АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Глава 7. Приятное однообразие движения, расслабляющее виски и медленно приближающийся вечер оказали на меня положительное воздействие: я чувствовал себя

Читайте также:
  1. Http://informachina.ru/biblioteca/29-ukraina-rossiya-puti-v-buduschee.html . Там есть глава, специально посвященная импортозамещению и защите отечественного производителя.
  2. III. KAPITEL. Von den Engeln. Глава III. Об Ангелах
  3. III. KAPITEL. Von den zwei Naturen. Gegen die Monophysiten. Глава III. О двух естествах (во Христе), против монофизитов
  4. Taken: , 1Глава 4.
  5. Taken: , 1Глава 6.
  6. VI. KAPITEL. Vom Himmel. Глава VI. О небе
  7. VIII. KAPITEL. Von der heiligen Dreieinigkeit. Глава VIII. О Святой Троице
  8. VIII. KAPITEL. Von der Luft und den Winden. Глава VIII. О воздухе и ветрах
  9. X. KAPITEL. Von der Erde und dem, was sie hervorgebracht. Глава X. О земле и о том, что из нее
  10. XI. KAPITEL. Vom Paradies. Глава XI. О рае
  11. XII. KAPITEL. Vom Menschen. Глава XII. О человеке
  12. XIV. KAPITEL. Von der Traurigkeit. Глава XIV. О неудовольствии

 

Приятное однообразие движения, расслабляющее виски и медленно приближающийся вечер оказали на меня положительное воздействие: я чувствовал себя умиротворенным, мне было немного грустно и хотелось спать. Пока мы с Мери сидели рядом, держась за руки, поезд превратился в сверкающего червя, ползущего по темному континенту. Наш освещенный вагон, став средоточием жизни и тепла, несся среди таинственных теней, которые отбрасывали редкие огни застывших в неподвижности одиноких ферм и затерянных городов.

Мери очаровательно зевнула, свернувшись в кресле, как котенок, и потерлась щекой о мое плечо.

– Скажи, о чем задумался, получишь пенни, – прошептала она.

– Я думал о коде Тедди Траска.

– Тьфу ты. А я‑то надеялась, что обо мне. Отдавай назад мой пенни. С тем же успехом я могла бы держать за руку думающий механизм.

– Ты бросила свой пенни в отверстие и получила то, что выскочило. Я не отвечаю за работу моего тонко организованного и тщательно смазанного мозга.

– Вот именно, смазанного. Смазанного виски. И что же думающий механизм думает о коде Тедди Траска?

– Мне кажется, такой код вполне может использовать вражеский шпион. Помнишь наш с Эриком спор тогда в Гонолулу? Во всех известных мне кодах и шифрах нельзя обойтись без букв, цифр или слов. Но кодом Траска можно пользоваться и без этого. Перехватчик не поймет, что слышит код.

– Я тоже не совсем понимаю. Но ты продолжай думать о своих кодах, а я вспомню всех заслуживавших интереса мужчин, которые встречались на моем жизненном пути.

– Я невнимательный? – Я сжал ее руку.

– Да. Может, я и не стану думать обо всех этих интересных мужчинах. Вообще‑то говоря, они не были такими уж интересными.

Ужинали мы вместе с армейским офицером по фамилии Райт, севшим в поезд в Форт‑Мэдисоне. Это был круглый коротышка лет сорока, с дубовыми листочками майора и нашивками военного врача. Самонадеянное любопытство, проявленное им по отношению к Мери, показалось мне не особенно приятным. Райт оказался специалистом в особой области психиатрии – нервном истощении после боя – и потому прочитал нам об этом целую лекцию, с видом распускающего хвост павлина.

В вагоне‑ресторане я заметил, что Тедди Траск снова оказался за столиком с дамами Тессинджер и что миссис Тессинджер проявляет к нему благосклонность. У Андерсона и мисс Грин, занявших столик на двоих, явно нашлись общие интересы.

В восемь с небольшим мы прибыли в Канзас‑Сити, где к нашему составу должны были прицепить «пульман». Ждать предстояло полчаса, и мы с Мери, как и прочие пассажиры нашего вагона‑бара, вышли на платформу подышать воздухом и размяться. Когда время почти истекло, к нам подошел рядовой пехотинец с большим холщовым мешком.

– Не знаете, где сто семьдесят третий вагон? – спросил он у меня.

– По‑моему, это наш, – сказала Мери. – Мне кажется, он должен быть в самом хвосте.

Втроем мы двинулись вдоль платформы и отыскали 173‑й, последний вагон состава. Усадив Мери в купе, я отправился в наш прежний вагон за вещами. Когда я вернулся в «пульман», большинство прежних попутчиков оказались уже тут: майор Райт, Андерсон и мисс Грин, дамы Тессинджер и услужливо хлопотавший вокруг них Тедди Траск. Пожилой даме из Гранд‑Рэпидз досталось место в одной из гостиных, а через некоторое время я заметил, что смуглый мужчина с угрюмым лицом занял вторую.

Солдат, выяснявший у меня, куда идти, сидел в нашем купе рядом с Мери, его полка была поднята. Это был человек с продолговатым загорелым лицом, худой и долговязый, чей возраст трудно было определить: то ли двадцать лет, то ли тридцать пять. Звали его Хэтчер. Хэтчер носил нашивки Европейского театра боевых действий со звездочками за три сражения. На нем были брюки цвета хаки, заправленные в полевые ботинки. Сев рядом с ним, я почувствовал, что он выпил. Меня это ничуть не обескуражило.

Поезд тронулся, и тогда, с протяжной интонацией уроженца Миссури, он нараспев произнес:

– Да‑а, интересно, когда же я снова увижу Канзас‑Сити?

– Были дома в отпуске?

– Угадал, брат. И что это был за отпуск! Ого‑го! Я повидал Лондон, Париж и Шанхай, но мой город – это Канзас‑Сити. Спустил семьсот сорок долларов за две недели, но дело того стоило.

– Но в Шанхае вы побывали не в эту войну?

– Эта война тянется дольше, чем кажется кое‑кому. В Шанхае я был в тридцать седьмом. Служил матросом на британском грузовом судне. Потом на британском пассажирском корабле на Янцзы.

– Так вам надо было служить на флоте.

– Пробовал попасть на флот, но не подошел по физическим данным. Я оказался в достаточно хорошей форме, чтобы добраться до Сицилии и пройти через Нормандию, а вот для флота – не гожусь. Что вы на это скажете?

– Я считаю, что тяжелее всего в пехоте. На флоте чувствуешь себя спокойно, пока твой корабль не обстреляют и тебе не придется догонять его вплавь.

– Впервые присутствую при столь необычных дебатах о достоинствах армии и флота, – улыбнувшись, вмешалась в наш разговор Мери.

– Но так и есть, – продолжал я с пьяным упорством. – Уж я‑то точно знаю, потому что сам попросился на флот, чтоб меня не призвали в пехоту.

– Слушай, брат, ты прав, – сказал рядовой Хэтчер. – Ты честный, хоть и офицер. Как насчет того, чтобы за это выпить?

Он хотел встать, но я удержал его.

– У меня есть бутылка. Во всяком случае, полбутылки.

Мы вдвоем выпили, а Мери отказалась, так как нечем было разбавить.

– Вы сказали, что в тридцатые годы провели какое‑то время в Китае, – сказал я. – А Китайскую войну вы тоже видели?

– Видел разграбление Нанкина. Такое не забывается.

Взгляд Хэтчера посерьезнел, а лицо утратило жизнерадостное выражение. Мери посмотрела на солдата с интересом, но промолчала.

Взволнованным, как у Старого Морехода, голосом Хэтчер начал свой рассказ:

– Наш корабль перевозил пассажиров вверх по реке из Нанкина в Ханькоу. Большинство из них были европейцами: британцы, французы, русские и немного американцев, решивших выбраться из Нанкина, пока еще было можно. Дело было зимой 1937‑го. Мы снарядили корабль в последнее плавание – не знали, что оно станет последним, но так получилось, и не смогли достать провизию для пассажиров. Мы стояли на рейде возле Нанкина с пассажирами на борту, и первый помощник выбивался из сил, чтобы достать для них провизию. В Нанкине было сколько угодно продовольствия, но япошки наложили на него лапу.

На следующий день первый помощник взял с собой в город меня и еще пятерых парней, владевших оружием. Мы у него были вместо телохранителей. Я навсегда запомнил, как мы шли вдоль стены к городу. Я много чего потом повидал в Европе, но такого ни разу не встречал. Вдоль стены, протянувшейся на несколько миль, с обеих сторон громоздились трупы умерших от истощения людей, связанные по нескольку и брошенные как попало. Больше я нигде не видел, чтобы с человеческими телами обращались хуже, чем с вязанками дров.

Мери побледнела, а глаза ее стали еще больше и ярче.

Заметив это, Хэтчер сказал:

– Извините меня. Напрасно я разболтался. Но вы зато теперь понимаете, почему к концу войны я хочу добраться до Тихого океана. Немцы не вызывали во мне такой ненависти, может, потому, что я ни разу не видел нацистского концлагеря.

– Вы сумели достать еду для своих пассажиров?

– Да, связались с одним дельцом с черного рынка. Он, кстати, был белый, представляете? Но имел связи с желтопузыми. Насколько я понимаю, он контролировал в городе почти все запасы риса и потому запросил монопольную цену. Первый помощник в конце концов раздобыл около пятидесяти мешков, но они не пошли нам на пользу.

– Почему?

– Однажды, когда мы плыли вверх по реке, японцы стали бомбить нас. Почти все спаслись, но корабль сгорел чуть не дотла. Черт знает каких усилий нам стоило вернуться в Шанхай! После этого я и убрался из Китая. – Хэтчер усмехнулся. – Думал, навсегда, но уже почти год меня не оставляет чувство, что я снова там. Хотел бы я встретиться с желтопузым коротышкой, сбросившим ту бомбу!

Мимо нас по коридору проходил Андерсон. Я предложил ему выпить, и он зашел. Я предложил сходить в клубный вагон за содовой для Мери, но Андерсон отнесся к моей идее с сомнением.

– Вряд ли там что‑то есть. В Канзасе сухой закон.

– Мне вполне достаточно, – успокоила меня Мери.

О себе я этого сказать не мог. Мы сосредоточили усилия на моей пустеющей бутылке. Андерсон выпил немного и отправился назад к мисс Грин. Проводник стал стелить нам постели, и Мери пошла к дамам Тессинджер, а мы с Хэтчером в мужскую курилку.

Наклонившись, он заплетающимся языком прошептал мне на ухо:

– Тот жирный парень твой друг?

– Нет, мы познакомились сегодня в поезде.

– А как его фамилия?

– Андерсон. Он торгует нефтью.

– Говоришь, фамилия Андерсон? Говоришь, торгует нефтью?

– Ты с ним знаком?

– Не уверен, – пробормотал Хэтчер, – но может, и знаком. А если знаком, то будет очень занятно.

– Что ты имеешь в виду?

– Да так, просто парень он занятный, и нефтяной бизнес меня всегда занимал.

Если бы у меня было другое настроение, отговорка Хэтчера заинтриговала бы меня и я бы попытался расспросить его поподробней. Но доброе виски, разлившись большущей волной, пульсировало в моем организме. На меня снизошло блаженство опьянения. Путешествие длиною в день и олимпийские высоты, на которые я вознесся, отделяли меня от гибели Сью Шолто й Бесси Ленд, казавшейся мне сейчас чем‑то несущественным. А их изуродованные тела напоминали сломанных кукол из детских воспоминаний. Да и вообще, темный мир за окнами вагона утратил реальность. Я отчетливо видел лишь светлую движущуюся комнату, где выпивал с интересным собеседником, и отражение собственной глупой довольной физиономии в стекле.

Хэтчер достал смятый конверт из нагрудного кармана рубашки цвета хаки и теперь рылся в других карманах.

– Что потерял? – поинтересовался я. – Скажи, и ты это получишь.

– Да вот письмо, которое надо бы отправить. Но черт его знает, куда подевалась ручка.

Я протянул ему свою. Вынув из конверта два сложенных листка, он развернул их, и я увидел, что они густо исписаны. Положив на колени журнал, Хэтчер принялся писать на обратной стороне второго листка. Медленно шевеля губами, он будто произносил про себя слова, чтобы не сделать ошибки. Умей я читать по губам, я бы узнал содержание приписки и, возможно, смог бы спасти ему жизнь.

Закончив, он положил дописанное письмо в конверт и вернул мне ручку. Я заметил, что на конверте уже есть марка, адрес и пометка «Авиа».

– Надо было давно отослать подружке, – объяснил он. – Не знаешь, можно отправить прямо из поезда или только с почты на станции?

– В клубном вагоне есть почтовый ящик. Висит на стене, стеклянный, между письменным столом и баром.

– Спасибо. – Он запечатал конверт и вышел. Но через несколько минут вернулся с бутылкой виски. Письмо он держал в другой руке.

– Твое виски кончилось, – сказал он, – попробуй теперь моего.

Отдав мне бутылку, он опять ушел. Судя по незнакомой мне этикетке, в бутылке был «Отборный марочный бурбон пятилетней выдержки, крепостью 90 градусов, изготовленный в Кентукки». Я счистил сургуч и вытащил пробку, использовав штопор из перочинного ножика. Мне показалось, от бутылки завоняло плохо очищенным машинным маслом, но, отбросив сомнения, я налил себе немного в бумажный стаканчик. Вкус у напитка не был изысканным, но жидкость согревала, а прочее в моем состоянии было в общем‑то безразлично.

Хэтчер вернулся, опустив письмо в клубном вагоне, и спросил, как мне понравилось его виски.

– Жуть, – сказал я, – но я пил и хуже.

Сделав первый глоток, он поморщился:

– Правда жуть. С этой нехваткой спиртного приходится покупать, что найдешь, но парень, который продал мне этот бурбон, сказал, что он настоящий, марочный. И заплатил я ему дай боже!

– Жаль, я не захватил побольше из Чикаго, – сказал я, – забыл про штаты с сухим законом. Слушай, может, у Андерсона есть еще? Схожу узнаю.

Андерсон сидел с мисс Грин в полутемном купе в противоположном конце вагона. Устроившись рядышком, они глядели друг на друга с глупым видом, будто влюбленные. Но из нескольких слов, что я успел уловить, пока они меня не заметили, я понял, что обсуждали они нефтяной бизнес в Нью‑Мехико. Мне пришло в голову, что Андерсон убеждает мисс Грин вложить деньги в одно из своих предприятий. Помешав им ворковать про их нефтяные увлечения, я объяснил Андерсону, что мне позарез нужна выпивка. Однако он ответил:

– Сожалею, дружище, но вам и вашему другу придется выпить то, что у вас есть.

– Он и ваш друг, – пробурчал я.

– Что вы имеете в виду? Я его никогда раньше не видел.

– Зато он вас видел. Он говорит, вы с ним знакомы.

– Тем не менее, боюсь, мне нечем вам помочь. – В голосе Андерсона слышалось нетерпение. – У меня была только та бутылка «Тичерз».

Настроение у меня внезапно изменилось, и хотя я был пьян, мне вдруг стало ужасно стыдно.

– Извините меня, – попросил я прощения у Андерсона и низко поклонился мисс Грин. – Извините, что так бестактно вас потревожил.

– Да ничего страшного, старина, – ответил Андерсон сердечно, – с кем не бывает. Жалко, что я ничем не могу помочь.

Оставив дам Тессинджер, собравшихся спать, Мери догнала меня в коридоре. Почти все полки были уже застелены, и вагон ужался до размеров узкого туннеля между зелеными шторками. Частица призрачного внешнего мира вдруг проникла в поезд, и на мгновение я ощутил испуг, будто шел не по сумрачному коридору, а пробирался по неведомой тропинке в диких джунглях, где под каждым кустом подстерегал какой‑нибудь опасный зверь.

– Подъезжаем к Топеке, – сказала Мери. – Давай выйдем на платформу и посмотрим, что это такое.

Спустившись из задней двери вагона, мы увидели огни, в беспорядке разбросанные среди складских помещений, что‑то вроде пустынных, уходящих в пугающую тьму проходов между ними, и еще внезапные вспышки неонового света вдали, переливавшегося разноцветными оттенками над головами невидимой толпы у кинотеатра, и, наконец, длинную, неравномерно освещенную станционную платформу.

Один из сотен подобных городов, при встрече с которыми испытываешь знакомую скуку, а при расставании – облегчение. Без спиртного я был все равно что мотор без горючего и потому испытал острое чувство жалости ко всем жителям Топеки, чей город оказался жалким скоплением тусклых огней в непроглядной тьме нашего полушария.

Теплая ладонь Мери скользнула между моим бедром и рукой.

– Когда я была маленькая, мы были очень бедные, – сказала она задумчиво. – Я любила приходить на станцию и наблюдать за пассажирскими поездами. Депрессия была в самом разгаре, но на поездах все же ездило много богатых людей. Я ни разу не ездила на поезде, и потому мужчины и женщины в освещенных окнах казались мне королями и королевами.

Рассказ Мери тронул меня, хотя и отдавал сентиментальностью.

– Любой ребенок думает о том же, глядя на проходящие поезда, – заметил я. – Но когда несколько раз проедешься, иллюзии тают. Почему‑то всегда кажется, что та часть города, которую видишь из вагона, должна находиться по другую сторону колеи.

– А я до сих пор не избавилась от иллюзий. Ощущаю в поезде прилив энергии. Чувствуешь себя сильной, когда двигаешься вперед по стране, оставляя позади тех, кто сидит на месте.

– Я понимаю, ты просто не повзрослела. Может, тебе и повезло.

– Может быть, хотя иногда мне и сейчас бывает больно. Теперь я сама дама в освещенном окне, но я все еще кажусь себе тем самым ребенком. Я смотрю в окно изнутри, но в то же время заглядываю в него снаружи.

– Шизофрения, – сказал я и поцеловал ее.

Багаж и почту погрузили, пассажиры расселись по вагонам, и двери за ними закрылись. Тормозные кондукторы махнули фонарями, и поезд медленно тронулся с места, чтобы постепенно, набрав скорость, перейти на бешеное стаккато.

Мери внезапно заговорила о другом:

– Напрасно я провела столько времени с Тессинджерами, но я не могла заставить себя уйти. Миссис Тессинджер не хуже меня знает, что Тедди интересуется не ею, но ведь она женщина и потому все равно благодарна ему за внимание. Он болтает черт знает что, а она слушает.

– Например?

– Обо всем подряд! О ее молодости, красоте, энергии, вкусе. Полагаю, завтра они перейдут к анатомическим подробностям.

– А как реагирует Рита?

– Она, по‑моему, в восторге. Все понимает и одобряет. Последние несколько лет она училась в очень консервативной школе для девочек.

Я обнял Мери и снова поцеловал ее, на этот раз крепче.

– Ты все‑таки немного пьян, да?

– А ты против?

– Нет, я очень терпима. – Обняв меня рукой за шею, Мери притянула к себе мою голову и тоже поцеловала меня. – Может, пойдем в купе? Я замерзла.

Мы повернулись к двери, но не успел я нажать на ручку, как дверь приоткрылась и из купе высунулась продолговатая физиономия Хэтчера.

– Эй, дружище, я повсюду тебя искал. Ходил в клубный вагон. Как насчет того, чтобы еще выпить? – спросил он.

– Пейте, если хотите, – сказала Мери, – а я ложусь спать. – Чмокнув меня в щеку, она исчезла в купе.

– Чудесная девчонка, – восхитился Хэтчер. – Как это тебе удалось заполучить такую чудесную девчонку?

– Познакомились на вечеринке в Гонолулу, потом встретились в Детройте.

– Везет же некоторым. Должно быть, темпераментная штучка.

– Пускай я не настоящий джентльмен, – произнес я высокопарно, – но мисс Томпсон настоящая леди!

– Только не дай ей тебя обдурить. У них у всех одни и те же инстинкты. Одни и те же миленькие инстинктики.

– Заткнись, черт тебя дери! Я хочу жениться на этой девушке.

– Извини. Извини. У тебя один подход, у меня другой. Но дело твое. Так как насчет того, чтобы выпить?

– У Андерсона больше ничего нет. Придется пить твое.

– Ладно. Я засмотрелся на луну. Пошли, бутылка осталась в курилке. Надеюсь, не пропала.

Бутылка нашлась под креслом, там, где Хэтчер ее оставил. Выудив ее, он сделал большой глоток прямо из горлышка. Налив немного в бумажный стаканчик, я тоже выпил, но после перерыва пилось хуже. Жидкость показалась мне еще более тошнотворной. Желудок мой содрогнулся, будто подыхающая рыба.

– Господи, – пробормотал я, – ну и гадость. Никогда не пил ничего омерзительнее.

– Да брось ты, ничего особенного. – Расхрабрившись, Хэтчер высоко поднял бутылку и сделал еще один хороший глоток. Через несколько минут его кадык часто задергался, хотя других признаков дурноты я не заметил.

Устроившись поудобнее, он закурил и рассказал мне еще немного о том, что повидал, будучи торговым моряком. Одна история была про то, как в Кантоне одному матросу вспороли живот бритвой, и он бежал по улице с вываливающимися наружу кишками. «Да, да, я слышал, что его зашили и он выжил». А однажды, когда они плыли из Австралии на небольшом грузовом пароходике, у них был умалишенный капитан, спавший каждую ночь с надувной женщиной в натуральную величину. Стюард рассказывал, что раскрашенное лицо куклы день ото дня бледнело, зацелованное капитаном.

Пока Хэтчер рассказывал об этом, его собственное лицо тоже бледнело. Ярко‑голубые глаза затуманились. Говорил он теперь с трудом, будто язык ему кто‑то набил ватой.

– Извини, – сказал он в конце концов, – мне что‑то нездоровится.

Уронив подбородок на грудь, он широко открыл побелевший рот и, с усилием поднявшись, побрел на нетвердых ногах в мужской туалет. Несколько минут я слушал, как его выворачивает наизнанку, было похоже, что кто‑то рвет на куски очень толстую бумагу.

Я и сам чувствовал себя неважно. Курилка заходила ходуном, как каюта на корабле во время шторма. Огни на потолке делились, подобно амебам, и плясали словно эльфы. Я поднял руку, чтобы прикрыть один глаз и приостановить их сумасшедшие репродуктивные танцы, но угодил пальцами себе в переносицу. Мои собственные руки неожиданно превратились в некие удаленные от меня предметы, почти неподвижные и подвластные мне лишь номинально. Тело мое постепенно становилось деревянным, будто нервная система превратилась в обесточенный электрический провод, подсоединенный к батарейке, у которой заряд на исходе.

Мне даже показалось, что поезд замедлил ход, но я подумал, что это все мой обмен веществ. Поезд, внезапно дернувшись, остановился, огни за окном горели, во всяком случае те, на которых мне удалось задержать взгляд, а мой желудок снова дернулся, как выброшенная на берег рыба.

Хэтчер все еще занимал туалет, поэтому мне оставалось только выйти наружу. Ноги меня слушались не лучше, чем резиновые ходули. Я вышел в коридор. Стены с обеих сторон то растягивались, то сжимались, пока я пробирался к двери по прогибавшемуся подо мной полу.

Спотыкаясь, я вышел на открытую платформу, ощутил ночную прохладу и увидел высокое ясное небо. Звезды летели с него вниз, будто подъемник в шахту.

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.013 сек.)