Письмо папе Льву Х 15 страница

Король Английский был предупрежден об этом беспорядке и, устыдившись, сообщил королю, чтобы тот приказал никого не впускать. Но король ответил, что никогда этого не сделает, а если королю Английскому угодно, то пусть пришлет своих лучников, чтобы они сами охраняли ворота и пропускали кого хотят. Так и было сделано, и множество англичан по приказу короля Английского вышло из города.

Тогда было решено, что, дабы покончить со всем, нужно определить место встречи обоих королей и выделить людей для его осмотра. Со стороны короля поехали монсеньор де Бушаж и я, а от короля Английского — монсеньор Говард, один человек по имени Неленджер и герольд. Проехав вдоль реки, мы сошлись на том, что самым удобным и безопасным местом является Пикиньи, в трех лье от Амьена, возле укрепленного замка видама Амьенского, который был сожжен герцогом Бургундским. Город располагался в низине на реке Сомме, в том месте неширокой и без бродов.

С той стороны, откуда должен был ехать король, местность была красивой и просторной; со стороны короля Английского она была также хорошей, если не считать того, что на подступах к реке отрезок дороги длиной в два больших полета стрелы проходил между болотами, так что, если не было достаточной уверенности, этим путем ехать было очень опасно. Но, как я говорил в другом месте, англичане, вне всякого сомнения, по части заключения договоров и соглашений не столь ловки, как французы, и, что бы там ни говорили, они действуют довольно грубо. Но с ними нужно иметь немного терпения и все обсуждать спокойно.

Когда вопрос о месте был решен, отдали приказ построить там очень прочный и довольно широкий мост, для чего предоставили плотников и материалы; посреди моста установили мощную деревянную решетку, как в клетках для львов. Отверстия между перекладинами были такими, чтобы в них можно было лишь просунуть руку. На случай дождя был сделан балдахин, под которым могли [148] укрыться по 10—12 человек с каждой стороны. Решетка доходила до края моста, дабы нельзя было перейти с одной стороны на другую. А на реке была одна лишь маленькая лодка, в которой сидело два гребца, чтобы перевозить желающих с одной стороны на другую.

Я хочу объяснить причину, заставившую короля устроить место свидания так, чтобы нельзя было переходить с одной стороны моста на другую, — вдруг это в будущем кому-нибудь понадобится в подобной же ситуации. Во времена короля Карла VII, когда он был еще совсем юным, королевство терзали англичане и король Генрих V осаждал Руан ⁴⁰, зажав его в тиски. Большая часть осажденных принадлежала к сторонникам правившего тогда герцога Жана Бургундского. Между герцогом Жаном Бургундским и герцогом Орлеанским существовала сильная вражда ⁴¹, и бОльшая часть королевства разделилась на две партии, отчего дела короля обстояли скверно. Ибо борьба партий в стране всегда приводила к печальным результатам и угасала с трудом.

Из-за этой вражды, о которой я говорю, за 11 лет до того был убит в Париже герцог Орлеанский ⁴². У герцога Бургундского было большое войско, и он намеревался отправиться к Руану, чтобы снять осаду; и дабы быстрее этого добиться и заручиться поддержкой короля, он договорился встретиться с королем в Монтеро, при впадении Ионны ⁴³. Там был построен мост и барьеры. А посреди барьера сделали маленькую калитку, закрывавшуюся с обеих сторон, через которую можно было пройти с одной стороны на другую, если б того пожелали и те и другие. Таким образом, король был с одной стороны моста, а герцог Жан с другой, оба в сопровождении большого числа военных, особенно герцог. Они начали на мосту беседовать, причем в том месте, где они стояли, с герцогом было три или четыре человека. Когда беседа началась, герцог Бургундский или был приглашен, или сам пожелал засвидетельствовать почтение королю, но он открыл калитку, которую открыли и с другой стороны, и прошел с этими тремя. Его тут же и убили, как и тех, что были с ним, и из-за этого, как известно, случилось позднее немало бед.

Но это не относится к моей теме, поэтому я и не буду продолжать. Об этом мне рассказал король, готовясь к встрече, и рассказал именно так, как я Вам передал. Он заметил еще, что если бы на той встрече, о которой я говорил, не было калитки, то нельзя было бы и пригласить герцога пройти и этого великого несчастья, в котором виноваты были главным образом некоторые лица из окружения убитого герцога Орлеанского, возвысившиеся при короле Карле VII, не произошло бы.

ГЛАВА Х

На следующий день после того, как был сделан тот барьер, окотором Вы слышали, приехали оба короля, и было это 29 августа 1475 года. Король прибыл первым — и с ним примерно 800 кавалеристов. Со стороны короля Английского была вся его армия в боевом [149] порядке; и поскольку мы не ожидали увидеть ее всю, то нам она показалась удивительно большим скоплением всадников. С нашей стороны ничего похожего не было, поскольку при короле не было и четверти его армии. Было условлено, что с каждым королем к барьеру подойдет 12 человек из наиболее влиятельных и приближенных к ним лиц. На нашей стороне было четыре человека Английского короля, чтобы наблюдать за тем, что мы делаем, и столько же наших было при короле Английском. Как я сказал, король первым приехал и подошел к барьеру; нас с ним было 12, в том числе герцог Жан Бурбонский, ныне покойный, и его брат — кардинал. Королю угодно было, чтобы я в этот день оделся так же, как и он. Это была его давняя привычка — появляться с кем-нибудь, на ком было бы такое же платье, что и на нем.

Король Английский приехал с большой свитой по той дороге, о которой я говорил, и вид он имел вполне королевский. С ним были его брат герцог Кларенс, граф Нортумберленд и некоторые другие сеньоры, а также его камергер по имени монсеньор Гастингс, его канцлер и прочие, и лишь трое или четверо были одеты в золотую парчу, как и король. На голове у короля был берет из черного бархата, с большим цветком лилии из драгоценных камней. Это был очень красивый высокий государь, но он начал полнеть, и раньше, когда я его видел, он был красивей; я не помню, чтобы мне приходилось видеть более красивого человека, чем он, в то время когда монсеньор Варвик изгнал его из Англии.

Приблизившись к барьеру на четыре или пять футов, он снял берет и преклонил колени на полфута от земли. Король, который уже стоял там, опершись о барьер, также сделал низкий поклон, они пожали друг другу руки через отверстия, и король Английский еще ниже преклонился. Король взял слово и сказал ему: «Добро пожаловать, монсеньор мой кузен. Никого в целом мире я не жаждал так видеть, как Вас. Хвала всевышнему за то, что мы собрались здесь со столь добрыми намерениями». Король Английский ответил на это на довольно хорошем французском языке.

Затем взял слово канцлер Англии, который был прелатом, епископом Элийским ⁴⁴, и начал с пророчества, в которых у англичан никогда недостатка не было: согласно пророчеству, в этом месте, Пикиньи, между Англией и Францией должен быть установлен великий мир. После этого была развернута грамота, данная нашим королем королю Английскому относительно заключенного договора. Канцлер спросил у короля, в таком ли виде он утвердил договор и угоден ли он ему. На что король ответил, что да; то же сделали и с грамотой, данной королем Английским.

Тогда принесли требник, и каждый король возложил на него одну руку, а другую — на святой истинный крест, и оба поклялись соблюдать то, что они обещали, а именно: перемирие на девять лет ⁴⁵, включая и союзников с обеих сторон, и заключение брака между их детьми, как было записано в договоре. [151]

А еще король беспокоился потому, что убедился в его непреклонности, когда речь зашла о герцоге Бретонском, а он очень хотел добиться его согласия на войну с Бретанью. И он дал ему это еще раз понять через монсеньора де Бушажа и монсеньера де Сен-Пьера. Но король Английский, видя, что на него оказывают нажим, заявил, что если против Бретани начнут войну, то он еще раз пересечет море, чтобы ее защитить. После такого ответа с ним об этом больше не заговаривали.

Когда король приехал в Амьен и собрался ужинать, к нему на ужин пришло трое или четверо людей короля Английского, которые помогли ему заключить этот мир. И монсеньор Говард начал нашептывать королю на ухо, что если он пожелает, то можно найти средство заставить Английского короля, его повелителя, приехать в Амьен, а в случае чего и в Париж, попировать с королем. И хотя это предложение королю совсем было не по душе, он тем не менее, изобразив на лице радость, стал кивать головой, но определенного ответа не дал; а на ухо мне сказал, что случилось то, чего он опасался, и предложение уже сделано. Говорили они об этом и после ужина, но эту их затею чрезвычайно вежливо отклонили, сказав, что королю нужно срочно выступать в поход против герцога Бургундского.

Хотя все эти дела были весьма важными и с обеих сторон прилагали усилия к тому, чтобы вести их благоразумно, все же случались и смешные вещи, которых не забыть. Не стоит удивляться тому, что король старался и не жалел расходов на то, чтобы выпроводить англичан по-дружески, чтобы в будущем иметь их друзьями или, по крайней мере, не врагами, ибо свежи еще были воспоминания о тех великих бедах, которые они принесли этому королевству.

На следующий день после встречи в Амьене появилось множество англичан, и некоторые из них говорили нам, что этот мир был заключен не без участия святого духа — ведь пророчества из них так и изливаются. А сказали они так потому, что в день встречи на палатку короля Английского сел белый голубь, который не двигался с места, несмотря на шум в лагере. Правда, по мнению других, голубь уселся на эту палатку чтобы обсушиться, ибо она была самой высокой, а в тот день сначала прошел небольшой дождь, а потом выглянуло яркое солнце. Такое объяснение дал мне один гасконский дворянин, служивший королю Английскому, по имени Луи де Бретель, который был крайне недоволен миром. Поскольку он знал меня с давних пор, он разговаривал со мной запросто и говорил, что мы якобы насмехаемся над королем Английским. Я спросил у него: сколько сражений выиграл король Английский? Он ответил, что девять, в которых лично принимал участие. Затем я спросил: а сколько он проиграл? Он сказал, что всего лишь одно — и поражение нанесли ему мы; он считал, что позор того положения, в котором оказался их король, столь велик, что его не искупают девять выигранных сражений. [152]

Я передал это королю, который сказал мне, что это страшный смутьян и что нужно помешать ему заниматься болтовней. Он пригласил его к обеду и, отобедав с ним, предложил ему очень выгодное вознаграждение, если он пожелает остаться по сю сторону моря. А когда увидел, что тот не хочет оставаться, дал ему 1000 экю и личными и пообещал облагодетельствовать нескольких его братье живших здесь; я же сказал ему на ушко несколько слов, дабы он постарался поддержать дружбу между двумя королями.

Ничего на свете наш король так не боялся, как обронить какое-нибудь слово, которое англичане истолкуют как насмешку над ним На следующий день после встречи, когда он удалился в свою комнату, где нас было трое или четверо, у него сорвалась с языка шутка по поводу тех вин н подарков, что он отправил в войско англичан ⁴⁶. Обернувшись, он заметил одного гасконского купца, который жил в Англии и пришел просить разрешения на провоз некоторого количества гасконского вина без уплаты королевской пошлины, что был бы очень выгодно для купца, если бы он получил разрешение. Король был удивлен присутствием купца и тем, что он смог войти. Он спросил у него, из какого он города в Гаскони и имеет ли в Англии жену. Купец ответил, что женат, но не богат. Король немедленно, не выходя из комнаты, дал ему человека, чтобы проводить до Бордо. А я по приказу короля переговорил с ним, и в результате он получил очень хорошую службу в родном городе, право беспошлинного провоза вина, которое испрашивал, и 1000 франков наличными, чтобы привести свою жену; но в Англию поехал его брат, чтобы сам он там не показывался. Таким образом, король сам себя наказам штрафом за излишнюю болтливость.

ГЛАВА XI

В тот день, о котором я говорю, т. е. на следующий после встречи, монсеньор коннетабль прислал своего приближенного по имени Рапин, которого король впоследствии облагодетельствовал, и тот стал его верным слугой. Он привез послание королю, и король пожелал, чтобы монсеньор дю Люд и я его выслушали.

К тому времени монсеньор де Конте уже вернулся, съездив с донесением, изобличающим коннетабля, о чем Вы выше слышали, и коннетабль теперь не знал, какому святому вручить свою судьбу, считая, что теперь он погиб. Речи Рапина были полны смирения; он сказал, что его господин прекрасно понимает, что его оговорили, но что королю должно быть по опыту известно, что он отнюдь не желал зла. А дабы убедить короля в своей доброй воле, он предложил, если тот пожелает, свои услуги в отношении того, чтобы добиться от монсеньора Бургундского помощи в нападении на короля Английского и все его воинство. По тому, как он говорил, чувствовалось, что у его господина не осталось никаких надежд. Мы сказали ему, что у нас с англичанами доброе согласие и мы отнюдь не [153] желаем войны. Моньеньор дю Люд, что был со мной, рискнул даже спросить у него, не знает ли он, где хранятся наличные деньги его господина. И я испугался (поскольку это был очень преданный слуга), что коннетабль поймет, в каком он положении и что его ожидает, и ударится в бегство, тем более что всего лишь год назад над ним уже нависала опасность. Но в своей жизни, как здесь, так и б других местах, я мало видел людей, которые умеют бежать вовремя: одни не надеются, что их примут и дадут убежище в соседних странах; другие слишком привязаны к своему добру, женам и детям. И по этой причине погибло много знатных людей.

Когда мы доложили обо всем королю, он позвал секретаря. С ним были только монсеньор Говард, служитель короля Английского, ничего не знавший о том, что готовилось коннетаблю, сеньор де Конте, вернувшийся от герцога Бургундского, и нас двое, которые побеседовали с Рапином. Король продиктовал письмо коннетаблю и сообщил ему о том, что он делал накануне и в день заключения перемирия, что у него много важных дел и ему не хватает такой головы, как его, коннетабля. Затем он повернулся к англичанину и монсеньору де Конте и сказал им: «Я не думаю, что мы получим тело, но голова-то будет у нас, а тело уж пусть остается». Письмо это было вручено Рапину, и он счел его благой вестью; ему показались весьма дружественными слова короля о том, что ему очень не хватает такой головы, как голова его господина, ибо он не понимал их смысла ⁴⁷.

Король Английский переслал королю доверительные письма коннетабля, написанные ему, и сообщил все, что тот ему когда-либо говорил. Таким образом, вы можете понять, каково было его положение между этими тремя могущественными людьми, если каждый из них желал ему смерти ⁴⁸.

Король Английский, получив свои деньги, прямым путем двинулся в Кале, причем большими переходами, ибо боялся ненависти герцога Бургундского и местных жителей. И в самом деле, когда его люди отклонялись от пути, то кто-нибудь всегда обретал упокоение в кустах. В заложниках он оставил, как и обещал, монсеньора Говарда и мессира Джона Чейна, но до того времени, пока не пересечет моря.

Вы уже слышали в начале рассказа об английских делах, что королю Английскому этот поход был отнюдь не по сердцу. Еще в Англии, в Дувре, до того как взойти на корабль и пуститься в плавание, он вступил в сношения с нами. И пересечь море он вынужден был по двум причинам: во-первых, потому, что этого желало все его королевство по привычке, сохранившейся с прежних времен, и на него оказывал давление герцог Бургундский; а во-вторых, чтобы оставить себе весьма крупную сумму денег из тех, что он собрал в Англии на этот поход. Ибо, как Вы слышали, английские короли взимают деньги лишь со своего домена, если только они не ведут войну с Францией. [154]

Чтобы успокоить своих подданных, король прибег к такой хитрости. Он захватил с собой 10 или 12 человек как из Лондона, так и из других английских городов — толстых и тучных, которые были главными, кто в общинах Англии ратовал за этот поход и набор мощной армии. Король разместил их в прекрасных палатках, но это была отнюдь не та жизнь, к какой они привыкли, — и они быстро устали. Они полагали, что когда они пересекут море, то через три дня состоится сражение. Король Английский подогревал их сомнения и страхи и подводил к мысли о добром мире, чтобы по возвращении в Англию они помогли ему заглушить ропот, который мог подняться в связи с его возвращением. Ведь никогда еще король Английский, начиная с короля Артура, не перевозил разом за море столько людей. А вернулся он очень скоро, как Вы слышали, и у него осталось много денег из тех, что он собрал в Англии для уплаты солдатам. Таким образом, он выполнил большую часть того, к чему стремился. Он был совсем не приспособлен к тем трудам, что неизбежно выпадают на долю короля Английского, если он намерен завоевывать что-либо во Франции. К тому же в то время наш король немало позаботился об обороне, хотя и не сумел бы полностью предохранить себя от врагов, ибо их было слишком много.

У короля Английского было еще одно большое желание — заключить брак короля Карла VIII, ныне царствующего, со своей дочерью; этот брак вынудил его закрыть глаза на многие вещи, что было очень выгодно нашему королю.

Когда англичане переправились в Англию, за исключением заложников, оставшихся при короле, король отправился в маленький городок под названием Вервен близ Лана, на границе с Эно; а тем временем в Авен должны были приехать канцлер Бургундии и другие послы герцога Бургундского вместе с сеньором де Конте; на этот раз король желал полного примирения. Это великое множество англичан его напугало, ибо в свое время он насмотрелся на их деяния в этом королевстве и не хотел, чтобы они вернулись.

Король получил известие от канцлера, просившего, чтобы он прислал своих людей к одному мосту на полпути от Авена до Вервена, где он будет ждать их со своими спутниками. Король сообщил ему, что прибудет сам; но некоторые, с кем он общался, отговаривали его ⁴⁹. Однако он поехал и взял с собой заложников-англичан, которые присутствовали при его приеме послов, приехавших в сопровождении множества лучников и других военных. В тот час у них не было беседы с королем, и их повели на обед.

Один из этих англичан, начавший раскаиваться в заключенном договоре, сказал мне у окна, что если бы они видели много таких воинов при герцоге Бургундском, то, вероятно, не заключили бы мира. Монсеньор де Нарбонн, который ныне является монсеньором де Фуа, услышал эти слова и сказал: «Неужто вы столь наивны, чтобы думать, будто у герцога Бургундского нет большого числа таких воинов? Он только отослал их набраться сил. Но ведь у вас [155] было столь сильное желание вернуться, что 600 бочек вина и пенсия, выданная королем, быстро возвратили вас в Англию».

Вспылив, англичанин заявил: «Вот так все нам говорят, насмехаясь над нами. Вы называете деньги, что нам дал король, пенсией? Но это дань. И клянусь святым Георгием, вы сможете так говорить до тех пор, пока мы не вернемся». Я прервал их разговор и обратил его в шутку, но англичанин остался недоволен и сказал пару слов об этом королю, который чрезвычайно разгневался на сеньора де Нарбонна.

На сей раз король недолго беседовал с упомянутым канцлером; они договорились, что бургундцы приедут в Вервен, что те и сделали, поехав вместе с королем. По прибытии в Вервен король поручил заняться ими и другими мессиру Танги дю Шастелю и мессиру Пьеру д'Ориолю, канцлеру Франции. Обе стороны начали выдвигать большие претензии, и каждая настаивала на своем. Вышеупомянутые лица пришли к королю и сказали, что бургундцы вели надменные речи, но с них быстро сбили спесь; они сообщили и их предложения, которыми король был весьма недоволен. Он сказал, что все эти предложения делались много раз, но что речь идет не об окончательном мире, а только о перемирии и что он не желает, чтобы и далее велись эти разговоры, и потому сам хочет говорить с ними. И он пригласил бургундского канцлера и других послов в свою комнату, где вместе с ним были только ныне покойный адмирал — бастард Бурбонский, монсеньор де Бушаж и я. Было заключено перемирие на девять лет, по которому каждый оставался при своем ⁵⁰. Но послы умоляли короля пока не оглашать условий перемирия, чтобы спасти честь герцога, который поклялся не заключать его до тех пор, пока не пройдет некоторое время после отъезда короля Английского из этого королевства, и чтобы не казалось, что он признал договор о перемирии, заключенный Английским королем ⁵¹.

Король Английский, сильно раздосадованный тем, что герцог не пожелал признать договор о перемирии, и извещенный о том, что король обсуждает с герцогом условия другого перемирия, послал очень близкого к себе человека, рыцаря по имени Томас Монтгомери, к королю в Вервен, в то время когда король договаривался с людьми герцога Бургундского о том перемирий, о котором я говорю. Мессир Томас обратился к королю с просьбой соблаговолить не заключать с герцогом иного перемирия, чем то, что уже заключено. А также просил не соглашаться на передачу герцогу Сен-Кантена и предложил королю, что если он пожелает продлить войну с герцогом Бургундским, то король Английский согласен ради него и ему в помощь вновь пересечь море в будущий сезон, лишь бы король возместил ему убытки, которые он понесет по той причине, что пошлина на шерсть в Кале ему ничего тогда не даст ⁵² (эта пошлина, бывает, достигает 50 тысяч экю), и оплатил содержание половины английской армии, тогда как король Англии оплатит содержание другой ее половины. Король выразил безмерную признательность королю Английскому, [156] подарил мессиру Томасу кое-что из посуды, но предложение о местном ведении войны отклонил, сказав, что перемирие уже согласовано и что оно то же самое, какое заключили и они, два короля и на тот же срок — в девять лет, но что герцог пожелал иметь особую грамоту; он извинялся, как только мог, чтобы успокоить посла, который уехал назад вместе с теми, что оставались у нас заложниками.

Король ликовал, узнав о предложениях короля Английского; при этом присутствовал и слышал все только я. Надо думать, что было бы весьма опасно предлагать королю Английскому вернуться, ибо ничего не стоит разжечь вражду между французами и англичанами, когда они оказываются вместе, а бургундцам и англичанам нетрудно вновь прийти к согласию, и поэтому желание заключить перемирие с бургундцами у короля только возросло.

ГЛАВА XII

Перемирие заключено — возобновились переговоры по поводу коннетабля; короче говоря, было принято то, о чем договорились в Бувине и что я изложил выше. Обе стороны обменялись соответствующими грамотами, скрепленными печатями. В соответствии с этой договоренностью герцогу были обещаны Сен-Кантен, Ам и Боэн, все имущество коннетабля, находящееся во владениях герцога, и вся его движимость, где бы она ни находилась; обсудили также, каким образом осаждать Ам, где жил коннетабль, и решили, что первый, кто его схватит, должен в течение восьми дней или свершить над ним суд, или передать его другому.

Все это быстро привело к тому, что лучшие люди коннетабля, как монсеньор де Жанлис и другие, испугались и начали его покидать. Коннетабль, зная, что король Английский переслал его письма и сообщил все, что знал о нем, а также что его враги должны заключить перемирие, сильно встревожился и стал просить у герцога Бургундского охранной грамоты, дабы он мог приехать и рассказать ему о вещах, которые его непосредственно касаются. Герцог поначалу отказался, но в конце концов послал ему грамоту.

Много мыслей приходило в голову этому могущественному человеку насчет того, как ему скрыться, ибо он обо всем был осведомлен и видел дубликат грамоты, составленной против него в Бувине. Однажды он даже обратился к некоторым своим приближенным лотарингцам, решив вместе с ними бежать в Германию с большой суммой денег, ибо дорога была безопасной, купить на Рейне крепость и оставаться там до тех пор, пока удастся договориться с одной из сторон. Но затем он решил все же держаться в своем добром замке Ам, который стоил ему многих денег, ибо он подготовил его для того, чтобы отсидеться в нем в момент крайней опасности, и снабдил всем необходимым настолько, насколько только можно представить. [157]

Однако он не мог найти верных людей, которые бы остались с ним, ибо все, кто ему служил, были уроженцами сеньорий того или другого государя ⁵³. Он не осмеливался им полностью открыться потому вероятно, что испытывал сильный страх, хотя я уверен, что он нашел бы немало таких людей, которые бы его не бросили. Ему нужно было бояться не того, что его осадят два государя, а того, что осадит один, ибо двум армиям прийти к согласию невозможно.

Последним его решением было отправиться к герцогу Бургундскому [158] с этой охранной грамотой; и он взял только 15 или 20 всадников и пошел в Монс в Эно, где находился сеньор д Эмери, главный бальи Эно, самый близкий друг, какой был у коннетабля. Там он и остановился в ожидании вестей от герцога Бургундского, который начал войну против герцога Лотарингского, поскольку тот послал ему вызов во время осады Нейса и нанес большой ущерб его области Люксембург.

Как только король узнал об отъезде коннетабля, он решил не допустить того, чтобы коннетабль вернул себе дружбу герцога Бургундского, и срочно собрав 700 или 800 кавалеристов, двинулся с ними к Сен-Кантену, будучи хорошо осведомлен о положении в городе. Когда он подошел к городу, ему вышли навстречу с изъявлением покорности, и он велел мне войти в город и определить квартиры. Я так и сделал; затем вступила кавалерия, а после нее король, которого хорошо приняли жители. Часть людей коннетабля ушла в Эно.

Король сразу же известил герцога Бургундского о взятии Сен-Кантена, дабы отнять у него надежду овладеть городом с помощью коннетабля. И герцог, узнав эти новости, велел сеньору д'Эмери, своему главному бальи в Эно, расставить стражу в Монсе, дабы коннетабль не мог выехать, и запретить ему покидать свое жилище. Бальи не осмелился не повиноваться и выполнил это. Однако охрана была не столь бдительной, чтобы один человек не мог бы бежать, если бы пожелал.

Что же после этого можно сказать о Фортуне? Ведь человек держался между, двумя враждующими друг с другом государями, имел под рукой столь сильные крепости и вот уже 12 лет как держал четыре сотни кавалеристов, при которых сам же был контролером и набирал кого хотел; был очень мудрым и храбрым рыцарем и много повидал; имел большие наличные деньги — и этот человек, упав духом, оказался в такой опасности и безо всякой помощи! Можно сказать, что обманщица Фортуна отвернулась от него. Но вернее будет сказать, что эта великая тайна — не дело рук Фортуны, ибо Фортуна — ничто, всего лишь поэтическая выдумка; если принять во внимание все вышесказанное и многое другое, о чем я не упоминал, то следует заключить, что от него отвернулся господь. И если бы у человека было право судить, — а его нет, особенно у меня, — то я бы сказал, что разумной причиной его наказания было то, что он всегда изо всех сил старался поддержать вражду между королем и герцогом. Именно их вражда позволяла ему сохранять большую власть и высокое положение; и ему немногое нужно было делать, чтобы их вражда не утихала, поскольку те были натурами слишком разными.

Поистине невежественны те, кто верит в существование Фортуны или чего-либо подобного, что могло бы навлечь на столь мудрого человека ненависть сразу трех государей, которые за свою жизнь ни в чем не пришли к согласию, кроме этого дела; и их согласию не помешало даже то, что король Английский был женат на племяннице коннетабля и необыкновенно любил всех родственников своей жены, [159] особенно из дома Сен-Полей. Бесспорно и несомненно то, что его обошел своей милостью господь, коли он стал врагом этих трех государей и не нашел ни одного друга, который отважился бы его укрыть однажды ночью. И кроме бога, никакая Фортуна руку к этому не прилагала. Так было и будет со многими другими, на которых после великого преуспеяния обрушиваются великие бедствия.

После ареста коннетабля король потребовал от герцога или выдать его, или поступить так, как записано в договоре. Герцог ответил, что он так и сделает, и велел отправить коннетабля под строгой охраной в Перонн.

К тому времени герцог уже взял несколько крепостей в Лотарингии и Баре и осаждал Нанси, который храбро оборонялся. У короля была многочисленная кавалерия в Шампани, которая внушала страх герцогу, ибо перемирие не предусматривало, что он может разгромить герцога Лотарингского, бежавшего к королю. Монсеньор де Бушаж и другие послы короля оказывали на герцога сильное давление, чтобы он выполнил условия договора. Он все обещал; восьмидневный срок, в течение которого он обязан был или выдать коннетабля, или устроить над ним суд, истек, и прошло еще более месяца. Но, чувствуя этот нажим, он испугался, как бы король не помешал ему захватить Лотарингию, — а это дело он очень хотел довести до конца, дабы иметь проход из Люксембурга в Бургундию и соединить все свои сеньории в одно целое (ибо, заполучив это небольшое герцогство, он мог бы проехать по своей земле от Голландии до Лиона). Поэтому он написал своему канцлеру и сеньору де Эмберкуру, о которых я достаточно много говорил и которые оба были врагами и недоброжелателями коннетабля, чтобы они отправились в Перонн и в указанный день передали коннетабля посланцам короля, ибо оба вышеназванных обладали полной властью в отсутствие герцога; он сообщил также сеньору д'Эмери, чтобы выдал коннетабля.

Поиск по сайту: