские Звёзды дополнят собой эти примеры. Или того проще, раскройте раковину съедобного моллюска — морского гребешка — и две створки на единой плоскости составят две выпуклые поверхности с бороздками в виде двойных «ножниц» таинственной буквы «X». Название своё эта буква получила от кошачьих усов (moustaches)[199]; нет никакого сомнения, что эти усы таят в себе высшее проявление знания, именно по этой причине грациозная кошка была возведена в ранг египетских божеств. Многим, кстати, памятен знаменитый Чёрный Кот (Chat-Noir), очень популярный при Родольфе Сали, но мало кто знает, какой это был эзотерический и политический центр и какая международная масонская организация скрывалась под вывеской артистического кабаре. С одной стороны, талантливая молодёжь, пылкие идеалисты, алчущие славы, беззаботные, простодушные, бесхитростные, с другой — посвящённые в таинственную науку, знатоки секретного языка: картина, имеющая две стороны, с искусственно созданным средневековым фоном. Загадочная Пирушка великих герцогов (tournée des grands-ducs), где подписью служил чёрный кот с пристальным взглядом и огромными жёсткими X-образными усами, чья геральдическая поза придавала символическое значение крыльям монмартрской мельницы[200], представляла вовсе не подвыпившую знать! Форму лучей имела эмблема Зевса — пучок молний, заставлявших трепетать Олимп и наводивших страх на людей мифологических времён (Зевс держит молнии в руках или попирает их ногами, иногда же молнии вылетают из когтей орла). Это образ огня небесного или огня земного, потенциального или скрытого огня, который собирает или разлагает, порождает или убивает, оживляет или обращает в хаос. Солнце породило огонь, а человек, которому он служит, освобождает его, не даёт ему погаснуть. И вместе с тем божественный огонь, упавший с небес, заключённый в косную материю, чтобы вызвать её эволюцию, направить её на путь искупления — это Иисус на кресте, образ огня, света и духа, сущий во всем. Это Агнец, закланный от начала времён, а также Агни, ведическое божество огня[201]. Агнец Божий несёт крест на своей орифламме, как Иисус — на своих плечах. Он, агнец, поддерживает его ногой; при этом знак креста запечатлён непосредственно у агнца в ноге [202]. Таким образом внутренняя реальность проистекает вовне. Отсюда те, кто вбирает небесный дух священного огня, кто несёт его в себе и отмечен его знаком, могут не бояться огненной стихии. Эти избранники (élus), ученики Илии (Elie) и дети Гелиоса (Hélios), современные крестоносцы (croisés), ведомые звездой предков, вступают в бой с тем же кличем: Этого хочет Бог! [203]

Именно эта высшая духовная сила, таинственным образом действуя внутри конкретной субстанции, определяет формы кристалла и неизменность его характеристик. Она — его основа, ось, производительная мощь, воля, определяющая его геометрическое строение. Становой хребет этой конфигурации, изменчивой до бесконечности — крест, первое проявление организованной формы, обусловленное уплотнением света и его схождением в материальную оболочку, душа, дух или огонь. Благодаря своей перекрёстной структуре паутина удерживает мошек, сети улавливают рыб, птиц и бабочек, не повреждая их, ткань становится полупрозрачной, а металлическая сетка гасит пламя и предотвращает воспламенение газов...

И наконец, огромный воображаемый крест во времени и пространстве разделяет двадцать четыре века циклического года (Χιλιασμός) и распределяет по четырём группам двадцать четыре старца Апокалипсиса, двенадцать из которых поют хвалу Богу, а двенадцать других стенают о падении человека.

Сколько неожиданных истин таит в себе простой знак креста, которым христиане каждый день заново освящают себя, не понимая ни его смысла, ни его сокровенных качеств! «Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас спасаемых — сила Божия (instrument de la puissance de Dieu). Ибо написано: "погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну". Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?»[204] Не лучше ли знает об этом вифлеемский осёл, который видел, как родился в бедности Младенец Бог, потом привёл его, славимого, в Иерусалим и на память о Царе Царей получил великолепный чёрный крест (croix noir) себе на спину?[205]

Греческий крест и крест андреевский имеют также собственно алхимический смысл, известный Мастеру. Эти графические символы часто встречаются в манускриптах. В некоторых печатных книгах за ними закреплена специальная терминология. У древних греков и их средневековых наследников они обозначают тигель (creuset) для плавления, который горшечники всегда помечали небольшим крестом (crucibulum), показателем высокого качества и огнестойкости. Подобным же знаком греки обозначали глиняную реторту (matras de terre). Мы знаем, что реторта предназначается для варки, и сделанная из того же материала, что и тигель, она чисто функционально мало от него отличалась. А между тем, слово matras (реторта), которое имело тот же смысл и в XIII в., происходит от греческого μήτρα, matrice, матрица, матка — этот термин употребляли суфлёры применительно к тайному сосуду для созревания вещества. Нормандский Адепт XV в. Николя Гроспарми приводит рисунок этого шарообразного сосуда с боковым отводом, именуя сосуд матрицей (matrice). «X» обозначает также аммонийную соль Мудрецов (sel ammoniac des sages) или соль Амона (sel d’Ammon, άμμωνιακός), то есть барана, овна (Bélier)[206]. В давние времена писали более точно: Гармониак (harmoniac), потому что он устанавливает гармонию (άρμονία, assemblage, соединение), сочетает воду и огонь, он в полном смысле слова — посредник между небом и землёй, духом и телом, летучим и нелетучим началами. Кроме того, он сам по себе Знак (Signe), печать, которая через линии на поверхности раскрывает человеку качества, присущие первичной философской субстанции (prime substance philosophal). И наконец, «X» — греческий иероглиф стекла, наичистейшей, как уверяют Мастера, субстанции (matière), наиболее близкой к совершенству.

Мы, как кажется, достаточно продемонстрировали важность креста, его глубокий эзотерический смысл, преобладающую роль в символике вообще[207]. Не меньшую роль он играет и в практике Великого Делания. Это первый ключ (première clef), самый важный и самый тайный, от святая святых природы. Этот ключ явным образом (caractères apparents) запечатлён природой, послушной божественной воле, на краеугольном камне Делания, служащем одновременно основанием христианской Церкви и христианской истины. На иконах ключ доверен св. Петру как особый атрибут, выделяющий смиренного рыбака Симона (кабал. Χ-μόνός — le seul rayon, единственный луч), духовного наследника Христа на земле после смерти Спасителя, среди других апостолов. Такой мы видим прекрасную дубовую статую XVI в., хранящуюся сегодня в лондонской церкви св. Этельдреда [XVIII]. Св. Пётр с ключом в руках держит плат Вероники — деталь необычная, из-за чего это замечательное изображение привлекает исключительный интерес. Герметическая символика выражена тут дважды: она повторяется в священном лике Спасителя, чудесной печати нашего камня. Кроме того, плат Вероники выступает как скрытое отражение креста, главной эмблемы христианства и сигнатуры сакрального Искусства (Art sacré). Слово вероника (véronique) происходит не от латинского vera iconica (истинный образ), как думали некоторые — это ничему нас не научает, — а от греческого φερένικος (qui procure la victoire, тот, кто обеспечивает победу — от φέρω — porter, produire, нести, вызывать и νίκη — victoire, победа). Таков смысл латинской надписи In signo vinces (сим победиши, то есть этим знаком победишь) под хризмой на штандарте Константина Великого. Эта надпись соответствует греческому 'Εν τουτώ νίκη. Знак креста, монограмма Христа, где андреевский крест и ключ св. Петра — две одинаково важные эзотерические детали, и есть тот знак, что способен обеспечить победу путём идентификации единственной субстанции (unique substance), предназначенной для философского делания.

Св. Пётр хранит ключи от рая, хотя, чтобы попасть на небеса, достаточно одного ключа. Однако этот ключ (clef première) как бы раздваивается, и два этих пересекающихся символа — серебра и золота — вкупе с тиарой составляют герб верховного понтифика, наследника власти Петра. Крест Сына человеческого, отражённый в ключах апостола, открывает людям доброй воли тайны универсальной науки и сокровища герметического искусства. Только он позволяет постигшим его смысл войти в закрытый сад Гесперид и без риска для своего спасения сорвать розу посвящения (Rose de l’Adeptat).

Из сказанного нами о кресте и розе — центре, вернее, сердце (cœur) креста — обагрённом кровью, излучающем свет сердце воплощённого Христа во славе, нетрудно заключить, что Луи д'Эстиссак обладал высоким званием розенкрейцера, знаком высшего посвящения, ярким свидетельством основанной на фактах науки, воплощённой в субстанциальной реальности абсолюта (absolu).

Хотя мы по праву можем считать нашего Адепта розенкрейцером, это не значит, что он принадлежал к гипотетическому ордену того же названия. Мы поступили бы опрометчиво, сделав такой вывод. Следует строго различать два розенкрейцерства, чтобы не путать истинное с ложным.

Вероятно, мы так и не узнаем, какая подспудная причина заставила Валентина Андреэ, вернее, скрывавшегося под этим псевдонимом немецкого автора, напечатать в 1614г. во Франкфурте-на-Майне небольшую книжицу под названием Fama Fraternitatis Rosœ-Crucis (Слава Братства Розы и Креста). Возможно, он преследовал политические цели, например, хотел противопоставить власти современных ему масонских лож тайную, хотя и вымышленную силу или надеялся собрать разрозненные группы розенкрейцеров в одну организацию, общую хранительницу их тайн. И хотя Манифест братства не выполнил ни одной из этих задач, он всё же способствовал распространению слухов о новой неизвестной секте, ставящей перед собой необычные задачи. По заверению Валентина Андреэ, её члены, связанные священной клятвой и подчиняющиеся строгой дисциплине, владели всевозможными богатствами и могли совершать любые чудеса. Они называли себя невидимыми, утверждали, что способны изготовлять золото, серебро, драгоценные камни, исцелять паралитиков, слепых, глухих, больных всеми заразными и неизлечимыми болезнями. Они заявляли, что знают способ значительно продлевать человеческую жизнь, беседовать с высшими духами и духами стихий, отыскивать спрятанные вещи и т.д. Притязание на столь чудесные способности не могло не поразить воображение людей. Вскоре представленные таким образом розенкрейцеры были причислены к магам, колдунам, сатанистам и некромантам[208]. Репутация незавидная, такой же, впрочем, в некоторых краях пользовались франкмасоны. Добавим, что эти последние поспешили принять и сделать этот новый чин ступенью в своей иерархии, не потрудившись задуматься ни о его символическом значении, ни об истинном его происхождении[209].

В общем, несмотря на якобы присоединение к нему нескольких высокообразованных людей, принявших Манифест за чистую монету, мистического братства как такового никогда нигде не существовало, кроме как в воображении автора Манифеста. Это выдумка и ничего больше. Никакого философского обоснования не имеет и масонская степень. Об узких же кружках, где под знаменем Розы и Креста варятся в собственном соку современные розенкрейцеры, мы упомянем лишь для полноты картины.

Другое дело, что Валентин Андреэ не сильно преувеличил удивительные свойства, каковые некоторые из Философов, пылкие, но не очень откровенные приверженцы герметического учения, приписывают универсальному лекарству. Хотя он и относит к братьям-членам мистического братства то, что по праву принадлежит Магистерию, мы можем доподлинно утверждать, что его убеждённость опиралась на реальность камня. Кроме того, совершенно очевидно, что он хорошо разбирался в тайном истинном значении символа розы и креста, эмблемы, использовавшейся древними магами и известной с незапамятных времён. Настолько хорошо, что Манифест можно рассматривать как обычный алхимический трактат, не более трудный, не менее выразительный, чем другие аналогичные писания. Гробница шевалье ^XVI Христиана Розенкрейца (chevalier Christian Rosenkreuz) (христианского кабалиста и розенкрейцера) до странности напоминает аллегорическую пещеру со свинцовым сундуком, в которой обитает страшный хранитель герметического сокровища[210], свирепый дух Сеганиссегед (Seganissegede)[211], как называет его Зелёный Сон (Songe Verd). Свет, исходящий от золотого Солнца освещает пещеру, символизируя воплощённый дух, божественную искру, пленницу этого мира. В гробнице таится немало тайн Мудрости, чему не стоит особо удивляться, так как основные принципы Делания хорошо известны, и к соответствующим истинам и фактам мы подходим, пользуясь аналогией.

XVIII. Лондон. Церковь Сен-Этельдреда.

Святой Пётр и плат Вероники.

Подробный анализ этого труда не даёт нам ничего нового, призывы же к Адепту быть осмотрительным, дисциплинированным, хранить тайну, без сомнения, вполне разумны, но излишни. Настоящим розенкрейцерам, достойным этого имени и способным представить материальное доказательство своих знаний, они ни к чему. Живя в строгом уединении, они не стремятся к известности, даже среди своих собратьев. Некоторые из них, впрочем, занимали блестящее положение: д'Эспанье, Жак Кёр, Жан Лальман, Луи д'Эстиссак, граф де Сен-Жермен. Но они так ловко скрывали, откуда у них богатства, что никто не мог за чертами состоятельного дворянина различить розенкрейцера. Какой биограф отважился бы удостоверить, что Филалет — друг истины (cet ami de la vérité) — псевдоним столь знатного человека как Томас де Воген, а под именем Сетона (борца, le lutteur) скрывается член могущественного шотландского клана Уинтонов? Приписывая братьям Розы и Креста необычную и парадоксальную способность быть невидимыми, Валентин Андреэ утверждаёт, что невозможно установить их личность — так знатные сеньоры путешествуют инкогнито в одежде и экипаже простых граждан. Они невидимы (invisibles), потому что их не знают (inconnus). Ничто не характеризует их так, как скромность, простота, терпимость — качества, обычно презираемые в наше тщеславное время, когда культ человеческой личности достиг нелепых размеров.

Наряду со знатными персонами, чьи имена мы здесь привели, были и герметики, предпочитавшие нести звание розенкрейцера в безвестности, живя среди простолюдинов, намеренно скромно, ежедневно выполняя самую заурядную работу. Один из них — некий Лериш, простой кузнец, неведомый Адепт, обладатель драгоценного герметического камня. Мы никогда бы не узнали об этом благородном человеке исключительной скромности, если бы Камбриель[212] не взял на себя труд рассказать своим читателям во всех подробностях, как тот возвратил к жизни восемнадцатилетнего лионца по имени Канди, впавшего в летаргическое состояние (1774г.). Лериш учит нас, каким должен быть настоящий Мудрец и как он должен жить. Если бы все розенкрейцеры соблюдали подобную сдержанность и осторожность, если бы все они были так же непритязательны, нам не пришлось бы оплакивать стольких достойных Мастеров, которых погубили непомерное усердие, слепая доверчивость или жгучая потребность привлечь к себе внимание. Так, Жана дю Шатле, барона де Босолей суетное стремлении к славе привело в 1640 г. в Бастилию, где он и умер спустя пять лет. Ливонский Философ Пайкуль провёл трансмутацию перед Сенатом Стокгольма, и Карл XII велел отрубить ему голову. Винаш, человек из низов, не умевший ни читать, ни писать, зато в мельчайших деталях знакомый с Великим Деланием, также жестоко поплатился за свою неуёмную жажду роскоши и славы. К Винашу обратился Рене Вуайе де Польми д'Аржансон, чтобы тот изготовил золото, которое по замыслу управляющего финансами Самюэля Бернара должно было пойти на уплату долгов Франции. 17 февраля 1704 г. получив золото, Польми д'Аржансон в благодарность за оказанную услугу велел схватить Винаша и заточить в Бастилию, а потом и вовсе распорядился его зарезать. Это случилось 19 марта. Убедившись своими глазами, что убийство совершено, Польми д'Аржансон приказал 22 марта в 6 часов вечера тайно похоронить Винаша под именем Этьена Дюрана, якобы шестидесятилетнего старика (Винашу исполнилось тогда лишь тридцать восемь), после чего публично объявил, что тот скончался от апоплексического удара[213]. Неудивительно поэтому, что алхимики предпочитали держать свои секреты при себе, окружать себя тайной и пребывать в безмолвии.

Так называемое Братство Розы и Креста никогда не было официальной организацией. Адептов, взявших это имя, соединяло лишь общее знание и успешная работа. Их не связывали ни клятва, ни устав, ни особенные предписания, разве что добровольно принятое обязательство соблюдать герметическую дисциплину, не ограничивавшее их свободы воли. Всё написанное и сказанное на основании легенды о розенкрейцерах недостоверно и способно лишь питать воображение, романтическую фантазию какого-нибудь Бульвер-Литтона. Розенкрейцеры не знали друг друга; у них не было ни места собрания, ни общепризнанного центра, ни храма, ни ритуала, ни внешнего опознавательного знака. Они не платили членских взносов и никогда не считались рыцарями желудка (chevaliers de l’estomac), в отличие от братьев некоторых других орденов: пиршества розенкрейцерам были несвойственны. Они всегда были и оставались одиночками, работниками, рассеянными по всему свету, учёными-«космополитами» в самом узком значении этого слова. Адепты не признавали никаких иерархических степеней, а значит, розенкрейцерство — не титул, а подтверждение тайной работы, эксперимента, реального света, о существовании которого свидетельствовала их живая вера. Разумеется, тот или иной Мастер мог собрать вокруг себя молодых учеников, возложить на себя задачу помогать им советами, указывать дорогу, направлять их усилия, мог образовать небольшой центр инициации, чьей душой — иногда открыто, но чаще скрыто — он сам являлся. Но мы заверяем, имея на то основательные причины, что розенкрейцеров соединяла лишь научная истина, находившая подтверждение в получении камня. Розенкрейцеров роднили открытия, работа, знание, их деяния и труды — в этом они придерживались философской точки зрения, согласно которой все люди суть члены единой человеческой семьи.

Короче говоря, все писатели, живописцы, скульпторы, которые в своих произведениях учили заповедям нашей философии и арканам нашего искусства, а также те, кто оставил веские доказательства своего звания Мастера, — все они истинные братья-розенкрейцеры. К ним, знаменитым и безвестным, обращается в своём Предисловии анонимный переводчик одной алхимической книги[214]: «Я обращаюсь к вам, истинные братья Розы и Креста, владеющие всеми богатствами мира. Я полностью полагаюсь на ваши благочестивые и мудрые советы. Я знаю, сколь они благи, ибо знаю, что добродетелями вы превосходите всех остальных людей. Вы распространяете знания, следовательно, своими, если они у меня есть, я обязан именно вам, и я хочу (в соответствии с Божьим установлением), чтобы всё возвратилось туда, откуда вышло. Ad locum, говорит Экклезиаст, unde exeunt, flumina revertuntur, ut iterum fluant [215]*. Всё у вас, всё от вас и всё к вам возвратится».

Пусть читатель простит нам, что мы отклонились от темы и зашли дальше, чем предполагали. Просто мы сочли необходимым чётко определить, что собою представляет истинное герметическое братство Розы и Креста, отделить его от групп, опошляющих это имя и отличить редких посвящённых от обманщиков, кичащихся своей мнимой принадлежностью к этому братству[216].

I I I

Вернёмся теперь к изучению герметических сцен, которыми Луи д'Эстиссак украсил свой камин.

Справа, с противоположной стороны от рассмотренного нами панно, маска старика (кто он такой, мы уже установили). Старик держит в зубах два стебля с листьями, на каждом из них — цветочный бутон, готовый вот-вот распуститься. Эти стебли окаймляют что-то вроде раскрытого медальона, внутри которого — ваза с чешуйчатым орнаментом (vase décoré d’écailles), в вазе — бутоны, фрукты, кукурузные початки. Мы видим здесь иероглифическое выражение роста, питания и умножения полученного вещества. Сама по себе кукуруза, помещённая рядом с цветами и плодами — символ очень выразительный. Её греческое название ζεά происходит от ζάω (vivre, subsister, exister, жить, существовать). Ваза с орнаментом представляет изначальную субстанцию, которую Мастер берёт в работу, получив из рук природы в её руднике. Из этой субстанции он выделяет необходимые компоненты. С ней и благодаря ей он совершает свой труд. Философы изображают её под видом чёрного чешуйчатого дракона, китайцы зовут дракона Лунь (Loung), что также прямо соответствует герметическому чудовищу. Как и тот, дракон имеет вид крылатого змея, извергающего из ноздрей пламя; у него чёрное чешуйчатое туловище на толстых лапах с пятью когтями на каждой. Огромного дракона со скифских знамён называли Apophis (Апофис). Между тем, греческое άπόφυσις (excroissance, rejeton, нарост, побег) происходит от άποφύω (pousser, croître, produire, naître de, произрастать, расти, производить, проистекать из). Вегетативная сила, на которую указывают плоды в символической вазе, недвусмысленно выражена в образе мифического дракона, который расщепляется, образуя обычную ртуть (mercure commun) или первый растворитель (premier dissolvant). Соединившись затем с неким твёрдым телом, эта изначальная Ртуть делает его летучим, живым, способным к росту и плодоношению. Изменив свои свойства, она меняет название и становится Меркурием Мудрецов (mercure des sages), влажным корнем металла (humide radical métallique), небесной или цветущей солью (sel céleste ou sel fleuri). «In Mercurio est quicquid quœ runt Sapientes (Всё, что ищут Мудрецы, есть в Меркурии)», — наперебой повторяют наши старые авторы. Лучше нельзя было выразить в камне естество и предназначение этой вазы, которую многие держали в руках, не догадываясь, для чего она. Без неё — без Ртути, извлечённой из нашей Магнезии (Magnesie), — уверяет Филалет, нельзя возжечь лампу или печь Философов. Оставим пока эту тему, нам ещё представится случай к ней вернуться и разобрать поподробнее главный аркан Великого Делания.

I V

При виде центрального панно брови у зрителя наверняка полезут вверх от удивления, таким странным оно ему покажется [XIX].

Два человекообразных монстра поддерживают венок из листьев и плодов, внутри которого — обычный французский гербовый щит. У одного чудища морда с заячьей губой и лишённое растительности туловище с женской грудью, у другого смышлёное лицо шустрого мальчишки и волосатая обезьянья грудь. Руки у них обычные, разве что слишком тощие, а вот нижние конечности покрыты густой длинной шерстью и заканчиваются у одного кошачьими, у другого птичьими когтями. На головах у этих кошмарных существ с длинными загнутыми хвостами — невообразимые каски — чешуйчатая и полосатая, верх у касок завёртываются на манер морского моллюска аммонита. Над этими отвратительными «щитоносцами» («stéphanophores») прямо посредине — маска человека с застывшей гримасой, вылупленными глазами и курчавыми волосами, давящими на низкий лоб. В раскрытой звериной пасти — тонкая верёвка, на которой прямо по центру держится щит. И завершает на мрачной ноте (note macabre) апокалиптическую картину из четырёх частей баранья морда внизу.

Странные знаки на щите словно взяты из старой колдовской книги. На первый взгляд кажется, что они заимствованы с сумеречных рисунков Ключиков Соломона (Clavicules de Salomon), запечатлённых свежей кровью на чистом пергаменте, где изгибы линий отвечают ритуальным движениям палочки с раздвоенным концом в руках колдуна.

Эти умело скрытые за внешней декоративностью странной картины символические элементы рассчитаны на проницательного зрителя. Мы попытаемся, насколько возможно, объяснить их, даже если для этого придётся обратиться к философскому языку или языку богов (langue des dieux) в том случае, если мы сочтём, что иначе не сможем продолжить наши объяснения, не переходя известных пределов.

Два гнома (gnomes)[217] по бокам означают — читатель наверно уже догадался — два металлических начала (principes métalliques), исходные тела или субстанции (corps ou natures premières), которые используются в начале, середине и конце Делания. Эти два духа — сульфурный и меркуриальный — надзирающие за подземными сокровищами, ночные герметические работники, близкие знакомые Мудреца, которому они служат, которого чтят и обогащают своим неустанным трудом. Они — хранители земных тайн, открыватели непроявленных свойств минералов. Гном, существо призрачное, уродливое, но деятельное — эзотерическое выражение жизни металла, скрытой энергии природных веществ, которые наше искусство превращает в чистую субстанцию. По легенде, приведённой в Талмуде, некий гном помогал строить храм Соломона^XVII, а это значит, что строители, помимо всего прочего, прибегали к философскому камню. И разве не ему, вопрошает Жорж Сталь, мы обязаны неподражаемым цветам витражей более близких нам по времени готических соборов? «Наш камень, — пишет аноним[218], — обладаёт ещё двумя в высшей степени удивительными качествами; первое — он раскрашивает стекло изнутри в разные цвета, как это имеет место на витражах Сент-Шапель в Париже или церквей Сен-Гациен и Сен-Мартен в Туре».

Таким образом, подспудная скрытая жизнь двух изначальных минеральных веществ раскрывает себя в результате взаимодействия, борьбы, соединения противоположных начал — огненного и водного. Это и есть наши начала, других нет. Различая и описывая три начала (trois principes), Философы прибегают к уловке, цель которой — поставить неофита в тупик. Вместе с наиболее щедрыми герметическими авторами мы заявляем, что двух веществ (deux corps) достаточно для проведения Магистерия от начала до конца. «Завладеть нашей ртутью, — как свидетельствует Древняя битва конных (Ancienne Guerre des Chevaliers), — можно лишь с помощью двух тел (deux corps), ни одному из которых без другого не достичь совершенства». Если признать, что существует третье вещество, то оно должно образовываться при соединении и разложении первых двух. Сколько бы вы ни старались, сколько бы экспериментов ни ставили, вы не обнаружите других исходных веществ для получения камня, кроме этих двух, которые именуются началами (principes) и из которых образуют третье, наследующее качества и свойства своих родителей. Это важно подчеркнуть. Два враждебных, противостоящих друг другу начала так недвусмысленно представлены на камине Луи д'Эстиссака, что даже новичок без труда их опознает. Мы видим здесь описанных Николаем Фламелем герметических драконов, но в человеческом обличье: одного — крылатого (чудовище с заячьей губой), другого бескрылого (гном с волосатым туловищем). «Погляди внимательно на двух драконов, — пишет Адепт[219], — это истинные начала (vrays principes) Философии, которых Мудрецы не отваживались показать даже своим собственным детям. Внизу, без крыльев, твёрдое вещество, самец, вверху летучее вещество, чёрная и сокрытая самка (femelle noir et obscure)[220], которая на несколько месяцев возьмёт верх. Первый — Сера (soulfre), или, точнее, теплота и сухость (calidité et siccité), вторая — Ртуть (argent vif), или холод и сырость (frigidité et humidité). Это Солнце и Луна, исток ртутного и серного начал (source mercurielle et origine sulfureuse), которые при постоянном действии огня украшают себя королевскими регалиями, чтобы, соединившись, сначала победить, а затем преобразовать в квинтэссенцию всякое твёрдое и стойкое металлическое вещество. Это те самые змеи и драконы (serpens et dragons), которых египтяне рисовали в виде круга, голова при этом кусала хвост — это означало, что они составляют единое целое, кроме него ничего не нужно, и что очертания и форма этого тела совершенны. У древних поэтов драконы днём и ночью сторожили золотые яблоки в саду Гесперид. Соком, приготовленным Медеей, их усыпил Ясон, когда добывал золотое руно. О них повествуют книги Философов, начиная с почитавшего истину Гермеса Трисмегиста, Орфея, Пифагора, Артефия и Мориена и другие, последующие, вплоть до моих. Двух змей (deux serpens) Юнона, иначе говоря, металлическая субстанция (nature métallique) послала силачу Геркулесу, стало быть, Мудрецу, когда тот был ещё в колыбели, и Геркулес удушил их, то есть победил и убил, чтобы их тела разложились, перебродили и дали плод в самом начале Делания. Эти две змеи обвились вокруг кадуцея или жезла Меркурия, благодаря которому его обладатель получил огромную власть и способность перевоплощаться в кого заблагорассудится. По словам Гали, тот, кто убьёт одного, убьёт и другого, так как они могут умереть лишь вместе. Схватившись в сосуде гробницы, они (Авиценна именует их хорасанской сукой и армянским кобелём, Chienne de Corascene et Chien d’Armenie), жестоко кусают друг друга, в неистовой злобе не переставая источать ужасный яд... Это две спермы, мужская и женская, описанные в начале моих Философских чёток (Rosaire Philosophique, Rosarium Philosophorum), зарождающиеся, по утверждению Рази, Авиценны и Авраама Еврея, внутри, во чреве, при взаимодействии четырёх элементов. Это влага металлов, Сера и Ртуть — не те обычные, что продают торговцы и аптекари, а те, которые образуют два столь почитаемых нами прекрасных и дорогих вещества. Эти две спермы (spermes), говорил Демокрит, не встречаются на земле живых».

В Фонтене-ле-Конт у змей и драконов — иероглифических фигур, представляющих, согласно старым Мастерам, исходный материал для работы — есть ряд примечательных особенностей, обусловленных кабалистическим гением и обширными познаниями их автора. Эзотерическими характеристиками антропоморфных существ служат не только лапы дракона и волосатые конечности, но прежде всего шлем. Головной убор с рогами Амона — по-гречески он называется κράνος так как он покрывает голову и защищает череп (κρανίον, crâne), — позволяет опознать эти существа. Уже греческое слово Κρανίον (голова, tête) даёт необходимую подсказку, так как оно означает место Кальварии (lieu du Calvaire)^XVIII, Голгофу, где, прежде чем преобразиться в дух^XIX, пострадал во плоти Иисус, искупитель человеков. Наши два начала, одно с крестом, другое с копьём, прободающим Его бок[221], суть отражение страстей Христовых. Как и Ему, чтобы воскреснуть в славе в новом очищенном духовном теле, им надо взойти на Голгофу, выдержать испытание огнём и после тяжёлых мук медленно в агонии (άγωνια — agonie, combat, борьба, сражение) умереть.

Известно также, что перегонный куб часто называли homo galeatus (человек, увенчанный шлемом), так как сверху у куба — колпак или шлем. Два наших существа (génies), таким образом, не что иное, как перегонный куб, алембик Мудрецов (alambic des sages) — ёмкость и её содержимое, сосуд и непосредственно само вещество. И если для инициирования процесса нужен реагент, то для его хода требуется нарушить равновесие в объекте воздействия, который служит сосудом и вместилищем для энергии противоположного порядка и враждебной природы.

XIX. Фонтене-ле-Конт. Замок Тер-Нёв.

Камин большой гостиной. Центральная часть.

Здесь о реагенте свидетельствует шлем в полоску (casque strié). В греческом ραβδώδης (strié, rayé, vergeté, полосатый, рифлёный, рубчатый) восходит к корню ραβδος (verge, bâton, baguette, sceptre, caducée, hampe dejavelot, dard, жезл, палка, прут, скипетр, кадуцей, дротик, копьё). Различные значения слова соответствуют большинству атрибутов активного вещества, твёрдого и мужского. Прежде всего это жезл (baguette), который Меркурий бросает между ужом и змеёй (Реей и Юпитером)^XX. Те обвиваются вокруг жезла, и получается Кадуцей — эмблема мира и согласия. Все герметические авторы упоминают об ожесточённой схватке двух драконов. Из мифов мы знаем, что таково происхождение атрибута Гермеса, примирившего противников своим жезлом. Кадуцей — знак соединения, союза между огнём и водой, которого надо суметь достичь на практике. Иероглиф огня — треугольник r, иероглиф воды — тот же треугольник, только перевёрнутый s. Наложением их друг на друга получают изображение небесного светила (astre) — символ союза, умиротворения. Звезда (étoile, stella), кроме того, означает затвердевание Солнца (fixation du soleil)[222]. Знак (signe) появляется лишь после схватки, когда всё успокоилось и вскипание прекратилось. Печать Соломона — геометрическая фигура, образующаяся при соединении треугольников огня и воды — закрепляет союз неба и земли (union du ciel et de la terre). Это и есть мессианская звезда, возвещающая о рождении Царя Царей. Более того, греческое κηρύκειον (caducée, кадуцей), происходящее от κηρυκεύω (publier, annoncer, разглашать, возвещать), свидетельствует, что отличительная эмблема Меркурия есть знак благой вести (bonne nouvelle). По форме и значению с кадуцеем схожа курительная трубка (calumet), которую индейцы Северной Америки используют в гражданских и религиозных церемониях. «Это большая трубка из красного, чёрного или белого мрамора, — пишет Ноэль[223]. — Она напоминает боевой молот, её головка тщательно отполирована, а черешок в два с половиной фута изготовлен из прочного тростника, украшенного разноцветными перьями и сплетёнными женскими косами. К ней прикрепляют два крыла (deux ailes), что делает её похожей на кадуцей Меркурия или на жезл (baguette), какой некогда носили послы мира. Тростник всаживали в шею гагары, птицы в чёрных и белых крапинках, жирной, как наши гуси^XXI... Туземцы очень дорожат курительной трубкой и считают её ценнейшим даром Солнца. Это также символ мира, знак заключения важных сделок или совершения публичных церемоний». Жезл Гермеса — истинный скипетр (sceptre) государя (souverain) нашего искусства, отвергаемого и презираемого всеми герметического золота, которое для Философа дороже самородного. Это и жезл великого первосвященника Аарона, превращённый последним в змею, и жезл, которым Моисей (Исх. 17:5-6) — его примеру впоследствии последовал Иисус[224] — ударил в скалу (rocher), то есть в пассивную материю (matiére passive), так что забил родник. Это и древний дракон Василия Валентина, дракон с копьеобразными (dard) хвостом и языком, возвращающий нас к символическому змею, serpens aut draco qui caudam devoravit [225]*.

Второе, женское вещество, объект воздействия, Луи д'Эстиссак представляет в виде гнома с заячьей губой, женской грудью и в чешуйчатом шлеме (casque écailleux). Из описаний классических авторов мы знаем, что по извлечению её из земли эта минеральная субстанция чешуйчатая, чёрная, твёрдая и ломкая. Некоторые говорили, что она прокажённая (lépreuse): одно из производных греческого слова λεπίς, λεπίδος (écaille, чешуйка) — lepra (lèpre, проказа), потому что при этой страшной болезни кожа покрывается гнойничками и струпьями (écailles). Необходимо освободить вещество от грубой внешней примеси, очистить его от чешуйчатой (λεπίζω) оболочки, что легко достигается с помощью особого агента, представленного существом в полосатом шлеме. Достаточно, по примеру Моисея, трижды сильно ударить по скале (λέπας), на вид сухой и безводной, как из неё тут же забьёт таинственный родник, вода из которого и есть первый растворитель (premier dissolvant), обычная ртуть Мудрецов (mercure commun des Sages), преданный слуга (loyal serviteur) Художника (artiste), единственный, в ком последний нуждается, и незаменимый, по свидетельству Гебера и более древних Адептов. Летучесть этой субстанции, позволившая Философам уподобить её обычной ртути, выражена на нашем барельефе крошечными чешуйчатыми крылышками (lépidoptère, греч. λεπίδος-πτερόν), фиксированными на плечах символического чудовища. Наиболее удачное, на наш взгляд, из названий этой Ртути — дух магнезии (Esprit de la Magnésie). Магнезией (от греческого μάγνης, aimant, магнит) именуют неочищенную женскую субстанцию с оккультной способностью притягивать дух, заключённый под твёрдой оболочкой стали Мудрецов. Проникая подобно пламени в вещество пассивной природы, этот последний сжигает, истребляет гетерогенные частицы, удаляет из него мышьяковую (чешуйчатую) Серу и активирует содержащуюся в нём чистую Ртуть (pur mercure), проявляющуюся в своём обычном виде — в виде огненной воды древних, которую мы называем духом магнезии и универсальным растворителем (dissolvant universel). «Сталь притягивает к себе магнит, — пишет Филалет[226], — и магнит влечётся к стали. Так и магнит Мудрецов (aimant des sages) поступает по отношению к их стали. И подобно тому как наша сталь — истинная золотая жила (minière de l’or), наш магнит — истинная жила стали Мудрецов».

И наконец, отметим ещё одну деталь, подтверждающую наше наблюдение, хотя напрямую и не связанную с практической работой: близкое к λεπίς слово λέπορις означало некогда на эолийском диалекте заяц (lièvre, лат. lepus, leporis), откуда необъяснимая на первый взгляд, но имеющая кабалистический смысл заячья губа, налагающая характерную печать на физиономию нашей гномиды (notre gnomide).

Тут самое время остановиться и призадуматься. Через заросли колючего кустарника пробираться становится всё труднее. Мы нутром чуем впереди зияющую пропасть. Нас раздирают сомнения. Разумно ли идти дальше рука об руку с учеником? Пандора с нами, но что хорошего нам от неё ждать? Неосторожно открытый роковой ящик быстро опустел. Нам остаётся только надежда...

На этом месте авторы, которые начали изъясняться туманно, уже когда речь зашла о приготовлении растворителя, и вовсе замолкают. Обходя глубоким молчанием вторую операцию, они с ходу переключаются на третью, то есть на стадию и условия варки. Затем, возвратившись к терминологии, употреблявшейся для первой операции, они как бы внушают неофиту, что обычная ртуть (mercure commun) эквивалентна Ребису (Rebis) или компосту (compost) и, как таковую, её нужно просто обжечь в закрытом сосуде. Филалет, хотя и придерживается той же тактики, заявляет, что восполняет пробел, оставленный его предшественниками. Читая его Introitus, не замечаешь никаких швов, однако зачастую это достигается с помощью ложных ухищрений. В результате лакуна заполняется за счёт столь искусного сцепления истины и лжи, что не замечаешь, где кончается одна и начинается другая. Эта уловка не позволяет отделить плевела от зёрен, отличить добро от зла. Хотя подобные примеры, являющиеся, по сути дела, замаскированной мистификацией, стали правилом, мы их, безусловно, осуждаем. Прибегнув к кабале и символике, вполне можно выразить то, что предназначено для узкого круга людей. Не говоря уже о том, что молчание предпочтительней самой искусной лжи.

Поиск по сайту: