Но иногда лучше – значит сложнее

Иногда всё, что нам удавалось съесть – это бесплатный школьный ланч. Но иногда бывали такие дни, когда утром наша семья из 7 человек не ела ничего, кроме кусочков хлеба от Миссии Арлингтон (не говоря уж о бутербродах с джемом или арахисовым маслом). Мама давала нам с братом эти куски по дороге в школу. Такой сухой – я ненавидела этот утренний хлеб. Я всегда хотела пить, когда просыпалась, и для моего рта было настоящим мучением – есть сухой хлеб, вплоть до тошноты. Никогда не хотела его есть. Просто проглатывала кусок так быстро, как могла, прекрасно зная, что это опасно, но если бы я его не съела – было бы ещё хуже. Однажды я застала брата за тем, как он засовывает свой кусок в игрушечный шарик, прячет его от мамы, пока не дойдёт до школы, а там выбрасывает. После этого я стала делать так же.

Несмотря на то, что я не могла тогда переварить сухари, сейчас – могу. Я не про те сухари, которые ты ешь. Я про те, которые идут как пожертвование. Я так привыкла к тому привкусу во рту, что не могу нормально перекусить без сухарика. Мама привила это мне и другим детям своей безумной джазовой жизнью. Её виденье мира, такое прекрасное и необычное, позволило и мне расширить свои взгляды - иногда я вижу те стены в домике для Барби и Кена, только покрашены они в глубокие оттенки благодарности и понимания.

Сейчас я понимаю, как некрасиво было с нашей стороны отказываться от единственной пищи, которую она могла нам дать. Помню поездку, когда мама последние свои деньги потратила нам на еду. Она купила мне венских сосисок. Я тут же возненавидела их и не стала есть.
"Съешь их", сказала мама.

Я попробовала. Я пробовала снова и снова. Потом меня начало тошнить. И тогда я стала громко плакать. Эрик показал мне, что можно зажать нос и скушать их. Я попробовала так сделать. Получилось съесть одну. Но на следующей я вдохнула немного, закашлялась, почувствовала вкус сосисок и меня вырвало прямо в машине, на себя и на брата.

Могу представить, какого было моей 19-летней маме потратить зря на еду все свои деньги. И как любая мать, постоянно живущая в стрессе из-за денег и из-за сложностей, с которыми дети по идее должны мириться, она сорвалась. Она остановила машину и схватила меня за то, до чего смогла дотянуться - это были мои волосы. Она выволокла меня из машины и накричала так, что я запомнила это на всю жизнь, прямо на обочине дороги.

Некоторые жизненные уроки делают нам больно. И очень легко зациклиться на этой боли. За ней всегда таится обида. Детская обида надолго запоминается, даже если она была полезна. Я знала, что помогать другим - хорошо, но не всегда понимала, в чем смысл жертвенности. Мне было больно, а жертвенность, казалось, принесёт еще больше боли и стресса. Я не многодетная мать-одиночка подросток, едва сводящая концы с концами, но и у меня как у матери случаются кризисы. Так что, я не могу представить, как тяжело было маме с нами в то время.

Господь проявлял к нашей семье немыслимую заботу. Я не понимала до недавнего времени той благодати, но сейчас, оглядываясь назад, я вижу её. Логика мира скажет вам, что мы должны были в конце концов закончить потерянными, мертвыми, в тюрьме, полностью раздавленными. Но нас всегда защищала благодать.

Я верю, что во всех наших проблемах Божья благодать была с нами. Сейчас эта тридцати-с-чем-то летняя женщина смотрит назад и видит ту девочку с сухим ртом, и, смеясь сквозь слёзы, осознаёт, что делает обида, как боль кирпичик за кирпичиком возводит свои стены, подобные тюрьме. Но никто не говорил, что преодоление проблем приносит радость. На самом деле, оно ничего не приносит.

Иногда всё, что ты чувствуешь - это то, что нужно биться за жизнь своей семьи. Но со временем, эти истории превращаются во что-то грандиозное. Я верю, что Бог превратил наши проблемы во что-то совершенное и прекрасное, как джаз. Наши жизни поднимаются и опускаются, окруженные гармоничными мелодиями от боли моей мамы, которая делала для нас всё, что могла.

По утрам я не ищу хлеб, который можно было бы накормить семью. Но я ищу способ раскрасить наши жизни яркими цветами джаза. Как у меня дела, мам? А можно одолжить твой розовый кожаный пиджак?

3
Причина,

По которой я стала атеисткой

Мне было 10. Я должна была спать на колючей коричневой кровати дедушки, но работал телевизор. Я не могла уснуть, пока он работает. В доме было темно и все давно уже легли. Так что мы с шоу «Клуб 700» Пэта Робертсона остались наедине.

Пэт показывал видео о голодающих детях в Сомали. На экране светился номер из трёх цифр, для тех, кто хотел, следуя за Иисусом, пожертвовать деньги для этих вдов и сирот. Если же вы не считали Иисуса своим Спасителем, вы могли позвонить по этому номеру, чтобы помолиться с кем-то и уверовать. Я смотрела на телефон, стоящий на столике над моей головой. Мое сердце сгорало от желания как-то помочь этим детям, но у меня не было денег. Поэтому я позвонила и помолилась вместе с кем-то, чтобы поверить в Иисуса, который, как говорил Пэт, был Господом, любящим детей и заботящимся о вдовах и сиротах.

В том же году я стала атеисткой.

В 1991 году лучшим другом моего брата был наш кузен Келтон, или Келли, как мы его звали. Им обоим было по три года. Келли и Фил с ума сходили по Черепашкам Ниндзя. У них была одинаковая стрижка с выбритыми висками и разноцветные дутые штаны MCHammer с резинками у лодыжек. Каждый из них носил ужасно пахнущие ковбойские ботинки. Они были забавными и не по годам смышлёными.

Однажды моя тётя Тера, мама Келли, ездила по своим делам с Келли и Филом на заднем сиденье. Она рассказывала, как внезапно поняла, как тихо они сидят. Когда она посмотрела в зеркало заднего вида, то увидела двух трёхлетних малышей, на которых были надеты только их ковбойские ботинки.

Оказалось, что они придумали себе развлечение – высовывали какую-то часть из своей одежды в окно и держали, пока ветер её не унесёт. Они выкидывали и выкидывали свои вещи, пока не остались только ботинки. Всё, что оставалось делать тёте Тере – отвезти мальчиков домой и одеть снова.

Поиск по сайту: