Критерии критики текста

Критикой текста, как уже не раз отмечалось, принято называть изучение его истории. А если текст готовится к изданию — выбор основного, наибо­лее авторитетного источника и его очищение от искажений. Универсальный принцип научной критики текста исключает механистический и субъективный подходы, требует истори­ческой объективности, использует все доступные филологичес­кой науке средства. Критически установленный текст — одна из главных задач и целей текстологического исследования.

Основными научными критериями критики текста являют­ся: критерий подлинности, реально-исторический, идейно-ху­дожественный, критерий последней авторской воли, творче­ской воли автора.Каждый из них в отдельности недостаточен для установления достоверного результата; только их совокуп­ность, а не предпочтение одного или нескольких критериев, обеспечивает научную критику текста.

Подлинность текста, его аутентичность, достоверность опре­деляется принадлежностью автору. Первое место, конечно, за­нимает автограф. На более поздних стадиях работы — в копиях, печатных изданиях, редактуре, цензорских вмешательствах — текст не застрахован от искажений и наслоений, хотя авториза­ция делает его также подлинным. Таким образом, подлинных текстов, отражающих ранние и промежуточные стадии работы, может быть несколько и даже много.

Не всегда восстановление авторского текста возможно. Не­редко сам автор, обнаружив искажения, предпринимает новые творческие переработки, отказываясь от первоначального чте­ния по идейно-художественным причинам или не имея возмож­ности воспроизвести его.

Так, переписчик повести Л. Н. Толстого «Казаки» не разобрал слово «вянущую», и автор, не обращаясь, разумеется, к автографу, внес в копию менее точное, но утвер­дившееся в последующих редакциях: Марьяна «легла под арбой на примятую сочную траву».

Иной пример находим в истории рассказа Л. Н. Толстого «Севастополь в мае». В журнале «Современник» в 1856 году при публикации характерное «...когда опять на баксиончик?» было заменено обычным: «...на бастинчик?». Точно так же в обоих прижизненных авторизованных изданиях «Круга чтения» в послесло­вии Толстого к рассказу Чехова «Душечка» печаталось, что героиня рассказа любила «смелого Кукина». Рукописи помогли устранить явную несообразность: не «смелого», а «смешного Кукина».

В связи с этим Л. Д. Громова-Опульская отмечала: «Опыт текстологической работы над изданием Толстого подтвердил непререкаемость общего текстологического правила: если в результате вольной или невольной посторонней поправки или не­брежности в последний авторизованный текст вкралась ошибка, искажающая смысл или стиль, ее необходимо исправить по авто­графу, копии или корректуре, передающим правильное, авторское написание» (1 Опульская Л. Д. Некоторые итоги текстологической работы над Полным собранием сочинений Л. Н. Толстого // Вопросы текстологии: Сб. ст. М., 1957. С. 268).

Критика текста выявляет один текст, освобожденный от по­сторонних и ошибочных вмешательств и соответствующий авторской цели в ее окончательном, завершенном виде.

Реально-исторический критерий хотя и основан на принци­пе историзма, но, как и критерий подлинности текста, отвергает возможность предпочтения одной редакции другой: каждая из них равноправна и составляет часть общей истории. В этом и кроется ограниченность реально-исторического критерия, по­скольку главной целью и текстологического исследования, и творческого устремления автора является все же само произве­дение, а его история — только путь к постижению и установле­нию единственного текста данного конкретного произведения. Отметим, что исторический подход обогащает критику текста точными данными об истории создания, движении текста и авторских публикациях.

Идейно-художественный критерий научной критики текста выявляет эстетические достоинства литературного шедевра и осо­бенности творческой лаборатории автора; но и он не может быть единственным. В текстологической практике бывает, что в чер­новиках остается лучшее, как кажется исследователю, более художественное. В таких случаях опасна контаминация, произ­вольные переносы отрывков и соединение их. Вторгаться в сложившуюся судьбу текста и перекраивать его историю ученый не имеет права. Но выявить разночтения, объяснить отличия и обо­сновать их принципиальное или случайное происхождение, дать почву для размышлений эстетического свойства текстологу по­могает идейно-художественный анализ истории текста.

У Тургенева в «Свидании» («Записки охотника») говорится, что лицо крестьянки загорело «тем золотистым загаром, кото­рый принимает одна тонкая кожа». В издании 1859 года перенос в слове исказил его: «золо-стым». В 1860 году неточное исправ­ление «золотым» было авторизовано. И только в 1991 году в «Литературных памятниках» текст был возвращен к первона­чальному, эстетически более точному варианту.

Еще несколько примеров. В текст повести Л. Н. Толстого «Казаки» в академическом Полном собрании сочинений писа­теля в 100 томах внесено 65 поправок на основании 571 листа автографов и копий. Картина утра в лесу — одна из самых поэ­тических в повести: «Чувствовалось в воздухе, что солнце встало. Туман расходился, но еще закрывал вершины леса. Лес казался странно высоким. [Прежде печаталось: «страшно высоким», что, конечно, не совпадает с общим впечатлением необычности и загадочности.] При каждом шаге вперед местность изменя­лась. Что казалось деревом, то оказывалось кустом; камышинка казалась деревом». Первая публикация повести в январе 1863 года в «Русском вестнике» закрепила такое описание станичных казачек: «...в яркоцветных бешметах и белых платках, обвязываю­щих голову и глаза, сидели на земле и завалинках хат...» Очевидна несообразность. Как же они смотрели? Действительно, в автогра­фе иначе: «платках, обвязывающих голову и лицо».

Выдающийся текстолог-пушкинист С. М. Бонди, отстаивая «непосредственно эстетический критерий», считал, что «в рабо­те над подлинно художественным произведением в действи­тельности это основной, наиболее надежный, верный, научный метод» (1 Бонди С. М. Черновики Пушкина. Статьи 1930—1970 гг. М., 1971. С. 4.)

Критерий последней авторской воли также связан с умением филологически анализировать текст. На него можно опираться только с учетом и глубоким анализом всех обстоятельств заяв­ления автором своей воли, их творческого или нетворческого характера. Последний прижизненный текст может быть испор­чен редактором, цензором или самим автором. История литера­туры знает случаи, когда писатель, по разным причинам, чаще всего посторонним для художественной системы произведения, существенно изменял текст, давно написанный, опубликован­ный и принятый критикой. К тому же автор очень редко обла­дает качествами корректора: погружаясь в идейно-художествен­ную глубину своего творения, он не в состоянии считывать свой текст с оригиналом. Это сложные для текстологического реше­ния задачи. В каждом отдельном случае требуются основательность подхода и точность исследования.

В критике текста главенствуют критерий творческой воли ав­тора и принцип ее нерушимости. «Историко-литературный, ху­дожественный, филологический и всякий другой анализ служит лишь средством для правильного осуществления этого принци­па, но отнюдь не для того, чтобы, ссылаясь на необходимость «правильно» воссоздать историю общественных и философских идей или исходя из субъективных оценок художественных достоинств той или иной редакции, отвергать позднейшие автор­ские изменения и переделки текста» (2 Опульская Л. Д. Эволюция мировоззрения автора и проблема выбора текста // Вопросы текстологии. Сб. статей. М., 1957. С. 101.) Историко-литературное понятие воли автора, разумеется, отличается от юридического. Справедливо суждение, что «права текстолога почти несовмес­тимы с обязанностями душеприказчика и в ряде случаев он вынужден нарушать «волю» автора» (3 Рейсер С. А. Основы текстологии. 2-е изд. Л., 1978. С. 16.). Необходимо критическое отно­шение исследователя к авторским изменениям, обусловленным переменами в мировоззрении писателя.

Единственная надежная возможность установить текст про­изведения — обратиться ко всей совокупности основных кри­териев научной критики текста и соблюсти базовый принцип отечественной текстологической традиции: любить сам шедевр, а не его редакции.

Поиск по сайту: