Глава 1 СУЩЕСТВО И ОСНОВНЫЕ НАЧАЛА ПРАВА 2 страница

глазами, в знак беспристрастия. Но осуществление этого начала

в общественной жизни было делом долгой истории и упорной

борьбы. Только в новейшее время оно получило преобладание

над разными историческими наростами.

В силу этого начала закон устанавливает общие для всех

нормы и одинаковые для всех способы приобретения прав. Само

же осуществление этих прав и пользование ими предоставляются

свободе. Закон устанавливает, например, право собственности и

способы ее приобретения, но он не определяет, что кому должно

принадлежать: это — дело самих лиц. Поэтому кроме общего

закона для приобретения права нужен акт свободной воли, который дает юридический титул. Закон же охраняет то, что каждый приобрел законным путем и что поэтому по праву ему принадлежит, от всякого посягательства со стороны других. Этим

способом человеческая свобода сочетается с равенством перед

законом.

При таком свободном взаимодействии лиц возможны, однако, столкновения прав. Разрешение этих столкновений есть дело

правосудия. Оно решает, что по закону принадлежит одному и

что другому. Такое разрешение не всегда легко, ибо приходящие

в столкновение воли могут опираться каждая на признанный

законом юридический титул. Возможно и то, что юридический

титул оказывается на одной стороне, а между тем другая предъявляет требования, вытекающие из правды и которые поэтому

разумным образом не могут не быть уважены. В самом законе,

устанавливающем общие нормы права, неизбежно являются недостатки и пробелы, присущие всем человеческим делам. По

своей общности он не может обнять бесконечного разнообразия,

частных случаев. Наконец, в приложении могут встретиться

промахи и неблагоприятные случайности. Если к разнообразию

жизненных явлений прилагать одну строгую мерку положительного права, то придется иногда отнять у человека то, что принадлежит ему по существу дела, хотя и не по букве закона. Отсюда римское изречение: summumjus summa injuria.^ Тут на помощь приходит естественная справедливость (aequitas) в отличие

от строгого права. Она состоит в примирении противоборствующих притязаний и в стремлении оказать уважение обеим волям, добросовестно проявляющим свою деятельность во внешнем мире. Нередко самый закон принимает во внимание эти

столкновения и полагает соответствующие нормы, но еще чаще

это делает суд, который таким путем смягчает строгие требования права естественною справедливостью. Этим способом римское гражданское право перешло от сурового квиритского права

к праву народному (jus genitum), основанному на естественном

разуме и на справедливости.

В этих решениях суда принимается во внимание не только

формальный акт, но и самое его содержание. И к последнему

прилагаются начала правды уравнивающей. Основное правило

здесь то, что при взаимодействии равных между собою лиц

должно господствовать уравнение и во взаимных услугах, как

бы они ни отличались друг от друга качественно. Вследствие

этого прилагаемая здесь правда получает название оборотной,

или меновой (justitia commutativa). Но очевидно, что для установления равенства между тем, что дается, и тем, что получается, необходимо, чтобы качественно различные предметы были

возведены к общему отвлеченно количественному определению.

Такое определение есть ценность, мерилом которой служат деньги, какова бы, впрочем, ни была их форма. Таким образом, эти

понятия являются не только плодом экономических отношений,

но и юридическим требованием. Однако последнее остается чисто формальным началом. Отвлеченное понятие правды не заключает в себе никаких оснований для определения как ценности вещей, так и общего их мерила, а потому и здесь содержание

определяется свободною волей лиц, которая руководится экономическими соображениями. Ценность вещей зависит, с одной

стороны, от потребности, которая в них ощущается, с другой

стороны, от возможности ее удовлетворения; а так как потребности людей разнообразны и изменчивы, то никакого постоянного правила тут установить нельзя. Цена вещей, т. е. измеряемая деньгами ценность, беспрерывно возвышается и падает,

вследствие чего то вознаграждение, которое вчера было справедливым, сегодня может оказаться несправедливым.

Таким образом, по самому существу этих отношений отвлеченные требования уравнивающей правды должны сообразоваться со свободным движением жизни, т. е. с отношениями экономических сил. Это и делается тем, что все такого рода сделки

предоставляются свободному соглашению лиц, которое одно

может принять во внимание все разнообразие местных, временных и личных условий. Закон вступается только за их недостатком или в случае столкновений; но и тут он должен руководствоваться указаниями практики. Когда требуется установить

судом цену предмета, берется та, которая выработалась путем

свободных соглашений.

Есть, однако, отношения, в которых принадлежность вещей

тому или другому лицу определяется не частными соглашениями, а общим законом. Это бывает там, где приходится делить

общее достояние или разлагать общие тяжести. Здесь выступает

новое определение правды — начало правды распределяющей в

отличие от правды уравнивающей. Последняя, как мы видели,

признает людей самостоятельными и равными между собою лицами, находящимися во взаимных отношениях; первая же рассматривает их как членов союза, составляющего одно целое.

Одна руководится началом равенства арифметического, другая —

началом равенства пропорционального.

Последнее прилагается прежде всего в частных товариществах, в которые люди вступают добровольно, но с неравными силами и средствами. Кто больше вложил своего капитала в общее

предприятие, тот получает и большую часть дохода, соразмерно

с вкладом. То же начало господствует и в тех союзах, которые,

возвышаясь над сферой частных отношений, образуют единое

целое, связывающее многие поколения. Таково государство. На

этом основано распределение государственных тяжестей соразмерно со средствами плательщиков, а также распределение прав

и почестей сообразно со способностями, заслугами и назначением лиц. В государстве лицо не есть только разумно-свободное

существо, равное со всеми другими; оно является членом высшего целого, в котором оно призвано исполнять известные, соответствующие его положению обязанности. Это различное общественное значение лиц порождает между ними новое неравенство, которое существенно видоизменяет естественное равенство,

составляющее принадлежность гражданской, или частной, сферы. Там, где государственное начало поглощает в себе частное

или значительно преобладает над последним, это отношение

может дойти до полного уничтожения гражданского равенства,

с чем связано непризнание лица самостоятельным и свободным

деятелем во внешнем мире. Это и есть точка зрения крепостного

права. Но такое отношение стоит в прямом противоречии с существом и достоинством человеческой природы, а с тем вместе и

с коренными требованиями правды. Поэтому основным началом разумной государственной жизни должно быть разделение

этих двух областей, гражданской и политической, с подчинени- i

ем каждой из них свойственным ей определениям правды: в первой должно господствовать равенство арифметическое, во второй — равенство пропорциональное.

Эти два начала не противоречат друг другу: и в гражданском

обороте требование правды состоит в соразмерности того, что ^

дается, с тем, что получается; каждому воздается то, что ему

принадлежит. Но здесь это отношение определяется свободною 1

волею лиц, а не исходит из общего закона. Вследствие этого может показаться, что начало правды распределяющей есть идеально высшее, ибо им управляется высшая сфера деятельности,

господствующая над частными отношениями. Однако и по идее,

и в действительности это высшее начало получает свое бытие ^

единственно от первого, ибо основание его все-таки заключается

в признании лица самостоятельной целью и свободным деятелем

во внешнем мире. Без этого нет ни правды уравнивающей, ни правды распределяющей. В отношении к рабам, так же как в отношении к животным, право не существует. Корень всякого 1

права есть свобода лица, а потому основные определения права ^

касаются именно личных, или частных, отношений, обществен- '

ные союзы воздвигаются над ними как высший порядок, который не уничтожает, а только восполняет частные отношения,

зиждущиеся на свободе. Таков непоколебимый и неизменный

идеал права и правды, идеал, вытекающий из ясных требований разума и из глубочайших основ духовной природы

человека.

Отсюда следует основное разделение права на частное и публичное. Первым определяется область частных, или гражданских, отношений, вторым — строение и деятельность союзов,

образующих единое целое. О последнем будет речь ниже. Теперь

же нам предстоит рассмотреть, какие требования и права вытекают из свободы лица как самостоятельной единицы. В этом заключаются самые элементарные, а потому основные определе- 1

ния права. Как механика начинает не с мировой энергии, а с

элементарного движения материальной точки, так и философия

права должна начать с определений, касающихся отдельного

лица. Она может делать это тем с большим основанием, что лицо не представляется чистым отвлечением, подобно материальной точке, а есть именно то, что наиболее реально, в каком бы

смысле мы ни принимали это слово. Ему принадлежат и разум и

воля, а потому оно составляет истинное основание всякого

права.

Глава П

ЛИЧНЫЕ ПРАВА

Французская революция провозгласила, как известно, целый

ряд прирожденных и неотчуждаемых прав человека. Кант, напротив, утверждал, что прирожденное человеку право только

одно, а именно свобода; все остальное в ней заключается и из

нее вытекает. И точно, как мы видели, свобода есть корень и источник всех прав; но в каком смысле может она считаться прирожденным правом человека?

Не в том, конечно, что это начало всегда ему присуще

как неотъемлемая принадлежность его природы, которой

он фактически не может быть лишен. История показывает

нам, напротив, что рабство есть явление всеобщее; сознание свободы как принадлежности человеческого естества

приходит поздно и только у народов, стоящих на высокой

ступени развития. «Человек рожден свободным, а между

тем он в цепях», — говорит Руссо в начале своего

«Общественного договора». Мыслители XVIII в. видели в

этом историческую неправду, к которой они относились

чисто отрицательно. Поэтому они с любовью обращались

к первобытному состоянию, когда люди жили вольно, без

всякого гражданского порядка. Между тем именно эта

первобытная свобода, как природное определение человека,

есть такое начало, которое должно быть отрицаемо.

Ошибка Руссо и его последователей состояла в том, что

они гражданскую свободу смешивали с естественной. Истинно человеческая свобода не есть свобода животного,

находящегося на воле, а свобода гражданская, подчиненная

общему закону. Только в силу этого подчинения свобода

становится правом. Но подчинение человека гражданскому

порядку не дается разом; это дело долгой истории. Надобно естественного человека, с его необузданными инстинктами и страстями, превратить в гражданина, привыкшего к

дисциплине и уважающего права других. Несмотря на свое увлечение первобытным состоянием, Руссо понял эту потребность. В своем «Общественном договоре» он исходит от того

положения, что человек должен отдать обществу все свои права с тем, чтобы получить их обратно в качестве члена. Но превращение естественного человека в гражданина не совершается

в силу вымышленного договора, который ведет лишь к нескончаемым несообразностям.* Это задача многовекового и

часто мучительного процесса. Подчинение человека гражданскому порядку происходит путем насилия и борьбы, в которой

*См «Историю политических] учений» (Ч 3. С. 126).

разыгрываются все человеческие страсти. Только мало-помалу,

по мере развития сознания и укоренения гражданского быта,

эти исторические путы отпадают и человеку возвращается то,

что лежит в самой глубине его природы. Естественная свобода

отрицается, с тем чтобы возродиться в новом виде, свойствен-;

ном человеку.

С подчинением гражданскому порядку связана и привычка к

труду. В естественном человеке она отсутствует. Для этого требуются известное насилие над собою, которое дается развитием сознания и укреплением воли. Естественного человека, так

же как и ребенка, надобно принудить к труду. В этом состоит

экономическое оправдание рабства. Только путем вынужденной работы человечество могло достигнуть той степени благо- ''

состояния, которая давала досуг и для умственного труда, а с

тем вместе и для развития цивилизации с ее неисчерпаемыми

благами.

Но если насильственное подчинение человека гражданскому 1

порядку имело воспитательное значение, то цель развития состоит все-таки в том, чтобы восстановить в нем человеческий

образ, затмеваемый рабством. Мы видели, что свобода составляет самую духовную сущность человека, неотъемлемое его определение как разумного существа. Развитие состоит именно в

том, что начала, лежащие в глубине природы, приводятся в соз- ^

нание и переводятся в жизнь. Поэтому признание человека свободным лицом составляет величайший шаг в историческом движении гражданской жизни; оно обозначает ту ступень, на которой гражданский порядок становится истинно человеческим.

Отсюда высокое значение тех мыслителей, которые провозглашали начало свободы как прирожденное и неотъемлемое право i

человека; отсюда и великое историческое значение тех народов,

которые первые осуществили у себя это начало и воздали чело- 1

веку должное, признав в нем образ и подобие Божие не как отвлеченное только верование, а как истину жизни и основу гражданского строя. У нас этот великий шаг совершился позднее,

нежели у других европейских народов, и это служит несомнен- 1

ным признаком нашей отсталости не только в умственном, но и

в гражданском отношении, а так как признание в человеке человеческой личности составляет также и нравственное требование,

то и с этой стороны нам нечего величаться перед другими. Новая эра истинно человеческого развития начинается для России с

царствования Александра 11.36 ^

Недостаточно, однако, провозгласить начало свободы; надобно провести его в жизнь со всеми вытекающими из него по- ^

следствиями. Чем выше это начало и чем глубже оно коренится в

природе человека, тем более оно требует ясного сознания и последовательного развития.

Мы видели, что со свободою связано гражданское равенство,

или равенство перед законом. Как свободные лица, все люди

равны, и закон должен быть один для всех; в этом состоит основное требование правды. Отсюда высокое значение общегражданского порядка, заменившего в европейских государствах

старый сословный строй, который весь был основан на гражданском неравенстве. Можно сказать, что это составляет одно из

великих приобретений нового человечества. Но, как уже было

объяснено выше, это начало относится к гражданской области, а

не к политической, ибо люди равны только как свободные лица,

а не как члены высшего целого, в котором они могут иметь различное назначение, а вследствие того различные права и обязанности. Поэтому в 1-й статье «Объявления прав человека и

гражданина» к утверждению начал свободы и равенства прибавлено: «общественные различия могут быть основаны только

на общей пользе». Это начало весьма широкое; оно может требовать не только различия политических прав для различных

общественных классов, сообразно с их политическою способностью, но и наследственных преимуществ, на чем именно зиждутся монархия и аристократия. Такого рода преимущества не противоречат гражданскому равенству, если они касаются только

политических, а не гражданских прав. Этим началом устраняется лишь сословный порядок, а не политическая аристократия и

еще менее монархия.

Началом равенства перед законом не исчерпываются, однако,

требования гражданской свободы. Им устанавливается только

отвлеченно-формальное ее условие; содержание же ее составляют те различные права, которые вытекают из нее как необходимые следствия.

Сюда принадлежит прежде всего право располагать своими

действиями по своему изволению, не нарушая чужого права и

общих условий общежития. Основное правило здесь то, что все,

что не запрещено, то дозволено в силу естественно принадлежащей человеку свободы. Отсюда вытекает, во-первых, право перемещаться куда угодно и селиться где угодно, не спрашивая

ничьего разрешения. Этому противоречат те ограничения мест

пребывания и поселения, которые установляются для известных

разрядов лиц, например у нас для евреев. Воспретить людям, не

совершившим никакого преступления, ездить куда захотят и жительствовать где хотят есть ограничение прав, которое противоречит началу гражданской свободы. На такого рода постановления нельзя смотреть иначе, как на притеснения. Они представляют остатки крепостных взглядов.

Во-вторых, из того же начала следует право заниматься чем

угодно и избирать себе род жизни по своему изволению. В этом

состоит свобода труда, право неотъемлемо принадлежащее че

4 Б Н Чичерин 97

ловеку как свободному лицу, но которое, однако, только в новейшее время получило полное признание в европейских обще- 1

ствах. В прежние времена этому противоречили не только кре- 1

постное право, но и цеховые привилегии, которыми право на 1

известные занятия присваивалось исключительно известным 1

разрядам лиц. То и другое составляло последствие сословного 1

строя. Началу свободы труда противоречат и воспрещения известным разрядам лиц заниматься теми или другими промысла- i

ми, как у нас поныне установлено относительно евреев. И эти!

ограничения представляют остаток крепостных воззрений.

Со свободою труда связано, в-третьих, право обязываться известными действиями в отношении к другому. Здесь заключается источник личного договора. Каким ограничениям подвергается

это право, мы увидим впоследствии, но признание его нераздельно связано с самым признанием свободной человеческой

личности и неотъемлемо принадлежащего ей права располагать ]

собою по собственному усмотрению. Это право не простирается, 1

однако, на полное отчуждение своей личности. Человек не вправе продать себя в рабство, ни в крепостное состояние, ибо это ^

было бы отрицанием того самого начала, во имя которого он

действует. Он располагает собою как свободное лицо; оставаясь

таковым, он может отчуждать те или другие частные действия,

но никак не свою духовную сущность, признание которой составляет основание всякого права. Поэтому все действия, направленные к этому отрицанию, неправомерны; юридической

закон не может их признать.

Здесь может возникнуть вопрос: имеет ли человек право посягать на собственную жизнь? Некоторые юристы, как Иеринг,

отрицают это право на том основании, что человек принадлежит не себе, а обществу, а потому не имеет права лишать последнее полезного члена. Но этот довод построен на совершенно

ложных посылках. Человек есть член общества как свободное

лицо, а не как вьючное животное, составляющее собственность

хозяина.

С религиозно-нравственной точки зрения можно осуждать

самоубийство на том основании, что жизнь дана человеку Богом

и потому он не вправе ею располагать, а должен нести бремя,

налагаемое на него Провидением. Но такая точка зрения остается чисто нравственной, к юридической сфере она неприложима:

общество не Божество и никоим образом не может быть ему

уподоблено. Оно располагает только внешними орудиями и

способами действия, а именно в этом случае оно совершенно

бессильно. Общественная власть не может помешать человеку

наложить на себя руки. Она может наказывать только покушение, а не само действие. Но наказание за покушение, совершенное в минуту отчаяния, когда притом человек нанес вред одному

98;

себе, было бы ничем не оправданной жестокостью. Когда гражданин отчуждает свою свободу, закон может объявить такой акт

недействительным, и все остается по-прежнему. Но объявить недействительным покушение на самоубийство не имеет смысла.

Тут остается только предоставить это дело тому, кто ведает и

направляет сердца людей; юридическому закону не подобает в

это вмешиваться.

Свобода лица выражается не только в праве располагать

своими физическими действиями, но и в свободном выражении

своих мыслей и чувств. Так как юридический закон касается одних внешних действий, то внутренние помыслы не подлежат его

определениям. Здесь основное правило состоит в том, что эта

область должна оставаться для него неприкосновенной. Закон,

вторгающийся в это святилище человеческой души, посягает на

самые священные права человека, на духовную его сущность,

составляющую основание всякого права и всякой нравственности.

Это относится в особенности к свободе совести. Отношения

человека к Богу могут и должны определяться только внутренним стремлением души к тому, кто один видит сердца и направляет их по своему изволению. Какими путями Бог призывает к

себе человека, это ведомо ему одному. Если человек, ищущий

Бога, находит большее удовлетворение своих религиозных потребностей в одном вероисповедании, нежели в другом, то никто

не вправе возбранить ему путь, на который указывает ему совесть. Она одна имеет здесь решающий голос. Различные церкви

существуют именно ввиду того, что духовные потребности человека разнообразны и могут удовлетворяться различными способами. Когда же гражданская власть вторгается в эту область,

она преступает пределы своего права и становится притеснительной.

Между тем история наполнена именно притеснениями такого

рода; в течение многих веков правительства воздвигали гонения

на совесть. В этом случае нельзя даже сказать, что сознание свободы является плодом позднего развития. Пока христианская

церковь была в угнетении, ее учителя красноречиво отстаивали

права совести. Тысячи мучеников своею кровью запечатлели высокую истину, что Богу надобно повиноваться более, нежели

человеку. Но как скоро церковь сделалась господствующею, она

сама воздвигла гонения на еретиков. Средневековый католицизм

в особенности довел эту систему до ужасающих размеров. Запылали костры инквизиции; целые населения истреблялись огнем и

мечом во имя религии мира и любви. Но именно эти чудовищные противоречия были одной из главных причин падения средневековой системы. Как скоро церковь, не довольствуясь проповедью, прибегает к принуждению, она отталкивает от себя все

возвышенные души, которые притеснение совести считают преступлением против Бога и человечества. Светской мысли, в особенности философии XVIII в., принадлежит высокая честь борьбы за эти начала и проведение их в жизнь. Все новые европейские законодательства стали на эту почву, и это составляет;

величайший шаг на пути нравственного преуспеяния человечества. Это также одно из величайших завоеваний Нового времени. Стеснение свободы совести осталось только у запоздалых

народов, недавно вышедших из крепостного состояния. У нас

оно сохранилось в гонениях на раскольников, воспрещении переходить из православной веры в другую, в притеснении униатов, в ограничении прав евреев.^ Все это стоит в явном противоречии со статьями 44 и 45 Основных законов Российской

Империи, дозволяющим всем русским подданным свободное

исповедание веры и отправление богослужения.

Но если вторжение юридического закона в область совести

противоречит самой его сущности и его призванию, если здесь

истинная его задача заключается единственно в признании и ограждении ее неприкосновенности, то проистекающие из религиозных убеждений внешние действия, наравне со всеми другими,

подлежат его определениям. Спрашивается: в какой мере он

призван в это вступаться?

Об отношениях государства к церкви как целому союзу мы

будем говорить впоследствии. Здесь речь идет только о личных

правах, в которых выражается отношение свободы к закону. Если совесть человека признается свободною, если каждый имеет

неотъемлемое право исповедывать ту веру, в истине которой он

убежден, то нельзя воспретить ему и внешнее выражение своих

убеждений. Все, что вправе сделать закон во имя хорошо или

дурно понятых требований общественного порядка, это не дозволить публичной проповеди и публичного отправления богослужения, что может иногда подавать повод к смутам или скандалу. Но воспретить людям собираться вместе для вознесения

общих молитв Божеству и для совершения тех обрядов, которые

требуются их вероисповеданием, есть прямое нарушение свободы совести. Юридический закон не имеет тут голоса и не призван в это вступаться. Поэтому и так называемое совращение

может считаться преступлением только там, где свобода совести

не признается. По существу своему совращение есть возбуждение религиозного чувства, следовательно, привлечение души к

Богу, а потому оно должно считаться благом, а не злом. Это

один из путей, которыми Бог действует на человека. Без сомнения, государство имеет право не терпеть сект, проповедующих

сопротивление властям или соединенных с безнравственными

действиями и посягательством на чужую личность. Но здесь

преследуются не отношения души к Богу, а действия, выходящие

из пределов религиозного поклонения и которые притом должны быть доказаны. Более точное определение этих отношений

принадлежит государственному праву и политике, здесь нужно

было только утвердить общее начало.

Те же правила в общих чертах приложимы и к свободе мысли. И тут внутренние помыслы не подлежат действию юридического закона. Человека нельзя наказывать за известный образ мыслей или за частные разговоры, если они не заключают в

себе побуждения к преступному действию. Но закон может

воспретить публичное выражение мнений, опасных для общества или оскорбительных для других. В какой мере оно допустимо — это вопросы не отвлеченного права, а политики. И тут

широкая свобода служить признаком высшего развития; но

судьей в этом деле может быть единственно государственная

власть. Личное право является здесь не только выражением умственной свободы, но и могучим деятелем на общественном

поприще, а потому оно должно сообразоваться с состоянием и

потребностями общества.

Кроме требований общественной пользы личное право ограничивается и правами других, так же как и наоборот, оно

требует признания с их стороны. Отсюда проистекает двоякое юридическое отношение лиц: отрицательное и положительное.

Первое состоит в признании неприкосновенности лица как в

физическом его бытии, так и в духовной его сущности. Поэтому

всякое учиненное ему насилие неправомерно, иначе как для отражения им самим совершенного насилия. Если лицо вторгается

в область чужого права, то против него может быть употреблено принуждение, ибо этим охраняется неприкосновенность другого лица, имеющего равные с ним права. Эти отношения распространяются, как увидим далее, и на то, что присвоено лицу.

Но не одно только физическое бытие человека требует ограждения; неприкосновенной должна оставаться и духовная его

сущность. Человеческая личность как таковая требует к себе

уважения; в этом состоит ее честь. И тут юридический закон

может касаться только внешней стороны отношений. Люди могут думать о том или другом лице все что им угодно; но они не

вправе это выражать. Внешние знаки уважения должны быть

ему оказаны; в противном случае закон дает человеку право жаловаться на оскорбление. Очевидно, однако, что тут есть духовный элемент, который не поддается юридическим определениям;

поэтому оценка здесь всегда произвольная, и удовлетворение,

особенно в случаях тяжелых обид, часто весьма недостаточно.

Отсюда возникает самосуд, который не признается законодательством, но часто поддерживается нравами, даже в высокообразованных странах. Человек сам является судьею и защитником

своей чести, за которую он рискует самою жизнью. Это — высшее самоутверждение человеческой личности.*

Положительная сторона личного права в отношении к другим состоит в праве вступать с ними во всевозможные соглашения, не нарушая, однако, прав третьих лиц и общих постановлений. И тут прилагается общее правило, что все, что не запрещено законом, то дозволено в силу естественной свободы человека.

Поиск по сайту: