ПРЕДПОСЫЛКИ АНТИТАТАРСКОЙ ПОЛИТИКИ

Остановимся на минуту на этом мнении — хотя бы из-за его распространенности в определенных российских кругах. Стоит раскрыть газеты той эпохи, и почти в каждой мы найдем схожие сентенции. Доходило и до безапелляционного: "Татары — народ ленивый", причем так высказывались авторы весьма многотиражных и популярных изданий (Библ. для чтения, 1856, янв., т. 135, 43). Некоторые авторы, сознательно или нет, отталкивались при этом от некоторых национально-психологических особенностей татарского народа. Так, общеизвестным было, что татары не шли "в ногу с веком", диктовавшим необходимость извлечения повышенной, капиталистической прибыли. Неважно, за чей счет — эксплуатации наемного труда или труда своей семьи, собственного труда до изнеможения ради достижения самых разнообразных целей, в том числе связанных с престижем. Журналисты с удивлением повествовали о татарском обычае запахивать лишь такую часть надела, которая была совершенно необходима для пропитания, оставляя целину, заросшую кустарником или травами, чтобы было "на чем кофе варить" (KB, 1896, №75).

Большой знаток Крыма и крымчан прошлого века Е.Л. Марков писал по этому поводу, что труд татар "не имеет того лихорадочного, энергически-напряженного характера, с которым он неразлучен в цивилизованной Европе. Но и зато корысть его не имеет того цивилизованного ожесточения, которое всю жизнь европейского человека обращает в погоню за приобретением, в безжалостную и бесконечную войну с своим же братом — человеком за кусок золота" (1902, 313).

И еще одна черта, отличавшая татар от северных соседей, — более развитое даже в беднейших слоях чувство собственного достоинства. Газеты писали в пору жесточайшего обнищания крымчан в 1870 — 1890-х гг.: "Видел ли кто-нибудь татарина, просящего милостыню? Он входит в чужой двор только затем, чтобы попросить работы. И уж конечно никто не скажет, что татарин снес свои заработки в кабак" (KB, 1896, №75). О том, какими могли быть "заработки"[346] в пору всеобщего обезземеливания, можно только догадаться. И тем не менее "самые бедные женщины и самые маленькие дети одеты довольно пристойно: нет этой повальной сермяги, поскони, войлока и льна, этих отцовских зипунов на грудных детях, мужицких тулупов на бабах. У каждого ребенка своя, нарочно для него сшитая курточка со шнурками, с узорами, синяя или полосатая, непременно цветная, у каждого свои сафьяновые или кожаные мешвы, своя красивая шапочка, пригнанная в мерку" (Марков Е.Л., 1902, 313). Автор делает из этого абсолютно верный вывод об истоках заботливости отца и матери, "признающих своим нравственным инстинктом и за ребенком такое же человеческое право и такое же человеческое достоинство, как и за самим собой". И далее: "В хате его всегда необыкновенный порядок, чистота и приличие — сейчас видно, что человек уважает себя". Это же качество, вызванное уважением, бросалось в глаза и в отношениях между различными социальными прослойками: "Чабан входит в гостиную своего хозяина в своих буйволовых сандалиях, с достоинством закуривает, опустившись на ковер, свою трубку и протягивает руку к стоящему угощению, не сомневаясь нимало, что имеет на него равное со всеми право" (с. 312). Впрочем, эта особенность татарского характера была замечена еще Богушем-Сестренцевичем, писавшим о том, что татарам присуще чувство чести такого уровня, "которое находится в Европе у народов, наилучше образованных".

Очевидно, именно оттого, что соседей татар в XIX в. вряд ли можно было отнести к "наилучше образованным" из всех европейских народов, подобные отличия (в том числе "невписываемость" татар в капиталистическое общество эпохи) этих соседей не могли не раздражать. Впрочем, "раздражение" — весьма мягко сказано. По наблюдению такого тонкого психолога, каким был А. Платонов, если люди "в свое время безошибочно угадывали особенных самодельных людей, то уничтожали их с тем болезненным неистовством, с каким нормальные дети бьют уродов и животных: с испугом и сладострастным наслаждением". И это не преувеличение — взглянем еще раз на газеты 1880 — 1890 гг. Оказывается, не удовлетворяясь экономическим ограждением татар, "русские всячески издевались над ними" (Крымский вестник,[347] 1898, №75). Была разработана целая "теория" о невозможности сожительства в Крыму аборигенного и пришлого населения именно из-за "национальных особенностей и крайнего фанатизма" татар (НТ, 1887, №3846), в результате кому-то надлежало исчезнуть — естественно, не русским; и землю стали давать с середины 1880-х гг. "только русскому крестьянству", оказывая ему, "понятно, предпочтение, вытекавшее из экономических и государственных интересов" (НТ, 1887, №3839). И еще более определенное признание: "Правительство рядом последовавших в последнее время распоряжений высказалось против татар и обсудило систему покойного кн. Воронцова, который, как известно, особенно покровительствовал татарам, награждая их незаслуженными льготами и преимуществами" (НТ, 1887, №3846) — каковы были эти "льготы", мы видим; что же их сменило?

Обезземеливание татар шло весь послевоенный период, но лишь в 1884 г. его, так сказать, спонтанный характер сменяется целенаправленным. На место отдельных случаев экономической сегрегации приходит система. Именно в этом году министр государственных имуществ Островский по согласованию с Министерством внутренних дел вообще запретил отвод казенных земель в надел крымским татарам, мотивируя свое распоряжение "недостаточностью казенных земель и необходимостью их для поселения русских безземельных крестьян". Беспрецедентный этот акт отнюдь не держался в секрете, о нем писали газеты, пытавшиеся, впрочем, "объяснить" его с вполне шовинистической, великорусской точки зрения: "Крайне примитивная система развития, общий склад жизни и ума татар, неспособных к культуре (?), — все это говорит не в пользу татар как нации (!), и еще больше можно сказать о них отрицательного со стороны приспособленности их к совместным условиям земледелия" (НТ, 1887, №3846). И далее оказывается, что предпочтение русских "в отношении татар, отрицательные национальные качества которых так хорошо известны правительству" "имело в виду соблюдение государственных интересов со стороны политической" (НТ, 1887, №3848) — значительное признание, не что иное, как очередная гальванизация старых утверждений о политической неблагонадежности народа в целом93.[348]

В дальнейшем мы не раз встретимся с ними; прямые обвинения татар в готовности изменить или в прямом предательстве будут слышны и до и после Великой Октябрьской революции. Но поразительно одно пророчество скрывшего свое имя одесского газетчика, очевидно предвидящего грядущие преследования татар, их обреченность геноциду и в будущем, каким бы оно ни было. Говоря о фактическом неравноправии, национальном угнетении народа, он вопрошает, изменились ли условия его жизни за три года, прошедшие после упомянутого распоряжения Островского? И сам же отвечает: "Конечно, нет, как не изменят их последующие три десятилетия и, может, даже века" (НТ, 1887, №3848). Поразительные слова!

ВАКУФНЫЙ ВОПРОС

После войны постепенно усиливаются религиозно-экономические преследования татар русскими властями. Государство впервые посягнуло на вакуфные имущества, незаметно, шаг за шагом уменьшив их общую массу за 30 — 40 лет (путем отчуждений по суду, включения в иные владения административным путем и т. д) более чем наполовину (Переводчик, 1890, №31). Между тем важность вакуфной недвижимости для татар к 1890-м гг. возросла, как никогда раньше. С упадком богатого мурзачества и ликвидацией государственного домена ханства вакуфы стали основным средством поддержания не только духовных институтов, но и национального просвещения вообще, ведь империя не выделяла на эти статьи расхода ни копейки. Далее, после ликвидации крестьянской общины на вакуфные средства оказывалась социальная поддержка беднякам, поддерживались многие общественные институты и даже часть городской и сельской инфраструктуры. Так, бахчисарайский водопровод, масса фонтанов и чашмэ на территории всего Крыма содержались за счет вакуфов. Именно поэтому возникший в рассматриваемый период так называемый вакуфный вопрос перерос свое первоначальное чисто экономическое значение, быстро став масштабной проблемой национальной культуры и идеологии. Естественно, вызвав заметные волнения[349] в широких татарских и не только татарских массах населения.

В России часто бывало, что общественное мнение по частному вопросу готовили газеты определенного направления. В середине 1870-х гг. они начали широкую кампанию за передачу большей части крымских вакуфов государству. Уже в 1876 г. московские газетчики, как по команде вдруг заинтересовавшиеся вакуфными делами далекого Крыма, публикуют массу статей о бесполезности наделения татар землей взамен усиления борьбы против их фанатизма, вернейший путь к ликвидации которого — изъятие у них вакуфного имущества. Конечно, писали газеты первопрестольной, такое решение, вероятно, усложнится "давнишним недовольством крымских татар своим положением", но чрезмерно опасаться этого не следует: крайний вид протеста, до которого они способны дойти, — это эмиграция94, а это не страшно, более того, и удерживать их не следует, так как переселенцев для Крыма явится довольно и из внутренних губерний, и из-за границы (МН, 1976, №244; НВ, 1876, №232 и др.).

Одновременно осуществляется политический нажим на крымское мусульманское духовенство. В том же 1876 году министр внутренних дел Тимашев окончательно запретил выдачу паспортов татарам, собиравшимся для ежегодного паломничества к святыням Мекки. Министр предписал отклонить прошения о паспортах, "под какими бы предлогами они ни поступали" (Кричинский А., 1919, 30). Тем не менее пока вакуфы оставались в неприкосновенности.

На следующий 1877 год произошла активизация "турецкой" политики Петербурга, что не могло не оказать влияние на крымские дела. Начался очередной антитурецкий милитаристский шабаш, причем за новую агрессию выступала, и в который раз, часть общественности, интеллигенция. К примеру, Ф. Достоевский, считая необходимым скорейший захват Стамбула, полагал невозможным предоставление древней столице статуса вольного города, иначе она рискует сделаться "гнездом всякой гадости, интриги, убежищем всех заговорщиков всего мира, добычей жидов, спекулянтов и проч. и проч. ". "Константинополь должен быть наш" — к такому выводу пришел великий русский писатель (Собр. соч., 1984, т. 26, 83).[350]

К несчастью, эту фантастическую идею лелеяли не только не располагавшие реальной властью литераторы, но и руководители русской политики, в том числе канцлер Горчаков. Как выразился М.Н. Покровский, "Достоевский бредил в хорошей компании..." (1918, 9). Естественно, усиливается и внутрироссийское пропагандистское наступление на инородцев-мусульман, прежде всего на крымских татар, которых власти по-прежнему считали в видах близившейся войны какой-то "пятой колонной". Поощряемый властями, в Крыму начался дикий разгул антитатаризма. Татар гнали из немецких "экономии", из имений русских помещиков и фермеров, норма эксплуатации тех немногих, что сохранили свои места, удвоилась, они платили уже не1/10, а1/15 урожая. В конце 1870-х гг. озверевшие переселенцы устраивали акции настоящей травли татар, еще живших кое-где на плодородных землях; даже кладбища, святые места, столь чтимые мусульманами, было невозможно уберечь от изуверов: "Из плит, поставленных в головах покойников, он (т. е. русский. — В.В.) наделал корыт для птиц и, раскопавши могилы, увез вывороченный оттуда камень для стен своих амбаров" (KB, 1896, №74). Естественно, это массированное политическое, экономическое, социальное наступление на народ не могло не повлиять на национальную психологию населения и, в частности, на общую демографическую ситуацию. Атмосфера полной безысходности, отсутствия перспектив для развития народа ощущалась конкретными его членами, каждой семьей. И отразилось это нагляднее всего на деторождении. Мусульманское общество, уровень рождаемости в котором всегда был выше, чем в православном, отреагировало вполне естественным образом — в 1880-х гг. крымских татар умирало втрое больше, чем рождалось (Гаспринский М., 1889). Общество было обескровлено морально и физически.

И лишь дождавшись, когда подобная ситуация созрела, правительство нанесло давно задуманный и подготовленный удар по древнему достоянию нации — по ее вакуфам. Это произошло в начале 1890-х гг., акция была проведена "сверху", хотя формально — по инициативе "снизу", т. е. "по всеподданнейшему ходатайству" таврического губернатора. Он указывал, что духовное управление татар даже в том виде,[351] который ему придали годы русского владычества, — институт "вредный и нежелательный", следовательно, необходимо ликвидировать его экономическую основу — вакуфы, передав их губернской администрации (Кричинский А., 1919, 39). Так и случилось, начался раздел испокон века неделимых и неотчуждаемых угодий, усадеб, постоялых дворов, чаиров между различными ведомствами, в результате чего татары в первые же годы потеряли2/3 своего общего достояния.

Однако на этом процесс разграбления последнего из былых сокровищ нации не кончился. Пользуясь как безответностью татар, так и ситуацией всеобщего разгула законной экспроприации любого имущества, которое можно было отнести к вакуфному, местные и пришлые помещики стали запахивать землю татарских крестьян под предлогом того, что она — вакуфная! При этом не нужно было располагать никакими документами. Редкие попытки сопротивления подавлялись безжалостно, прихвостни землевладельцев, их слуги расправлялись с "мешавшими им татарами" физически, избивали их, были случаи увечий. Как говорят очевидцы, преступники при этом оставались безнаказанными — потерпевшие и их родственники лишь горестно качали головами: "Злой человек, злой человек!" (KB, 1896, №75).

Своеобразно были отчуждены вакуфные наделы в Евпаторийском уезде — задолго до рокового 1890 года евпаторийские помещики, явочным порядком выгонявшие свой скот на вакуфные пастбища, предложили распорядителям этих земель, что они будут платить вместо обычных штрафов за потраву налог на землю. Те согласились, но по истечении 10 лет объявили себя собственниками этих угодий по праву многолетних плательщиков подати за них. И власти утвердили переход к ним нескольких тысяч десятин татарской земли (Крым, 1888, №33 — 34).

НОВАЯ ЭМИГРАЦИЯ

Причины новой волны эмиграционного движения среди татар, развернувшегося в 1873 — 1890 гг., носили сложный, экономически-идеологический характер. Брожение в татарских массах, начавшееся в[352] такт с вышеназванными притеснениями в разных планах и национальной травлей, обострилось накануне принятия нового закона о воинской повинности, где вопреки давним заверениям, в эпоху аннексии Крыма, намечалось лишить крымских мусульман освобождения от службы.

Татар не пугали тяготы армейской жизни, они и ранее служили в мусульманских частях. И более того — служили не за страх, а за совесть. Известно, например, что еще в годы Отечественной войны 1812 г. в кампаниях участвовали Симферопольский, Перекопский и Евпаторийский коннотатарские полки (в том числе и в знаменитом набеге Платова на тыл французской армии под Бородином). В 1813 г. татарские конники были особо отмечены за участие в "делах" у Тильзита, Рогниди и Бранденбурга, в блокаде Данцига, при Люцене и Кульме. Многие татары были награждены — лишь нижние чины Симферопольского полка получили 22 ордена, а пятеро стали офицерами. Боевых отличий удостоились и некоторые командиры, а один из них, Балатуков, кровью заслужил чин генерала (Габаев Г., 1913, 134).

Однако теперь речь шла не о татарских, но об общеармейских частях. Здесь правоверным конникам пришлось бы есть запрещенную шариатом свинину и вряд ли удалось бы соблюдать посты и отправлять духовные требы. Кроме того, предполагалось распределить крымчан поодиночке в различные русские полки, где от сослуживцев вряд ли можно было ожидать иного, кроме издевательского, отношения (Мартьянов ГЛ., 1887).

Указ был опубликован 1 января 1874 г.; к весне Крым покинули первые 300 призывников, многие с семьями, а губернская канцелярия уже была завалена прошениями о выдаче паспортов на выезд. По опыту зная, чем чревата идея ухода татар из Крыма, царь тут же направил на Юг князя С.М. Воронцова, сына покойного фельдмаршала, о котором татары сохраняли в общем добрую память. Князь объехал все уезды полуострова, лично беседуя с татарами и обещая от имени командования создание особых татарских частей типа бывшего лейб-гвардейского крымскотатарского эскадрона, где даже форма будет близка к национальной одежде и будет мусульманское духовенство.[353]

Миссия Воронцова приостановила начавшуюся эмиграцию: князю верили, хотя он выдавал (возможно, из лучших побуждений) желаемое за действительное. Но, прибыв в Петербург, он в самом деле решил довести дело до конца и подал докладную, где указывал, что для прекращения эмиграции необходимо прекратить запугивать татар чиновниками (которые уже успели получить около 10 тыс. за оформление выезда). Князь указал далее, что среди причин волнений есть и экономические, так как степняки-десятинщики "терпят большие притеснения, в особенности от арендаторов казенных земель", отчего у татар настолько "бедственное положение... что выселение из пределов России представлялось их воображению делом, могущим только улучшить положение" (там же). Далее, князь предлагал Александру: 1) отрезать татарам наделы из казенных земель в рассрочку; 2) провести ряд шоссе, чтобы можно было вывозить виноград из горных районов; 3) возвратить отобранные в 1838 г. у татар лесные "дачи"; 4) рассмотреть накопившиеся жалобы на произвол земельных ведомств; 5) возобновить свободную выдачу паспортов паломникам и 6) оставить управление вакуфами у мусульманских общин.

Надо сказать, что царь сочувственно отнесся к предложениям Воронцова — по крайней мере в первое время. Однако хватило его на проведение в жизнь лишь одного — татар, у которых были средства на то, чтобы явиться на призывной пункт с собственным конем, направляли в мусульманский эскадрон. Но столь зажиточные хозяева среди татар были в абсолютном меньшинстве. Поэтому прекратившаяся было эмиграция вновь возросла — началось повальное бегство рекрутов. До конца 1874 г. ушло 0,5 тыс. человек, притом без паспортов, незаконно, на турецких фелюгах, отходивших по ночам из Евпатории, Судака, Севастополя и Гурзуфа. И поток этот пресекся лишь в 1875 г., когда началась война.

На этот раз военных действий в самом Крыму не было, но они повлияли на положение крымчан косвенно. Активизировался процесс перехода земли от коренного населения к русским, немцам, караимам. Но если раньше безземельные татары находили выход в аренде, то рост арендной платы в последние годы XIX в.95 отнял у них и эту возможность — ни[354]какая работа на снятых участках более себя не окупала. И снова исподволь началась агитация со стороны чиновников за эмиграцию, и не без успеха — в 1893 г. поднялась ее новая волна.

Своего пика переселение достигло несколько позже, на рубеже веков, когда в Крыму стало известно о создании так называемой Противомусульманской лиги. Говорили, что цель этой организации — насильное обращение всех татар в православие. Не спасла положение и публикация об истинных задачах (KB, 1901, №95), ей просто не поверили, скорее она подлила масла в огонь. Некоторые местные чиновники попытались было бить тревогу, но их одернули сверху: в эмиграции были заинтересованы влиятельные слои общества, которые этого и не скрывали. Так, губернатор новороссийский доносил в 1902 г.: "Считая невозможным и даже бесполезным удерживать насильно татар в подданстве русском и в пределах империи, я в то же время признавал бы весьма желательным приобретение оставленных ими земель в русские руки. Для лучшего осуществления сего было бы крайне желательным, чтобы Крымский банк оповестил через государственное посредство местное татарское население о желании своем покупать земли и при этом объявил свою цену. Я убежден, что этим будет сделан действительный шаг к дальнейшей колонизации Крыма..." (Щербаков М.М., 1940, 43).

Что же изменилось с 1873 г., когда власти еще удерживали татар? Объяснение — единственно в упомянутом увеличении населения Крыма за 30 лет почти втрое. Теперь на полях и в садах было кому работать, надобность в татарском крестьянине отпала, исчезновение подобного "балласта" с крымской земли было бы для российских колонизаторов только желательным... К счастью, вскоре темпы эмиграции несколько замедлились. Этому было несколько причин: просветительная деятельность патриотически настроенной татарской интеллигенции, распространение либеральных и революционных идей, слухи о скорой раздаче земель крестьянам и, наконец, глубокие сдвиги во всей общественно-политической ситуации в Крыму, которые история связывает с событиями 1905 г.[355]

Поиск по сайту: