Письмо папе Льву Х 23 страница

Тогда начались переговоры о браке с сыном императора, ныне римским королем, о чем в свое время уже был разговор между императором и герцогом Карлом, и все между ними было согласовано ¹⁶. По повелению отца барышня в то время даже написала письмо сыну императора и подарила ему перстень с бриллиантом; в письме говорилось, что, следуя доброй воле своего сеньора и отца, она обещает герцогу Австрийскому, сыну императора, вступить с ним в брак, о котором достигнуто соглашение, тогда, когда угодно будет ее сеньору и отцу.

Император направил нескольких послов к барышне в Гент; когда эти послы прибыли в Брюссель, их письменно известили, чтобы они подождали там, пока за ними приедут. И написал это письмо герцог Клевский, который был против их приезда и желал, чтобы они вернулись назад недовольные. Но послы, уже имевшие сношения с Бургундским домом и особенно с вдовствующей герцогиней Бургундской, которая была разлучена с барышней и находилась вне Гента, как Вы слышали, тронулись дальше, ибо она их предупредила, как мне говорили, чтобы они не останавливались в пути, невзирая ни на какие письма; она также уведомила их о том, что они должны делать по приезде в Гент, сообщив, что барышня и многие из ее окружения весьма благосклонны к их предложениям.

Вняв этому совету, послы императора двинулись прямо в Гент, несмотря на то, что им было приказано обратное; герцог Клевский был этим очень рассержен, но он не знал еще о намерениях дам. На совете было решено выслушать послов, и после того, как они сообщат о своем поручении, барышня должна их радушно приветствовать и сказать, что она посоветуется насчет того, что они сообщили, и только затем даст ответ, а до этого ничего не скажет. Так барышня и решила поступить. [227]

Упомянутые послы представили свои грамоты, как им и было приказано, и изложили свое поручение, сказав, что вопрос об этом браке был решен еще между императором и герцогом Бургундским, ее отцом, с ее ведома и согласия, как явствует из письма, написанного ее рукой, которое они представили вместе с бриллиантом, подаренным, как говорили они, в знак свадьбы; и от имени своего господина послы настойчиво просили, чтобы барышня соблаговолила выполнить желание и обещание своего сеньора и отца, сдержав тем самым и собственное слово, и вступила бы в этот брак, а также чтобы она заявила перед всеми присутствующими, действительно ли она написала упомянутое письмо и намерена ли она выполнить обещанное.

На эти слова барышня, не спрашивая ничьего совета, ответила, что именно она написала письмо и послала бриллиант по велению и желанию отца, и подтвердила свое согласие с содержанием письма. Послы выразили глубокую благодарность и, обрадованные, вернулись на свои квартиры.

Герцог Клевский был рассержен этим ответом, который шел вразрез с тем, что было решено на совете, и прямо заявил барышне, что она дурно поступила. Она же на это возразила, что иначе поступить не могла, ибо обещание было дано и ей нельзя было идти на попятную.

После таких ее слов герцог Клевский, отлично зная, что в ее окружении многие придерживаются того же мнения, через несколько дней решил вернуться в свои земли и отказаться от своего намерения. Таким образом, переговоры относительно брака были завершены, и герцог Максимилиан прибыл в Кёльн, куда за ним приехали некоторые из приближенных барышни; полагаю, что они доставили ему деньги, ибо у него их было немного — ведь его отец был удивительно скуп, как ни один другой государь или иной какой человек.

Сын императора в сопровождении 700 или 800 всадников был доставлен в Гент, где и сыграли свадьбу; но поначалу этот брак отнюдь не принес большой выгоды подданным барышни, ибо вместо того, чтобы получать деньги, они должны были их давать. Число пришедших с герцогом было совершенно недостаточно, чтобы противостоять таким силам, какими располагал король; к тому же их нравы совсем не отвечали вкусам подданных Бургундского дома, привыкших жить при богатых государях, которые обеспечивали их хорошими должностями и держали блестящий и пышный, благодаря убранству, пирам и одеянию людей и слуг, двор.

Немцы же совсем не такие, они грубы и живут, как мужланы. И я ничуть не сомневаюсь в том, что это по великому и мудрому cовету и благодаря милости божьей был принят во Франции тот закон и порядок, по которому дочери не наследуют королевства, дабы избежать того, чтобы оно оказалось в руках иностранного государя и подпало под власть иностранцев, ибо французы едва ли стерпели бы такое ¹⁷. [228]

Так же поступают и другие народы; и постепенно не остается ни одной сеньории, особенно из крупных, территория которой в конце концов не оказалась бы под властью ее уроженцев. Вы можете это видеть на примере Франции, где англичане на протяжении 400 лет владели крупными сеньориями, а сейчас у них только Кале и два небольших замка, которые им стоит немалых трудов удерживать. Остальное же они потеряли быстрее, чем завоевали, ибо в течение дня они теряли больше, нежели захватывали за год. В этом можно также убедиться и на примере Неаполитанского королевства, острова Сицилии и других провинций, которыми французы владели долгие годы; а все, что осталось в память о них, — одни лишь могилы их предков ¹⁸.

Иноземного государя терпят, если только он мудр и привозит с собой небольшую и уважающую местные порядки свиту, но когда с ним приезжает много народу, сносить его нелегко. Ведь когда он привозит или приглашает по случаю войны своих людей, то между ними и подданными почти всегда возникают разногласия, раздоры, зависть — как из-за различия обычаев и нравов, так и из-за насилий, часто совершаемых чужеземцами, не чувствующими любви к стране, в отличие от ее уроженцев, а особенно из-за того, что чужеземцы домогаются доходных должностей и стремятся к владычеству над страной. А поэтому в чужой стране государю очень трудно бывает благоразумно приводить все к согласию; и если государь не может похвалиться мудростью, которая из всех достоинств идет единственно от милости божьей, то, каковы бы ни были его другие достоинства, он вряд ли сможет достичь своей цели. И если он проживет там всю жизнь, то и у него, и у всех его приближенных будут великие заботы и тревоги, когда он состарится и его люди и слуги перестанут надеяться на улучшение его здоровья.

Когда брак был заключен, положение дел в стране почти не поправилось, ибо герцог и его жена были слишком юны. Герцог Максимилиан ни о чем не имел представления как ввиду своей молодости, так и потому, что находился в чужой стране, а также и по причине довольно дурного воспитания; его ведь не учили заниматься важными делами. А кроме того, у него не было и людей для ведения военных действий. Так что страна по-прежнему пребывала в великих затруднениях и, как кажется, пребывает и поныне. Как я сказал, это большое несчастье для страны, когда приходится искать сеньора в чужих землях; и господь оказал великую милость королевству Франции тем установлением, о котором я сказал выше и по которому дочери исключаются из числа престолонаследников, ибо малые дома благодаря этому могут вырасти, большому же королевству, как наше, это может принести одни лишь беды.

Через несколько дней после свадьбы, или же пока договаривались о ней, была потеряна область Артуа. Я считаю, что с меня достаточно не ошибаться в сути дела, а если я ошибаюсь в сроках — на месяц, чуть более или менее, то да соблаговолят читатели простить [229] меня. Позиция короля становилась все крепче, ибо ему никто не противостоял. Он то и дело брал какую-нибудь крепость, если не было перемирия или не начинались переговоры о мире; однако последние невозможно было довести до конца, поскольку противникам короля недоставало ума, из-за чего они и несли бремя войны.

Герцог Максимилиан и мадемуазель Бургундская в первый год имела сына—эрцгерцога Филиппа, ныне правящего ¹⁹. Во второй год у них была дочь Маргарита, которая ныне является королевой Франции ²⁰. В третий год родился сын Франциск, названный в память герцога Франциска Бретонского. А на четвертый год она умерла, упав с лошади или от лихорадки, но скорей всего, от падения. Некоторые говорят, что она была беременна. Это было большим несчастьем для ее людей, ибо она была дамой добропорядочной, щедрой и любимой своими подданными; ее больше почитали и боялись, чем мужа. К тому же она была владелицей этой страны. Она очень любила своего мужа и имела добрую репутацию. Смерть ее случилась в 1482 году.

В Эно король овладел городами Кенуа-ле-Конт и Боэн, которые позднее вернул. Это напугало его противников, поскольку он не искал никаких соглашений и явно желал захватить все, ничего не оставляя Бургундскому дому. Уверен, что если бы он смог раздать и раздарить по своему усмотрению все владения этого дома и его полностью уничтожить, то он бы так и сделал; но он решил вернуть эти города, захваченные в Эно, по двум причинам. Во-первых, он считал, что у государя больше сил и его положение прочнее, когда он остается в пределах своего королевства, где он миропомазан и коронован, чем за его пределами, а эти земли лежали вне его королевства (они были возвращены в 1478 году). Другой же причиной было то, что короли Франции и императоры были связаны великой клятвой ничего не предпринимать одним против империи, а другим против королевства, а эти города, о которых я говорю, находятся в империи. По той же самой причине король вернул и Камбре, предоставив ему нейтралитет, довольный уже и тем, что ему удалось его взять; правда, горожане впустили короля в город при условии сохранения в неприкосновенности их прав.

ГЛАВА III

В Бургундии война так и продолжалась, но король не мог довести ее до конца, поскольку немцы оказывали некоторое содействие принцу Оранскому, наместнику герцога Максимилиана и мадемуазель Бургундской, но делали они это ради денег, которые им выплачивал принц Оранский, а не из благоволения к герцогу Максимилиану, ибо на его сторону не встал ни один человек, по крайней мере в то время, о котором я говорю. Это были военные товарищества Швейцарской лиги, искавшие приключений, которые отнюдь не были ни друзьями, ни сторонниками Австрийского дома. [230]

Бургундия могла бы получить значительную помощь, если бы было чем ее оплачивать, и более всего в этом мог помочь герцог Сигизмунд Австрийский, дядя герцога Максимилиана, чьи земли лежали поблизости, особенно графство Феррета, которое он за несколько лет до того продал за 100 тысяч рейнских флоринов герцогу Карлу Бургундскому, а затем отнял, не вернув денег, и держит его, таким образом, и по сей день. Он никогда не отличался ни большим умом, ни большой честностью, а от таких друзей помощи мало. Он относится к тем государям, о которых я в другом месте говорил: они не желают вникать в собственные дела и знают лишь то, что их слугам угодно им сообщить, за что они в старости и расплачиваются, как случилось с герцогом Сигизмундом.

Во время этой войны в Бургундии его приближенные склоняли его на ту сторону, на какую хотели, и он почти всегда держал сторону короля против своего племянника. А под конец пожелал передать свое очень большое наследство иностранному дому, отняв его у своего собственного, ибо у него никогда не было детей, хотя он и был женат дважды. Но в итоге через три года, под влиянием другой клики приближенных, вручил все свои владения, еще при жизни, племяннику — герцогу Максимилиану, ныне римскому королю, сохранив за собой лишь пенсию в размере трети доходов, но без всякой власти и прав, в чем не раз раскаивался, как мне говорили. И если даже то, что мне об этом сообщали, неправда, тем не менее следует полагать, что именно таков бывает конец государей, предпочитающих жить не по-людски.

И они заслуживают такой хулы потому, что господь ведь возложил на них великие обязанности и вверил великую службу в этом мире. Когда люди лишены рассудка, их не в чем упрекнуть; но когда они пребывают в здравом уме и сами здоровы, а свое время проводят в праздных и глупых развлечениях, их нечего оплакивать, когда с ними случается беда; а вот если они распределяют время разумно и в соответствии со своим возрастом и сначала занимаются полезными делами и заседают на советах, а затем идут пировать и развлекаться, то тогда они достойны похвалы и способны сделать счастливыми своих подданных.

Война в Бургундии тянулась довольно долго, поскольку немцы оказывали небольшую помощь герцогу Максимилиану, тогда как силы короля были слишком велики. Бургундцам не хватало денег, и их люди, вступая с королем в соглашения, сдавали крепость за крепостью.

Однажды сеньор де Кран, королевский губернатор, осадил город Доль, главный в графстве Бургундском. В городе было мало людей, и сеньор де Кран их ни во что не ставил. Поэтому с ним случилась беда: во время вылазки горожан он, к своему позору и ущербу для короля, был застигнут врасплох и потерял часть артиллерии и немного людей,

Король, рассерженный этой неудачей, начал поэтому думать [231] о том, чтобы поставить другого губернатора Бургундии; недоволен он был и грабежами в этой области, которые и в самом деле были очень велики. Но до того, как он был отрешен от этой должности, сеньор де Кран одержал победу над отрядом немцев и бургундцев и захватил в плен самого могущественного сеньора Бургундии — сеньора де Шатогиона. Больше в этот день ничего не произошло (я говорю об этом лишь по слухам), однако сеньор де Кран покрыл себя доброй славой.

Как я уже начал говорить, король решил назначить, по вышеуказанным причинам, нового губернатора Бургундии, не трогая доходов и приобретений сеньора де Крана. Он лишил его только кавалерии, оставив ему всего шесть кавалеристов и двенадцать лучников для сопровождения. Сеньор де Кран был человеком очень тучным, и он остался доволен этим и уехал домой, благо у него были другие хорошие должности.

На его место король назначил мессира Карла Амбуазского сеньора де Шомона, очень храброго, мудрого и добросовестного человека. Этот сеньор взялся за то, чтобы привлечь на свою сторону всех немцев, воевавших в Бургундии, и не столько ради того, чтобы пользоваться их услугами, сколько для того, чтобы, поставив их на жалованье, легче было завоевать остальную часть области. Поэтому он послал людей к швейцарцам, которых называл господами — членами лиги, и сделал им великолепное, выгодное предложение: во-первых, 20 тысяч франков в год четырем городам — Берну, Люцерну, Цюриху, а также, думаю, и Фрибуру — и их трем кантонам, представлявшим собой горные деревни, — Швицу, название которого носит вся страна, Золотурну ²¹ и Унтервальдену; затем 20 тысяч франков в год частным лицам и тем людям, которые служили ему и помогали в этих переговорах. Он предлагал стать их первым союзником и гражданином и хотел получить соответствующую грамоту. По этому пункту возникли некоторые затруднения, поскольку их первым союзником всегда был герцог Савойский. Однако они согласились на его предложения и на то, чтобы поставлять королю на службу постоянно шесть тысяч человек с жалованьем в четыре с половиной немецких флорина в месяц; и это число солдат оставалось неизменным вплоть до смерти короля.

Если бы король был беден, то он не смог бы сделать этого, так что ему все обернулось на пользу, но швейцарцам, думаю, в конце концов это пойдет во вред: ибо они настолько привыкли к деньгам, о которых ранее почти не имели понятия, особенно о золотой монете, что уже сейчас между ними начинают возникать раздоры. И иначе причинить им ущерб невозможно — настолько скудны и бедны их земли и настолько сами они хорошо воюют; поэтому лишь немногие пытались бороться с ними.

После заключения этого договора, когда все немцы, находившиеся в Бургундии, перешли на службу к королю и стали получать от него жалованье, силы бургундцев были полностью подорваны. Ради [232] краткости скажу лишь, что после ряда преобразований, проведенных губернатором де Шомоном, был осажден и благодаря соглашению взят расположенный близ Доля замок Рошфор, в котором сидел мессир Клод де Водре.

Затем он осадил Доль, который не удалось захватить его предшественнику, и взял его приступом. Говорят, что некоторые наши немцы из этих вновь прибывших замыслили войти в город, чтобы защитить его, но среди них замешалось так много вольных лучников (без всякого намерения помешать немцам, но единственно ради поживы), что, когда они вошли, все предались грабежу и город был сожжен и разрушен.

Вскоре после взятия Доля губернатор осадил хорошо укрепленный город Осон, где у него были верные сторонники, и он еще до осады написал королю, прося должности для некоторых из них, и король охотно дал согласие. Хотя меня не было на месте этих событий, я тем не менее был осведомлен о них по сообщениям королю и по письмам, которые ему по этому поводу писали и которые я читал, часто даже отвечая на них по указанию короля.

В Осоне было мало людей, и их предводители, сговорившись с сеньором де Шомоном, губернатором, через пять или шесть дней сдали его. Таким образом, в Бургундии уже нечего было брать, кроме трех или четырех горных замков, как Жу и другие, и города Безансона, который был имперским городом и почти ничем не был связан с Бургундским графством. Но поскольку он был анклавом в этой области, то представлял соблазн для ее правителя. И губернатор вошел в него от имени короля, но затем покинул, и жители при этом выполнили свои обязанности так, как они привыкли делать в отношении других государей, владевших Бургундией.

Таким образом, благодаря усердию губернатора вся Бургундия была завоевана; король весьма торопил его, опасаясь, как бы у него не возникло желания, чтобы в этой области постоянно кто-нибудь выходил из повиновения и, следовательно, у него всегда найдутся дела и король не отправит его служить в другое место. Ибо Бургундия — благодатная область, и сеньор де Шомон вел себя там, как ее владелец. Сеньор де Кран, о котором я говорил, и губернатор сеньор де Шомон оба неплохо обделали там свои дела.

Некоторое время при сеньоре де Шомоне в области сохранялось спокойствие. Но затем, когда я приехал туда, несколько местечек, как Бон, Семюр и другие, восстали (меня туда отправил король вместе с пансионариями своего дома ²². Впервые тогда он вручил высшую власть этим пансионариям, но впоследствии и по сей день эта практика стала обычной). Названные города были взяты вновь благодаря умным действиям губернатора и недальновидности его врагов. На этом примере видна разница между людьми, зависящая от божьего соизволения: тем, кого господь желает поддержать, он дает самых мудрых людей или наделяет их правителя способностью находить таковых; и до сих пор он всегда давал понять, что желает [233] поддержать наших королей, как нашего покойного доброго повелителя, так и нынешнего короля, хотя иногда он и посылал им испытания.

Те, кто потерял эти города ²³, пользовались любовью жителей области и имели много людей, но они не сумели быстро разместить их по этим городам, поднявшимся и восставшим за них, и дали время губернатору собраться с силами, чего не должны были делать, зная, в каком он тяжелом положении; им следовало бы поставить людей в хорошо укрепленном Боне, который они тогда бы смогли защитить, а не в других городах.

В тот день, когда губернатор собрал войско, чтобы идти против маленького, яростно сопротивляющегося городка Вердена, будучи хорошо осведомленным о положении дел у его противников, те вошли в этот городок, намереваясь пройти оттуда в Бон и там расположиться; у них было 600 отборных кавалеристов и пехотинцев — немцев из графства Феррета, которыми командовали несколько опытных дворян из Бургундии, и одним из них был Симон де Кенже. Они сделали остановку, хотя им следовало бы идти дальше и войти в Бон, который, если бы они вошли в него, стал бы неприступен. Но никто не дал им доброго совета, и они провели в Вердене лишнюю ночь, подверглись нападению, и город был взят приступом; а затем был взят Бон — и порядок восстановлен. После этого у врагов короля в Бургундии сил больше не осталось.

В то время я находился в Бургундии с пансионариями короля, как я уже говорил; но король отозвал меня из-за какого-то письма, в котором ему сообщили, что я избавляю некоторых жителей Дижона от военного постоя. Это вместе с другим малозначительным подозрением стало причиной моей неожиданной отправки во Флоренцию. Я повиновался, как и положено, и поехал сразу же, как только получил письмо.

ГЛАВА IV

Распря, из-за которой король меня отправил туда, происходила в связи с соперничеством двух могущественных и знаменитых родов. Один — род Медичи, а другой — Пацци, который, пользуясь поддержкой папы ²⁴ и короля Ферранте Неаполитанского, замышлял убить Лоренцо Медичи со всеми его сторонниками. Однако им это не удалось, и они убили в соборе Флоренции только его брата Джулиано Медичи ²⁵ и одного человека по имени Франческино Нори, который был слугой дома Медичи и хотел прикрыть своим телом Джулиано. Лоренцо был тяжело ранен и скрылся в церковной ризнице за медными дверями, изготовленными по заказу его отца.

Один его слуга, которого он за два дня до этого выпустил из тюрьмы, сослужил ему верную службу в этом деле, приняв на себя несколько ударов. И случилось это в час большой мессы. Условным знаком, по которому должно было начаться избиение, были слова [234] молитвы «Sanctus», которые произнесет священник во время литургии.

Но произошло все иначе, нежели предполагали заговорщики. Ибо, намереваясь одержать полную победу, некоторые из них поднялись во дворец ²⁶, чтобы убить находившихся там сеньоров, которых было примерно девять человек; они переизбираются через каждые три месяца, и в их руках — все управление городом ²⁷. Но за заговорщиками почти никто не последовал, и когда они поднялись по дворцовой лестнице, за ними захлопнули двери, так что наверху их оказалось всего четверо или пятеро, и в страхе они не знали, что и говорить; сеньоры же, находившиеся наверху и уже прослушавшие мессу, вместе со своими слугами видели в окно, что в городе происходит возмущение и как Якопо Пацци с другими посреди площади перед дворцом кричит: «Свобода! Свобода!» и «Народ! Народ!». Этими криками они надеялись поднять народ, призвав его на помощь; однако народ не пожелал восстать и сохранял спокойствие, поэтому Пацци и его друзья бежали с площади, потерпев неудачу в своей затее. Видя это, магистраты, или правители, о которых я говорил и которые находились во дворце, немедленно схватили тех пятерых, поднявшихся наверх, как я говорил, без сопровождения и намеревавшихся убить этих правителей, чтобы властвовать в городе, и сразу же повесили их под окнами дворца. Среди них был повешен и архиепископ Пизанский.

Правители, видя, что весь город встал на их сторону и сторону Медичи, немедленно сообщили на все переправы, чтобы хватали и приводили к ним любого человека, который покажется подозрительным. В тот же час был схвачен Якопо Пацци и один представитель папы Сикста ²⁸, который командовал войском графа Джироламо, участвовавшего в заговоре ²⁹. Этот Пацци вместе с другими был тотчас же повешен под теми же окнами. А второму, представителю папы, отрубили голову; в городе были схвачены и другие, и всех их не мешкая повесили, в том числе и Франческо Пацци. Думаю, что всего было повешено в городе 14 важных особ и убито некое число людей помельче.

Вскоре после случившегося я от имени короля прибыл во Флоренцию; выехав из Бургундии, я почти не задерживался в пути, и у мадам Савойской, сестры нашего короля, пробыл всего два или три дня, и там меня очень хорошо приняли. Оттуда я отправился в Милан, где также остановился на два или три дня, чтобы просить у миланцев солдат в помощь флорентийцам, которые были их союзниками в то время, и они охотно согласились предоставить их, тем самым удовлетворяя просьбу короля и выполняя свой долг. Тогда они поставили 300 солдат, а позднее прислали еще.

В заключение скажу, что папа сразу же после случившегося отлучил флорентийцев от церкви ³⁰ и направил от себя и от короля Неаполитанского армию, какую только смог собрать; эта армия была мощной и прекрасной, и при ней состояло большое число знатных [235] людей. Она осадила Ла-Кастеллину, близ Сиены, и взяла ее, как и несколько других крепостей; лишь благодаря случайности флорентийцы не были полностью разбиты, ибо они долгое время жили, не зная ни войн, ни опасностей. Лоренцо Медичи, глава города, был сам [236] юным, и юные же им руководили. Они были очень упрямы, военных предводителей у них не имелось, а армия была очень слабой.

Командующим армией папы и короля Неаполитанского являлся герцог Урбинский ³¹, могущественный и мудрый человек и опытный военачальник. При ней был также сеньор Роберто да Римини ³², вошедший позднее в силу, затем сеньор Констанцио да Пезаро ³³ и некоторые другие, среди которых и два сына упомянутого короля — герцог Калабрийский и сеньор дон Федериго, которые оба еще живы ³⁴, а также большое число прочих знатных людей. Они взяли все крепости, какие только осаждали, но не так быстро, как это сделали бы мы, ибо они не столь умело разбивают лагеря и поддерживают в них порядок, как мы; но что касается снабжения и других вещей, необходимых для походной жизни, то они это делают лучше нас.

Благоволение нашего короля немного помогло флорентийцам, но не настолько, насколько мне бы хотелось ³⁵, ибо я не располагал армией для их поддержки — у меня был лишь эскорт. Я пробыл в самом городе Флоренции и на его землях один месяц; флорентийцы очень хорошо со мной обращались и взяли на себя расходы, причем в последний день обращались лучше, чем в первый. Затем король отозвал меня обратно; проезжая через Милан, я принял от нынешнего герцога Джана-Галеаццо оммаж за герцогство Генуэзское, вернее — его мать принесла мне как представителю короля оммаж за него ³⁶. А оттуда я направился прямо к королю, нашему повелителю, который устроил мне хлебосольный и радушный прием; он беседовал со мной о своих делах дольше, чем когда-либо, а затем я лег с ним спать, хотя и не был достоин такой чести и он имел достаточно других людей, более достойных. Он был столь мудр, что с ним невозможно было допустить ошибки, если только повинуешься во всем, что он повелел, и ничего не добавляешь от себя.

ГЛАВА V

Я нашел нашего короля немного состарившимся и предрасположенным к болезни. Однако это проявлялось не столь явно, и он по-прежнему вел все свои дела с большим толком. В Пикардии война так и продолжалась, и она его очень беспокоила, как и его противников, потерявших власть над этой областью.

Герцог Австрийский, нынешний римский король, имея под своим командованием фламандцев, осадил Теруан ³⁷; монсеньор де Корд, королевский наместник в Пикардии, собрал всю армию, что король держал в пределах этой области, и в помощь ей привел восемь тысяч вольных лучников для охраны. Как только герцог Австрийский узнал о его приближении, он снял осаду и двинулся ему навстречу; они сошлись в местечке под названием Гинегат ³⁸. У герцога было много людей из Фландрии, тысяч 20 или более, а также немного немцев и 300 англичан, которых вел мессир Томас Ориган, английский рыцарь, служивший еще герцогу Карлу Бургундскому. [237]

Кавалерия короля была гораздо более многочисленной, чем у противника, и она смяла герцогскую кавалерию, которую вел монсеньор Филипп де Равенштейн, и стала преследовать ее вплоть до Эра. Герцог присоединился к своим пехотинцам. В армии короля было 1100 или 1200 кавалеристов, набранных по королевскому приказу. В преследовании участвовала лишь часть из них, в том числе монсеньор де Корд, который был командующим, а с ним и монсеньор де Торси. Хотя они действовали храбро, тем не менее командующему авангардом не подобает заниматься погоней. Некоторые из наших отступили под тем предлогом, что нужно оборонять крепости, а другие просто бежали, пользуясь случаем. Пехота же герцога удерживала свои позиции и внесла смятение в наши ряды; правда, ею руководило около 200 пеших дворян из хороших фамилий. В их числе был и монсеньор де Ромон, сын Савойского дома, а также граф Нассау и некоторые другие, которые живы до сих пор. Доблесть этих последних придала силы народу, который так стойко держался, что даже удивительно, поскольку все видели, как бежала их конница. Королевские вольные лучники принялись грабить обоз герцога и сопровождавших его маркитантов и прочих. На них напали герцогские пехотинцы и перебили некоторых.

Герцог потерял убитыми и взятыми в плен больше, чем мы, но поле боя осталось за ним; уверен, что, если бы ему посоветовали вернуться к Теруану, он не застал бы там ни души, так же как и в Аррасе. Но, на свою беду, он не решился на это; правда, в таких случаях не всегда ясно, что нужно делать, а кроме того, у него были и некоторые опасения. Я рассказываю об этом с чужих слов, поскольку я при этом не присутствовал, но для продолжения рассказа мне нужно было упомянуть об этом событии.

Я находился при короле, когда пришли эти известия, и он был очень огорчен ими, ибо не привык терпеть поражения и всегда был столь удачлив во всех своих делах, что уверен был, что и дальше будет так, как ему угодно; а удачлив он был благодаря своему уму и потому, что не рисковал и не полагался на победы в сражениях, но эта битва произошла отнюдь не по его указанию. Он создавал столь большие армии, что находилось мало желающих с ними сражаться, а артиллерией снабжал их лучше, чем любой другой французский король; крепости он предпочитал брать неожиданно, причем такие, которые, как он знал, были плохо защищены. А взяв, он ставил в них столь большие гарнизоны и так обеспечивал артиллерией, что отбить их у него было невозможно. И если во вражеской крепости капитан или кто другой желал вступить в сделку и сдать ее за деньги, то он мог быть уверен, что найдет в короле купца, которого никакая, даже очень крупная, сумма не испугает, и он согласится, не скупясь, на любую.

Поиск по сайту: