Глава V. ГОСУДАРСТВО

Государство есть союз людей, образующий единое, постоян­ное и самостоятельное целое. В нем идея человеческого общест­ва достигает высшего своего развития. Противоположные эле­менты общежития, право и нравственность, которые в предше­ствующих союзах, в гражданском обществе и в церкви, выража­ются в односторонней форме, сводятся здесь к высшему единству, взаимно определяя друг друга: в юридических уста­новлениях осуществляются общие цели, господствующие над частными, что и дает им нравственное значение. В государстве находит свое выражение и физиологический элемент общежития не в виде преходящего семейства, а как постоянно пребывающая народность, которая физиологическую связь возводит к высшим духовным началам. Таким образом, все элементы человеческого общежития сочетаются здесь в союзе, господствующем над ос­тальными. Поэтому Гегель видел в государстве полное осуществ­ление нравственной идеи. По его определению, это «нравст­венный дух, как вполне раскрывающаяся, сама себе явная, суще­ственная воля, которая себя мыслит и знает, и то, что она знает и насколько она знает, исполняет на деле» (Ph. d. R. § 257).^

В силу этой идеи государство является верховным союзом на земле; ему поэтому присваивается верховная власть. Во всяком

разумно устроенном человеческом обществе такая власть необ-ходима, ибо без нее невозможно соглашение разнообразных его элементов: надобно, чтобы кто-нибудь разрешал возникающие между ними столкновения. Но она не может принадлежать ни гражданскому обществу, которое есть собрание дробных сил, ни церкви, которая принудительной власти не имеет; она можеи принадлежать только государству, которое сочетает в себе оба элемента — юридический и нравственный. Поэтому государство вкратце может быть определено как союз людей, образующих единое целое, управляемое верховною властью.

Все это, очевидно, определения метафизические. Единство го­сударства, обнимающее не только многие миллионы сущест­вующих людей, но и отдаленные поколения, есть начало не фи­зическое, а духовное. Тут связь чисто метафизическая, и та ре­альная власть, которая проводит свои решения в действитель­ном мире, действует во имя этого метафизического начала, составляющего единственное ее основание: она является пред­ставительницей идеального целого. Поэтому те, которые отвер­гают метафизику, не в состоянии ничего понять в государстве. Но они не могут и отрицать его, ибо это — мировой факт, под которым люди жили и живут, с тех пор как существует история. Те, которые его отвергают, сами принуждены его восстановить в виде какого-то призрачного общества, владычествующего над членами, ибо без такого господствующего единства нет сколько-нибудь правильного человеческого общежития. Как скоро поня­тие о государстве затмевается, как было в средние века, так во­дворяется господство частных сил, которые его заменяют. Не­достаточно ссылаться и на практические потребности. Имен­но практика ведет к признанию метафизических начал, без которых человек, как духовное существо, не может обой­тись.

Из того, что государство есть верховный человеческий союз, не следует, однако, что оно упраздняет остальные. Оно призвано над ними господствовать, но не заменять их. Каждый из предше­ствующих союзов отвечает существенным, постоянным и неотъ­емлемым потребностям человека; каждый из них выражает из­вестную сторону человеческой жизни, а потому все они сохра­няют относительную самостоятельность, подчиняясь верховной власти государства, но отнюдь не поглощаясь им. Относительно семейства это само собою ясно. Семьи остаются в государстве как самостоятельные частные союзы, управляемые семейным правом. Последнее зиждется не на государственных требовани­ях, а на природе семейного союза и на вытекающих из него от­ношениях. То же самое относится и к церкви. Она имеет свои самостоятельные начала, совершенно независимые от государ­ственных. Государство не вправе вмешиваться во внутренние ее

распорядки; как верховный союз, оно может только регулиро­вать внешнее ее положение в обществе. Ясно, что то же самое относится и к гражданскому обществу. Последнее, как мы виде­ли, есть также самостоятельный союз, подчиняющийся государ­ству, но существенно от него отличный и управляемый своими собственными началами частного права. А потому оно ни­как не может рассматриваться как часть государства, подлежа­щая определениям публичного права, исходящим из государст­венных требований. Это повело бы к уничтожению частной сво­боды человека, т. е. именно того, что составляет самый корень свободы.

Но если государство воздвигается как владычествующий со­юз над всеми остальными, то, спрашивается, в чем же состоят их взаимные отношения? Где границы его деятельности и чем обес­печивается самостоятельность подчиненных союзов?

Теоретически эти границы определяются тою сферою дея­тельности, которая, по идее, принадлежит государству. Прежде всего, как союз юридический, оно призвано установлять и охра­нять нормы права. Мы видели, что существеннейшая сторона права состоит в установлении общих обязательных норм, оди­наковых для всех. Такая задача очевидно может быть только де­лом власти, возвышающейся над всеми частными лицами и ус­тановлениями, т. е. государства. Оно же призвано охранять эти нормы от нарушения. Первое совершается законодательством, второе — судом.

Но задачи государства не ограничиваются охранением права. Этим оно становилось бы только в служебное отношение к гра­жданскому обществу. В качестве союза, представляющего собою общество как единое целое, оно призвано осуществлять все те цели, которые составляют совокупный интерес этого целого. Сюда относятся прежде всего внешняя и внутренняя безопас­ность. Государству принадлежит распоряжение общественными силами, организованными для удовлетворения этой потребно­сти. На этот счет нет спора. Но кроме того, оно призвано удов­летворять и всем материальным и духовным интересам общест­ва, насколько они касаются целого и требуют совокупной орга­низации. Это составляет задачу гражданского управления. В этой области государство приходит в столкновение с правами и интересами отдельных лиц и частных союзов, а потому относи­тельно объема и границ его деятельности возникают самые го­рячие прения.

Тут обнаруживаются два крайних мнения, равно несостоя­тельных. Одни хотят ограничить деятельность государства охранением права, утверждая, что только при этом условии воз­можно свободное развитие лица и общества. Другие, напротив, доказывают, что тут никаких границ положить нельзя, что это

совершенно напрасная задача, а потому они частную деятельность всецело подчиняют государственной власти, утверждая что единственно от ее усмотрения в видах практической пользы зависит предоставление членам общества большего или меньшее го простора в преследовании их частных целей. Последняя односторонность есть ныне господствующая. Нельзя, однако, не сказать, что она несравненно хуже той, которую она сменила. Если излишнее стеснение государственной деятельности может вредно отозваться на общественных отношениях, то она, во всяком случае, оставляет полный простор свободному развитию общества» тогда как всеохватывающая регламентация частной деятельности ведет к полному подавлению свободы, следовательно, подрывает в самом корне главный источник общественного преуспеяния. При низком состоянии общества государственная опека, сдержанная в разумных пределах, может принести некоторую, иногда даже весьма существенную, пользу, но высшее развитие возможно только путем свободы и самодеятельности.

Те доводы, на которые опираются защитники этого воззрения, не выдерживают критики. Из того, что нельзя положить точных границ государственной деятельности, вовсе не следует, что она должна простираться на все. Там, где есть два начала, находящиеся во взаимодействии и изменяющиеся по месту и времени, граница всегда будет подвижная. Но это не значит, что одно начало должно быть всецело подчинено другому. Оба существуют и должны быть уважены, хотя бы их взаимная граница подвергалась колебаниям. Для определения этих взаимных отношений недостаточно и чисто практических соображений, вытекающих из местных и временных условий. Для того чтобы определить относительную пользу тех или других установлений, нужно иметь какое-нибудь мерило, а это мерило дается только самым существом проявляющихся в них начал и вытекающими из них требованиями; местные и временные условия действуют только как видоизменяющие причины.

С этой точки зрения следует твердо стоять на том, что основ­ное начало всей частной деятельности есть свобода. Государству принадлежит здесь только охранение общего для всех права. Поэтому вся промышленность и все духовные интересы, наука, искусство, религия должны в принципе быть предоставлены свободной деятельности лиц. В этом отношении индивидуали­стическая теория несомненно права. Но самое развитие этих ин­тересов ведет к потребности совокупных учреждений, которые должны состоять в ведении государства. Таковы в промышлен­ной области монетная система, пути сообщения, в сфере духов­ных интересов учреждения народного просвещения. Некоторые из этих учреждений по существу своему имеют монопольный

характер, а потому свобода тут вовсе не допустима; в других, напротив, рядом с общественными учреждениями, удовлетво­ряющими общей потребности, могут быть допущены и частные. Первые даже совершенно излишни там, где общественная по­требность вполне удовлетворяется последними. Только за их не­достатком государство должно брать дело в свои руки. Очевид­но, что тут вопрос ставится на практическую почву. Вмешатель­ство государства может быть больше или меньше, смотря по большему или меньшему развитию самодеятельности граждан. Но эти видоизменения не уничтожают коренного начала, в силу которого государство берет на себя только те учреждения, кото­рые имеют всеобщий характер. Это должно оставаться руково­дящим правилом государственной деятельности, хотя бы на практике приходилось уклоняться в ту или другую сторону, смотря по местным и временным обстоятельствам.*

Какая же, однако, есть гарантия, что государство не престу­пит законных пределов своей деятельности и не станет вторгать­ся в область частных отношений? Как верховный союз оно не подлежит принуждению, а напротив, может принуждать всех, кто входит в круг его действия. Очевидно, гарантия может заключаться только в самом устройстве государственного союза.

Мы видели, что существенные элементы всякого союза суть власть, закон, свобода и цель. Государственная цель в силу ска­занного определяется как совокупность всех человеческих целей, насколько они касаются союза как единого целого. Для осуще­ствления этой цели установляется система властей, или учрежде­ний, которые имеют каждая свой определенный круг действия и которым подчиняются члены союза. Эти отношения власти и подчинения устрояются законом, который определяет ведомство и пределы власти каждого облеченного ею лица, а равно и обя­занности граждан. Закон есть связующее начало государствен­ного союза. Отсюда высокое его значение не только юридиче­ское, но и нравственное. Им установляется, с одной стороны, правомерное господство общего интереса над частными, что со­ставляет вместе и требование нравственности, а с другой сторо­ны, им же ограждается свобода лица, что составляет столь же непреложное требование как права, так и нравственного закона. В законе, таким образом, выражается нравственная сторона государственного союза. Государство настолько носит в себе сознание нравственных начал, насколько оно управляется зако­ном, и настолько уклоняется от нравственных требований, на­сколько в нем предоставляется простора произволу.

Форма права, которая выражается в государственном законе, есть право публичное. Им определяются не отношения свободных лиц друг к другу, а отношения членов к целому. Поэтому, здесь закон не может быть один для всех. Права властей и права подчиненных не одни и те же. Здесь господствуют начала не правды уравнивающей, а правды распределяющей, которая воздает каждому то, что ему принадлежит, сообразно с его значением и призванием в общем союзе. Но именно потому эти определения касаются лиц единственно как членов и представителей целого, а не в их частных отношениях. Одно и то же лицо может, быть членом разных союзов: оно является одновременно и отцом семейства, и промышленником, вступающим в торговые обороты, и верующим, находящимся в единении с церковью, и, наконец, гражданином государства. И в качестве последнего оно может быть либо простым членом, либо представителем целого, облеченным властью. В первом случае права его вытекают из свободы, во втором случае они определяются той общественной целью, которую оно призвано исполнять. Самая свобода в государстве получает особый характер. Это свобода не частная, а общественная. Вследствие этого она под­чиняется определениям не гражданского, а публичного права. Это различие в высшей степени важно. Как уже было замечено выше, человек, становясь членом высшего союза, располагает не только своими собственными действиями и имуществом, а от­части и судьбою других. Он делается участником общих реше­ний, касающихся всех. И это участие составляет неотъемлемую принадлежность его свободы как члена союза, ибо общие реше­ния касаются и его самого. Отсюда двоякая форма свободы: ча­стная, состоящая в праве располагать собою и своим имущест­вом, и общественная, состоящая в праве участвовать в общих решениях. Нередко первая приносится в жертву последней. В древнем мире свобода существенно состояла в праве гражданина участвовать в общих делах; лицо всецело принадлежало госу­дарству, в котором оно находило высшее свое призвание. Но именно поэтому свобода древних республик после мимолетного блеска окончательно рушилась. В новом мире отношение со­вершенно обратное: здесь общественная свобода покоится на широком основании личной свободы, а потому имеет несрав­ненно более прочности. Истинный корень свободы заключается в личном праве; общественное право служит ему только гаран­тией и восполнением. В этом выражается то отношение государ­ства к гражданскому обществу, которое было изложено выше. Гражданское общество есть настоящее поприще человеческой свободы. Государство воздвигается над ним, как высший союз, но оно в гражданском обществе имеет свои корни и из него чер­пает свои силы. Где нет широкой свободы гражданской, там по

этическая свобода всегда будет висеть в воздухе. Отсюда высо­кая важность преобразований, устанавливающих всеобщую гражданскую свободу в стране. Отсюда, наоборот, совершенная превратность теорий, стремящихся заменить личную свободу общественною. Таково было учение Руссо. Основное его поло­жение состояло в том, что человек, вступая в общественный со­юз, отрекается от всех своих личных прав и получает их обратно как участник в общих решениях. Из этого вытекали последствия, которые делали всякое решение невозможным, ибо надобно бы­ло оградить меньшинство от тирании большинства, а как это сделать там, где все равно участвуют в совокупном решении? Приходилось окончательно прибегнуть к законодателю, кото­рый выдавал бы себя за провозвестника воли богов.* Столь же превратны и учения социалистов, которые совершенно подав­ляют свободу в частной жизни, заменяя ее безграничным влады­чеством толпы. По теории Родбертуса, народ является в виде восточного деспота, обладающего безусловною властью над жизнью и имуществом подданных. От свободы не остается тут даже и тени; вместо нее водворяется самый невыносимый деспотизм, какой только мыслим в человеческих обществах, дес­потизм массы, охватывающий человека всецело, вторгающийся в его частную жизнь, располагающий произвольно всем его достоянием и не дающий ему дохнуть. Такой порядок не мог бы продержаться даже одного дня; а именно к этому неизбежно ве­дут все те теории, которые хотят промышленные отношения ре­гулировать нормами не частного, а публичного права.

Но если общественная свобода может покоиться только на прочном основании свободы личной, то, с другой стороны, не следует пренебрегать и первой. Без общественной свободы лич­ная, со своей стороны, лишена гарантии. Где нет свободы в сою­зе господствующем, там свобода в подчиненных союзах подвер­гается всем злоупотреблениям произвола. Эти две области, ча­стная и государственная, находятся в постоянном живом взаи­модействии, а потому они должны управляться одинаковыми началами. Каждому гражданскому порядку соответствует свой порядок политический. Где этого согласия нет, там неизбежны беспрерывные столкновения и смуты.

Общественная свобода служит не только гарантией, но и вос­полнением свободы личной.В ней человек находит высшее употребление своих сил и способностей; в этом состоит и высшее его призвание как члена верховного союза. Поэтому обществен­ная свобода составляет неотъемлемую принадлежность всякого общества, стоящего на сколько-нибудь высокой степени разви­тия. Весь вопрос заключается в том, как ее организовать? Ибо

общественная свобода, как и всякая другая, имеет свою оборот­ную сторону; со свободою добра неразрывно связана свобода зла. От состояния общества зависит, насколько оно способно ею пользоваться. А так как это — дело общее, касающееся всех, то оно не может быть решено частными стремлениями отдельных лиц. Только ясное сознание цели и средств, разлитое в руково­дящих сферах правительства и общества, может иметь тут ре­шающий голос.

И в этой области свобода имеет двоякий характер: с одной стороны, она служит гарантией личного права, с другой сторо­ны, она дает лицу участие в общих делах. Эти две стороны не совпадают. Гарантией личного права служат постановления за­кона, ограничивающие действия властей, и установление неза­висимого суда, их охраняющего. К этой категории относятся не только неприкосновенность лица, дома и имущества, иначе как в известных случаях и с исполнением определенных формально­стей, но и ограждение свободы совести и мысли. Последняя в особенности получает политический характер, когда она состо­ит в праве выражать свое мнение об общественных делах в печа­ти и в собраниях. Такое право составляет неотъемлемую при­надлежность политической свободы, но оно может сделаться самым могущественным орудием политической агитации, а по­тому тут требуется ограждение, с одной стороны, личного пра­ва, с другой стороны, общественного порядка. Постановления закона в этой области тем необходимее, что общественная мысль выражается здесь не в организованных учреждениях, а совершенно случайно, по личному внушению каждого. Это — бродячая и волнующаяся стихия, необходимая для свободного общения мысли, но которая может представлять значительные опасности, особенно если рядом с нею не стоят организованные учреждения, способные влиять на общественное мнение и ввести его в правильную колею.

В такого рода учреждениях осуществляется закономерное участие граждан в общих решениях. Оно может быть больше или меньше. Оно может ограничиваться низшими, местными учреждениями или простираться на самую верховную власть. Для массы оно состоит главным образом в праве избирать своих представителей, которые, соединяясь в собраниях, решают об­щие дела. Поэтому важнейшее значение имеет здесь выборное право, которого устройство может быть весьма разнообразно. Законы, определяющие личные права граждан, одни для всех. Они устанавливают только форму, в которой право должно проявляться, и ограничения, которым оно подвергается; затем всякий может пользоваться им как ему угодно. В выборном пра­ве, напротив, кроме свободы требуется способность, ибо участие в общих решениях, касающихся всех, должно быть предоставле

но только способным лицам. Способность же может быть весь­ма разнообразна, и еще разнообразнее те признаки, по которым можно о ней судить. Для местных дел, близких и знакомых всем, очевидно, требуется меньшая способность, нежели для обсужде­ния общих государственных вопросов. Поэтому там, где допус­кается участие граждан в местных делах, может не допускаться участие их в делах политических. Во всяком случае, способность есть ограничение свободы, а потому здесь возникает вопрос об отношении этих двух начал.

Сущность вопроса заключается в том: есть ли участие в об­щих решениях право, которое даруется государством в видах общественной пользы, или оно вытекает из свободы лица как полноправного члена общества? Если человек вступает в обще­ство как свободное лицо, то нет сомнения, что с этим связано и право участвовать в решениях, которые касаются всех; но так как для этого требуется способность, то для пользования правом могут быть постановлены известные условия, определяющие эту способность. Таким образом, источник публичного права, так же как и частного, есть свобода, но способность является здесь ограничительным началом. Отсюда следует, что, по идее, усло­вия способности должны быть определены одинакие для всех, ибо все граждане равно суть члены государства. Эти условия относятся не к отдельным лицам, которые теряются в массе, а к целым разрядам или классам, которые одни играют роль в по­литических обществах. Условия могут быть более или менее вы­соки, но они должны быть всем доступны, а потому должны иметь совершенно общий характер. Таково теоретически пра­вильное положение для выборного права массы, независимо от исторических условий, видоизменяющих эти отношения. Но это не мешает государству даровать высшие права известным кате­гориям лиц во имя общественной пользы. Это составляет неотъ­емлемое его право. На этом основано различие аристократических и демократи­ческих элементов в политической жизни. Мы видели, что это различие коренится в самом общественном строе. Оно неизбеж­но проявляется и в политической области, как скоро общество призывается к участию в государственных делах. Здесь оно даже усиливается, ибо оно получает юридическую организацию и свя­зывается с государственными интересами. Основное требование состоит в том, чтобы владычествовали образованные классы, которые одни обладают способностью ясно понимать и обсуж­дать политические вопросы; а так как образованные классы суть вообще зажиточные классы и соединение достатка с образова­нием составляет высшую гарантию привязанности к обществен­ному порядку, то установление известного имущественного цен­за составляет совершенно рациональное требование политиче

ского устройства. Если этот ценз достаточно низок, он может вмещать в себе все демократические элементы, имеющие вес и значение. Но чистая демократия противоречит этому требова­нию. Она является полным отрицанием начала способности, а потому никогда не может быть идеалом политического устрой­ства. Однако так как масса заключает в себе значительнейшую часть граждан, которых существенные интересы связаны с во­просами, решаемыми законодательством, то нельзя ей отказать в праве голоса, особенно когда в ней пробуждается политиче­ская жизнь. Надобно только, чтобы участие ее не было преобла­дающим. Это достигается различными сочетаниями ценза, кото­рые дают каждому элементу подобающее ему место в общем устройстве

Но цензом, в одной или в нескольких степенях, не ограничива­ются условия способности. Он служит регулятором демократиче­ских элементов государственной жизни; для аристократических же элементов требуется иное. И они вырабатываются обществен­ною жизнью; но в политической сфере к этому присоединяются идущие от поколения к поколению предания и привычка к госу­дарственным делам. На этом зиждется сила наследственной ари­стократии. Там, где она создалась историей, она составляет весь­ма важный элемент политического порядка. Но для того, чтобы выдвинулся такой разряд людей, необходимо постоянное, идущее из рода в род участие его в верховной власти. Без этого условия он теряет свое государственное значение. Политическая аристо­кратия не есть сословие, т. е. известный класс людей, пользую­щихся особыми правами и привилегированным положением в обществе. Политическую аристократию составляют лица, кото­рые по собственному праву являются членами собрания, облечен­ного долею верховной власти. Сословный порядок представляет, как мы видели, известную ступень развития гражданского обще­ства, которая окончательно уступает место общегражданскому строю. Политическая аристократия, напротив, вызывается по­требностями государства и может сохраняться там, где сословный порядок исчез. Однако и тут она держится только собственной, внутренней крепостью; закон не властен ее создать, ибо это не лист белой бумаги, на котором можно писать что угодно: это жи­вая общественная сила, которая существует только там, где она имеет глубокие корни в прошлом и нравственный авторитет в на­стоящем. Аристократию нельзя вызвать к жизни по произволу, она вырабатывается историею.

Для выяснения этих отношений необходимо рассмотреть са­мое строение государства, и прежде всего устройство верховной власти, как владычествующего в нем элемента. Мы видели, что верховная власть составляет неотъемлемую принадлежность государства. Во всяком обществе нужна власть,

охраняющая порядок и разрешающая столкновения. Если вла­стей много, то и они могут постоянно приходить в столкнове­ние, а потому и над ними должна стоять высшая, сдерживающая их власть. Если последняя не подчиняется никому, то она будет верховною; если же она в свою очередь подчиняется другой, то последняя будет верховною. Как бы высоко мы ни восходили, какая-нибудь верховная власть должна существовать; без этого общественный порядок немыслим. По существу своему, эта власть должна быть едина и облечена принудительною силою, а таковой является только власть государственная, ибо государст­во есть общество как единое и самостоятельное целое. Но имен­но потому она простирается только на область внешней свобо­ды, которая одна подлежит принуждению. На сферу нравствен­ных действий она не распространяется, ибо они, по существу своему, свободны. Здесь можно действовать только нравствен-ийми путями; всякое стеснение совести есть ничем не оправдан­ное притеснение. Власть, которая вторгается в эту область, пре­ступает пределы своего права. В гражданских же отношениях она безгранична; иначе она не была бы верховною.

Это не значит, однако, что она всецело должна принадлежать одному лицу. Единая, по существу своему, государственная власть может распределяться между разными лицами; но тогда надобно установить порядок их соглашения. В аристократиях и демократиях выражением верховной воли считается решение тем или другим способом определяемого большинства. В сме­шанных правлениях верховная власть распределяется между разными органами, что не мешает идеальному ее единству, ибо только совокупное их решение представляет верховную волю государства, и в этом совокупном решении выражается такое же полновластие, как и в постановлениях единичного лица или единого собрания. Формы власти могут быть разные, но суще­ство ее всегда одно и то же. она облечена полновластием в граж­данской области. В этом состоит истина положения Руссо, кото­рый в противоположность индивидуалистической школе утвер­ждал, что, вступая в общество, человек отрекается от всех своих естественных прав и сдает их целому с тем, чтобы получить их обратно в виде прав гражданских. Кому же принадлежит это полновластие? По идее, очевидно, целому над членами. В государстве чело­век подчиняется не чужой воле, которая для него не обязательна, а высшему порядку, владычествующему над ним во имя разум­ных начал человеческого общежития. Однако этот высший по­рядок является безличным. Государство есть идеальное, или юридическое, лицо, которое собственной мысли и воли не имеет. Эта воля может выражаться только через физические лица, ко­торые являются ее органами Им поэтому присваивается реаль

ная верховная власть как представителям идеального целого. Таковы понятия и отношения, которые господствуют во всех государствах в мире и которыми все они держатся.

Кто же может быть органом этой идеальной власти? Казалось бы, всего естественнее, что в союзе лиц, соединяющихся для об­щих целей, верховная власть должна принадлежать совокупно­сти этих лиц. На этом основано учение о народовластии, кото­рое признает, что верховная власть в государстве неотъемлемо принадлежит народу и он всегда может располагать ею по сво­ему усмотрению. Но такой взгляд противоречит истинной при­роде государства. Оно уподобляется простому товариществу, между тем как оно имеет совершенно иной характер и иное зна­чение. В товариществе нет верховной власти, а есть только со­глашения, в которые лица вступают добровольно. Кто не хочет подчиняться общему решению, тот из товарищества выходит. Государство же представляет не простое собрание лиц, а органи­зованное целое, облеченное полновластием над членами. Связью этого целого служит закон, установляющий отношение власти и подчинения во имя общего блага. Законом установляются и са­мые органы власти, которые могут иметь разнообразное строе­ние. Без сомнения, носителем верховной власти может быть и совокупность граждан; таково начало демократии. Но это от­нюдь не единственная правомерная и даже не высшая форма го­сударственного устройства. Если руководящим началом в уст­роении верховной власти должна быть самая идея государства, то этой идее не соответствует предоставление верховной власти большинству, т. е. наименее образованной части общества. Здесь совершенно устраняется начало способности, между тем как оно в устройстве власти должно иметь преобладающее значение, ибо быть представителем целого и управлять его действиями есть высшее общественное призвание, для исполнения которого тре­буется и высшая способность. Поэтому другие образы правле­ния имеют такое же и даже большее право на признание. Если же нельзя считать демократию единственным правомерным го­сударственным устройством, то учение о народовластии теряет всякую почву. Невозможно утверждать, что верховная власть всегда принадлежит народу, когда в действительности она при­сваивается совершенно иным органам. Народовластие остается идеей без приложения.

Таким образом, присвоение верховной власти тем или другим лицам как представителям государства есть вопрос не философ­ского, а положительного права. Решение его зависит от реальных условий государственной жизни. По идее, требуется высшая спо­собность, но в действительности эта способность может принад­лежать тем или другим общественным элементам, которые исто­риек) поставляются во главе государства. Тут могут быть разные

сочетания, которых выгоды и невыгоды определяются практиче­скою политикой. С чисто юридической точки зрения надобно" ска­зать, что верховная власть в государстве принадлежит тому, кому она присваивается положительным законом. Как всякое положи­тельное установление, она подвержена изменениям и колебаниям, которые вызываются жизненным процессом. Законная власть может быть ниспровергнута, но на место ее воздвигается новая, которая, когда получает признание и успевает утвердиться, при­обретает такой же законный титул, как и прежняя. В области пуб­личного права отвлеченное начало законности, помимо фактиче­ского его осуществления, теряет всякое значение. Права присваи­ваются лицам единственно как представителям целого; как скоро они перестали быть таковыми, так и самое право их прекра­щается.

Все это вопросы чисто юридические, которые поэтому при­надлежат к области государственного права. С философской же точки зрения задача состоит в том, чтобы определить, какого рода устройство верховной власти соответствует идее государ­ства.

Тут надобно принять в соображение как самую идею, так и ее осуществление. Прилагаясь к жизни, идея сталкивается с разно­образными и изменчивыми потребностями человеческих об­ществ, которые вызывают развитие той или другой ее стороны. Она приходит в соприкосновение и с другими союзами, которые нередко налагают на нее свою печать. Из последнего рода от­ношений возникают политические формы, в которых собственно государственные начала принимают чуждый им облик и подчи­няются началам, господствующим в других союзах. Эти формы можно назвать негосударственными. Так, из подчинения госу­дарства патриархальному строю рождается патриархия. Из по­глощения его гражданским обществом возникают двоякого рода союзы, основанные на двух коренных формах гражданского права, на собственности и договоре: на первой строится вотчи­на, на втором — вольная община. Наконец, подчинение госу­дарства церкви ведет к теократии. Все эти союзы, находясь в противоречии с идеей государства, которая составляет руково­дящее начало в развитии человеческих обществ, имеют прехо­дящее значение.

Но и самое развитие идеи государства подвергается видоизмене­ниям, смотря по местным и временным потребностям, которым она отвечает. Полное осуществление идеи в действительной жизни не состоит в исключительном развитии какой-либо одной формы, представляющейся идеалом, а в изложении всей полноты содержа­ния, т. е. в осуществлении всех вытекающих из нее форм, которые находят свое приложение смотря по местным и временным услови­ям, вызывающим преобладание того или другого начала.

Совокупность этих форм дается нам самыми основными элементами государственного союза. Эти элементы суть, как мы знаем, власть, закон, свобода и цель, которая и состоит в осуществлении идеи. Со своей стороны общество, как мы виде­ли, заключает в себе элементы двоякого рода: аристократиче­ские и демократические. Первые представляют собой преиму­щественно начало закона, вторые — начало свободы. В госу­дарстве они связываются возвышающейся над ними властью, которая, как представительница государственного единства, является в виде монархии. Наконец, высшая цель, представ­ляющая полное осуществление идеи, состоит в гармоническом соглашении всех элементов в совокупном устройстве в видах общего блага. Отсюда четыре давно известные и всеми при­знанные формы государственного устройства, или образы правления: монархия, аристократия, демократия и смешанное. Каждая из этих форм имеет свое преобладающее начало, свое устройство и свои способы действия; каждая соответствует из­вестным общественным потребностям или известной ступени развития, чем и оправдывается ее существование.* Но идеалом, очевидно, может быть только смешанное правление, ибо оно одно заключает в себе всю полноту государственных элемен­тов, а идеал состоит именно в гармоническом сочетании всех элементов. Как недостаток свободы, так и избыток ее, ведущий к владычеству массы, не отвечают этому требованию. Та или другая крайность может соответствовать народному харак­теру или местным и историческим условиям, но она всегда служит признаком недостаточного или одностороннего раз­вития.

Если стремление к идеалу составляет неотъемлемую принад­лежность всякого развивающегося общества, то можно поло­жить правилом, что все народы, стоящие на известной ступени развития, должны стремиться к его осуществлению, хотя и в разнообразных формах, приспособленных к местным и времен­ным условиям. Достижение этой цели есть вопрос времени, но именно потому это не есть дело произвола. Гармоническое со­глашение всех элементов требует таких общественных условий, которые далеко не всегда встречаются. Единство в государст­венной жизни предполагает единство в самом обществе, при­званном к участию в государственных делах. Где этого нет, там вместо согласия водворяется раздор и смешанное правление па­дает, потому что не может держаться. История представляет то­му многочисленные примеры

Раздоры при таком устройстве возникают тем легче, что верховная власть распределена здесь между различными орга­нами. Это распределение связано с разделением власти на от­дельные отрасли, вытекающие из самого ее назначения. Эти отрасли суть власть законодательная, судебная и правительст­венная. Первая представляет отношение власти к закону, вто­рая — к свободе, третья — к государственной цели. Послед­нюю можем разделить на две: на власть военную и админист­ративную, из которых первая имеет в виду безопасность, а вторая — благоустройство. В совокупности они представляют полное осуществление государственных целей, а с тем вместе и идеи государства.

Разделение этих отраслей делает из государства организм в идеальном смысле, т. е. расчленение идеи на вытекающие из нее определения, по выражению Гегеля. Поэтому оно должно суще­ствовать во всяком благоустроенном государстве, представ­ляющем более или менее полное осуществление идеи. Но оно может ограничиваться подчиненными сферами или простирать­ся на самую верховную власть. Последнее имеет место в сме­шанных правлениях, представляющих развитие государственной идеи в ее полноте.

Здесь к участию в законодательной власти призываются гра­ждане. Закон, определяющий права и обязанности граждан, то­гда только дает гарантии свободы, когда последняя сама участ­вует в его установлении. Но если бы это было предоставлено ей всецело, то самый закон был бы поставлен в полную зависи­мость от случайной воли граждан, что противоречит истинному его значению. Поэтому необходимо участие других элементов. Мы видели, что представителями закона служат главным обра­зом аристократические элементы общества. Отсюда необходи­мость двух законодательных палат, нижней и верхней, из кото­рых одна является представителем демократии, а вторая — ари­стократии. Но, кроме того, необходимо и участие монарха, ко­торый стоит выше односторонних общественных элементов и представляет интересы государства как целого. Только соглас­ное действие всех трех элементов дает законодательству значе­ние, равно отвечающее насущным потребностям общества и высшим требованиям государства.

Со своей стороны судебная власть, призванная прилагать за­кон к отдельным случаям, должна быть независима как от пра­вительственной власти, так и от случайной воли граждан. Это одно обеспечивает беспристрастие и дает гарантии закону и сво­боде. Поэтому независимость суда составляет основное требо­вание при всяком образе правления. Эта цель достигается нача­лом несменяемости судей. Еще большую гарантию свободы представляет призвание общества к участию в суде в виде при

сяжных, которые, будучи назначаемы по жребию, изъяты от по­сторонних влияний. Этим суд, так же как и законодательство, непосредственно связывается с обществом, а не стоит над ним как чуждое ему учреждение.

Наконец, и в правительственной власти являются элементы двоякого рода: правительственный и общественный. В войске, призванном охранять безопасность государства как целого, пер­вый господствует исключительно; тут никакое выборное начало не допускается. Однако для охранения внутреннего порядка ря­дом с войском может быть учреждена милиция, основанная на выборном начале. Насколько она может быть полезна или вред­на — это вопрос практических соображений. В гражданской же администрации, по самому существу дела, должны сочетаться правительственные и общественные элементы, из которых пер­вые представляют центральное управление, а вторые — местное. Органом правительственной власти является бюрократия, или чиновничество. Она устрояется в иерархическом порядке, раз­ветвляясь от центра к местам, ибо без местных органов централь­ная власть оставалась бы бессильной. Этот элемент, когда он яв­ляется исключительно преобладающим, имеет свои весьма круп­ные недостатки, но он во всяком правлении необходим как орган и орудие государственных целей, указанных сверху и исполняе­мых на местах. Но рядом с ним должен существовать и элемент свободы, представляемый местными союзами и корпорациями, облеченными более или менее широким самоуправлением. Здесь происходит взаимодействие гражданского общества и государст­ва. Союзы, возникающие из потребностей гражданского общест­ва, вводятся в состав государственного управления и через это по­лучают государственное значение. Задача состоит в том, чтобы сохранить за ними возможно широкое самоуправление, обеспечив вместе с тем интересы целого. Практическое осуществление этой цели зависит от местных и временных условий, а потому может быть весьма разнообразно. Общего правила тут нет.*

Если полное развитие государственной идеи требует разделе­ния различных отраслей управления, то, с другой стороны, са­мое существо этой идеи требует их соглашения. Государство со­ставляет единое целое, а потому первая его задача состоит в со­гласном действии его элементов. Этому требованию уступает самая полнота развития. Разделение властей возможно настоль­ко, насколько этим не нарушается их согласное действие. Там, где оно ограничивается подчиненными сферами, согласие уста­навливается стоящей над ними верховною властью, которая ука­зывает каждому подчиненному органу подобающее ему место и сдерживает их в должных границах. Но соглашение становится

· См. мой «Курс государственной науки».

несравненно затруднительнее, когда сама верховная власть раз-дрляется на отрасли и распределяется между независимыми друг от друга учреждениями. Тут для согласного действия требуются высшие политические силы и способности; нужно и высокое развитие общественного духа, без которого все подобные учре­ждения оказываются слишком шаткими.

Всего легче оно установляется там, где существует обладаю­щая политическим духом аристократия, стоящая во главе общества и способная им руководить. Этим объясняется раннее раз­витие конституционных учреждений в Англии. За недостатком такого элемента требуется развитие здорового политического духа в средних слоях. Чем более они образованы и чем более в 1цх распространены правильные понятия о государстве и его шпребностях, тем более они способны принять участие в зако­нодательстве. Наоборот, чем более общество заражено преврат­ными понятиями о политических и социальных отношениях, тем йенее оно к этому готово. Поэтому нет ничего, чтобы до такой Ц-епени подрывало водворение или утверждение политической свободы, как распространение в обществе социалистических теорий, ведущих к разрушению всего существующего общест­венного строя. Благодаря им свободные учреждения падают да­же в странах, где они, казалось, утвердились уже прочным обра­зом, там же, где они представляются только задачею будущего, водворение их отдаляется на неопределенное время.

От большего или меньшего развития общественного духа зави­сят и самые способы соглашения властей. Там, где представитель-йые учреждения пустили прочные корни и образовались партии, носящие в себе крепкие предания и здоровый политической дух, соглашение устанавливается так называемым парламентским правлением. За монархом остается неотъемлемое право назначать министров; но они всегда берутся из членов господствующей в парламенте партии. Через это правительственная власть всегда действует в согласии с народным представительством.

Правление партий имеет свои великие выгоды и невыгоды, рас­смотрение которых относится к политике. Но при всяком правле­нии, в котором допускается политическая свобода, группировка людей с различными мнениями в организованные партии составля­ет необходимое явление, ибо только через это возможно совокуп­ное действие, составляющее неотъемлемую принадлежность поли­тической жизни. От характера и способов действия этих партий за­висит возможность соглашения властей. Там, где противополож­ные партии, хотя и враждующие друг с другом, равно проникнуты политическим духом и сознанием государственных начал, там они могут сменять одна другую в правлении, и это служит ко благу го­сударства, ибо через это последовательно осуществляются различ­ные его задачи при постоянном контроле противников и под выс

шим контролем монарха. Именно на этом основано парламентское правление. Напротив, там, где партии не имеют прочной организа­ции, где они дробятся, случайно соединяясь и разделяясь ввиду ча­стных и временных целей, где вместо политического духа, устрем­ленного на пользу целого, они преследуют только свои частные вы­годы, там парламентское правление может представлять лишь не­престанные колебания и игру случайностей, всего более противоречащую государственным интересам. При таких условиях единственною твердою точкою опоры государственной власти яв­ляется монарх, который, возвышаясь над партиями, стоит непоко­лебимо, как представитель интересов целого.

Отсюда высокое значение монархического начала не только при неограниченной власти, но и в смешанном правлении. По­литическая свобода, составляющая один из существенных эле­ментов государственной жизни в высшем ее развитии, неизбеж­но влечет за собою борьбу партий и колебания власти. Поэтому именно здесь в высшей степени важно иметь непоколебимый центр, к которому примыкают интересы целого. Чуждый всяких частных целей, монарх может играть роль посредника между противоположными элементами общества, аристократическими и демократическими, имеющими в виду преимущественно свои собственные интересы. От него главным образом зависит воз­можность соглашения самостоятельных в своей сфере властей, и это составляет самую высокую его задачу, для исполнения кото­рой необходимы и практическое умение, и нравственный авто­ритет, и самоотвержение. Но именно это и требуется высоким его положением как представителя верховного союза на земле. В монархе идеальная воля юридического лица становится реаль­ною волею физического лица, которого все призвание состоит в том, чтобы сознавать и проводить в жизнь то, что требуется не только практическою пользой, но и высшею идеею управляемо­го им союза. Монарх есть истинный глава государства, и как таковой он должен быть по своему положению независим от ка­ких бы то ни было общественных элементов. Этому требованию удовлетворяет только монархия наследственная.

Но задачи государства не ограничиваются внутренним уст­роением; они обнимают и внешнюю политику. Это приводит нас к международным отношениям.

Глава VI МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Государство есть верховный человеческой союз. Но госу­дарств на земле много, и между ними постоянно происходят столкновения, которые за отсутствием высшего судьи разреша

ются войнами, т. е. правом силы. Может ли это считаться нор-иальным явлением в человеческом обществе? И не требуется ли установление власти, которой подчинялись бы все государства в мире?

Такая власть опять же может быть только государственная, ибо церковная власть, которая одна могла бы ее заменить, не имеет принудительной силы, а для разрешения внешних столк--новений требуется принуждение. Церковная власть как таковая вовсе даже и не касается политических вопросов; они остаются?1не пределов ее ведомства, и решение их увлекло бы ее на такую почву, которая ей вовсе не свойственна. Средневековая римско-католическая церковь могла иметь подобные притязания, но именно вмешательство ее в светские дела привело к падению ее авторитета. В Новое время церковь тем менее способна играть такую роль, что различие вероисповеданий устраняет самую (возможность подчинения всех общей церковной власти. Мы ви­дели, что это различие коренится в самом разнообразии внут­ренних отношений человека к Богу и в различии исторических судеб и народных характеров. Христианская церковь силою ве­щей распадается на различные отрасли, которые имеют каждая свои потребности, свои догматы и свою организацию; они свя­зываются друг с другом только верою в единого невидимого главу, Христа, который не является решителем земных споров. Это отношение совершенно нормальное, и нет ни малейшего ос­нования думать, чтобы оно могло измениться. Прогресс может быть только во взаимной терпимости, а не в совокупной органи­зации.

За недостатком церковного авторитета, простирающегося на всю землю, остается вопрос: возможно ли установление для все­го человечества власти, не только разрешающей споры, но и об­леченной правом приводить свои решения в действие? Таковою может быть только власть государственная, а потому вопрос сводится к возможности установления всемирного государства.

На этот вопрос можно отвечать только отрицательно. На практике стремление государств к безмерному расширению все­гда встречало неодолимые препятствия в разнообразии челове­ческих элементов и в трудности управления слишком сложным телом. Приходится подчинять совокупной власти различные на­родности, имеющие каждая свой характер, свои стремления и свою историческую судьбу. Чем выше развитие этих народно­стей, тем более они требуют самостоятельности. Именно при развитии внутренних сил распадение таких искусственно состав­ленных тел становится неизбежным. И не только с практиче­ской, но и с философской точки зрения это оправдывается впол­не. Мы видели, что общая духовная сущность, составляющая истинную природу человека, является в двух формах: как народ

ность и как человечество. Одна есть форма общая, другая — конкретная, или единичная. Человечество, не как собирательное только имя, а как нечто цельное и единое, есть общая стихия, представляющая явления совокупного развития по внутренним законам духа, но не имеющая и по самой своей природе не мо­гущая иметь совокупной организации. Последняя свойственна только конкретной, или единичной, форме, которая есть народ­ность. Это — единица высшего порядка, чисто идеальная в от­личие от физических особей, но тем не менее способная иметь свой единичный разум и свою единичную волю, которые и вы­ражаются в государственной власти. Поэтому, как сказано вы­ше, только то государство имеет прочные основы, которое по­коится на народности. Но этим самым устраняется всемирное государство.

Оно немыслимо не только в единичной, но и в союзной фор­ме. Последняя составляет одно из разнообразных проявлений государственной жизни. Она возникает там, где требуется согла­сить единство государственной власти с различием местных осо­бенностей. Когда государство простирается на обширные про­странства, заключающие в себе разнообразные элементы и резко определенные местные особенности, или же когда в тесной мест­ности живут рядом различные народности, связанные историче­скими судьбами или местными условиями, тогда союзная форма представляется наилучшим способом соглашения единства и разнообразия. Из государственного права известны те виды, на которые она разделяется: личные и реальные соединения, союз­ное государство и союз государств.* Все эти формы предпола­гают, однако, или местное или национальное единство, которое составляет реальную основу государственной власти. Чем раз­нообразнее условия и чем дальше расходятся между собою на­родности, тем эта связь слабее. Для совокупного человечества она немыслима. Каждая народность, как реальная духовная си­ла, стремится к самостоятельному проявлению своих особенно­стей в исторической жизни, и это сознание своей самостоятель­ности она находить только в установлении независимой верхов­ной государственной власти. Поэтому распадение человечества на различные независимые друг от друга государства составляет мировое и необходимое явление, вытекающее из самого сущест­ва человеческого духа, из проявления общей субстанции в раз­личных конкретных народностях.

Но если государства по своей природе суть самостоятельные единицы, то отношения между ними могут определяться только добровольными соглашениями. Договор, как мы видели, со­ставляет естественный и нормальный способ юридического со* Там же Ч 1 252

гашения между независимыми друг от друга лицами. Поэтому он прилагается к международным отношениям так же, как и к частным. Разница между теми и другими заключается в том, что в последних для утверждения силы договоров существует воз-дышающаяся над лицами принудительная власть, а в первых та-юй власти нет. Государство есть союз верховный, и вынуждать дополнение обязательств может только оно само. Если оно до-водьно сильно, чтобы заставить другого исполнить его требова­ния, оно может настоять на своем праве. Но слабое государство всегда останется внакладе. Отсюда присущее государствам стремление к усилению, стремление, которое проявляется тем в большей степени, чем более шатки международные отношения и нем менее они представляют гарантий для каждого. Таким образом, все здесь окончательно решается силою, ибо государство, как верховный союз, само является судьею своего права, и только собственною силою оно может приводить его в действие. Вследствие этого многие отрицают у международных отношений название права; однако несправедливо. Договор все-таки остается юридическим обязательством, связывающим волю сторон; с ним всегда связано и право принуждения, хотя в дейст-вительности это право не всегда можно приложить. Это не со-ставляет, впрочем, особенности международных отношений, по­добные явления нередко встречаются и в области частного и публичного права. Проявляясь в условиях реального мира, пра-во наталкивается на препятствия, которые мешают его осущест­влению. В международных отношениях эти противоречия при­нимают только более резкую форму вследствие отсутствия выс­шей принудительной власти, господствующей над сторонами.

Этот недостаток восполняется двумя путями: осложнением интересов и развитием нравственного начала.

Если бы два государства, сильное и слабое, стояли друг про­тив друга без всякого отношения к другим, то последнее всегда находилось бы во власти первого. Но в действительности рядом существуют многие более или менее равносильные государства, которые сдерживают друг друга. Как скоро одно из них хочет усилиться и расширить свои владения за счет слабейших, так другие соединяются, чтобы дать ему отпор. На этом основана система политического равновесия, которая играет первенст­вующую роль в международных отношениях. Эта система не существовала в древнем мире. Там обыкновенно боролись два соперничающих государства, из которых одно окончательно получало перевес и становилось безграничным властителем (окружающей среды. Таким способом Рим покорил своему вла­дычеству почти весь известный тогда мир. В Новое время, на­против, европейские государства, развиваясь самостоятельно на почве общей культуры, при постоянных взаимных сношениях,

служат друг другу сдержкой, вследствие чего слабые могут су­ществовать рядом с сильными, сохраняя свою независимость и служа уравновешивающим элементом при взаимных столкнове­ниях. Не всегда эта система действует успешно; иногда могучие державы, преследуя свои интересы, делят между собою слабого соседа, как и случилось с Польшей. Но и тут участники дележа стараются сохранить между собою равновесие, так чтобы ни од­но не усилилось чрезмерно в ущерб другим. Система равновесия все-таки сохраняется, и это заставляет каждое государство руко­водствоваться в своей внешней политике не исключительно своими собственными интересами, а также и вниманием к инте­ресам других. Кто этого не понимает, тот всегда рискует возбу­дить против себя грозную коалицию и, преследуя мелкое интере­сы, лишиться весьма крупных выгод. Такая политика менее все­го может рассчитывать на успех.

К сдержкам, проистекающим от существования рядом само­стоятельных государств, присоединяются те, которые порожда­ются развитием торговых сношений. Чем последние оживленнее, чем большая масса капиталов в них участвует, тем всякое их на­рушение болезненнее отзывается на обеих враждующих сторонах. Вследствие этого государства должны быть несравненно осмот­рительные, нежели прежде, при взвешивании выгод и невыгод, которые могут проистекать из употребления силы для проведения своих целей. Осторожность здесь тем нужнее, что и орудия раз­рушения с успехами техники достигли высокой степени совершен­ства, а потому всякая война влечет за собою такое истребление людей, какого не бывало при прежних столкновениях.

Все это, однако, чисто практические соображения. Несрав­ненно высшее, философское значение имеют те сдержки, ко­торые проистекают из развития нравственного сознания. На­добно сказать, что они очень невелики. В настоящее время, как и прежде, цинизм своекорыстия выставляется во всей сво­ей наготе. Право силы считается единственным решителем судеб народов. То, что покорено оружием, признается неотъ­емлемой принадлежностью завоевателя, хотя бы население через это лишалось отечества, т. е. того, что человеку всего более дорого и свято на земле. Самые высокие человеческие чувства попираются, людям приказывают менять свои привя­занности по воле всемогущей власти; всякое стремление со­хранить прежние связи считается преступлением. И для дос­тижения этих результатов самым беззастенчивым образом употребляются коварство и обман, прикрывающиеся благо­видным предлогом интересов государства. Недавнее возрож­дение Германии с насильственным присоединением Шлезвиг-Гольштейна и Эльзас-Лотарингии представляет тому назида­тельные примеры.^

Между тем нравственный закон, как мы видели, есть закон безусловный. Он всегда и везде должен быть руководящим на­чалом человеческой деятельности. Для государства он тем более обязателен, что оно установляется именно с целью осуществить в жизни нравственные идеи, насколько они могут выражаться в союзе как целом. Мы видели, что в нем юридическое начало со­четается с нравственным. Первое дает внешнюю форму, второе вносит в нее оживляющий дух. Если государство не вправе об­ращать нравственность в принудительное начало, определяющее личную деятельность человека, то в собственной деятельности оно обязано ею руководствоваться, так же как и частные лица. Это одно, что дает ему нравственное значение. Никакие госу­дарственные интересы не могут оправдывать нарушения этих правил. С нравственной точки зрения интересы притеснителей столь же мало имеют права на существование, как интересы во­ров и разбойников.

Это не значит, однако, что частная нравственность и общест­венная должны быть подведены под одну мерку. Нравственный ^акон, как мы видели, есть закон формальный. Прилагаясь к жизни, он наполняется тем содержанием, которое дают ему раз­личные человеческие союзы. Это содержание налагает на их членов обязанности, которые могут прийти в столкновение с предписаниями частной нравственности. Это именно и оказыва­ется в международных отношениях. Человеку сказано: «Не убий»; но для защиты отечества он обязан убивать другого. Тут является высшее, господствующее над ним начало, которому он обязан жертвовать и своею и чужою жизнью. И это составляет источник самых высоких добродетелей. Именно на войне на ка­ждом шагу совершаются самые бескорыстные подвиги самоот­вержения и милосердия. Здесь люди всего более чувствуют себя членами единого целого, которому они приносят в жертву все, что имеют. Люди закаляются в борьбе; в них развиваются муже­ственные свойства и они привыкают смотреть не на себя только, а прежде всего на то, что они призваны совершать во имя выс­шего начала. Исторически войны нередко были источником возрождения или высшего расцвета народов.

Таким образом, нравственный закон не воспрещает войн, но он требует: 1) чтобы по возможности смягчались проистекаю­щие из них бедствия; 2) чтобы они велись только во имя высших, нравственных целей, а не по прихоти правителей и не для при­теснения других.

Первое достигается в большей или меньшей степени поста­новлениями и обычаями международного права у образованных народов. На почве христианства военные нравы значительно смягчились. Неприятель не рассматривается уже как неприми­римый враг, которого надо всячески истреблять. Убийство вне

военных действий считается преступным. С пленными обходятся человеколюбиво. Жизнь и имущество частных людей, по мере возможности, остаются неприкосновенными. Прежние опусто­шительные войны, оставлявшие после себя долгие следы, ото­шли уже в область преданий. Милосердие идет по стопам воюющих сторон и старается облегчить страдания жертв. В этом отношении нельзя не признать весьма значительных успехов.

Что касается до второго, то здесь дело обстоит иначе. Госу­дарство по-прежнему остается единственным судьею своих инте­ресов, и если оно чувствует себя довольно сильным, чтобы про­вести их без большого риска путем войны, если ловкими перего­ворами или пользуясь благоприятными обстоятельствами мож­но устранить вмешательство других, то оно, не обинуясь, решает вопрос мечом. Результатом же войны является торжество голого права силы. По-прежнему целые области отторгаются от одного государства, с которым они связаны самыми тесными узами, и насильственно присоединяются к другому, без всякого внимания к их чувствам, желаниям и интересам. Вторая половина нынеш­него столетия представляет тому назидательные примеры. Прус­сия и Австрия затеяли войну с Данией для защиты прав Шлез-виг-Гольштейна,б7 а результат от победы был тот, что эти права были самым беззастенчивым образом попраны и Шлезвиг-Гольштейн был включен в состав Пруссии. Самое постановле­ние трактата 1866 г., в силу которого жители северного, чисто датского, Шлезвига должны были быть допрошены насчет же­лания их присоединиться к Пруссии, осталось неисполненным. Точно так же были отторгнуты от Франции Эльзас и Лотарин-гия, для которых, несмотря на насильственное подчинение, ис­тинным отечеством остается Франция, а не Германия. И Фран­ция, несмотря на трактаты, не может отказаться от надежды возвратить себе эти области, связанные с нею нравственными узами, которых никакая внешняя сила не в состоянии расторг­нуть. Примириться с этим результатом — значило бы отречься от того, что составляет нравственную силу народа и что дает ему высокое положение в мире. Это может сделать только народ, совершенно утративший нравственное сознание и погрязший в материальных интересах.

При таких условиях возможно ли в настоящее время мечтать о прекращении войн? Очевидно, это остается только несбыточ­ным чаянием умов, витающих в облаках и потерявших всякое сознание действительности. Без сомнения, можно путем посред­ничества предупреждать столкновения по второстепенным во­просам. Это и делается в настоящее время. Но и для этого требу­ется согласие обеих сторон. Каждое государство остается вер­ховным судьею того, что оно согласно предоставить чужому по­средничеству и что оно считает таким существенным интересом,

кза который оно готово стоять всеми силами. А пока это так на деле, нечего думать и об уменьшении вооружений. Каждое госу-дарство естественно, стремится к тому, чтобы сделаться воз­можно сильным с тем, чтобы в случае опасности отстаивать все-ми средствами свои интересы. Чем менее нормально положение международных отношений, чем более в нем поводов к столкно-вениям, тем более государства стараются вооружаться. Этим объясняется напряженное состояние современной Европы. Ли-цимерным предлогом для постоянно увеличивающихся воору-жений служить желание сохранить мир, а истинным поводом является опасение войны, которая при натянутых отношениях готова вспыхнуть по малейшему поводу. Исходом из этого по-ложения может быть только установление более или менее нор­мального строя в международных отношениях. Старая система, основанная исключительно на равновесии государственных сил, окончательно рушилась; требуется новая, основанная на равно­весии народных сил, но для этого надобно, чтобы каждой на­родности предоставлено было право располагать своею судьбою по собственному изволению, или образуя самостоятельное госу­дарство, или примыкая к тому отечеству, с которым она связана своими чувствами и интересами. Проповедники мира, вместо того чтобы распространяться об ужасах войны, которые всем известны, должны настаивать именно на этом требовании, ибо оно составляет предварительное условие всякого мирного сожи­тельства. Нечего говорить, что они этого не делают, да и не мо­гут делать, ибо шансов на проведение этих мыслей весьма мало. Различные народности часто так переплетаются между собой, что между ними мудрено разобраться. С другой стороны, госу­дарства, которые держат под своею властью чужие народности, стремящиеся к свободе, не откажутся от своего господства ина­че, как уступая силе. Поэтому новая система равновесия, осно­ванная на прочно установившихся и всеми признанных отноше­ниях национальностей, может быть только результатом крова­вых столкновений и упорных войн. Таково ближайшее будущее Европы, на которое бесполезно закрывать глаза.

Такое явление постоянно повторялось во всемирной истории. Новый порядок вещей вырабатывался только путем упорной борьбы со старым. Всякое вновь образующееся или расширяю­щееся государство утверждало свое право на существование проявлением силы, т. е. путем войны. А так как государство, как верховный державный союз, по существу своему есть явление силы и равновесие государств есть равновесие сил, то это исто­рическое явление объясняется самой природою вещей. И так бу­дет продолжаться, пока история не достигнет нормального по­рядка, удовлетворяющего всем человеческим потребностям. Но такой порядок будет концом самой истории. Вечный мир, о ко

тором мечтают моралисты, может быть только венцом всего развития человечества. Желательно ли ускорить этот результат и счастливее ли будут чувствовать себя люди, когда перед ними не будет перспективы дальнейших стремлений и битв, об этом судить мудрено. Для того чтобы иметь надлежащее понятие о таком состоянии, надобно его испытать, а до этого еще весьма далеко. Пока человечество находится еще в состоянии развития и брожения. Философия может представить ему конечную цель как отдаленное будущее, но отнюдь не проповедуя немедленной ее реализации и не закрывая глаз на действительные условия земного бытия. Только через это она может оставаться на трез­вой почве научного понимания.

Поиск по сайту: