Глава 9. В столовую я вошел, когда прозвенел последний звонок, оповещавший пассажиров о ланче

В столовую я вошел, когда прозвенел последний звонок, оповещавший пассажиров о ланче. По дороге я увидел Мери, болтавшую в клубном вагоне с дамами Тессинджер.

Она проводила меня. Выглядела она посвежевшей и беспечной, страхи минувшей ночи улетучились.

– Как дела, Сэм? Ты проспал все утро как бревно, и мне ужасно не хотелось тебя будить.

– Больше всего на свете люблю поспать до полудня. Правда, впервые в жизни прохрапел двенадцать часов, а чувствую, что перебрал накануне.

– Ты должен пить только хорошее чистое виски.

– Я бы выпил хорошей чистой воды.

– Понимаю. Виски у всех кончилось, и купить его будет негде до конца пути.

– Плохо, почти как в море.

– Правда? – Чуть подавшись вперед, Мери легонько чмокнула меня в щеку.

– Ну, не совсем. Вообще‑то в море жизнь спокойная, но зато менее интересная. Рядом нет женщин…

– Совсем‑совсем? Ни одной?

– Ну да, ни одной. Все‑таки приятно, когда женщина снова рядом. И еще мне всегда хотелось собаку.

– Собаку завести нетрудно.

– Не так легко, как тебе кажется. Ни одной собаке нет до меня дела. Посмотрите на меня, обессобаченного!

– Ты определенно чувствуешь себя сегодня лучше.

– Да, потому что чувствовать себя хуже – невозможно.

– Тебе лучше поторопиться, если ты хочешь что‑нибудь съесть. Я поела сто лет назад.

Мери снова отправилась к дамам Тессинджер. В ресторане все еще было полно народу, и пока я пробирался между притихшими столиками, уши у меня покраснели. Я знал, о чем станут перешептываться сплетники и сплетницы: «Едва не допился до смерти. Надо же, не уважать себя до такой степени! Вроде бы приличный человек. Позорит форму». Неприятно было то, что отчасти сплетники были правы. При свете дня, да еще с похмелья, мои ночные похождения выглядели до неприличия глупыми.

Майор Райт сидел за столиком один и кивком пригласил меня присоединиться к нему.

– Выглядите получше. А как самочувствие?

– Нормально. Хотя горло до сих пор болит.

– Эфир сильный раздражитель. Попозже я взгляну на ваше горло.

Посмотрев в окно, я с неизбывным удивлением путешественника отметил изменения, произошедшие за день пути. Покидая Детройт и Чикаго, я дрожал на студеном ветру, дувшем с озер. Бесснежная, солнечная прерия, открывавшаяся сейчас за окном, простиралась под летним небом.

– Где мы? Я не заглянул в расписание.

– В Техасе. Последняя остановка была в Амарилло.

– Весна приходит сюда рано.

– Здесь сейчас лучшее время года. Летом тут слишком жарко.

Тема погоды была исчерпана, и я задал доктору вопрос, который не давал мне покоя:

– Что с Хэтчером?

– Тело сняли с поезда в Уихите. Я передал его и бутылку виски полиции штата Канзас. Они должны связаться с полицией Миссури, чтобы отыскать продавца, который всучил Хэтчеру бутылку. Мне показалось, у них были большие сомнения насчет того, что это возможно. Канзас‑Сити – большой город.

– А что будет с телом?

– Переправят родственникам в Канзас‑Сити. Судя по документам, у него там брат. Произведут, конечно, вскрытие. Мне бы самому хотелось произвести это вскрытие.

– Не сказал бы, что ваше желание мне понятно.

– Чрезвычайно интересно. Извлечение эфира из тканей путем дистилляции. Если не ошибаюсь, описано Гетлером.

Поедая сомнительного качества мясные тефтели, мы смотрели, как мимо нас проплывают пожухшие ровные поля. Вдали, над горизонтом, поднимался угольно‑серый дым нефтяных промыслов.

– Значит, смерть Хэтчера зарегистрирована как несчастный случай?

– Я не знаю, какое еще определение тут подойдет. С Хэтчером произошел несчастный случай. Если же говорить о торговце, то тут мы имеем дело с предумышленным убийством.

– Неужели яд в бутылку невозможно добавить в поезде?

– Дырку нельзя просверлить в поезде.

– Но ведь эфир могли добавить после того, как я открыл бутылку. Она стояла, и никто ее не сторожил.

– Кто возит с собой в поезде эфир?

– Доктор, – сморозил я. – В поезде есть другие врачи?

Мое предположение не понравилось майору Райту. По его помрачневшему круглому лицу было заметно, что он оскорблен в лучших чувствах.

– Не знаю, но я глубоко убежден, что представители медицинской профессии не станут добавлять яд в бутылки со спиртными напитками.

– Ну разумеется, – сказал я примирительно. – Таким образом, вы не сомневаетесь, что Хэтчер умер случайно.

С минуту майор Райт не отвечал. Затем он сказал:

– С физиологической точки зрения – да. С психологической не совсем. Хэтчер должен был понимать, что пьет недоброкачественное виски. Вы ведь тоже это понимали, разве не так?

– Я знал, что оно недоброкачественное. Но не предполагал, что до такой степени.

– И все же вы должны были понимать, что рискуете. Так зачем же пили?

– Хотелось выпить, а ничего другого не нашлось.

– Вот именно. Вы хотели выпить. А почему вы хотели выпить? Почему хотел выпить Хэтчер? Я вам объясню. Если говорить коротко, ваша жизнь вас не устраивала. Вам захотелось ненадолго от нее избавиться, ненадолго умереть. Возможно, забыть на какое‑то время войну. Хотя на самом‑то деле вы стремились убежать от самих себя. Злоупотребление алкоголем есть сознательное, постепенное самоубийство.

В другой раз проповедь майора заинтересовала бы меня, но сейчас мне необходимо было слишком многое обдумать. Накануне вечером я собирался рассказать Райту всю историю с самого начала. Теперь это было бессмысленно. Он все для себя решил, и пытаться переубедить его было бы пустой тратой времени. Допустим, я бы все же попробовал, – какова была моя версия смерти Хэтчера? И кто из пассажиров мог быть подозреваемым?

Я еще раз перебрал в уме все события, предшествовавшие гибели солдата. Недолгий период, что я был без сознания, прозрачной завесой навис над вчерашним вечером, исказив воспоминания. Весь день накануне ограничивался наполнявшимися, словно по волшебству, стаканами, ощущением тепла, легкости и головокружения на грани дурноты, обрывками разговоров, слишком большим количеством выкуренных сигарет, внезапно появлявшимися в ярком свете лицами. Андерсон, мисс Грин, дамы Тессинджер, Тедди Траск, смуглый мужчина в темном костюме – я до сих пор не знал его имени, но Урия очень ему подходило. Насколько я помнил, любой из них мог легко добраться до бутылки. В курилке она оставалась без присмотра по меньшей мере минут десять, пока мы с Мери выходили на платформу, чтобы посмотреть на Топеку.

Бесполезно было исключать тех, кто был мне знаком. В поезде находилось множество других людей, которые с тем же успехом могли добавить яд в бутылку. И все‑таки мой мозг должен был хоть за что‑то зацепиться, иначе он разлетелся бы на куски, как мотор, которому нечего приводить в движение.

Лучше было начать с наименее вероятного. Дамы Тессинджер: Рита вне подозрений. Она всего лишь прелестное дитя. Девочка‑подросток под стеклянным колпаком, ожидающая того, кто его приподнимет. Роль колпака играет мать. В старшей даме горит огонь, тем более Тедди подул на угли. Однако разум отказывался вообразить миссис Тессинджер в роли убийцы. В ней чувствовалась утонченность воспитанной, а может, и благородной женщины. Шпионить и убивать – такие недостойные занятия не для нее.

Майор Райт. Достаточно было взглянуть ему в лицо. Надутый, важный, возможно, потому, что коротконогий. Но человек явно порядочный.

Тедди Траск. Скользкий тип. Не исключено, что способен устраивать всякие фокусы не только на сцене, но и в жизни. Но не создан для убийства. Во‑первых, у него слишком развито чувство юмора. Во‑вторых, он совсем не обращал внимания на рядового Хэтчера. И вообще Тедди был мне симпатичен.

Черноволосый. Этот озадачил и разозлил меня. Насколько мне известно, он словом не перемолвился ни с кем из пассажиров поезда. Однако чуть что – тут как тут. Мне показалось, он приглядывается ко всему, что происходит вокруг, словно ведет запись в маленькой черной тетрадке. Я решил, что в эту его воображаемую тетрадку стоит заглянуть. Не исключено, что это наконец послужит поводом, чтобы ему как следует врезать.

Мисс Грин. У нее лицо многоопытной женщины, причем свой опыт она приобрела явно не на светских раутах или пикниках в воскресной школе. Мне приходилось встречать вышедших в тираж танцоров и перезрелых девиц легкого поведения, молодившихся, как она, с помощью косметики, и с такими же умными немолодыми глазами. Эту женщину было невозможно обмануть. Я сомневался, что она способна совершить преступление, хотя тут нельзя было сказать наверняка. Но это все же было бы что‑то не столь рискованное, как убийство.

Мистер Андерсон. Принадлежит к тому типу людей, которые всегда были мне несимпатичны. По первому впечатлению – Бэббит, но не настолько умен. Женщина вроде мисс Грин была для него подходящей добычей. Несмотря на свой глуповато‑добродушный жизнерадостный вид, хорошо ориентируется в обстановке. Его рассуждения постепенно начинали казаться мне менее глупыми, хотя и были достаточно банальны. Пожалуй, главным, что вызывало во мне недоверие, было исходившее от Андерсона ощущение силы. Впрочем, его поведение свидетельствовало об обратном. Не стоит думать, что хоть один Бэббит действует, сообразуясь с собственными желаниями. Но от Андерсона исходила какая‑то грубая животная сила. Нельзя сказать, чтобы это было достаточно веское основание, чтобы подозревать его в убийстве, но я подозревал.

Майор Райт, извинившись, ушел, немного разочарованный моим невниманием к его идеям. Столовая опустела, и старший официант посматривал на меня вопросительно. Этот вагон, из‑за того что на неграх‑официантах были белые куртки, напомнил мне о Гонолулу‑Хаусе и миссис Мерривел.

Меня неожиданно поразила неприятная мысль: предрассудки мешают мне мыслить здраво, так же как и этой женщине. Оснований думать, что Гектор Ленд убил Сью Шолто и удрал более чем достаточно. В нашем «пульмане» был негр‑проводник. Почему бы ему, скажем, не быть членом «Черного Израиля»?

Я нашел проводника в противоположном конце нашего вагона. Чтение журнала настолько поглотило его, что он даже не сразу меня заметил. Потом, окинув меня взглядом, он закрыл журнал, заложив между страниц черный палец. Оказалось, он читает «Атлантик мансли».

Глядя на его морщинистое лицо, хранившее сдержанное достоинство, я почувствовал себя идиотом. Я чуть было не заподозрил человека в убийстве лишь на том основании, что он чернокожий.

К счастью, я вспомнил о своем разговоре с Уэнлесом. Он советовал мне расспросить о «Черном Израиле» образованного негра.

– Не будете возражать, если я задам вам один‑два вопроса?

Поднявшись, проводник положил журнал на сиденье.

– Нет, сэр. Можете задавать любые вопросы. Одна из моих обязанностей – отвечать на вопросы пассажиров, для этого я здесь и нахожусь.

– То, о чем я хотел бы спросить, не имеет отношения к вашей работе, но для меня это важно. Мы можем пойти куда‑нибудь поговорить?

– Мы можем пойти в тамбур, сэр. Там сейчас никого нету.

Мы вдвоем вышли в тамбур, куда сквозь приоткрытые створки дверей проникал весенний ветерок.

– Моя фамилия Дрейк, – представился я, протягивая руку.

Проводник смотрел на нее с настороженным безразличием, будто это был подарок, который мог взорваться прямо у него перед носом. Затем, легонько пожав мои пальцы, он отдернул свою руку так стремительно, словно боялся попасть в ловушку.

– Рад с вами познакомиться, мистер Дрейк, сэр. Меня зовут Эдварде, сэр.

Он говорил в традициях Эмоса и Энди, сбивчиво, как приучили говорить негров белые, не желавшие признавать за ними другие возможности.

Я понял, что едва ли быстро добьюсь чего‑нибудь от него.

– Послушайте, мистер Эдварде. – Я постарался, чтобы «мистер» звучало как можно естественней. – Я работал в газете, в Детройте, и всегда старался помогать людям, принадлежащим к вашей расе. Вам придется поверить мне на слово, но это правда. Несколько дней назад в Детройте убили одну мою знакомую женщину, негритянку. У меня есть основания думать, что организация под названием «Черный Израиль» причастна к ее смерти, но мне не удалось ничего узнать о «Черном Израиле». Вы не могли бы мне помочь?

– Я в подобные дела не суюсь, мистер Дрейк. Состою только в нашем железнодорожном профсоюзе, а так – сам по себе.

– Я ездил к доктору Уэнлесу в Мичиганский университет. Он посоветовал мне поговорить с образованным негром.

– Профессор Уэнлес? Я слышал, как он выступал на митинге в Чикаго. Хорошо говорит.

Эдварде перешел на безукоризненный английский Среднего Запада, естественный для негра, родившегося в тех местах и учившегося в тамошних школах. Мне показалось, я отчасти сломил его сопротивление.

– Я знаю, что «Черный Израиль» – негритянская организация. У меня есть подозрение, что образованные негры относятся к подобного рода деятельности неодобрительно. Не могли бы вы рассказать мне что‑нибудь о ее целях и методах?

– Простите, мистер Дрейк, но зачем вам это?

– Честно сказать – не знаю. Мне известно, что «Черным Израилем» занимается ФБР. Если я выясню что‑то, чего не знают там, то передам им информацию. Понимаете, это я обнаружил тело убитой женщины. Вечером накануне убийства я слышал, как она упомянула о «Черном Израиле» и как один мужчина, тоже негр, велел ей молчать. У меня создалось впечатление, что «Черный Израиль» организация подрывная.

– Значит, ФБР взялось за них? – спросил Эдварде. – Давно пора.

– Выходит, вы слышали о «Черном Израиле»?

– Они ко мне обращались. Но вот что я вам скажу, мистер Дрейк, я бы не приблизился к «Черному Израилю» на пушечный выстрел. Начинали они прилично, но быстро докатились до черт знает чего. Это мое личное мнение, но, по‑моему, к ним пробрался кто‑то, кто преследовал собственные корыстные цели. Одно время мне казалось, что это нацисты. «Черный Израиль» начал разлагаться в году сороковом – сорок первом.

– Нацисты? Почему вы так думаете?

– Мы проводили собственные расследования, мистер Дрейк. Выясняли определенные… определенные вещи, которые могли навредить нам. Некоторые движения, якобы выступавшие за права негров в Америке, проповедовали фашизм, и больше всего их оказалось в Детройте. Наш профсоюз всегда внимательно за ними следил.

– Но вы сказали, что больше не считаете «Черный Израиль» фашистской организацией. Почему вы изменили свое мнение?

– Главным образом из‑за пропаганды, которую они используют. Вы знаете, к какой пропаганде прибегают некоторые политики, как только в Конгрессе начинают обсуждать Федеральный билль о запрещении подушного налога? Черные – низшая раса, политическое равенство – не для нас, мы ближе к обезьянам, короче, безответственные дети, вынуждающие белых приглядывать за нами и обучать самой простой работе.

Мне показалось, Эдварде нарочно цитирует одну из передовиц расистских газет, но его низкий голос звучал искренне. Он отлично знал все, о чем говорил, недаром же лет сорок ему пришлось испытывать это на собственной шкуре.

– Я понимаю, о чем вы. Но ведь «Черный Израиль» не использует подобного пропагандистского набора?

– О нет, мистер Дрейк. Но тут‑то и зарыта собака. «Черный Израиль» звонит о том же, но со своей колокольни. Они столь же яростно борются за превосходство черных, что и политики‑южане за превосходство белых. Они утверждают, что дни белой расы сочтены и что ей на смену придут цветные. Подобные заявления часто совпадают с подсознательными желаниями многих моих соплеменников, а вот привести все эти разговоры могут только к беде. Хотя, конечно, это и в интересах нацистов, только я не могу себе представить гитлеровцев, поддерживающих идею превосходства черных.

– Но их лозунг – «разделяй и властвуй», а принципы им безразличны.

– Мне точно известно, что в некоторых очень жестоких антинегритянских организациях Детройта были фашистские агенты. Доктор Уэнлес подтвердил это в своем докладе о расовых волнениях.

– Они вполне могли вести двойную игру. Хотя, должен заметить, то, что вы рассказали о пропаганде, которой занимается «Черный Израиль», скорее напоминает идеи, пользовавшиеся популярностью в Восточной Азии у японцев.

– Я думаю точно так же, мистер Дрейк. Я читал немного о линии, которую проводили японцы в Бирме, и подумал – два сапога пара.

– А вам известно что‑нибудь о главарях «Черного Израиля»?

– Они остаются в тени. «Черный Израиль» – организация тайная. Меня хотели вовлечь – я вам уже говорил. Я выслушал агитационную речь и прочитал несколько воззваний. Больше я ничего не знаю.

– А кто пытался вас вовлечь?

Пока мы беседовали, Эдварде смотрел мне в лицо, и его задумчивые черные глаза приковали мое внимание. Теперь он отвернулся и выглянул в приоткрытую дверь вагона. Правой рукой он теребил шапку седеющих волос. Наконец он произнес:

– Я не скажу вам, мистер Дрейк. И если вы захотите воспользоваться сведениями, которые я вам сообщил, пожалуйста, не упоминайте моего имени.

– «Черный Израиль» опасен?

– Вы же сказали, что вашу знакомую убили.

– Я не стану упоминать вашего имени. Я очень благодарен вам за то, что вы мне рассказали. Было чрезвычайно приятно с вами побеседовать, мистер Эдварде.

– Спасибо. – Улыбка вспыхнула на его морщинистом угрюмом лице. – Мне пора приниматься за работу.

Прежде чем Эдварде вошел в спальный вагон, в нем произошли заметные перемены. Широкая прямая спина согнулась. Мудрый взгляд исчез со скоростью юркнувшей в норку змеи. Повадка сделалась робкой и заискивающей, словно все помыслы были подчинены чьим‑то возможным прихотям. Эдварде загнал себя в гладкий черный футляр, в котором, с точки зрения соорудивших его белых, как раз и надлежало обитать негру. Я впервые стал свидетелем подобной перемены, потому что прежде замечал лишь футляр, и из глубин моего сознания разом поднялись злость и жалость. Мне показалось, я присутствую при кончине.

И все же я был рад тому, что некая, хоть и неполная картина понемногу вырисовывалась. Меньше чем за три недели я наткнулся на три трупа, каждый из которых возникал на моем пути внезапно, будто из непроглядного мрака. Малая толика всей этой жути стала понемногу обретать черты людского порока, который я мог распознать. А распознав, постараться победить. Причину, повлекшую за собой три страшные смерти, я ненавидел так яростно, будто Хэтчер был мне братом, а еврейская девушка и черная женщина – сестрами.

Мери, открыв дверь, встала возле меня в тамбуре.

– М‑м‑м, – протянула она, – в воздухе пахнет весной.

– Тебе не наскучила вечная весна после стольких месяцев на Гавайях?

– Когда я уезжала, казалось, что наскучила, но за несколько дней, пока дул северный ветер, я снова по ней затосковала. Может, я больше никогда не поеду на север.

– Разве твои родные не в Кливленде?

– Да. Но ведь они могут приехать на юг. Я думаю, так и будет. О чем ты беседовал с проводником?

– Я вчера испачкал свою синюю форму. Он обещал почистить ее и погладить.

– Ты мне нравишься и в серой. Тебе пришлось долго его упрашивать?

– Нет, мы просто разговорились. Меня давно интересовал профсоюз проводников спальных вагонов.

В тот же день, попозже, когда Мери забыла о моей беседе с проводником, я заговорил о смерти Сью Шолто.

– Не верю, что Сью Шолто совершила самоубийство, – сказал я. – Я навел кое‑какие справки в Детройте перед отъездом и выяснил, что «Черный Израиль» – подрывная организация. Я думаю, Гектор Ленд принадлежал к ней, а его жене, Бесси Ленд, было многое о ней известно, возможно, она могла даже указать на кого‑то из главарей. Сам Гектор тоже может оказаться одним из главарей. Во всяком случае, я твердо убежден, что Бесси Ленд прикончили, чтоб не проболталась. Едва ли ее подтолкнули к самоубийству угрозами. А если так, то запугал ее кто‑то, кто связан с «Черным Израилем».

– Ты упомянул о бедной Сью? – переспросила Мери. Она произнесла это с такой грустью, будто ей становилось больно от одной мысли о покойной подруге, и я вспомнил, как у нее сдали нервы после смерти Сью. – Какое отношение имеет Бесси Ленд к Сью?

– Я все больше и больше убеждаюсь, что обе они были убиты по одной причине, а может, одним человеком или организацией. Не забывай, что Гектор Ленд имеет отношение к двум убийствам, а он наверняка «черный израильтянин».

– Это верно, – задумчиво согласилась Мери. – Может, он и убил Сью. Но почему?

– Конечно, не из‑за того, о чем говорила миссис Мерривел. Ее обвинение лишь ввело всех в заблуждение и на самом деле помогло Ленду защитить себя. У тебя нет никаких предположений? Я знаю, тебе дорога память о Сью, но, может, ты вспомнишь, что могло связывать ее с Гектором Лендом? Ты же виделась с ней каждый день.

– Сью жила простой, ничем не примечательной жизнью. У нее случались увлечения, об этом ты знаешь. Связи эти не назовешь беспорядочными. Она не изменяла партнеру, пока длился роман. Сью была коммунисткой, но я не понимаю, какое это могло иметь отношение к случившемуся?

– Коммунисткой?

– О, я не хочу сказать, что у нее был партийный билет. Ничего такого, насколько мне известно. Просто по некоторым вопросам она придерживалась коммунистических взглядов, только и всего. Вероятно, ее можно было бы назвать попутчицей.

– А по каким вопросам?

– Государственная собственность в тяжелой промышленности, расовые проблемы, примерно так.

– Вот оно что. Почему же ты не сказала мне раньше?

– Не видела необходимости. Не предполагала, что это важно. И потом, знаешь, для многих людей одно упоминание о коммунизме – все равно что красная тряпка для быка. Мне и до сих пор кажется, что это не имеет значения.

– Может, и не имеет, но сперва я хотел бы в этом убедиться. Я попрошу ФБР заняться Сью Шолто.

– Ты уже был в ФБР?

– Вообще‑то я не собирался тебе об этом рассказывать. Да, был.

– Вот пусть они этим и занимаются. Неужели мы не можем хоть ненадолго обо всем забыть?

– Я понимаю. Мы отправились в эту поездку вместе, чтоб получить от нее удовольствие. Прости, пока не получилось.

– И никогда не получится, – с горечью воскликнула Мери.

– Наверное, я не такой бесчувственный, как мне казалось. Не могу забыть о несчастьях. Возможно, потому, что вчера беда чуть не случилась со мной.

– Ты не боишься? – Она смотрела на меня широко открытыми глазами.

– Боюсь. Но теперь буду осторожнее. В конце концов, я доберусь до негодяя и с радостью его удавлю.

– Ты заставляешь меня холодеть от страха. – На лице Мери промелькнуло подобие улыбки, но рукой она непроизвольно схватилась за горло.

– Я тебя напугал? Прости. – Оглядевшись, я счел наше купе достаточно уединенным и поцеловал Мери. Она положила голову мне на плечо, и ее блестящие волосы щекотали мне лицо. Обняв ее, я почувствовал, как по ее спине пробежала легкая дрожь. Она прижалась ко мне, и мы обнялись еще крепче. Я вдыхал запах ее душистых волос и был уверен, что у меня нет никого дороже…

– Не отпускай меня больше никогда, – прошептала она.

– Прошу меня извинить, – произнесла миссис Тессинджер. Стоя в проходе, она наблюдала за нами с умильным, преувеличенно слащавым выражением.

Мы мигом отпрянули друг от друга, и Мери стала машинально поправлять прическу. Я достал зажигалку, чтобы закурить, но вспомнил, что курить в «пульмане» запрещено.

– Простите, что помешала, – сказала миссис Тессинджер. – Не согласитесь ли вы оба поужинать с нами?

Когда она ушла, Мери, взглянув на меня, хихикнула.

– Сэм, у тебя рот в губной помаде. Дай‑ка я сотру. – Она принялась вытирать мне лицо носовым платком. Я исподтишка поцеловал ее руку.

Мы поужинали с дамами Тессинджер. Тедди Траск, который теперь был с ними неразлучен, подсел к нам пятым, поставив стул в проходе. Миссис Тессинджер выглядела необычайно оживленной. Бюст ее казался еще пышнее, а талия была затянута даже больше обычного. Рита сидела у окна с таким видом, будто ее все это не касается. То и дело она бросала на мать недовольные, почти сердитые взгляды.

– Я так надеялась, что вы сегодня опять устроите для нас представление, – обратилась миссис Тессинджер к Тедди. – Почему вы не оправдали наших ожиданий?

– Нет настроения после ночного кошмара. Боюсь, не только у меня. – Он внимательно посмотрел на меня.

– Вы и правда думаете, мистер Дрейк, что вас и того солдата кто‑то умышленно хотел отравить? – спросила миссис Тессинджер.

– Понятия не имею. У властей, похоже, другое мнение.

– По‑моему, мистер Дрейк предпочел бы поговорить о чем‑нибудь другом, мама. Ему, должно быть, неприятно об этом вспоминать.

– Дело было неприятное, – заметил я. – А вспомнить можно. Хотя тема не из веселых.

– Тедди, прошу вас, расскажите мистеру Дрейку и мисс Томпсон ваши забавные истории. Этот человек – настоящее сокровище, – объяснила она нам.

– Но мы уже слышали эти истории, мама.

– Я уверена, что мисс Томпсон и мистер Дрейк не слышали. А если даже и слышали, то Тедди их так прелестно рассказывает, что стоит послушать еще раз. Тедди, я настаиваю.

С деланой улыбкой Тедди стал рассказывать длинную, запутанную историю про человека, который, работая в зоопарке, никак не мог запомнить названий животных. Миссис Тессинджер тихонько посмеивалась. Рита смотрела в окно. Мери наблюдала за всеми тремя с едва заметной улыбкой.

Тедди рассказывал хорошо, но я не мог сосредоточиться. Что‑то все время отвлекало меня, какое‑то мимолетное событие, отложившись в подсознании, настаивало на своей значительности и шумно требовало, чтобы о нем вспомнили. Когда мимо нас по проходу прошли Андерсон и мисс Грин, на которой весело, как бубенчики на лошади, позвякивали искусственные украшения, я понял, в чем дело.

Незадолго до смерти Хэтчер упомянул об Андерсоне. Внезапно ко мне пришла твердая уверенность, что Андерсону что‑то известно, а то, что он отпирался, лишь укрепило ее.

Андерсон сидел за несколько столиков от нас, и со своего места я мог видеть лишь его широкую, безразлично повернутую ко мне спину.

Мне захотелось встать и подойти к нему. Но я остался на месте и, разглядывая жирные складки на его красноватой шее, думал о том, что творится сейчас в его коротко стриженной расчетливой башке.

Мери под столом взяла меня за руку.

– Что случилось, Сэм? – прошептала она.

– Ничего. Я просто задумался.

– Очень плохо, что ты совершенно не умеешь переключаться.

– Не умею.

История Тедди закончилась, и мы все, кроме Риты, признательно рассмеялись. Девушка, словно желая убедить сама себя, что она жива, стала торопливо произносить пространный монолог о том, что ее ждет в Ла‑Жолла и как там будет чудесно. Миссис Тессинджер и Тедди обменялись долгими многозначительными взглядами.

Затем Тедди рассказал о том, как во Франции ему пришлось побывать почти у самой линии фронта. Миссис Тессинджер кокетничала с ним напропалую.

Тедди, по сравнению с собой вчерашним, как‑то увеличился в объеме, будто его надули воздухом; он вызывал у меня большую симпатию, пока был поменьше.

Соблюдя приличия, мы с Мери попросили извинить нас и вернулись в наш «пульман». Когда там появился Андерсон с мисс Грин, я, подойдя к нему, сказал, что нам с ним хорошо бы потолковать.

– Ну конечно, дружище, – согласился он. – В любое время. Я слышал, ночью в поезде у вас были неприятности.

– Неприятности – не то слово. Если вы не против, пройдем в курилку? Там сейчас как раз свободно.

– Вы не возражаете, мисс Грин?

– Не обращайте на меня внимания. У меня есть журнал с романтическими историями.

После того как мы уселись в курилке и Андерсон запыхтел сигарой, я сказал:

– Рядовой Хэтчер, солдат, скончавшийся прошлой ночью, кажется, вас узнал. Вы были с ним знакомы?

– Он, должно быть, ошибся. Я говорил вам, что никогда его раньше не видел. – Гладкая пухлая физиономия Андерсона сохраняла безмятежное выражение. Но светло‑голубые глазки насторожились.

– А как вы выбирались из Шанхая? – Я попробовал взять его на пушку.

Предварив свой ответ паузой соответствующей длины, он произнес фразу, содержавшую в равных пропорциях недоумение и досаду:

– Я никогда не был в Шанхае. И куда это вы, собственно говоря, клоните?

Я примостился на кожаном сиденье рядом с Андерсоном, вполоборота к двери. В коридоре было тихо и безлюдно, но по едва уловимым признакам я понял, что кто‑то там есть. Встав, я шагнул к выходу и снова столкнулся лицом к лицу с черноволосым.

– Нечего ходить за мной тенью, надоело! Убирайтесь вон! – обрушил я на него всю накопившуюся во мне злобу.

Лицо его даже не дрогнуло. Он вежливо произнес:

– Извините. Я и не подозревал, что в этом поезде командуете вы.

– Дело не в том, командую я или нет. Но если вы опять начнете подслушивать, я вам врежу.

– Если вы мне врежете, как вы любезно изволили заметить, то я позабочусь, чтоб вас арестовали. Или дам сдачи.

Его темные глаза были злыми, спокойными и безразличными. Мне захотелось тотчас же поставить фонари под обоими. Но, если бы я осуществил свое намерение, береговой патруль снял бы меня с поезда. Я чуть не задохнулся от охватившей меня жгучей ярости. Оставив смуглолицего там, где он стоял, я повернулся к нему спиной и снова вошел в курилку.

– Позвольте дать вам небольшой совет, – произнес Андерсон, остававшийся все это время на своем месте со своей сигарой во рту. – Вы ужасно взвинчены, и я не могу вас за это винить. Но если вы будете ни с того ни с сего наносить людям оскорбления, то наживете себе кучу неприятностей. Только что вы, можно сказать, обвинили меня в причастности к смерти солдата. А еще через минуту набросились на молодого человека за то, что тот якобы подслушивал. Я понимаю, вам вчера пришлось несладко, но ведь это не повод, чтоб совсем свихнуться.

Нравоучения обычно оставляют меня равнодушным, так случилось и на этот раз. Но я был вынужден ответить Андерсону:

– Пожалуй, вы правы.

– Вам лучше немного отдохнуть, – сказал он покровительственно, перед тем как уйти. Меня так и подмывало толкнуть его, сбить с ног и, вывернув карманы, найти доказательство неизвестно чего. Я сдержался.

Поиск по сайту: