Прощание с однокашником

На следующий день громадный цинковый ящик, который трудно было назвать гробом, стоял возле ЗВС, где я совсем недавно разговаривал с Толиком и откуда он ушел в свой последний полет. Мы знали, что там только кусок куртки и ботинок, а все остальное заполнено мешками с песком.

Толпа офицеров и членов их семей, молча склонив головы, проходила мимо. И та же картина, как в день похорон Славы Рахимова: безутешная молодая вдова, еще недавно такая веселая и неунывающая, и маленькая дочка на руках у кого‑то из женщин… И троекратный залп почетного караула, и транспортный Ан‑12, под звуки гимна Советского Союза поглотивший все, что осталось от моего друга.

Комиссия из Москвы во главе со знаменитым в авиационных кругах полковником Григорьянцем долго ломала голову: что же произошло на самом деле? Конечно, сразу же всплыли недостатки в организации полетов, связанные с противоречиями между фактической и документальной характеристикой пилотажных зон. Наши местные вожди пытались доказать, что на самом деле летчики правильно занимали зоны и пилотировали, а то, что написаны в Инструкции – простые формальности, которые никто не выполняет. Потребовалось всего два дня работы, чтобы привести Инструкцию в соответствие с фактическим положением вещей. Теперь каждый летчик, взяв документ, мог самостоятельно разобраться, как летать в пилотажные зоны. Два дня? Нет, потребовалась жизнь. Жизнь летчика Анатолия Голушко.

Последний день его жизни комиссия восстановила с точностью до минуты. Оказывается, с утра он поехал на своем мотороллере посмотреть на останки самолета МиГ‑25, на котором погиб Славик Рахимов. Толик не служил в полку, когда погиб Рахимов, с ним и Юрой Поварницыным он познакомился на отдыхе в Юрмале. Толик очень сильно переживал гибель Славика и часто в разговорах его вспоминал.

А я вот даже не знал, где находится разбившийся самолет, и ни разу возле него не был.

Зачем он туда поехал? Может, просто вспомнил Славика. А может, что‑то почувствовал…

А накануне, опять же по слухам, он поссорился со своей Галкой. Не знаю, насколько серьезной была, и была ли вообще, эта последняя их ссора. И кое‑кто даже предположил, что вот таким способом он решил свести счеты с жизнью. Бред, который трудно придумать, тем более в него поверить. Я знал, что Толик очень любил свою жену и в буквальном смысле пылинки с нее сдувал. И хотя был он у нее «под каблуком», но это его вполне устраивало, а может быть, даже и нравилось. Мне вспомнилось, как Толик, женившись на четвертом курсе в училище, однажды пожаловался, что молодая жена, когда он приходит к ней в увольнение, заставляет его заниматься домашними делами, делать уборку, бегать по продуктовым магазинам. Костя Барсук, бабник и циник, дал ему «мудрый» совет:

– Чтобы жена уважала, ты должен дать ей в морду! Один раз и навсегда! Только без всяких прелюдий, с порога – в нюх! Будет как шелковая!

Наивный Толик послушал баламута и сделал все, как тот советовал. Уже через час после выхода в увольнение он снова был в казарме – с фингалом под глазом и поцарапанным лицом. Галка, не смотря на всю её миловидность и женственность, была еще та казачка, и за себя могла постоять. Бедному молодожену пришлось изрядно постараться, потратить немало денег на цветы и времени на уговоры, чтобы вымолить прощение. Его помиловали только через неделю. И с тех пор он сам был как шелковый.

…Полковник Григорьянц, проводящий разбор, очень эмоционально обрисовал все безобразия, творящиеся в полку:

– Если подходить формально, то мы должны посадить в тюрьму руководителя полетов. Ведь он согласно Инструкции по производству полетов вместо маловысотной зоны дал летчику зону в горах. Все! Никакого разбора проводить не надо! Наручники и – в места не столь отдаленные! Но мы ведь не гестапо, мы попытались разобраться, почему так произошло. Понятно, что и летчик, и группа руководства знали, как на самом деле необходимо занимать маловысотную пилотажную зону, и понятно, что руководитель полетов не собирался посылать летчика на гибель! Мы это учли. Летчик погиб из‑за собственной ошибки. По всей вероятности, он ошибся в считывании курса самолета и уклонился от заданной линии пути в боковом отношении на пятьдесят километров. Но, как и кто готовил летчика к полету?!..

На разборе вскрылись и другие неизвестные широкой публике факты.

Оказывается, буквально за четыре дня до этого трагического случая Анатолия перевели из второй эскадрильи в первую. В последнем полетном листе Голушко красовалась смачная, жирная двойка – оценка за маршрутный полет. Подписался под ней заместитель командира эскадрильи капитан Евгений Недорезов.

Получилось так, что надо было оформить полетный лист. Бирюк послал Толика подальше, сказав ему, что он уже не его летчик. Капитан Валерий Сабо, только что назначенный командиром звена, тоже его не подписал, говоря, что когда выполнялся полет, он еще не был у него командиром звена. Другой бы на месте Голушко сам себе поставил оценку и подшил полетный лист в соответствующую папку. Но ему непременно нужно было, чтобы его полет кто‑то оценил. И вот Женя Недорезов, которому надоели хождения Анатолия из класса в класс, взял его полетный лист, поплевал на ладони, вывел двойку и расписался под ней. И опять же любой другой летчик порвал бы злосчастный полетный лист с такой оценкой на мелкие кусочки и развеял их по азербайджанской земле. Голушко же не только не порвал документ, но и подшил его в папку. Надо сказать, что при оценке за полет «удовлетворительно» и ниже летчик автоматически подлежит отстранению от полетов. Естественно, эскадрильские начальники об этом приколе не знали, и никто его от полетов не собирался отстранять. Даже после происшествия ни командир звена, ни замкомэска, ни комэска не удосужились проверить досконально полетную документацию летчика. И только приехавшая комиссия обнаружила этот лист. Недорезову стали выкручивать руки, на каком основании он поставил летчику двойку. Евгений, не ожидавший, какой оборот примет его неудачная шутка, написал с десяток объяснительных, оправдываясь, что оценка была поставлена не умысла для, а смеха ради. Смеха ради он получил взыскание от командующего округом.

«Пожурили» и капитана Швецова, засветившего фотопленку объективного контроля экрана «диспетчерского» локатора, на котором можно было проследить траекторию полета. И хотя основным наземным виновником происшествия был именно он, так как управление и контроль полета Голушко входили в его должностные обязанности, наказание Швецов получил чисто символическое – строгий выговор.

В конце концов, козлом отпущения сделали Валерку Сабо – сняли его с должности командира звена, в которой он и пробыл‑то неделю с небольшим. Уж кто‑кто, а Сабуля в этой катастрофе был повинен меньше всех. Но в авиации, увы, очень часто наказывали невиновных и награждали неучаствующих.

Впоследствии я не раз вспоминал вещие слова Рюмина о том, что неспособный к полетам человек летать не должен, потому что рано или поздно убьется. И еще раз повторюсь: пусть на меня обижаются летчики, которых я отлучил от летной работы. Я отказывался брать на себя грех и ставил крест не на их могиле, а на летной биографии. Они живы. У них растут дети и внуки, которые не стали сиротами. Их «пилят» любимые их жены, которые не стали вдовами. Да и меня не мучают угрызения совести за погубленные души. К тому же они, вовремя уйдя из авиации, успели приспособиться к реалиям нового времени и не прозябают охранниками, как многие из их боевых товарищей, отдавшие Родине свой долг до конца.

После катастрофы я сделал для себя два вывода. Во‑первых, никогда не должно быть никаких противоречий в документах, регламентирующих полеты. Во‑вторых, если непонятно, где находится экипаж – запроси РТВшников, они всегда точно знают его координаты.

Я учитель

«Чья школа?» Валера Хайруллин

У меня чесались руки в предчувствии инструкторской работы. И в 1980 году мне в звено впервые дали летчика для переучивания. Это был старший лейтенант Валера Хайруллин. Перевели его из Гудауты: он развелся с женой, которая осталась жить в гарнизоне.

Хайруллин был летчиком первого класса. Все говорили о нем как о сильном пилоте, при этом предпочитая молчать о нем как о человеке. К тому времени, как он переучился теоретически, я полностью прошел инструкторскую подготовку, но инструктором летал только на разведку погоды в составе экипажа. Несмотря на то, что я сгорал от нетерпения приступить к вывозной программе моего единственного подчиненного, он моего стремления не разделял. Вскоре я стал замечать и другие странности в его поведении. Его мало интересовали полеты, с нетерпением он ждал лишь окончания работы. Когда он начал прогуливать, когда от него понесло перегаром, я попытался поговорить с ним по душам. Во время одного такого разговора он рассказал мне о моем однокашнике по училищу Фариде Мухамедьярове: оказывается, они жили в одной квартире.

Фарид был страстным филателистом, о чем я знал еще в училище. Раз в неделю он просматривал свою коллекцию. При этом он полностью раздевался, принимал душ, обезжиривал руки спиртом и только после этого с помощью пинцета перебирал свои сокровища. Соседу он не позволял даже близко подходить к драгоценной своей коллекции. И вот однажды Хайруллин, найдя мухамедьяровский запас спирта, выпил его и в хорошем расположении духа стал просматривать марки – естественно, без тех подготовительных процедур, которые всегда проделывал их хозяин. За этим занятием его и застал Фарид. Всегда спокойного и уравновешенного Мухамедьярова как будто подменили.

– Он меня чуть не убил! – с восторгом вспоминал Валера.

– Он меня бил так, как никто в жизни! Я еле смог от него убежать!

– Я бы тебя тоже, наверное, убил, будь на его месте! – не поддержал я его игривого настроения и в очередной раз задал надоевший нам обоим вопрос:

– Ты почему пьешь‑то, Валера?

Оправдание у него было одно: семейная жизнь не удалась, жена, судя по письмам друзей из Гудауты, и теперь изменяет ему со всем гарнизоном. Надо же хоть как‑то забыться! Послушав несколько раз эти сказки, я поставил ему условие: или он прекращает пьянствовать, или я ставлю вопрос о его возвращении в Гудауту. Он горячо заверил меня, что с выпивкой завяжет, – и на следующий день не вышел на службу. В течение недели я пытался попасть к нему домой, но дверь не открывали. В конце концов, пришлось доложить обо всем командиру полка. Жуков приказал доставить его живым или мертвым. Я решил взломать дверь. Решено – сделано. В пустой однокомнатной квартире стояла жуткая вонь. На солдатской кровати лежал мой подчиненный. Рядом на тумбочке стояла трехлитровая банка с остатками чистого спирта. Увидя меня, Хайруллин опухшими губами, умирающим голосом прошептал:

– Командир, я знал, что ты меня не бросишь! Принеси хотя бы корочку хлеба и кружку воды!

Я принес ему попить и вызвал полкового доктора. Тот погрузил его в «санитарку» и увез реанимировать в Баку. Через пару недель посвежевший и окрепший пилот прибыл в полк, но командир к тому времени принял решение отправить его назад в Гудауту. Как Хайруллин ни уговаривал Жукова, тот был непреклонен, и несостоявшийся пилот МиГ‑25 убыл в свой родной полк. Таким неудачным был мой дебют как командира звена.

Через год Валера умер после очередного запоя.

Поиск по сайту: