Глава XLIII ОБ ИСПАНСКОЙ ИНКВИЗИЦИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ КАРЛА IV

Статья первая СОСТОЯНИЕ ПРОСВЕЩЕНИЯ В ИСПАНИИ. НЕКОТОРЫЕ ПРОЦЕССЫ

I. Карл IV вступил на престол 17 ноября 1788 года. Он отрекся от короны 19 марта 1808 года вследствие волнений, происшедших в Аранхуэсе, процарствовав в Испании двадцать лет. Он думал сохранить свою жизнь, жизнь своей жены-королевы и Князя мира отречением от своих державных прав в пользу своего старшего сына Фердинанда, принца Астурийского, которого представители нации признали возможным наследником монархии.

II. Главными инквизиторами в царствование Карла IV были: дом Агостино Рубин де Севальос, епископ Хаэна, умерший в 1792 году; дом Мануэль де Абад-и-ла-Сьерра, архиепископ Силиврии, бывший епископ Асторги, который по приказанию двора принужден был подать в отставку; кардинал-архиепископ Толедо дом Франсиско де Лоренсана [199], отказавшийся от своих обязанностей в 1797 году; дом Рамон Хосе де Арсе [200], сначала архиепископ Бургоса, а затем архиепископ Сарагосы и патриарх Индии.

III. Просвещение начало проникать в Испанию в царствование Филиппа V; оно сделало некоторые успехи при Фердинанде VI и Карле III и значительно усилилось в правление Карла IV. Два препятствия, мешавшие до сих пор его распространению, не существовали более со времени реформы шести больших коллегий Кастилии и изгнания иезуитов. До этого переворота должности каноников кафедральных соборов и судебные магистратуры давались только членам или преподавателям этих коллегий, и в то же время огромное влияние иезуитов отстраняло от должностей и почестей тех, кто не был их учениками или светскими иезуитами (jesuites de robe courte). Эти два разряда составляли как бы третье сословие Общества Иисуса. Маркиз де Рода был главным виновником этой двойной политической меры, которая навлекла на него ненависть членов коллегий и учеников св. Игнатия. Но имя этого министра заслужило почетное место в истории, потому что, давая всем классам награду по заслугам, он возбудил общее соревнование, результатом чего явилось распространение просвещения и интереса к наукам. Это позволяет сказать, что возрождение испанской литературы было делом маркиза де Роды, который произвел эту удачную перемену в 1770 году применением мер, урегулировавших состояние и способ преподавания в университетах и коллегиях, когда народное просвещение в королевстве вышло из-под власти иезуитов. Я думаю, однако, что можно отнести с большей точностью начало настоящей литературы в Испании ко времени Филиппа V, ибо в это царствование на полуострове показались ростки просвещения, которые произвели вскоре таких людей, как Рода, Кампоманес, Флорида-Бланка и многие другие не менее просвещенные испанцы.

IV. В течение двадцати лет, предшествовавших восшествию на престол Карла IV, сформировалось множество выдающихся людей, действовавших в царствование этого государя, и их усилия, бесспорно, привели бы Испанию к соперничеству с Францией в хорошем вкусе и совершенстве литературных трудов, если бы одно из самых бедственных событий истории не остановило импульса, данного этими великими людьми. Французская революция породила массу произведений о правах человека, гражданина, народа и наций; эти принципы не могли не встревожить короля Карла IV и его министров. Испанцы с жадностью читали эти произведения, порожденные духом свободы, и новые идеи быстро распространились по всем провинциям. Министерство боялось заражения новым политическим учением; желая остановить его, оно заставило отступать назад человеческий дух. Оно поручило главному инквизитору запретить и арестовать все французские книги, листки и журналы, относящиеся к революции, и рекомендовало всем своим агентам тщательно наблюдать, чтобы воспрепятствовать тайному ввозу их в королевство. Вторая мера, употребленная правительством, состояла в упразднении в университетах и других учебных заведениях кафедр естественного и международного права.

V. Граф Флорида-Бланка был тогда первым министром и государственным секретарем. Это поведение окончательно погубило его в мнении народа. Его упрекали, что он только новичок в административном деле, что он не знает действительных средств к предохранению Испании от революции и умеет употреблять только меры, способные отсрочить зло, но не воспрепятствовать ему, так как, говорили, запрещение не только усиливает любопытство, но и делает более беспокойным и более горячим желание удовлетворить его.

VI. Инструкции, данные правительством инквизиторам, послужили к тому, что комиссары святого трибунала получили формальный приказ противодействовать ввозу книг, составленных приверженцами новой философии как противных государственной власти, причем в опубликованных указах было сказано, что они осуждаются Священным Писанием, в частности св. Петром и св. Павлом, и было велено доносить на лиц, о которых знают, что они сочувствуют принципам восстания.

VII. Было бы трудно сосчитать число доносов, последовавших за мерою, которую предприняло правительство Карла IV. Большинство оговоренных были молодые студенты Саламанки и Вальядолида; их было много и в других городах и университетах королевства. Кто любил сочинения о революции, опубликованные во Франции, презирал запрещение инквизиторов и употреблял все средства, чтобы добыть их. Поэтому естественное и международное право тогда изучалось более, чем в эпоху, когда не была упразднена эта часть преподавания. Результатом административной строгости явилось возникновение почти бесчисленного множества процессов против оговоренных, и предварительное следствие по этим делам напрасно отнимало время у комиссаров и нотариусов святого трибунала, потому что процессы приостанавливались за неимением улик, если только не увеличивалось число доносов и свидетелей какого-нибудь разговора, заслуживающего богословской критики.

VIII. Многие испанцы знатного происхождения или выдающихся познаний явились предметом тайных следствий как подозреваемые в безбожии и философствовании, в частности дон Николас д'Асара, посол в Риме; дон Антонио Ри-кардос,

главнокомандующий

каталонской

армии;

граф

де Труильяси-Торрепальма; дон Бенито Байльс, профессор математики в Мадриде; дон Луис Каньюэло, адвокат королевских советов; дон Хосе Клавихо Фахардо, директор кабинета естественной истории; дон Томас Ириарте, начальник архива первого секретариата государственного министерства; дон Феликс Мария де Саманьего, барон и сеньор д'Аррайя; дон Грегорио де Висенте, доктор и экстраординарный профессор Вальядолидского университета; дон Рамон де Салас, профессор Саламанкского университета. В главах XXV и XXVI я рассказал историю их процессов.

IX. Происходили также дознания и тайные опросы свидетелей против множества других испанцев, которые были не менее достойны уважения нации по своему рангу, должностям, талантам и добродетелям и которые были оговорены как янсенисты. В числе жертв этого смешного обвинения отметим дома Антонио Тавиру, бывшего последовательно епископом Канарских островов, Осмы и Саламанки; дома Антонио Палафокса, епископа Куэнсы; донью Марию Франсиску де Портокарреро, графиню де Монтихо, грандессу Испании; дона Хосе де Йереги, наставника инфантов дона Габриэля и дона Антонио дома Хосе де Линасеро, толедского каноника, воспитателя кардинала Бурбона; дома Антонио Куэсту, архидиакона Авилы; дома Херонимо Куэсту, его брата, каноника-пенитенциария той же церкви; дома Хуана Антонио Родригальвареса, архидиакона Куэнсы, брата Мануэля Сентено, августинца, человека выдающихся заслуг. Историю преследования этих знаменитых испанцев читатель найдет в указанных главах.

X. Процесс марсельца Мишеля Мафра де Рье также относится к царствованию Карла IV. Сюда же принадлежат процессы мадридского хромого, который выдавал себя за чародея, человека, отрицавшего существование демонов (о нем я говорил в главах V и XI), - белого священника, который оказался виновным благодаря своему чересчур нежному, почти любовному разговору во время исповеди невежественных и легковерных монахинь; капуцина, притязавшего на сверхъестественные откровения, о котором я говорил в главе XXI. Было еще много других. Но так как я решил не описывать всех процессов, разбиравшихся в это царствование, я ограничусь теми, которые кажутся наиболее интересными.

XI. Дон Бернардо Мария де Кальсада, пехотный полковник, шурин маркиза де Манка, привлек мое внимание своим несчастием, когда он был арестован герцогом де Мединасели, главным судьей святого трибунала. Я сопровождал его в качестве секретаря, так как секретарь секвестра заболел. У дона Бернарде было много детей, доведенных до нищеты, и я страдал, видя печальное положение их матери. Я предполагаю, что эта дама не забыла того, как я держал себя в эту грустную ночь и при вторичном посещении на другой день. Несчастный Кальсада, которому его жалованья чиновника в военном министерстве не хватало для содержания многочисленной семьи, занялся переводом некоторых французских произведений и составил один труд сатирического характера, доставивший ему врагов в среде фанатиков и монахов, которые под видом горячего усердия к самой строгой морали обнаружили свою нетерпимость ко всему, что не согласно с их мыслями. Они погубили своими доносами эту семью, глава которой, проведя несколько времени в тюрьме святого трибунала, подвергся отречению в легкой степени, которое почти равнялось отпущению, за проступки, касающиеся веры, и был затем изгнан из Мадрида, отказавшись от своей должности и от надежды на повышение.

XII. Придворная инквизиция проявила большую снисходительность к маркизу де Нарросу. Хотя многие свидетели показали, что слышали, как он поддерживал еретические тезисы Вольтера и Руссо, которых, судя по его словам, он читал, а также Монтескье, Мирабо, барона Гольбаха [201] и других философов той же школы, его избавили от позора тюрьмы и публичного покаяния. Нашли более приличным попросить графа де Флорида-Бланку, бывшего тогда первым министром и государственным секретарем, послать ему через обыкновенного курьера провинции Гипускоа, где он тогда жил, извещение, что король приказал ему явиться в Мадрид по правительственным делам. Маркиз поспешил отправиться ко двору, тем более удовлетворенный получением приказа, что он надеялся на назначение помощником гувернера принца Астурийского, нынешнего Фердинанда VII. Об этом он говорил своему родственнику герцогу де Гранаде, у которого остановился по прибытии в столицу. На другой день он получил приказ о невыезде из Мадрида и о явке, когда получит извещение, в зал заседаний инквизиции. Вскоре он сознался в предъявленных ему обвинениях и даже добавил несколько признаний, заявляя, однако, что не переставал быть настоящим католиком и что желание прослыть за самого образованного человека в стране было единственным мотивом, заставившим его высказать эти тезисы. Он произнес отречение как слегка заподозренный; на него наложили тайную епитимью, и его дело было известно только очень небольшому числу лиц. Если бы трибунал всегда следовал этому правилу, ни один выдающийся человек не опасался бы, что будет опозорен, ибо все явились бы перед судьями, заявляя, как маркиз де Наррос, о чистоте своих намерений. Личного интереса было бы достаточно для избежания диффамации; тогда в числе узников увидали бы только людей из простонародья, которым нечего терять через побег и которые поэтому не решались уезжать из Испании вместо явки в трибунал для ответа на обвинения.

XIII. Инквизиторы Валенсии привлекли к суду брата Агостино Кавадеса, начальника монастыря ордена милосердия, профессора богословия в университете Валенсии. Он вышел из тюрьмы святого трибунала и произнес отречение. Когда он очутился на свободе, то потребовал пересмотра приговора, и верховный совет признал справедливость его апелляции. Брат Агостино был реабилитирован в своей чести и должности, и вынесенный против него приговор был объявлен недействительным и не имеющим последствий в будущем. Досадно видеть, что совет, следуя духу своего века и прогрессу просвещения, в большинстве процессов не имел мужества предложить королю, чтобы каждый подозреваемый, ответив на обвинение прокурора, освобождался под свое клятвенное ручательство. Нельзя сомневаться, что множество обвиняемых доказало бы свою невиновность и с пользой для себя отвело бы свидетелей предварительного следствия.

Статья вторая ПРОЦЕСС, ВОЗБУЖДЕННЫЙ ПРОТИВ ДОНА МАРИАНО ЛУИСА ДЕ УРКИХО, ПЕРВОГО МИНИСТРА И ГОСУДАРСТВЕННОГО СЕКРЕТАРЯ

I. Дон Мариано Луис де Уркихо, первый министр и государственный секретарь Карла IV, был также предметом преследования святого трибунала. При врожденной необычайной силе духа тщательное образование помогло ему усвоить познания своего века и возвысило его над заблуждениями эпохи. С ранней юности он получил известность благодаря переводу Смерти Цезаря (трагедии Вольтера), опубликованному им вслед за Предварительным рассуждением о возникновении испанского театра и его влиянии на нравы. Это произведение, обнаруживавшее только благородное желание славы и пламенную гениальность его автора, возбудило внимание святого трибунала. Тайные розыски были направлены относительно религиозных убеждений кавалера Уркихо, в глазах которого одна внешняя практика не заменяла добродетели. Трибунал удостоверился, что он обнаруживает большую независимость мыслей и, имея решительную склонность к философии, всецело предается изучению этой науки, которую инквизиция квалифицировала как учение неверующих. Вследствие этого намеревались заключить его в тюрьму, когда граф д'Аранда, первый министр и государственный секретарь, убедившись в его способностях и заметив его имя в списке выдающихся молодых людей, предназначенных к дипломатии графом Флорида-Бланкой, его предшественником, предложил королю приобщить его к государственным делам. Карл IV назначил его в 1792 году чиновником первого государственного секретариата.

II. Инквизиторы изменили ход ведения дела, видя возвышение человека, которого они наметили своей жертвой. Их политика в эту эпоху внушала им к министерству уважение, которого они не имели в предшествующие века. Постановление о заключении в тюрьму они обратили в другое, названное слушанием улик, по которому кавалер Уркихо должен был тайно являться в трибунал придворной инквизиции по каждому вызову. Приговор свелся к объявлению его слегка заподозренным в разделении заблуждений новых неверующих философов. Он был условно освобожден от церковных наказаний, и на него наложили некоторые духЪвные епитимьи, которые он мог отбыть тайно. Трибунал потребовал его согласия на запрещение переведенной им трагедии и составленного им предварительного рассуждения. Как на замечательное свидетельство уважения, надо указать на то, что он не был назван в указе ни как автор, ни как переводчик. Не захотели довести о нем до сведения толпы, которая вообще мало сохраняет почтения к заслуженным людям, чьи произведения запрещены святым трибуналом.

III. Если сличить процесс кавалера Уркихо с процессом архиепископа Каррансы, не без удивления устанавливаешь политическую осмотрительность новых инквизиторов и суеверную варварскую тиранию, которую прежние инквизиторы развили против достопочтенного примаса испанской Церкви. Правда, инквизиторы нашего времени редко обнаруживают такую сдержанность, какую они проявили в 1792 году, и надо сознаться, что боязнь оскорбить графа д'Аранду (который ненавидел инквизицию) была тайным мотивом их поступков в этом случае.

IV. Достойный ученик графа д'Аранды, кавалер Уркихо в царствование Карла IV дошел постепенно до звания первого министра в тридцатилетнем возрасте. Одаренный искусством оценивать эпоху и распознавать людей, полный достоинства и властности, способный повелевать людьми, он приложил все усилия к искоренению всякого рода злоупотреблений и к уничтожению заблуждений, противодействующих прогрессу просвещения и благополучию родины. Гордый, деятельный, непреклонный в отстаивании прав своего народа, он проявлял неустанную заботу о внутреннем порядке: злоупотреблениям некуда было укрыться. Везде он поощрял промышленность и искусство. Мир обязан ему бессмертным трудом барона Гумбольдта [202]. Наперекор всем испанским обычаям, он открыл этому знаменитому путешественнику в 1799 году доступ в Америку и дал ему могущественную поддержку первого министра, увлекающегося науками и искусством. С помощью своего друга адмирала Масарредо он поднял флот. Он первый в Европе составил проект уничтожения рабства. Он ввел в обычай - принцип обмена военнопленных с маврами действующим поныне трактатом, заключенным между королем Испании и султаном Марокко. В 1800 году, когда, по-видимому, судьба покровительствовала французским армиям и французское правительство преследовало династию Бурбонов, он устроил королевский престол в Этрурии [203] для принца этой знаменитой фамилии, женатого на дочери Карла IV, и подписал в Сан-Ильдефонсе трактат с генералом Бертье [204], который после стал принцем Ваграмским.

V. Смерть папы Пия VI послужила для него благоприятным случаем ослабить в некоторой степени зависимость Испании от Ватикана. Благодаря ему король подписал 5 сентября 1799 года декрет, возвращавший епископам пользование правами, узурпированными римской курией вопреки канонам. Этот декрет освобождал испанский народ от ежегодной траты многих миллионов на получение брачных льгот в близких степенях родства и других булл и бреве.

VI. Этот смелый шаг должен был привести к преобразованию инквизиции, этого бича человечества, которая своим устарелым и чудовищным устройством противоречила духу Евангелия и принципам Церкви и противодействовала государственному благу и благополучию народа. Министр хотел было упразднить ее совершенно и ее имущество отдать на учреждения благотворительности и общественной пользы. Он заготовил декрет и представил его к подписи Карла IV. Если это великое дело и не было тогда совершено, то министру, по крайней мере, удалось убедить монарха в необходимости урегулировать власть святого трибунала по принципам, более согласным с правосудием, запретив этому трибуналу арестовывать кого бы то ни было без королевского соизволения и разрешив узникам после судебного допроса получать всякое сообщение и предъявление всех документов их процесса и свидетельских показаний, как это бывает в других судах.

VII. В числе многочисленных мудрых решений, внушаемых кавалером Уркихо королю, есть одно, которое нельзя опустить в этой Истории. Это решение было опубликовано 11 октября 1799 года в форме указа о свободе и независимости всех книг, бумаг и вещей иностранных консулов, поселившихся в приморских портах и торговых городах испанских владений. Указ был издан по случаю опрометчивого обыска, произведенного комиссарами инквизиции Аликанте в доме Леонгарда Стука, покойного голландского консула, и в Барселоне у французского консула.

VIII. Эти счастливые мероприятия испанского двора прервались с падением министра, который был их инициатором. Жертва интриги, он испытал судьбу, выпадающую на долю великих людей, которым не удалось уничтожить заблуждения и предрассудки, против которых они боролись. Своекорыстие, тщеславие, низкие страсти, задетые разоблачением и подавлением злоупотреблений, ничего не прощают тому, кто поднял завесу, а еще менее тому, кто, никогда не произнося слов предательства или лжи, встречает их ухищрения с откровенностью и мужеством безупречной души. Кавалер Уркихо был заключен и постоянно содержался в строжайшей тайне в сыром застенке Памплонской крепости. Лишенный всего, не имея возможности добыть книги, чернила, бумагу, огонь, свет, он претерпел в долгом заточении беззаконное обращение.

IX. Фердинанд VII при своем вступлении на престол объявил несправедливым и незаконным все сделанное относительно его в минувшее царствование. Кавалер Уркихо, забыв ужасы восьмилетнего гонения, благословил в Фердинанде государя, который желал необходимых реформ и добровольным актом положил предел испытанному им ужасному обращению. Он отправился в Витторию, когда государь, направляясь в Байонну, остановился в этом городе. Он все пустил в ход, чтобы отвратить короля от этого гибельного путешествия. Письма, написанные им по этому поводу его другу генералу Куэсте от 13 апреля, 8 мая и 5 июня 1808 года (вечный памятник проницательности и глубины взглядов этого действительно государственного человека), содержат точное предсказание всех несчастий, постигших Испанию, и указывают средства, которые могли бы их предупредить {Эти письма находятся во втором томе Мемуаров по истории испанской революции дона Хуана Нельерто, под э 34, 59 и 67. (Под Нельерто следует разуметь того же Льоренте. - Ред.)}. Личные советники Фердинанда отвергли эти мудрые предостережения, предохранившие бы монархию от бедствий, которые навлек этот неосторожный шаг.

X. Полный привязанности к испанской королевской фамилии, кавалер Уркихо отказался явиться в Байонну, вопреки троекратному приказу Наполеона, пока не появились акты отречения Карла IV, Фердинанда VII и принцев его семьи.

Только после того, как все эти королевские особы покинули этот город, он прибыл туда. Он любил свою родину; он ничего не упустил, чтобы убедить Наполеона не приводить в исполнение его планов в отношении Испании, но его энергичная логика не имела успеха.

XI. Избранный секретарем хунты испанских нотаблей, собравшихся в Байонне, и вслед за тем назначенный министром и государственным секретарем, Уркихо принял эту должность. На его благородных намерениях незачем долго останавливаться: они известны всем. Он видел, что монархия низвергнута и погружена в анархию. Тогда, уступая насилию, воспламеняясь надеждой с пользой послужить нации, он отдал ей свое просвещение и пожертвовал своим покоем. Он всячески старался отвратить бедствия, которые готовы были обрушиться на нее. Он хотел предупредить народные восстания, осквернение храмов, разрушение городов, пожары домов, разорение семей - одним словом, вырвать страну из бедствия гражданской и международной войн, удержать целость ее границ и сохранить за ней то высокое положение, которого требовала национальная честь.

XII. Находясь на этом высоком посту, в каждом несчастном он видел своего брата, и среди бед, каких Испания не испытывала никогда, этот министр (в чьем характере было чувство презрения ко всему бесчестному и неразумному и в котором серьезное отношение к своим обязанностям и любовь к общественному благу горит пожирающим пламенем, подавляющим другие страсти или соединяющим их в одно чувство) стал не менее известен своими дарованиями, которые развил размышлением и трудом, чем своей прежней крайней филантропией. Наконец, он имел счастие видеть во время своего министерства появление декрета, упразднявшего страшный трибунал святой инквизиции и объявлявшего его посягающим на государственную власть.

XIII. Похвала этому великому человеку только что сделана энергичным и откровенным пером. Публика прочтет ее с удовольствием и интересом. Я ограничусь тем, что скажу, что в течение четырех лет кавалер Уркихо жил в Париже среди знаменитых друзей, которых он очаровал, судя по их сожалениям в связи с его смертью. Смерть прервала его жизненную карьеру после шестидневной болезни. Он умер, как жил, полный мужества и необыкновенной безмятежности, философии и глубокого чувства добродетели, которые свойственны честному и мудрому человеку. Его тело было похоронено 4 мая 1817 года на восточном кладбище Пер-Лашез, где поставили из белого каррарского мрамора великолепный памятник в виде круглого храма, украшенного восемью колоннами. В центре над могилой стоит кенотафий [205] со следующими надписями.

На южном фасаде главная надпись по-французски:

"Ici repose

Marianno Louis de Urquijo,

Ancien ministre

Et premier secretaire d'Etat

D'Espagne,

Decede a Paris le 3 Mai 1817,

Age de quarante neuf ans,.

Vrai philosophe chretien;

Modeste dans la prosperite,

Fort dans l'adversite,

Politique eclaire,

Savant,

Protecteur des sciences et des arts,

Bon fils,

Fidele a l'amitie

Compatissant pour les malheureux.

Ses amis,

La famille desolee,

L'humanite entiere,

Particulierement l'Espagne,

Sa bien-aimee patrie,

Le regretteront toujours.

Terre, sois lui legere".

На северном фасаде та же надпись по-испански:

"Aqui Descansa

Don Marianno Luis de Urquijo,

Antiguo ministro

Y Primer secretario de estate

De Espana.

Fallecio en Paris as 3 de мауо 1817,

De e dad de 49 anos.

Verdadero filosofo cristiano;

Modesto en la prosperidad,

Tuerte en la adversi dad,

Politico illustrado,

Sabio, Protector de ciencias у artes,

Buen hijo,

Fiel a la amistad,

Compasivo con los infelices.

Sus amigos,

Su familia descon solada,

La humanidad entera,

Particularmente Espana,

Su mui amada patria,

Sentiran siempre su falta.

I tierra, sele ligera!"

To есть: "Здесь покоится Мариано Луис де Уркихо, бывший министр и первый государственный секретарь Испании, умерший в Париже 3 мая 1817 года, сорока девяти лет от роду. Истинный христианский философ; скромный в благополучии, твердый в злополучии, просвещенный политик, ученый, покровитель наук и искусств, добрый сын, верный друг, сострадательный к несчастным. Его друзья, его безутешная семья, все человечество, особенно Испания, его любимая родина, будут всегда сожалеть о нем. Да будет ему легка земля".

На восточном фасаде:

"A la memoire

Du chevalier de Urquijo",

то есть: "Памяти кавалера Уркихо".

На западном фасаде:

"Il fallait un temple a la vertu, un asile a la douleur",

то есть: "Нужен был храм для добродетели, убежище для скорби".

На карнизе:

"Concession a perpetuite,

XVI Metres, l'an MDCCCXVII",

то есть: "Уступленное навеки место, 16 метров, 1817 год".

Статья третья ПРОЦЕССЫ, ВОЗБУЖДЕННЫЕ ПРОТИВ КНЯЗЯ МИРА И ДРУГИХ ЛИЦ

I. В 1792 году сарагосские инквизиторы получили донос и заслушали свидетелей против дома Агостино Абад-и-ла-Сьерры, епископа Барбастро. Он был оговорен как исповедующий янсенизм и одобряющий принципы, послужившие основанием для гражданской конституции французского духовенства во время Учредительного собрания [206]. Пока это дело находилось в руках сарагосских инквизиторов, брат епископа дом Мануэль де Абад-и-ла-Сьерра был назначен главным инквизитором. Сарагосские судьи не осмелились продолжать следствие и оставили процесс под сукном. Когда дом Мануэль был отставлен от должности главного инквизитора, он сам был оговорен как янсенист, лжефилософ и макиавеллист. Однако против него не было затеяно процесса.

II. Епископ Мурсии и Картахены дом Викторин Лопес Гонсало был также оговорен в 1800 году перед инквизицией как подозреваемый в янсенизме и некоторых других ересях за то, что одобрил и разрешил защищать в своей семинарии тезисы о приложении святого таинства литургии и некоторые другие аналогичные богословские пункты. Процесс епископа не пошел далее сокращенного дознания, потому что, узнав об интригах некоторых схоластических докторов иезуитской партии, он защитил себя перед главным инквизитором с такой энергией и ученой эрудицией, что остановил движение, которое совет хотел дать его делу. Торжество епископа было, однако, непродолжительно, так как члены верховного совета велели продолжать процесс против тезисов, когда заметили, что они благоприятствуют другим выводам о чудесах, защищавшимся 1 и 2 июля 1801 года в семинарии, против коих высказались почти все квалификаторы.

III. Дело янсенизма возбудило необычайное брожение в королевстве. Иезуиты, вернувшиеся в Испанию в силу разрешения, данного им в 1798 году, вскоре приобрели для своей партии множество друзей, обзывая янсенистами тех, кто не принимал их мнений и ультрамонтанских правил. Присутствие их нарушило спокойствие, в котором находилась страна со времени изгнания иезуитов. Их поведение было так неполитично, что их принуждены были вторично изгнать из королевства. За короткое время, которое они провели в Испании между одним изгнанием и другим, их интриги посеяли раздор на целое столетие и наполнили святой трибунал доносами. Они были виновниками преследования, направленного против графини де Монтихо, епископов Саламанки, Куэнсы и Мурсии, каноников Родригальвареса, Линасеро и других вышеназванных лиц. Епископ Куэнсы дом Антонио Палафокс в 1801 году нанес удар их интригам. Родригальварес и Посадас, каноники Св. Исидора в Мадриде, в том же году возмутились поведением своего собрата дома Бальдассара Кальво, который имел наглость донести в церкви на мнимое сборище янсенистов и местом их собрания назвать дом графини де Монтихо, который нельзя было не распознать по обозначенным им признакам. Действия брата Антонио Герреро, настоятеля монастыря Четок в Мадриде, были почти так же дерзки. К сожалению, Пий VII, плохо осведомленный своим нунцием Кассони, послал братьям Кальво и Герреро бреве, в котором хвалил их усердие к католической религии, радовался их преданности святому престолу и убеждал быть стойкими в своих усилиях на пользу доброго дела. Гордые этим свидетельством, которое ложные донесения вырвали у верховного первосвященника, они увеличили свою активность до такой степени, что трудно сказать, насколько бы разгорелся зажженный ими пожар, если бы Князь мира не принял мер, помешавших продолжению беспорядка.

IV. Обвинение в янсенизме братьев дома Антонио и дома Херонимо де ла Куэста, которых приговорили к заключению в тюрьму и о которых я писал в главе XXV, повлекло за собой предание суду инквизиции дома Рафаэля де Мускиса, архиепископа Сант-Яго, духовника королевы Луизы, жены Карла IV.

V. Когда этот прелат был епископом Авилы, он показал себя отъявленным врагом обоих Куэста и стал преследовать этих двух безукоризненных людей при содействии дома Висенте де Сото Вальнарселя, каноника и инспектора школ Авилы, бывшего потом епископом Вальядолида {По ошибке в главе XXV я назвал его домом Антонио Валькарселем и каноником-преподавателем. По ошибке я тоже сказал, что дом Антонио де ла Куэсты был членом коллегии в Саламанке; он был членом коллегии в Вальядолиде.}. Энергичная защита дома Херонимо де ла Куэсты вынудила Мускиса отвечать на обвинения в клевете. Он сделал представления, которые ухудшили его дело, так как он оскорбил инквизиторов Вальядолида и даже главного инквизитора, обвиняя их в пристрастии и в сговоре с Куэстой. Это безрассудство подвергло его опасности быть арестованным инквизицией, как навлекшего на себя церковные наказания и кары буллы св. Пия V, назначенные для тех, кто оскорбляет инквизиторов при исполнении их обязанностей. Сан архиепископа предохранил его от насилия со стороны святого трибунала, но он был присужден к уплате штрафа в восемь тысяч дукатов, а епископ Вальядолида к штрафу в четыре тысячи дукатов. Мускис был бы наказан суровее, если бы не воспользовался покровительством одной особы, добившейся содействия Князя мира, который помог замять это дело. В Мадриде публично говорили, что это стоило Мускису миллион реалов мелкой монетой, данных даме, оказавшей ему услугу. Я не знаю, верен ли факт или он принадлежит к числу сплетен, обычных при дворе.

VI. То же обвинение в янсенизме подало повод к преследованию в 1799 году инквизицией дона Хосе Эспиги, подателя милостыни при короле и члена трибунала нунциатуры. Доносчики выставили его виновником декрета 5 сентября этого года, который по смерти Пия VI запрещал обращаться в Рим за получением брачных льгот, обязывал епископов разрешать их, пользуясь своим естественным правом, и регулировать остальные пункты церковной дисциплины до избрания нового папы. Эспига был тогда самым близким другом министра Уркихо. Но тот не допускал ничьего влияния в делах, касающихся его должности. Нунций Кассони делал королю тщетные представления относительно декрета. Однако он до известной степени добился желаемого при помощи политических интриг. Хотя все епископы обещали исполнять королевский указ, большинство из них избегало разрешать просимые льготы, а других приверженцы римской курии отметили, как преданных делу янсенизма. Инквизиторы, хотя и продались нунцию и иезуитам, опасались скомпрометировать себя приемом доносов этого рода. Поэтому дело Эспиги не пошло далее тайного следствия, и он продолжал спокойно пользоваться своей свободой до тех пор, пока его покровитель и друг дон Мариано Луис де Уркихо не перестал быть первым министром и государственным секретарем. Тогда он был принужден покинуть Мадрид и поселиться при кафедральном соборе Лериды, коего он был сановником. Я замечу, что правительство, по-видимому, само решило опалу Эспиги, но инквизиция получила большую выгоду от этой меры в том смысле, что ей теперь не надо было действовать исподтишка, чтобы сделать его гибель неминуемой.

VII. 1796 год отмечается процессом, возбужденным против Князя мира, кузена короля и королевы по его жене донье Марии-Терезе Бурбон, дочери инфанта дона Луиса. Понятно, что немало надо было ловкости и интриг, чтобы напасть на лицо, пользовавшееся таким прочным фавором. Три доноса были представлены в святой трибунал против этого первого министра, фаворита короля и королевы. Он был выставлен подозреваемым в атеизме, потому что в течение восьми лет не исполнял долга исповеди и пасхального причащения; был связан браком одновременно с двумя женщинами и вел со многими другими такую жизнь, которая давала повод к большим скандалам. Три доносчика были монахами, и есть основание предполагать, что ими командовали руководители обширной дворцовой интриги, целью которых было довести князя до опалы, ссылки и потери огромного доверия, которым он пользовался в лоне королевской семьи.

VIII. Главою инквизиции был тогда кардинал Лоренсана, архиепископ Толедский, человек простой и легко поддающийся обману, но слишком робкий и настороженный против всего, что могло не понравиться королю и королеве. Хотя доносы были представлены ему, он не осмелился допрашивать ни свидетелей, ни даже доносчиков. Дом Антонио Деспуиг, архиепископ Сеговии (потом кардинал), и Дом Рафаэль де Мускис, духовник королевы, тогда бывший епископом Авилы, стояли во главе этой интриги и не пренебрегали никакими средствами, чтобы побудить Лоренсану назначить тайное следствие, вынести постановление об аресте князя с согласия верховного совета и добиться одобрения короля; они были уверены, что получат это одобрение, если они докажут ему, будто его фаворит исповедует атеизм. Эта попытка не согласовалась с характером Лоренсаны. Двое заговорщиков, заметив это, условились, что Деспуиг побудит кардинала Винченти, своего друга, бывшего нунцием в Мадриде, известного интригана, склонить Пия VI написать Лоренсане, упрекнув его в равнодушии, с которым он смотрит на соблазн, столь вредный для чистоты религии, которую исповедует испанская нация. Винченти получил от папы просимое письмо, так как, по-видимому, Лоренсана обещал исполнить их требование, если папа решит, что эта мера обязательна. Наполеон Бонапарт, тогда генерал Французской республики, перехватил в Генуе итальянского курьера. Среди его депеш нашли письмо, которое кардинал Винченти писал Деспуигу и в котором было вложено письмо папы к архиепископу Толедскому. Бонапарт счел полезным для добрых отношений, установившихся между Французской республикой и испанским правительством, уведомить Князя мира об этой интриге и поручил генералу Периньону [207] (теперь маршал Франции), тогдашнему послу в Мадриде, передать эту корреспонденцию Князю мира. Можно судить о значении, которое придал фаворит этому разоблачению. Предотвратив другую интригу своих врагов, он успел разрушить их планы и добился удаления из Испании Лоренсаны, Деспуига и Мускиса, которые были отправлены в Рим, чтобы выразить папе от имени их государя соболезнование по поводу вступления французской армии в Папскую область. Их поручение относится к 14 марта 1797 года.

IX. В эту эпоху инквизиция подверглась неминуемой опасности лишиться права ареста кого-либо без разрешения короля, как это должно было бы произойти в результате процесса дона Рамона де Саласа, история коего изложена в главе XXV этого труда.

X. Дон Гаспар Мельхиор де Ховельянос, министр и государственный секретарь, взялся преобразовать приемы судопроизводства святого трибунала, особенно в части запрещения книг. Этот просвещенный человек перестал быть министром в 1798 году. Так как достаточно впасть в немилость, чтобы пробудить ненависть врагов, то нашлись люди, которые оговорили его как лжефилософа, врага чистоты католической религии и трибунала, наблюдающего за сохранением ее. В секретном следствии не встречается никакого особенного тезиса, способного мотивировать богословское осуждение, и процесс не имел продолжения. Однако Ховельянос остался отмеченным как заподозренный. Если трибунал потерпел неудачу в попытке наказать его за питаемое им отвращение, он достиг этого другим способом. Интриги инквизиции привели к его изгнанию из двора, ив 1801 году он был сослан на остров Майорка, куда унес с собой сожаление и уважение всех честных испанцев. Его опала длилась несколько лет.

XI. В 1799 году вальядолидские инквизиторы присудили с одобрения совета дона Мариано и дона Раймондо де Сантандера, книгопродавцев этого города, к двум месяцам заключения в монастыре, к приостановке их торговли на два года и к изгнанию с запрещением приближаться на восемь миль к Вальядолиду, Мадриду и другим королевским резиденциям. Осужденные должны были оплатить судебные издержки инквизиции. После долгого содержания в секретной тюрьме дон Мариано никак не мог добиться перевода в другое помещение, хотя испытывал частые приступы эпилепсии. Их преступление состояло в том, что они получили и продали несколько запрещенных книг. Хотя фанатичные и злонамеренные люди оговорили их как еретиков, в действительности нельзя было доказать этот донос. 10 ноября дон Мариано и дон Раймондо ходатайствовали перед главным инквизитором о позволении остаться в Вальядолиде, указывая, что в случае отказа им в этой милости их семьи подвергнутся опасности умереть в нищете, и предлагали заменить изгнание другим наказанием - штрафом. Я не вижу здесь никакой соразмерности кары с проступком, в особенности сравнивая обращение, которому подверглись осужденные, с тем обращением, какое выпадает на долю виновных в лицемерии. Как бы ни были велики число и важность нравственных преступлений, совершенных лицемерами в силу своего порока, они сохраняют репутацию несравненной святости, хотя постоянно обманывают людское простосердечие.

Статья четвертая ПРОЦЕССЫ, ДЕЛАЮЩИЕ ЧЕСТЬ СВЯТОМУ ТРИБУНАЛУ

I. Дело святоши из Куэнсы наделало много шуму. Святоша была женой земледельца из местечка Вильяр де л'Агила. Среди других историй, которые она придумала для приобретения себе репутации святоши, она рассказывала, будто Иисус Христос открыл ей, что он освятил ее тело, изменив ее плоть и кровь в субстанцию своего тела, чтобы ближе соединиться в любви с нею. Бред этой женщины возбудил горячие богословские споры между священниками и монахами. Одни утверждали, что это невозможно согласно обычному образу действий Божиих, так как надо было бы предполагать в святоше более превосходные качества, чем в Деве Марии, и это изменение доказывало бы, что хлеб и вино не единственное вещество таинства евхаристии. Другие силились доказать, что это возможно, если вспомнить безграничность могущества Божиего. Однако они не дерзали верить в это великое чудо, так как доказательства не удовлетворяли их вполне. Некоторые верили всему, полагаясь на святость этой женщины, и удивлялись, что находились не верящие этому. Они утверждали, что не знали ничего более устойчивого, чем добродетель этой избранницы, которая не могла иметь, по их мнению, никакого интереса в обмане. Наконец, были свидетели жизни этой женщины, сообщники ее мошенничества с самого начала или одураченные из-за доверчивости и легковерия, которые продолжали верить, по крайней мере внешне, в ее сверхъестественное состояние, так как они слишком далеко зашли, чтобы отступать не краснея. Они дошли до безумного обожания этой женщины и до поклонения ей как божеству. Они в торжественной процессии водили ее по улицам и в церковь с зажженными свечами; они кадили ее ладаном, как освященную гостию на престоле. Наконец, простирались перед нею ниц и проделывали множество других не менее кощунственных вещей. Этого было вполне достаточно, чтобы инквизиция взяла на себя последнюю сцену этой скандальной драмы. Она велела заключить в секретную тюрьму эту мнимую святую и некоторых людей, отмеченных в качестве ее сообщников. Святоша окончила там свою жизнь.

Одна из статей приговора повелевала отвезти ее статую на аутодафе на санях и затем сжечь. Приходский священник Вильяра и два монаха, виновные в сообщничестве, должны были следовать босиком за статуей, одетые в короткие туники, с дроковой веревкой на шее. Они должны быть лишены сана и сосланы навсегда на Филиппинские острова. Приходский священник из Касасимарро был отрешен от должности на шесть лет. Два человека из народа, обожествлявшие эту женщину, получили каждый по двести ударов кнутом и были заключены навсегда в одну из каторжных тюрем (presidio). Ее прислуга была послана в дом одиночного заключения (recogida) на десять лет. Я не знаю более справедливого приговора инквизиции, чем этот.

II. Эта история не послужила уроком для мадридской святоши Клары. Ее бред не заходил так далеко, как у предыдущей, но ее чудеса и святость наделали больше шуму. Она уверяла, что паралична и ей нельзя сходить с постели. Когда об этом узнали, ее начали посещать в ее комнате. Самые знатные дамы Мадрида отправлялись к ней и считали себя счастливыми, когда их допускали видеть ее, слышать, говорить с нею. Ее просили обратиться к Богу, чтобы исцелиться от болезни, избавиться от бесплодия в браке, вразумить судей - накануне важного решения, получить помощь в других жизненных бедствиях. Клара в высокопарном стиле отвечала на все как вдохновленная, прорицающая будущее. Она объявила, что по особенному призванию Святого Духа предназначена быть монахиней-капуцинкой, но испытывает чрезвычайную скорбь оттого, что не имеет ни силы, ни здоровья, необходимых для жизни в общине и в монастыре. Она так хорошо убедила слушавших ее простофиль, что папа Пий VII особым бреве разрешил ей произнести обеты монахинь-капуцинок перед домом Атанасио де Пуйялем, епископом-коадъютором Толедской епархии в Мадриде (в настоящее время он епископ Калаоры), и даровал ей освобождение от монастырской жизни и упражнений общины. С этого времени в свете только и говорили о чудесах и героической добродетели сестры Клары. Епископ, принявший ее обеты, получил от папы и от архиепископа Толедского разрешение устроить престол в комнате этой мнимой больной напротив ее ложа. Здесь ежедневно служили несколько обеден, и даже Святые Дары были выставлены в дарохранительнице. Клара приобщалась ежедневно и уверяла своих посетителей, что питалась только евхаристическим хлебом причастия. Обман продолжался несколько лет. Но в 1802 году она была заключена в тюрьму мадридской инквизицией. Арестовали также ее мать и монаха, ее духовника. Их обвинили в пособничестве монахине в ее обманах для получения значительных сумм, которые самые богатые и знатные мадридские дамы и другие набожные лица с полным доверием передавали в ее руки, чтобы она раздавала их в виде милостыни, кому захочет. Когда уверились в ее мошенничестве, в ее мнимой болезни и в других обстоятельствах ее жизни, присудили Клару, ее мать и духовника к заключению в тюрьме и к другим карам, гораздо меньшим, чем они заслужили.

III. Этого второго примера справедливой строгости было недостаточно для прекращения проступков этого рода. Вскоре объявилась новая святая, подобная предыдущим. Мария Бермехо, двадцати двух лет от роду, подверженная падучей болезни, поступила в 1803 году в главный мадридский госпиталь для лечения от эпилепсии. Дон Хосе Себриан, помощник директора этого заведения, и дом Иньиго Асеро, капеллан его, стали обращаться с ней крайне внимательно, заметив ее сверхъестественное, по их мнению, состояние. Вскоре они стали ее сообщниками и получили от мадридской инквизиции заслуженную кару. Для установления репутации святости Марии Бермехо они придумали бесчисленное множество лживых доводов, служивших для прикрытия их постыдных сношений с нею.

IV. Инквизиция более не думала, по примеру прежних лет, обрекать на сожжение людей, которых ей приходилось судить. Доказательство этой похвальной перемены в ее системе стало очевидным, когда был привлечен к суду дом Мигуэль Солано, приходский священник местечка Эско в Арагоне {Дом Мигуэльт Хуан Антонио Солано родился в Вердуне, городке Урагона, в епархии Хаки. Он изучал латинскую грамматику, философию Аристотеля и схоластическое богословие. Представ соискателем при распределении приходов в епархии Хаки, он получил приход в местечке Эско. Природа одарила его талантом изобретателя, проницательным умом, склонным к прикладной математике. Ради развлечения он занялся столярным ремеслом. Он изобрел плуг, годный для обработки земли без помощи быков или лошадей. Он подарил свою машину правительству для общей пользы земледелия, но ею не воспользовались. Желая стать полезным для своих прихожан, Солано взялся удобрить землю оврага, лежащего между двух скал, и вполне преуспел в этом. Он спустил в этот овраг воды источника, удаленного от этого места более чем на четверть испанской мили.

Жестокая и длительная болезнь сделала его хромым и почти не владеющим своими членами. Во время своего выздоровления он отыскал средство для выхода из дома, изобретя стул, при помощи коего он мог доходить до своего сада. Когда возраст привел его к размышлениям другого рода и так как у него было немного книг, он особенно занялся изучением Библии. Он обрел в ней, без всякой посторонней помощи, свою религиозную систему, почти не отличавшуюся от той, коей следуют реформаты, наиболее привязанные к дисциплине первых веков церкви, потому что он был убежден, что все, что не выражено в Новом Завете или противоречит буквальному смыслу Священного Писания, было выдумано людьми и, следовательно, должно рассматриваться как доступное заблуждению.

Он письменно изложил свои убеждения и послал этот труд своему епископу, прося разъяснений и оценки своего образа мыслей. Епископ Лопес Гиль обещал ответить. Но так как ответ не приходил, Солано сообщил свои мнения профессорам богословия в университете Сарагосы и некоторым соседним приходским священникам. За это на него поступил донос в сарагосскую инквизицию, которая велела приступить к тайному следствию и арестовать подсудимого.

Один из этих священников, называвших себя его друзьями, получил поручение арестовать его, когда несчастный Солано, больной и параличный, нуждался в полной свободе для своего выздоровления. Несмотря на бдительность комиссара инквизиции, Солано нашел способ переправиться в Олерон, первый французский город по ту сторону границы. Но вскоре, сильный правотой своих намерений, он осмелился надеяться, что инквизиторы уважат его невиновность и просветят его, указав заблуждение, в которое он мог впасть. Он вернулся в Испанию и написал инквизиторам, что готов подчиниться всему, чтобы узнать истину и уверовать в нее. Его поведение доказывает, что он не знал трибунала инквизиции.}.

Было доказано показаниями свидетелей, что он высказал несколько тезисов, осужденных Церковью. Он был посажен в секретную тюрьму сарагосского трибунала. Он во всем признался, но привел в свое оправдание, что, долговременно размышляя с самым искренним желанием отыскать истину относительно христианской религии, опираясь только на Библию, он пришел к убеждению, что истина - только то, что содержится в Священном Писании; все остальное может быть ошибочно, даже если многие Отцы Церкви утверждают это, потому что они люди и, следовательно, подвержены ошибкам. Он считает ложным все, что римская Церковь установила вопреки тексту Писания и что не согласуется с его буквальным смыслом, поскольку можно впасть в заблуждение, принимая то, что ни прямо, ни косвенно не вытекает из священного текста. Он считает вероятным, что идея чистилища и лимбов является человеческим предположением и, так как Христос говорит только о двух местопребываниях души - рае и аде, грешно получать деньги за служение обедни, хотя бы они были даны в виде милостыни и для поддержания служащего; священники и другие служители религии должны получать жалованье от правительства за свои труды, по примеру судей и других чиновников. Введение и учреждение десятины было, по его мнению, обманом священников, а способ истолкования церковной заповеди в том смысле, что десятину надо платить без вычета обсеменения и расходов по сбору, есть недостойная кража, противная интересам общества и земледельцев; не следует, говорил он, считаться с тем, что папе угодно объявить или повелеть, потому что в Риме не почитают другого бога, кроме корыстолюбия, и все меры этого правительства клонятся только к собиранию денег с народа под предлогом религии. Таким образом, он отказывал папе в праве декретировать каноническое снятие сана, запрещения брака, снятия этих запрещений посредством льгот и во множестве других пунктов, составлявших силу папства. Священник Солано создал целую систему из этих положений и изложил свое учение в книге, которую доверил епископу и другим богословам, как будто этот шаг не имел для него никакой опасности.

V. Сарагосские инквизиторы при помощи уважаемых богословов взялись побудить Солано отказаться от его мнений. Священники убеждали его признать заблуждения и раскаяться в них; они старались устрашить его смертью на костре, предназначенной для упорных и нераскаявшихся еретиков. Дом Мигуэль отвечал им, что ему хорошо известна опасность, которой он подвергается, но если бы этот мотив побудил его отказаться от истины, содержащейся в Евангелии, он будет осужден на суде Божием, и эта опасность заставляет его забыть обо всех других, напоминая, что все случившееся с ним было предвидено и возвещено в Евангелии; если он заблуждается, Бог видит его чистосердечие и соблаговолит просветить его или простить ему. Ему поставили на вид непогрешимость Церкви, которая должна заставить его осудить как безрассудное предположение предпочтение им своих собственных убеждений мнениям стольких святых и великих людей, которыми гордится религия и которые, собравшись во имя Иисуса Христа и призвав помощь, обещанную им в Евангелии, высказались после зрелого обсуждения относительно истинного смысла темных мест Писания и признали истины, которые он покинул. Но этим нельзя было смутить священника Солано. Он отвечал, что на всех этих собраниях интересы римской курии примешивались к спорам о богословских предметах и сделали тщетными добрые намерения нескольких уважаемых людей.

VI. Когда процесс дошел до приговора, инквизиторы высказались за релаксацию; надо согласиться, что они не могли поступить иначе по кодексу инквизиции. Но верховный совет, желавший избавить Испанию от зрелища аутодафе, прибег к чрезвычайному средству допросить некоторых лиц, которые были названы свидетелями, но не были допрошены; в то же время совет поручил инквизиторам употребить новые усилия для того, чтобы обратить осужденного. Эти два средства не произвели удовлетворительного результата. Процесс нисколько не изменился, и, хотя судьи хорошо поняли мотивы, заставившие совет голосовать против их решения в этом деле, они не дерзнули обойти закон. Они вторично произнесли релаксацию, и совет, не желавший ее, воспользовался как предлогом показаниями одного свидетеля для организации служебного опроса приходских священников и врачей в Эско и по соседству, чтобы выяснить, не страдал ли обвиняемый какой-нибудь болезнью, ослабившей или затемнившей его разум. Результаты этой информации должны были быть сообщены совету, а в ожидании этого дело было приостановлено. Инквизиторы исполнили приказ верховного совета. Врач из Эско, подозревавший, чего хотели добиться, заявил, что священник Солано за несколько лет до своего ареста был серьезно болен, и неудивительно поэтому, если его разум ослабел: именно с этого времени он стал чаще говорить о своих религиозных убеждениях, которые не совпадали с точкой зрения испанских католиков, духовных лиц и местных жителей. Совет, получив это заявление, приказал, не высказываясь окончательно по этому делу, возобновить настояния для обращения обвиняемого. Между тем Солано опасно заболел. Инквизиторы поручили самым искусным богословам Сарагосы привести его к вере и даже просили дома Мигуэля Суареса де Сантандера, епископа-коадъютора Сарагосской епархии и апостолического миссионера (теперь он бежал во Францию, подобно мне), увещевать его с мягкостью и благостью евангельского служителя, столь свойственными этому прелату. Священник оказался чувствительным ко всему, что для него делали, но сказал, что не может отказаться от своих убеждений, боясь оскорбить Бога изменой истине. На двадцатый день его болезни врач объявил ему, что он при смерти, и побуждал его воспользоваться последними минутами. "Я в руках Божиих, - возразил Солано, - мне больше нечего делать". Так умер в 1805 году приходский священник из Эско. Ему было отказано в церковном погребении. Он был тайно похоронен в ограде зданий инквизиции, близ фальшивой двери дома трибунала, со стороны Эбро. Инквизиторы дали во всем отчет верховному совету, который одобрил это и запретил продолжать процесс против мертвеца, чтобы воспрепятствовать его фигуральному сожжению.

VII. Такое поведение совета явно доказывает, что теперь изменился образ мыслей по сравнению с более ранними временами. Главный инквизитор Арсе может справедливо гордиться, что он первый нашел честное средство обойти органические законы святого трибунала в пользу человечности. Надо только пожалеть, что он не предложил королю уничтожение казни сожжением, так как даже если будут продолжать сурово обращаться с нераскаявшимися еретиками, было бы все-таки менее жестоко ссылать их на Филиппинские острова - мера наказания, к которой были присуждены священники, сообщники святоши из Куэнсы (хотя это слишком суровая кара за простое заблуждение); это наказание выгодно в смысле воспрепятствования распространению ереси.

Статья пятая ОГРАНИЧЕНИЕ ВЛАСТИ СВЯТОГО ТРИБУНАЛА

I. Через два года после интриги, затеянной для гибели Князя мира, в Аликанте случилось другое происшествие, которое было бы достаточным для мотивирования преобразования и даже, может быть, уничтожения инквизиции. Леонгард Стук, консул Батавской республики [208], умер в Аликанте, и его душеприказчик, французский вице-консул, наложил печати на дом покойного до тех пор, пока будут выполнены все формальности, предписанные законами. Комиссар инквизиции объявил губернатору города, чтобы он снял печати и передал ему ключи от дома для регистрации книг и гравюр, которые там найдутся, потому что в числе их были запрещенные. Губернатор отсрочил исполнение этого требования до получения ответа на свой запрос от министра Его Величества. Комиссар, недовольный этим промедлением, пришел ночью со своими альгвасилами, сломал печати, открыл двери и составил опись, которая была поручена ему святым трибуналом; покончив с этим, он как умел наложил печати на прежние места. Посол Батавской республики пожаловался правительству на нарушение международного права, и 11 октября 1799 года король велел своему министру дону Мариано Луису Уркихо написать главному инквизитору, что "инквизиция впредь должна избегать подобных правонарушений и ограничить свое служение наблюдением, чтобы по смерти посла, консула, вице-консула и всякого другого агента иностранной державы не было продано ни книг, ни какого-либо другого предмета, запрещенного испанцам и натурализовавшимся иностранцам, не компрометируя подобными актами правительства Его Величества перед другими державами... Ввиду того (говорил министр от имени короля), что это происшествие и другие вещи, не менее противоречащие общественному порядку, поддерживают и усиливают отвращение, питаемое к святому трибуналу, и его дурную репутацию у других народов, трибунал не должен был никоим образом проникать в дом, над которым у него не было никакой юрисдикции, вопреки привилегиям и обычаям всех народов. Его Величество не может смотреть равнодушно на слишком частые злоупотребления властью, которые позволяет себе трибунал; хотя эти эксцессы, несомненно, противоречат его взгляду, истинно христианским принципам, политике и общему интересу, он видит, однако, что они повторяются досадным и предосудительным образом". Почти то же приключилось в Барселоне с французским консулом, бумаги и книги которого хотели задержать.

II. Иностранные державы и народы будут благодарны памяти министра Уркихо, желавшего заставить уважать их независимость, упраздняя трибунал, который он считал противным духу Евангелия, благополучию - его родины, распространению просвещения и даже государственной власти королей.

III. Инквизиция неоднократно подвергалась опасности быть упраздненной или подчиненной общим формам публичных судов. Мне казалось полезным напомнить здесь эти случаи, потому что попытки реформ чаще встречались в царствование Карла IV.

IV. 1) В 1506 году Филипп I Австрийский вступил на престол Испании и узнал о покушениях, совершенных инквизитором Лусеро и многими другими. Смерть короля спасла инквизицию, и ее основатель Фердинанд V принял бразды правления, так как сумасшествие королевы Хуанны, дочери короля, сделало невозможным ее царствование.

V. 2) В 1517 и 1518 годах, в начале царствования Карла I Австрийского (императора Карла V), национальные собрания кортесов Кастилии, Арагона и Каталонии требовали реформы, значившей в глазах настоящих католиков упразднение инквизиции. Король обещал такую реформу, но кардинал Адриан (впоследствии папа) отговорил его от исполнения обещания, пока был главным инквизитором. Последующие собрания генеральных кортесов королевства неоднократно возобновляли ту же попытку в царствование этого государя, а также при Филиппе II и Филиппе III. Государственный совет Кастилии и некоторые чрезвычайные советы, собранные для какого-либо поручения, делали то же при Филиппе IV и Карле II. Но протесты, требования и просьбы были безрезультатны, потому что главные инквизиторы, римские нунции и иезуиты всегда успевали обмануть королей.

VI. 3) В царствование Филиппа V Бурбона была сделана такая же попытка. Кардинал Джудиче, главный инквизитор, и совет инквизиции осудили учение дона Мельхиора де Маканаса, королевского прокурора при верховном совете Кастилии, защищавшее власть светских государей против захватов римской курии и других церковных трибуналов. Но декрет об упразднении не был исполнен, потому что кардинал Альберони при поддержке королевы Елизаветы Фарнезе склонил короля оставить это намерение.

VII. 4) В царствование Карла III повторилось нечто подобное, когда чрезвычайный совет и графы Аранда, Кампоманес и Флорида-Бланка представили государю картину злоупотреблений, постоянно совершаемых святым трибуналом. Но Карл III счел долгом ограничиться частными приказами для предотвращения впредь посягательств на королевскую юрисдикцию, произвольного запрещения книг и несправедливых и позорящих арестов, не имеющих своим мотивом ереси.

Главный инквизитор, папский нунций и королевский духовник объединились тогда с некоторыми грандами Испании, более набожными, чем просвещенными, и успели спасти инквизицию. Указы Карла III не соблюдались в тайном судопроизводстве инквизиции, которая продолжала действовать независимо.

VIII. 5) В царствование Карла IV в 1794 году - тогда именно дом Мануэль Абад-и-ла-Сьерра, архиепископ Силиврии и главный инквизитор, решил преобразовать судопроизводство трибунала, главою коего он был. Для этой цели он велел мне написать труд под заглавием Рассуждение о судопроизводстве святого трибунала, в котором я указывал недостатки действующей практики и средства к их уничтожению, даже в том случае, если бы судопроизводство по-прежнему осталось тайным в процессах по делу ереси. Но при помощи интриг добились от Карла IV указа об удалении архиепископа из Мадрида и об отставке его от должности главного инквизитора.

IX. 6) В 1797 году королю были сделаны представления против трибунала в пользу дона Раймундо де Саласа, профессора в Саламанке, и Князь мира раскрыл преследование, готовившееся против его личности, хотя он был тогда первым министром и государственным секретарем. Но королевский декрет, составленный от имени короля доном Еухенио Льягуно, министром департамента помилования и юстиции, не был, однако, подписан Его Величеством, потому что Князь мира стал жертвой другой интриги, виновник коей дом Филипе Вальехо, архиепископ Сант-Яго, правитель совета Кастилии, был личным врагом доктора Саласа. Король ограничился изгнанием из королевства кардинала Лоренсаны, архиепископа Толедского, главного инквизитора, и послал его в Рим к папе Пию VI с чрезвычайным поручением, о котором упоминается в письме, адресованном князем кардиналу от 14 марта 1797 года.

X. 7) В следующем, 1798 году, дон Гаспар Мельхиор де Ховельянос стал преемником министра Льягуно, а дон Франсиско де Сааведра - Князя мира. Ховельянос хотел воспользоваться трудом, составленным мною по желанию архиепископа Силиврии, копию которого я ему передал; но он не мог исполнить своего намерения: Карл IV, плохо осведомленный и обманутый интриганами, приказал этому министру удалиться к себе в Тихон, в Астурии.

XI. 8) В 1799 году дон Мариано Луис де Уркихо, заменявший Сааведру во время его болезни, хотел убедить Карла IV уничтожить трибунал инквизиции. Эта попытка не имела других результатов, кроме указов, благоприятных для иностранцев по случаю происшествий в Аликанте с батавским консулом и в Барселоне с французским консулом.

XII 9) В 1808 году Наполеон Бонапарт постановил в Чамартине (близ Мадрида) 4 декабря упразднить святой трибунал, мотивируя свой декрет тем, что трибунал покушается на государственную власть.

XIII. 10) В 1813 году 22 февраля чрезвычайные генеральные кортесы королевства Испания приняли ту же меру, заявив, что существование привилегированного трибунала инквизиции несовместимо с политической конституцией монархии, которую они декретировали и опубликовали и которую приняла вся нация.

XIV. Несмотря на два последних постановления об упразднении, трибунал существует еще теперь, потому что большинство людей, окружающих престол, всегда были и всегда будут сторонниками невежества, ультрамонтанских мнений и идей, господствовавших в христианском мире до изобретения книгопечатания, - идей, воспроизведенных и энергично поддержанных иезуитами, которые недавно были возвращены в Испанию Фердинандом VII. Я не сомневаюсь, что Его Величество пользовался в этом деле плохой информацией и еще худшими советами. Надо думать, что он не допустил бы иезуитский орден в свое государство, если бы знал, что произошло, когда Карл IV разрешил им вернуться в Испанию, ибо они не замедлили взбудоражить монархию гнусными интригами, раскрытие которых привело к вторичному изгнанию иезуитского ордена. Иезуиты тайно напечатали небольшое анонимное письмо, адресованное епископам, в котором пародировали Апокалипсис. Я видел экземпляр, пришедший по почте к калаорскому епископу. Я дам копию с него, потому что этот курьезный документ достоин истории и, вероятно, не был напечатан. Вот перевод с латинского подлинника, который лучше всего докажет злоупотребление текстами Священного Писания, которое допускала иезуитская шайка:

Поиск по сайту: