|
|||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
Генрих V на смертном одре
7 июля 1422 года в Париже состоялись публичные моления о здоровье короля Генриха, наследника и регента Франции. Ворен пишет: «Мне было доподлинно известно... что это было воспаление, поразившее его ягодицы, которое называлось болезнью Святого Антония».1) («Огонь Святого Антония» является рожистым воспалением.) От «Парижского Горожанина» нам известно, что в столице и ее окрестностях бушевала оспа, ее подхватили многие видные англичане, некоторые считали, что в их числе был и король Англии. Один из хронистов замечает, что у Генриха в желудке не задерживалась еда, что могло свидетельствовать о язве [361] двенадцатиперстной кишки. Базен рассказывает нам, что «многие говорили о том, что болезнь поразила его потому, что он приказал или же позволил своим войскам разграбить и опустошить часовню Святого Фиакра и принадлежавшие ей земли возле Мо. Его недуг, от которого безобразно раздулся живот и ноги, часто называли «злом Святого Фиакра».2) Ясно, что это была какая-то внутренняя болезнь, скорее всего, дизентерия, — бич, который убил немало его воинов во время осады Мо, — заканчивающаяся, как правило, фатальным внутренним кровотечением. Это не была проказа, как полагали его современники-французы. Как бы то ни было, но прошло еще некоторое время прежде, чем королю пришлось признать, что он был серьезно и опасно болен. Тогда же бургундцы внезапно поняли, что им грозит совершенно неожиданное наступление дофинистов. Город герцога Филиппа Косн в верховье Луары, в пятидесяти милях от Орлеана, был взят в осаду такими превосходящими силами врага, что его гарнизон согласился сдаться, если до 12 августа не прибудет подкрепление. Если бы Косн сдался на милость людей дофина, то они бы смогли через Невер нанести удар Дижону, бургундской столице. Филипп отправил в Косн все силы, которые были в его распоряжении и обратился за помощью к Генриху, моля его дать стрелков. Король не только согласился помочь, но пообещал принять в этом личное участие. Генрих отправился в Косн, но вскоре ему пришлось сменить коня на носилки. Достигнув Корбея, расположенного всего в пятидесяти милях от Парижа, он слег в постель и передал командование Бедфорду. В Корбее он был вынужден провести две недели. Узнав, что [362] сторонники дофина поспешно отступили от Косна, он решил вернуться в Париж. Несмотря на то, что чувствовал себя гораздо лучше, Генрих учел совет своего лекаря и отправился на барке вниз по Сене. В Шарантоне он высадился на берег и пересел на коня, но потерял сознание. Его снова перенесли на барку и отправили в замок Буа-де-Венсен, куда он прибыл 10 августа. К этому времени король, должно быть, уже понял, что умирает. Его окружали самые надежные люди: брат Джон, герцог Бедфорд, дядя Томас, герцог Эксетер, самый близкий его лейтенант Ричард Бошамп, граф Уорвик, его знаменосец сэр Льис Робсарт и его духовник, которому он исповедовался на протяжении последних полутора лет, брат Томас Неттер. Из его ближайших соратников отсутствовал только Солсбери, не дававший покоя французам. Самым странным, однако, было отсутствие королевы Екатерины. Тем более, что она находилась в непосредственной близости от Венсена, в Париже, всего в трех милях от мужа. Когда в эпоху средневековья умирал король, то обычай требовал присутствия его жены подле мужа. Отсутствие ее нельзя было объяснить тем, что она не могла оставить ребенка, ибо она уже поступала так, когда оставляла наследника в Англии. Если бы муж призвал ее, то она была бы рядом с ним. По всей видимости, он этого не сделал. Поэтому напрашивается вывод, что его чувства к ней не были столь романтичными, как изобразил Шекспир. И он на самом деле не считал, что губы ее обладали «колдовством». По всей вероятности, к Генриху можно было бы отнести ироничное замечание Наполеона, сделанное относительно своего династического брака: «Я венчаюсь с лоном». [363] «Я призываю вас продолжить эти войны до тех пор, пока не добьетесь мира», — сказал он собравшимся у его постели. Затем он продолжил в хорошо всем знакомом тоне, что его вторжение во Францию было справедливым. «Это не было властолюбивым стремлением повелевать, не было пустым тщеславием и никакие иные причины не подвигнули меня на эти войны, кроме удовлетворения моего права, в результате я смогу добиться мира и своих собственных прав». Человек, лишивший права наследования наследников Ричарда II и Карла VI, добавил: «До того, как войны были начаты, святейшие люди величайшего ума заверили меня в том, что я должен и могу начать войны, не опасаясь за свою душу». Тем не менее, он попросил прощения у своей мачехи, Жанны Наваррской за плохое обращение с ней, а также у детей лорда Скроупа за то, что незаконно конфисковал причитавшиеся им земли. Он со свойственной ему скрупулезностью дал указания относительно управления двумя королевствами. Лордом-протектором Англии предстояло стать герцогу Глостеру, но только при полном подчинении герцогу Бедфорду, который должен был стать главным официальным опекуном будущего Генриха VI, другими его опекунами назначались епископ Бофор, герцог Эксетер и граф Уорвик. Бедфорд, кому также предстояло взять на себя управление Нормандией, должен был предложить герцогу Бургундскому стать регентом Франции, чтобы более тесным образом связать его с укреплением династии Ланкастеров на земле, на которой царствовали его предки. В случае отказа Филиппа, стать регентом предстояло самому Бедфорду, но в любом случае он должен был сохранить союз с Бургундией. Если ситуации суждено было измениться не в пользу [364] англичан, в задачу Бедфорда входило бы сконцентрировать все усилия на спасении Нормандии. Никто из вельможных пленников в Англии освобождению не подлежал, особенно это касалось герцога Орлеанского, дабы воспрепятствовать организации оппозиции против английского завоевания. Самый последний из французских исследователей Столетней войны, Жан Февьер, комментируя распоряжения Генриха, отданные Бедфорду относительно спасения Нормандии, считает, что тем самым тот признавался в праве дофина унаследовать французский престол.3) Безусловно, странно было слышать подобный совет из уст того, кто всегда заявлял, что сам Бог поддерживал его притязания на трон Франции. Но, возможно, это было сделано им вследствие потери самообладания, обусловленной физической слабостью. Согласно рыцарской легенде, рассказанной Шастеллену М. де ла Тремойлем, к ложу короля неожиданно подошел отшельник Жан Гентский. Генриха при виде святого старца обуяла радость. И он спросил у того, суждено ли ему подняться. «Сир, — ответил пустынник, — вы подошли к концу своего жизненного пути». Тогда Генрих спросил, будет ли править Францией вместо него его сын. «Никогда, никогда не будет он править и не рассчитывайте на это», — прозвучало в ответ.4) Какой бы фантастичной не показалась эта история, тем не менее, она свидетельствует, что умирающий король начал терять уверенность в будущем Ланкастерской Франции. Его кровать стояла в покоях за большим залом сторожевой башни, построенной Карлом V сорок лет назад. Высокий сводчатый потолок поддерживала одна-единственная элегантная колонна. В средневековье [365] королю полагалось умирать на людях при стечении народа. Комната была заполнена придворными, хотя, возможно, что ложе короля было скрыто от любопытных глаз ширмами, поставленными вокруг. Поздно вечером 20 августа Генрих, прекратив успокоительные речи о том, что Господь еще может вылечить его, спросил докторов, сколько ему еще осталось жить. Тогда они сказали ему правду. «Сир, подумайте о вашей душе. Все в руках Господа, но мы считаем, что вам осталось не более двух часов». Услышав это, он призвал своего духовника, брата Неттера и вдвоем они прочитали семь покаянных псалмов и литургию. Закончив псалом «Miserere mei, Deus» (Помилуй меня, Господи), он добавил: «Господи Всемилостивый, тебе известно, что будь на то твоя воля, и если бы я дожил до глубокой старости, моим намерением и целью после надежного мира в этом королевстве было бы отправиться в Иерусалим и отстроить его стены, и изгнать из него еретиков, твоих противников [турок]». Король получил святое причастие и был помазан. В самом конце его железная самоуверенность изменила ему и на мгновение он испугался за свою душу. Вдруг он воскликнул, словно отвечая какому-то злому духу: «Ты лжешь, ты лжешь, мой удел быть с Господом Иисусом Христом!» Не заподозрил ли он, что как узурпатор, который настаивал на своем праве быть наследником Англии и Франции, совершил преступление против Святого Духа и что постоянному его отрицанию известной правды не было прощения? Все же он умер с миром на руках Неттера по завершению тех двух часов, что были отпущены ему докторами. Случилось это незадолго до полуночи. Его последними словами были: «in manus tuas, Domine, ipsum terminum [366] redemisti».a) Ему еще не исполнилось и тридцати пяти лет. Если бы он прожил еще шесть недель, то пережил бы Карла VI и унаследовал бы корону Франции. Затем последовали жуткие процедуры, которые неотвратимо сопровождали смерть короля в эпоху средневековья. Внутренности его были вынуты и захоронены в церкви Сен-Мор-де-Фосс в Венсене (где в начале восьмидесятых годов нашего столетия они были обнаружены), затем тело его расчленили и варили в кухне замка до тех пор, пока мясо не отделилось от костей, затем одно и другое было забальзамировано и запечатано в свинцовый гроб. В сентябре траурная колесница, запряженная четверкой боевых коней, начала путь в Англию. «Поверх его мертвой плоти [в саркофагах] они водрузили фигуру, сделанную из вареных шкур или кожи, которая символизировала его самого в образе живого человека, на голову фигуры была надета императорская диадема из золота, украшенная драгоценными камнями, в правой руке она сжимала королевский скипетр, в левой шар [державу] из золота. Убранная таким образом фигура лежала на колеснице лицом, обращенным к небу». Рядом с колесницей шествовали плакальщики в белом с горящими факелами, позади них шли люди из его прислуги, одетые во все черное, за ними верхом на лошади ехали герцог Бедфорд и король шотландцев, часть пути вместе с ними проехал герцог Бургундский; за правителями следовал отряд из 500 тяжеловооруженных воинов на черных лошадях; их черные пики были обращены назад. Позади всех шла королева Екатерина в белом траурном одеянии супруги [367] царственной персоны. Каждый раз, когда кортеж проходил через значительный город «самые почитаемые люди несли над колесницей полог замечательной ценности, какой обычно несут над Святым Причастием в День Тела Христова». Кортеж достиг Лондона только 5 ноября. Путь его проходил через Сен-Дени (место погребения королей Франции, где изображение Генриха V было выставлено для прощания), Руан, Абвиль, Монтрейль, Булонь, Кале, Дувр, Кентербери, Рочестер и Дартфорд. И, наконец, в Лондоне он был встречен мэром, олдерменами и представителями гильдий в Блекхите. Оттуда кортеж направился в собор Святого Павла. У каждого дома, мимо которого они проходили, стоял человек с зажженным факелом. Два дня останки короля были выставлены для прощания, затем их перенесли в Вестминстерское Аббатство, где были захоронены с пышностью, необычной даже для средневековья. Строительство его великолепной гробницы в аббатстве и заупокойной часовни, в которой расположена гробница, было закончены к 1440 году. Поверх гробницы была установлена его серебряная с позолотой фигура, руки и голова которой отлиты из чистого серебра. Над всем этим повесили его боевой шлем, меч и седло. Карл VI умер 11 октября, пережив короля Англии только для того, чтобы лишить древнего врага Франции своего трона. Жан Шартье записал, что только несколько приспособленцев ликовали по поводу того, что Генрих VI, которому исполнился всего год, был провозглашен «королем Франции и Англии». Он добавляет: «Но более искренние рыдали и оплакивали великую доброту, которая была свойственна упомянутому королю Франции [Карлу VI], прозванному Любимым, думая о [368] тех бедствиях, которые ожидали их ввиду смены законного господина и как в упомянутом владении будут править чужеземцы и чужые обычаи, что было и есть противно разуму и праву, и приведет к полной гибели народа и королевства французского».5)Несомненно, что Шартье как историограф дофина не мог не проявить предвзятости. В то же время «Парижский Горожанин», который также был очевидцем того, как траурный кортеж старого сумасшедшего короля проходил по улицам Парижа, оставляет нам, несомненно, правдивое свидетельство, как простые люди Парижа плакали и стенали: «Самый, самый дорогой повелитель! Никогда не будет у нас господина столь доброго! Никогда нам не видеть тебя снова! Будь проклята смерть! Теперь, когда ты нас оставил, нам ничего не остается, только война. Ты обретешь покой, а мы будем влачить существование в горе и несчастьи. Ибо мы обречены быть узниками, как дети Израилевы, когда их вывели из Вавилона». Горожанин добавляет, что люди на улицах и в домах рыдали и причитали так, словно оплакивали потерю самого любимого человека.6) Это было не слишком многообещающее начало для встречи Францией первого короля из дома Ланкастеров. В это же время в Англии, как замечает Ворен, не было такого человека, который не горевал бы и не проливал слез по поводу смерти английского короля. В королевстве царила печаль. Он вместе с Монстреле вспоминал в середине сороковых годов о Генрихе V, «что даже сейчас его могиле так поклоняются и воздают такие почести, словно он был святым на небесах».7) В «Бруте Англии» от 1422 года имеется запись, что «в тот же год в Англии погибли почти все лавровые деревья».8) [369] Даже французские авторы тех дней, включая и наиболее враждебно настроенных, признают, что Генрих, хотя и являлся их врагом, все же и в самом деле был великим королем. Вот что говорит о нем Ворен: «умнейший человек и большой знаток любого дела, за которое не брался бы».9) А вот мнение Жана Шартье: «хитрый завоеватель и искусный воин».10)Даже Шателен проявил на этот счет великодушие: «В моих записках нет намерения отнять или преуменьшить честь или славу доблестного повелителя, короля Англии, в котором доблесть и храбрость сияли так ярко, как и подобает могущественному завоевателю... и пусть об этом короле Англии, невзирая на то, что он был врагом Франции, слагают благородные и славные легенды».11) Никто не может отрицать, что Генрих V был великим воином и великим королем. К тому же ему посчастливилось умереть в молодом возрасте. Ко времени его смерти завоевать еще нужно было две трети Франции. Если бы он пожил дольше, то неминуемо измотал бы себя в бесконечных осадах, для проведения которых становилось бы все труднее и труднее находить деньги. Он все еще не понимал, во что ввязался и куда могли завести его замечательные таланты солдата и дипломата. Но даже, будь у англичан Генрих V и не родись Жанна д'Арк, англичане никогда бы не добились успеха. Бургундцы не могли не повернуться против них. Король в основе своей был оппортунистом, хотя и гениальным. Как пишет Е. Ф. Джекобс, один из его самых больших почитателей среди современных историков: «Судя по последним данным, он был скорее авантюристом, нежели государственным деятелем: риск, на который он пошел ради создания двойственной монархии, был слишком велик и зависел от многих [370] неопределенностей и основывался на совершенно неверном представлении о Франции».12) Вот еще один почитатель, пытающийся быть объективным, хотя ему это не всегда удается, вынужден согласиться с тем, что: «свою волю он, несомненно, сконцентрировал на целях, которые были недостойны великого или добропорядочного человека».13) Мак Ферлейн, самый его пылкий почитатель, замечает: «Трагедия его правления состоит в том, что национальным устремлениям он давал неверные направления, которые ему приходилось самому стимулировать, и что свой народ он повел в погоню за химерой чужестранных завоеваний».14) Французским историкам не нужно было прилагать неимоверных усилий, чтобы прийти к аналогичному выводу. Может возникнуть вопрос, почему у Ланкастерской Франции не было надежды просуществовать так долго, как Нормандское Завоевание. Дело в том, что англо-саксонская Англия была куда более мелким государством, с гораздо меньшим населением на более раннем этапе исторического развития. К тому же у Вильгельма не было сколько-нибудь серьезного противника после Гастингса. Генрих, в свою очередь, завоевал всего одну треть страны, причем произошло это только потому, что королевство временно было поделено между двумя могущественными партиями, каждая из которых имела свою собственную армию. К тому же формирование французского чувства национального самосознания обрекло его двойственную монархию на провал. Что касается жестокости короля, то не так-то просто ответить на вопрос, была ли она результатом средневековой традиции ведения войны или проистекала из необычайно сурового характера короля. Однако ничуть не подлежит сомнению его чрезмерная жестокость к [371] французам. От вторжения англичан они пострадали больше, чем от нападения викингов или нацистской оккупации. Трудно судить о Генрихе как о человеке. Существует общепринятое мнение, что его репутация основывается скорее на восхищении, чем на любви. Он безжалостно подчинял свои чувства стремлениям. И он говорил чистую правду, когда сказал, что останься герцог Кларенс в результате сражения под Боже жив, то был бы казнен за нарушение приказа. Нельзя, правда, отрицать и того, что все люди, которые с ним сотрудничали (за исключением лорда Скроупа), оставались преданными и королю, и его памяти. Но можно не сомневаться в том, что Генрих-полководец всегда брал верх над Генрихом-человеком. Почитатели Генриха (а таковым является почти все англоговорящее население земного шара) все недостатки его характера приписывают тому, что он был «человеком позднего средневековья», а люди той эпохи были склонны к суеверию и насилию. Однако у этого аргумента имеется слабое место, поскольку существовал другой «человек позднего средневековья», ставший идеальным мерилом поступков короля. Речь идет о его последователе, правителе Ланкастерской Франции — его брате Бедфорде, который являлся регентом Руана и Парижа с 1422 до самой своей смерти в 1435 году. Он тоже «к сожалению, проливал кровь французов» и имел свой собственный Азенкур; в Вернейле в 1424 году он наголову разбил франко-шотландскую армию. Противник только убитыми потерял 7000 человек, 1000 из которых были людьми дофина. «Смелый, человечный и справедливый, — так сказал о нем Базен, — настолько, что его любили и французы, и нормандцы, жившие в [372] его части королевства».15) «Парижский Горожанин» расточает ему не меньше комплиментов: «Характер его был совсем не английский, ибо он вовсе не желал идти войной на кого бы то ни было, в то время, как англичане всегда жаждут воевать со своими соседями. По этой причине все они гибнут ужасной смертью».16) Ни один из современных Генриху авторов не сказал того же о нем самом. Несомненно, новые его подданные, ставшие таковыми против собственного желания, боялись его и любви к нему, безусловно, не питали. По циничному определению самого Генриха, «война без пожаров все равно, что колбаса без горчицы». Его вторжение и завоевательные походы были ненавистны не только зарождавшемуся французскому чувству самосознания, но и французскому населению. Ужас, который он внушал, был не только непростителен, но и незабываем. Ни один рассказ не в состоянии передать всей полноты душераздирающей истории о тех несчастьях и страданиях, которым он подверг французский народ. Несмотря на то, что Шекспир обожает свой героический персонаж, тем не менее, он видит бессердечную жестокость короля:
(пер. Е. Бируковой) Даже Шекспир пошел на поводу у легенды. Но он не мог знать, что произошло во Франции. [373] Эпилог «На протяжении всего времени войны, ведущейся между Англией и Францией Епископ Реджинальд Пекок1) «Ибо ни один король не может завоевать великое королівство продолжительными осадами». Сэр Джон Фастольф 15 апреля 1450 года в Форминьи, шесть месяцев спустя после взятия Руана французами под командованием одного из ветеранов Азенкура, английская армия была уничтожена. В отчаянной попытке спасти осажденные в Нормандии гарнизоны, она только что пересекла Ла-Манш; по иронии судьбы английские стрелки были выстроены в том же боевом порядке, как и при Азенкуре. В июне пал Кан. В августе Уильям Пастон написал: «В ту же среду поступило сообщение, что мы потеряли Шербур, теперь во всей Нормандии у нас не осталось ни пяди земли». Солдаты короля Карла двинулись на завоевание Гиени. Эта операция завершилась к осени 1451 года. Бордо капитулировал в июне. Последняя попытка англичан вернуть герцогство закончилась [374] позорным поражением при Кастильоне в 1453 году. Единственной французской территорией, которая еще оставалась в руках англичан, был Кале и Нормандские острова. Ненависть к заморским оккупантам объединила французские провинции, заставив их забыть о своих местных распрях. Возрождение французского духа началось с Жанны д'Арк, после молниеносного взлета которой англичане уже не смогли осуществить ни одного завоевания. В 1435 году союз с ними разорвал Филипп Бургундский, признавший королем Франции и своим верховным правителем Карла VII. С тех пор последовали военные и дипломатические неудачи англичан. Их оккупационный режим, несмотря на то, что объединенной Франции потребовалось еще пятнадцать лет, чтобы изгнать их, был обречен. Их поражению также способствовала полевая артиллерия Франции, включая их пушки и ружья, которые были примитивными, но все же превосходили английские луки. Однако причиной их поражения стала не только военная техника. Сломало их по-настоящему отсутствие денег. Общий доход Генриха VI в тот период составлял всего 30000 фунтов стерлингов, в то время, как содержание только его двора обходилось в 24000 фунтов в год. Пагубная практика его отца одалживать деньги была продолжена, вследствие чего долг короны возрос до 400000 фунтов. Естественно, что наличных денег на ведение военных операций не было. Нечем было платить даже небольшим полевым частям, не на что было содержать гарнизоны. Задержки с выплатой служили причиной мятежей, дезертирств, дальнейших грабежей французского населения. Корабли королевского флота были распроданы, а те, что уцелели, догнивали на [375] своих стоянках. Большинство английских крепостей на французской территории пришли в такой упадок, что защищать их стало невозможно. Все это произошло вследствие того, что программа заморского вторжения и иноземных завоеваний была предпринята без соответствующей финансовой поддержки, а расходы на ее осуществление вышли за пределы английских ресурсов. Когда французская собственность была утрачена, в Англии начались громкие протесты, сводившиеся к тому, чтобы продолжать рассматривать Нормандию в качестве английской территории, а город Руан в качестве такого же английского города, как и Бордо. Трое главных министров Генриха VI были растерзаны толпой. Королевство охватила разнузданная анархия. Во время войны во Франции высокородные вельможи, а также мелкопоместное нетитулованное дворянство стали высоко профессиональными воинами. Вернувшись домой, они, в случае необходимости, были готовы применить опасное, отточенное за границей мастерство в своей стране, а если надо, то и друг против друга. События, получившие впоследствии название Войны Роз, начались в 1455 году. Теперь уже английские ветераны сражались не против французов, а друг с другом. В 1461 году Генрих VI был свергнут и десять лет спустя злодейски убит, всего менее, чем на три недели пережив своего единственного сына, убитого в Тьюксбери. Так закончилась узурпация Ланкастеров. Все же Дом Ланкастеров мог бы пережить несостоятельность своего последнего короля, даже несмотря на его безумие, передавшееся ему по горькой иронии судьбы от деда Валуа, если бы не завещательный наказ «Ланкастерской Франции». Несмотря на гениальность, [376] амбиции Генриха V закончились полным провалом и дискредитацией его сына, гибелью своей династии. Оглядываясь назад, на конец пятнадцатого века, Филипп де Коммин (не француз, а уроженец Фландрии) несмотря на то, что называет «короля Генриха умным, красивым и очень смелым», все же считает, что падение Дома Ланкастеров явилось результатом Божьего наказания за то, что тот сделал с Францией. Описывая судьбу династии, включая ее кузенов в лице Бофоров, Холландов, а также Йоркских родственников, он говорит: «Все были убиты в баталиях. Их отцы и последователи грабили и обирали королевство Франции, владели большей его частью на протяжении многих лет. Но все они перебили друг друга... И все же люди говорят: «Бог не наказывает людей так, как делал это во времена детей Израилевых, и терпимо относится к порочным правителям и людям!»... В конечном итоге, не существует владения, во всяком случае, достаточно сильного, где земля не оставалась бы в руках своего собственного народа. Как видно на примере Франции, где англичане на протяжении 400 лет удерживали значительную часть территории, но сейчас владеют только Кале да двумя небольшими замками, на содержание которых им требуется довольно много денег. Все остальное они растеряли быстрее, чем завоевывали, в день они теряли больше, чем приобретали за год».2) Ясно, что у него не было никаких сомнений относительно того, что Ланкастерская Франция была обречена с самого начала. В 1475 году из Кале во главе 12-тысячного отряда выехал Эдуард IV. Его сопровождали все английские пэры, которые были еще в состоянии вскарабкаться в [377] седло. Имевший когда-то титул графа Марча, он родился в Руане, где его отец служил наместником короля в Ланкастерской Франции. Английская армия уверенно продвигалась в направлении реки Соммы. По дороге, как и подобало традиции, они грабили, жгли и убивали. Но в отличие от Генриха V, Эдуард хорошо понимал, что не может себе позволить вести долгую завоевательную кампанию, кроме того, он, начавший полнеть, большой любитель женщин, был не в состоянии вынести продолжительную войну. Он позволил Людовику XI откупиться, получив с него 75000 золотых крон и годовые отчисления в сумме 50000. По мнению Коммина, никому не стоит удивляться, что Людовик согласился платить такие деньги, «вспомнив о тех неисчислимых бедствиях, которые англичане причинили этому королевству в недалеком прошлом». Как оказалось, это было последнее английское масштабное вторжение во Францию. Тем не менее, Коммин сообщает нам, что даже в девяностые годы пятнадцатого века французы все еще рассматривали своих соседей за Ла-Маншем как потенциальную угрозу: «Вся английская знать, простолюдины и духовенство под предлогом вымышленных притязаний к этому королевству в любой момент готовы пойти против него войной, питая надежду поднажиться, ибо Бог уже позволял их предкам несколько раз одерживать здесь великие победы... они увезли в Англию огромную добычу и большое богатство, полученное как с бедняков, так и с господ Франции, которых они во множестве бросали в заточение». В 1525 году, когда Франциск I потерпел поражение при Павии, Генрих VIII решил, что настал подходящий момент, чтобы заполучить назад Ланкастерскую [378] Францию. Кале был утрачен англичанами только в 1558 году. На протяжении веков праздновала Франция изгнание англичан. До 1735 года освобождение Парижа в 1436 году отмечалось ежегодно. Этот праздник назывался «Процессия англичан». Ежегодно до 1792 года в Fete des Anglais (Празднование победы над англичанами) по городу Монтегю с триумфом проносили захваченный здесь в 1427 году штандарт графа Марча. Говорят, что дважды в год, вплоть до Французской революции, в каждой крупной церкви Франции служились благодарственные мессы в честь освобождения Шербура, произошедшего в 1450 году, и конца оккупации Нормандии. Говорят, что эта традиция сохранялась в некоторых приходах Котантена еще в девятнадцатом веке. Даже сегодня память о днях оккупации еще жива. В Мене, возле Лассая, фермеры еще упоминают о «времени англичан» (или, во всяком случае, делали это еще несколько лет назад). Дальше на запад, на памяти еще живущего населения, местные жители, переходя границу бывшего нормандского завоевания, говорили «пойти в Англию». После Ватерлоо в 1815 году и после Седана в 1870, когда пришлось сдать Эльзас-Лотарингию, французы снова оказались в условиях иностранной оккупации. Это освежило древнюю, но не ставшую по прошествии веков менее горькой народную память о том, что пришлось пережить французскому населению под игом англичан. Культ Жанны д'Арк еще более способствовал увековечиванию былых страданий их предков в людских умах. Несомненно, что две мировые войны заставили как следует подзабыть Столетнюю войну. Но все же не будет большим преувеличением сказать, что, развязав [379] войну, Генрих V вырыл между Англией и Францией глубокую пропасть, которая по прошествии веков стала еще глубже. Настоящим и самым долговечным памятником, оставленным после себя Генрихом V, является не та прекрасная часовня в Вестминстерском Аббатстве и не пьеса Шекспира, не легенда об Азенкуре и День Креспина (Crispin), не война Роз. После себя он оставил ту неприязнь и недоверие, что, к сожалению, слишком многие французы испытывают по отношению к тем, чьим родным языком является английский. Это наследие короля досталось нам, живущим в конце двадцатого столетия. Эту неприязнь усугубили другие люди и другие войны, но он был истинным ее основоположником. [380]
http://annales.info/evrope/genrih5/8.jpg
Официальная парижская резиденция Генриха V, Лувр, так, как выглядела она в эпоху его правления.
Петросьян А.А. Вопросы истории, № 11-12, 1992 г. Августовским днем 1485 г. на болотистом поле близ английского селения Босворт завершилась «великая усобица Алой и Белой Розы». Так именуют растянувшуюся почти на три десятилетия баронскую войну между двумя ветвями королевского дома Англии, Ланкастерами и Йорками, в их борьбе за престол. В гербе Ланкастеров была алая роза, в гербе Йорков — белая. В том сражении погиб последний представитель династии Плантагенетов король Ричард III, и на престол взошел основатель новой династии Генрих Тюдор. В британской истории, пожалуй, нет более мрачной фигуры, чем Ричард III. Благодаря У. Шекспиру, создавшему в своей драме «История Ричарда III» неповторимый образ законченного злодея, его имя стало на протяжении столетий школьно-хрестоматийным олицетворением зла и всяческих преступлений. Но был ли Ричард действительно таким, каким его изобразил великий драматург? Открытие и публикация не известных ранее документов заставили исследователей переосмыслить предание о «кровавом тиране».1)Развернулись острые дебаты, в которые включились и советские историки.2) Ричард Йоркский, герцог Глостер, младший брат короля Эдуарда IV (1460—1483) родился в октябре 1452 г., накануне «войны Роз». В ходе развернувшихся политических коллизий он оставался верен Эдуарду. Даже в критические для династии дни, когда большая часть знати, включая герцога Кларенса (брата Ричарда), перешла на сторону ланкастерцев, Ричард сохранял верность королю, разделив вместе с ним тяготы и трудности вынужденного изгнания. В решающих битвах при Тьюксбери и Барнете 1471 г., где были разгромлены основные силы ланкастерцев, юный герцог сражался с большим мужеством и полководческим искусством. Преданность Глостера, воплощенная в его девизе «Верность — превыше всего», была по достоинству оценена королем: он получил руку самой богатой невесты Англии Анны Невиль и был назначен наместником северных графств. Именно там, в самом неспокойном краю королевства, считавшемся традиционной опорой ланкастерцев, проявились незаурядные качества Глостера как талантливого военачальника и администратора. За время наместничества он не только усмирил Север страны, но и превратил его в главную опору Йорков.3) Тот, реальный Ричард совсем не походил на шекспировского «коварного герцога», снедаемого непомерным честолюбием и стремившегося любой ценой захватить престол. Современники единодушно отмечали, что «Глостер был чужд политических интриг и всячески старался держаться подальше от королевского двора, предпочитая жить на севере, в тихом Йорке».4) Последние пять лет правления Эдуарда IV Глостер оставался правой рукой своего капризного и подозрительного брата, был достаточно влиятелен и популярен и зарекомендовал себя как умный и деятельный правитель. [179] Как же повел себя Глостер после смерти короля в феврале 1483 года? Согласно завещанию Эдуарда IV, престол переходил к его старшему сыну, 12-летнему принцу Эдуарду, при регентстве Глостера. Однако королева Елизавета Вудвиль и ее многочисленные родственники попытались совершить переворот. Захватив Тауэр и королевскую казну и не известив Глостера о смерти брата, они решили ускорить коронацию юного Эдуарда и провозгласить Елизавету регентшей. С этой целью в замок Лудлоу, где находился наследник, были отправлены с вооруженным отрядом в 2 тыс. человек лорды Риверс и Грей, то есть брат и сын Елизаветы.5) Получив вскоре известие о смерти короля, Глостер, вместо того чтобы сразу двинуться в столицу, что было бы естественно для человека, намеревающегося захватить власть, отправился в Йорк, где привел к присяге юному Эдуарду V местную знать. Даже узнав от Гастингса, лорда-камергера покойного короля, о событиях в Лондоне, Глостер не вызвал подкреплений, а отправился с небольшим отрядом в 600 человек навстречу наследнику престола. И только в Стратфорде, после свидания с герцогом Бекингемом, подтвердившим сведения о перевороте, Глостер прибег к решительным мерам: арестовал вождей заговора Риверса и Грея и вместе с Эдуардом V двинулся к Лондону.6) Попытка переворота провалилась. Большинство знати, враждебно относившейся к «выскочкам» Вудвилям, поддержало Глостера. Елизавета вместе с младшим сыном и пятью дочерьми укрылась в Вестминстерском аббатстве. 4 мая Глостер торжественно вступил в столицу, где был провозглашен лордом-протектором королевства. Это было встречено жителями города весьма благожелательно. Дальнейшие действия Глостера как регента свидетельствуют о его намерениях короновать своего племянника. Необходимые распоряжения о предстоящей коронации 22 июля были отданы сразу же по прибытии в Лондон. Наследник с подобающими почестями был препровожден в Тауэр, служивший тогда одновременно и королевской резиденцией. Там он должен был находиться, в соответствии с традицией, вплоть до коронации. Но 9 июля произошли события, изменившие ситуацию и породившие новый политический кризис. О том, что произошло, мы можем судить на основании официальных документов. Летописцы же хранят молчание по этому поводу. Как явствует из письма епископа Т. Лангтона, во время экстренного заседания королевского совета епископ Уэльса Р. Стилингтон сделал неожиданное заявление о том, что покойный король до брака с Елизаветой был тайно обручен с леди Элеонорой Тальбот.7) Это означало, что дети Елизаветы, включая Эдуарда V, являются незаконнорожденными и, следовательно, не могут наследовать трон. На следующий день Глостер отправляет письма в Йорк с требованием «прислать войска для борьбы с королевой и ее сторонниками, намеревающимися убить меня и кузена Бекингема», а также «предать суду арестованных лордов Грея и Риверса в связи с вновь открывшимися обстоятельствами».8) Драматический эпизод в истории «июльского кризиса» произошел 13-го, во время очередного заседания королевского совета. Согласно скудной информации хронистов, «во время заседания были арестованы архиепископ Ротергэм, епископ Мортон, лорды Стэнли и Гастингс»,9) причем последний тут же был обезглавлен во дворе Тауэра. Судя по всему, открытие Стилингтона, означавшее для Вудвилей крах их надежд, побудило партию королевы на организацию нового заговора, в который был вовлечен через Джейн Шор, любовницу покойного Эдуарда IV, недалекий лорд Гастингс.10) Состоялась ли действительно помолвка Эдуарда IV с леди Элеонорой или же показания Стилингтона были фальшивкой, сочиненной кем-то из окружения Ричарда, не желавшим правления малолетнего короля, ибо это предвещало борьбу за власть различных группировок и, возможно, гражданскую войну? Определенно ответить на этот вопрос не представляется возможным. Большинство исследователей, учитывая любвеобильное сердце Эдуарда IV, склоняется к первой точке зрения. Брат Ричарда герцог Кларенс поплатился головой за попытку раскрыть какую-то «тайну» короля.11) В сложившейся обстановке открытие Стилингтона устраивало большую часть знати и горожан, желавших внутреннего мира. Неудивительно, что парламент, собравшийся 22 июля, на основании представленных ему доказательств о двоеженстве Эдуарда IV специальным актом отстранил от престола все его потомство как незаконнорожденное и постановил передать корону Ричарду Глостеру. 6 августа 1483 г. в присутствии почти всей английской знати состоялась торжественная коронация Ричарда III и его жены Анны Невиль. Как же проявил себя новый король? Его кратковременное правление было ознаменовано рядом реформ, многие из которых предвосхитили последующее законодательство Тюдоров.12) Даже противники Ричарда признавали, что он был хорошим законоведом, «много сделавшим для облегчения жизни людей».13) [180] Неудивительно, что в народной памяти Ричард остался «добрым королем, убитым вследствие измены, к большому огорчению простого люда».14) Но как политик Ричард оказался недостаточно дальновидным, чтобы удержаться на престоле. Сказались его чрезмерная доверчивость к людям, неискушенность в интригах и отсутствие элементарной бдительности, столь необходимой государственному деятелю. Цепь измен разных лиц из ближайшего окружения Ричарда — лучшее тому подтверждение. Через месяц после коронации Ричарда против него поднял мятеж его кузен Бекингем. Заговорщики, возглавляемые опытным и честолюбивым интриганом епископом Д. Мортоном, действовали в династических интересах Генриха Тюдора, единственного уцелевшего представителя боковой ветви Ланкастеров, которого они намеревались женить на дочери Эдуарда IV принцессе Елизавете и тем самым соединить две ветви враждующих домов.15) После подавления восстания Ричард ограничился казнью вероломного герцога и амнистировал большинство участников заговора, в том числе главную интриганку графиню Стэнли, то есть родную мать Генриха. Подобные меры явно не вяжутся с образом тирана и деспота, каким обычно изображают Ричарда. А как же со знаменитой историей о «малолетних принцах», умерщвленных, согласно молве, по приказу Ричарда? Согласно «Большой хронике Лондона», последний раз принцев видели незадолго до коронации Ричарда, игравших на лужайке Тауэра.16) Дальнейшая их судьба окутана мраком, и никаких сведений о том, что с ними произошло, нет ни в одной из хроник современников Ричарда. Вряд ли он был заинтересован в устранении племянников, тем более после коронации. И вряд ли примирилась бы с убийством принцев их мать Елизавета. Не таков был характер этой энергичной, честолюбивой, неутомимой в интригах женщины.17) После мятежа Бекинтема Елизавета Вудвиль примирилась с Ричардом III и вместе с дочерьми была допущена к королевскому двору. Наконец, имеются данные о том, что принцы вообще были живы в правление Ричарда: в книге коменданта Тауэра обнаружена запись от 9 марта 1485 г. насчет расходов на содержание «лорда-незаконного сына» (как именовался в официальных документах того времени юный Эдуард V).18) Устранение принцев скорее соответствовало династическим интересам Генриха Тюдора, нежели Ричарда: их смерть повышала шансы претендента в борьбе за престол. Именно Генрих и его сторонники, нашедшие убежище во Франции, начали распространять слухи об убийстве детей Эдуарда IV. На основании показаний епископа Мортона, бежавшего из Англии, французский канцлер Гильом де Рошфор в речи на открытии Генеральных Штатов (январь 1484 г.) обвинил Ричарда в казни племянников.19) Особенно активно пропагандистская кампания против Ричарда велась с весны 1484 г., и не случайно. Именно тогда скоропостижно скончался сын Ричарда, и перед страной вновь встала династическая проблема. «После пасхи 1484 г., — писал анонимный хронист монастыря Кройланд, — появилось особенно много слухов об убийстве принцев по приказу короля Ричарда».20) Когда же на следующий год скончалась долго болевшая жена Ричарда королева Анна, из Франции был пущен слух о том, что она отравлена Ричардом, чтобы он мог жениться на его племяннице, принцессе Елизавете. Ричарду пришлось публично отрицать подобное намерение.21) 7 августа 1485 г. Генрих Тюдор с армией французских наемников высадился на западном побережье Англии.22) Опираясь на поддержку уэльсской знати и войск лорда Стэнли, самого могущественного магната Юго-Западной Англии, поднявшего мятеж против Ричарда, претендент направился к Лейстеру, где находилась королевская армия. 22 августа оба войска приблизительно одинаковой численности (по 5 тыс. человек) встретились на Босвортском поле. Исход битвы предопределило предательство «самого верного и преданного» магната из ближайшего окружения короля, герцога Нортумберленда, который со своими отрядами не вступил в сражение. Окруженный со всех сторон, Ричард III отказался бежать и погиб с оружием в руках: единственный такого рода английский монарх, если не считать полулегендарного Ричарда Львиное Сердце, который пал при осаде крепости. Разбитую боевым топором королевскую корону нашли в кустах боярышника и тут же возложили на голову Генриха Тюдора. 28-летний Генрих VII обладал как раз теми качествами, которых недоставало Ричарду: изворотливым умом, мастерством скрытой интриги, дальновидностью. Первым делом он решил юридически закрепить свои сомнительные права на престол и тем самым оправдать узурпацию власти. По его настоянию парламент аннулировал прежний порядок престолонаследия и принял акт «об измене Ричарда и его сторонников»: Ричард был обвинен «в тирании, узурпации престола и многочисленных убийствах».23) Но в парламентском акте не содержалось никакого обвинения Ричарда в убийстве принцев, кроме неясной фразы о «пролитии [181] детской крови». Для укрепления прав на престол Генриху было необходимо доказать, что мужская линия Плантагенетов пресеклась со смертью детей Эдуарда IV. В противном случае принцы являлись бы прямыми наследниками трона, тем более что дети Эдуарда были легитимированы специальным парламентским актом. Иначе Генрих не смог бы жениться на принцессе Елизавете. Однако никаких заявлений на этот счет не последовало. Не была даже отслужена заупокойная месса по убитым принцам. Новый монарх упорно хранил молчание об их судьбе. Но вряд ли можно согласиться с версией о причастности Генриха Тюдора к смерти принцев.24) Если бы это было действительно так, то первый Тюдор мог легко переложить ответственность за преступление на Ричарда, предоставив в качестве доказательства содеянного останки других детей того же возраста. Молчание Генриха VII скорее свидетельствует о том, что он сам точно не знал, что произошло с принцами и живы они или нет. Такая ситуация, учитывая непопулярность нового монарха, которого по признанию его канцлера Т. Бэкона «ненавидело почти все королевство»,25) грозила серьезными последствиями. Дважды, в 1487 и 1491 гг., Англию потрясали выступления самозванцев, выдававших себя за детей Эдуарда IV, что едва не опрокинуло трон Генриха VII. Если самозванство первого претендента, 11-летнего сына пекаря Л. Симнела, было легко установлено, то личность другого искателя престола, некоего П. Варбека, до сих пор остается загадочной. Ряд исследователей, учитывая внешнее сходство Варбека с Эдуардом IV, прекрасное знание им придворных тайн и упорное нежелание Генриха VII провести очную ставку претендента с королевой Елизаветой и ее дочерьми, вполне допускают тот факт, что Варбек действительно был старшим сыном Эдуарда IV.26) Чтобы разрешить «проблему принцев» и уберечь трон от появления новых претендентов, правительству Генриха требовалось убедить всех в смерти детей Эдуарда IV, убитых «преступным узурпатором» Ричардом. Одним словом, понадобилась легенда о «преступном тиране». И за дело взялись послушные хронисты, начавшие писать «новую историю» правления Ричарда III. Первый камень в основание этой легенды заложил современник Ричарда монах Д. Роуз, автор иллюстрированной истории графов Варвиков, показавший пример политического приспособленчества. После воцарения Генриха он переделывает свою «Историю» и превращает Ричарда из «самого благородного и справедливого правителя на Земле» в «воплощение Антихриста, казнившего невинных младенцев».27) Он же первым указал на физическое уродство Ричарда, изобразив его сухоруким и горбатым карликом с демоническим лицом. Это описание внешности Ричарда, ставшее традиционным в тюдоровской историографии, являлось лишь злобной карикатурой. Ни сохранившееся портретное изображение Ричарда, ни современные ему описания не содержат даже намека на физические уродства, которыми наградил его Роуз. По свидетельству императорского посланника фон Поппелау, получившего аудиенцию у короля весной 1485 г., «Ричард был человеком приземистым и кряжистым, обладавшим огромной физической силой... Его лицо выражало ум, энергию и волю и было не лишено привлекательности».28) Придворный хронист, лондонский купец Д. Фабиан добавил новое звено к цепи преступлений, якобы совершенных Ричардом, обвинив его в убийстве Генриха VI и в расправе над собственным братом Кларенсом.29) Так постепенно стал создаваться образ короля-тирана и официальная версия «истории принцев». Для вящей убедительности не хватало только очевидцев преступлений Ричарда. Весной 1502 г. по обвинению в «секретной переписке с врагами престола» был арестован Д. Тирел, комендант крепости Гине — одной из опорных английских баз во Франции. Верный слуга Ричарда III, Тирел после воцарения Генриха был лишен должностей и владений, но через год неожиданно получил прощение с восстановлением в прежней должности коменданта Гине, на каковом посту он находился вплоть до своего ареста. Приговоренный к смертной казни, он покаялся в убийстве принцев, совершенном им по приказу Ричарда III. Согласно его «Исповеди», Ричард сразу после коронации в августе 1483 г. послал к коменданту Тауэра Р. Бракенбури специального гонца с секретным письмом о тайной казни принцев. Однако комендант отказался исполнить приказ, и тогда Ричард поручил дело Тирелу, снабдив его королевским мандатом со всей полнотой власти в крепости на одни сутки. Получив ключи от Тауэра, Тирел и его сообщник-лакей наняли наемных убийц, которые ночью задушили принцев. Тела убитых захоронили под лестницей. Позднее их останки по приказу Ричарда перезахоронил неизвестный священник, который вскоре умер.30) К моменту появления «Исповеди» Тирела из всех участников предполагаемой трагедии оставались в живых двое: сам Тирел и лакей. Последний, подтвердив показания своего господина, был отпущен на свободу и даже вознагражден пожизненной пенсией при условии постоянного [182] проживания во Франции.31) «Исповедь» Тирела является грубой фальшивкой, сочиненной в угоду Генриху VII и не выдерживающей критики. Первое, что бросается в глаза, — странный способ отдачи приказа о казни принцев. Гораздо проще было дать устное распоряжение и не оставлять такой улики, как письмо. Невероятным кажется и тот факт, что констебль Тауэра, отказавшийся выполнить королевский приказ, продолжал пребывать в должности и пользоваться расположением Ричарда, а не был устранен как опасный свидетель. Трудно предположить, что передача ключей от Тауэра даже на одну ночь прошла бы не замеченной служителями крепости и что они не преминули бы сообщить об этом Генриху во время их допроса осенью 1486 года. Наконец, почему правительство Генриха не провело официального расследования обстоятельств гибели принцев? Почему главный участник трагедии был казнен за совершенно другое преступление? Более того, Генрих VII вплоть до самой смерти так и не рискнул предать гласности «Исповедь» Тирела. Ни один из хронистов короля (ни Б. Андре, ни приглашенный из Италии Полидор Вергилий, допущенный к государственным архивам) не упоминает об «Исповеди» Тирела.32) Завершающую роль в создании легендарного образа Ричарда сыграл государственный деятель Т. Мор, придавший этой легенде литературную окраску. Написанная около 1513 г., его «История Ричарда III» представляет собой яркий образчик произведения гуманистической мысли с осуждением всякой тирании.33) Основные события правления короля Ричарда, описанные знаменитым утопистом, с огромной художественной силой были воссозданы им по воспоминаниям главного противника Ричарда кардинала и канцлера Генриха VII Д. Мортона, чья пристрастность и тенденциозность очевидны. В этой связи достоверность сочинения Мора вызывает у исследователей большие сомнения.34) Авторитет и репутация Мора как человека и ученого оставались, однако, столь высоки на протяжении столетий, что его «История» превратилась в основной источник по описанию правления Ричарда III, из которого черпали сведения все последующие авторы, начиная с хронистов и кончая Шекспиром. Именно «золотое перо» Мора, вдохнувшее в легенду о Ричарде вечную жизнь, завершило оформление тюдоровского мифа о «кровавом тиране». В 1933 г. историки с нетерпением ожидали результатов вскрытия «предполагаемых останков принцев», обнаруженных еще в 1674 г. под Белой башней Тауэра во время ремонта и погребенных в Вестминстерском аббатстве. В результате вскрытия было установлено, что найденные там кости принадлежат двум детям от 10 до 12 лет. Однако их пол определить не удалось. Экспертиза не установила также, к какому времени относятся останки. Найденные же кости говорят скорее против предположения, что это останки принцев. Иначе их нашли бы во время осмотра Тауэра властями Генриха VII. Кроме того, факт, что кости были обнаружены на глубине 10 футов, опровергает легенду о неизвестном священнике, перезахоронившем принцев.35) Результаты вскрытия не оправдали надежд и еще больше подлили масла в огонь научной критики. Судьба принцев по-прежнему остается загадкой. Но в любом случае истинный Ричард существенно отличался от образа «кровавого убийцы и тирана». Конечно, незачем идеализировать его личность, как это делают некоторые авторы, изображающие его чуть ли не «последним благородным рыцарем Англии».36) Поколение, воспитанное в кровавых усобицах, равнодушно смотрело на кровь, и Ричард не являлся исключением. Вместе с тем правильно будет демонический характер, которым традиция наделяет Ричарда, оставить достоянием легенды, сохранив в истории образ талантливого, импульсивного, мужественного и честолюбивого человека.37)
Малов В.Н. Вопросы истории. № 6, 2000 г Шел V век нашей эры... Уже Римская империя разделилась на две части, западную и восточную, да и в западной половине империи императоры жили не в Риме, а в Равенне. В 410 г. Рим был взят и разграблен вестготами короля Алариха — впервые с незапамятных времен, с полулегендарного нашествия галлов, случившегося еще 800 лет назад, вечный город был опозорен вражеским завоеванием. Рушатся границы Западной Римской империи, на ее землях по-хозяйски устраиваются вестготы, бургунды, вандалы... В это самое время через пограничный Рейн в его нижнем течении переходит германский народ салических франков во главе со своим королем Хлодионом (примерные даты правления: 427—447 гг.). Воинственный Хлодион подчинил своей власти всю территорию современной Бельгии и дошел до Соммы, но затем столкнулся с серьезным сопротивлением последнего очага римской государственности в Галлии с центром в Париже (Лютеция). Франки были разбиты римским полководцем Аэцием и должны были остановить свое продвижение. Вступив в союзные отношения с галло-римлянами, они стали так называемыми римскими федератами. Одновременно они закреплялись на новых территориях. Их столицей стал город Турне (ныне в Бельгии, близ французской границы). Преемником Хлодиона был Меровей (447—456), который и дал свое имя династии Меровингов. Франки были известны римлянам с середины III в. н. э.; данный этноним означает «свободные». Однако каноническая традиция создававшихся в XIV в. «Больших французских хроник» считает Хлодиона лишь вторым по счету королем франков, первым был Фарамон, который «весьма благородно правил страной до самой смерти» в течение 20 лет, а был он сыном некоего явившегося к франкам со стороны Маркомира (имя, вызывающее ассоциации с германским племенным союзом маркоманов). Маркомир якобы научил франков обращаться с оружием и возводить укрепления вокруг их поселений, а затем дал им в короли своего сына, потому что те хотели иметь короля «подобно другим народам»1). Династическая легенда не сообщает ничего определенного о том, кем доводился Хлодион Фарамону, а Меровей Хлодиону. К тому же она укорачивает историю королевского рода Меровингов, и это вызывает сомнения. Ведь уже в V в. франки делились на две этнические группы: салические (то есть «морские», жившие ближе к морю, которые и вошли в Галлию с севера) и рипуарские (то есть «речные», жившие по берегам Рейна, где память о них до сих пор сохраняет название германской области Франкония). У тех и других было несколько королей, и все они [150] принадлежали к одному старому королевскому роду: именно потому они и истреблялись в начале VI в. стремившимся к единовластию королем Хлодвигом. Нужно было время, чтобы род успел так разветвиться. Тем не менее «Большие французские хроники» категоричны в своем утверждении: название роду дал именно тот Меровей, который правил всего около десяти лет после Хлодиона. Может быть и так: название роду не всегда дается по его генеалогическим основателям (вспомним Каролингов и Капетингов), а годы правления Меровея были особыми, и поэтому остались в народной памяти. Именно тогда союзная армия галло-римлян, франков, вестготов и бургундов отразила на Каталаунских полях нашествие на Галлию гуннских полчищ Аттилы. А может быть и то, что был когда-то в древности другой Меровей, не учтенный генеалогией. Ясно одно: Меровинги были династией родовой франкской знати, а не тех удачливых военных вождей, которые могли начинать почти «с нуля» свою родословную. Род Меровингов воплощал единство всего франкского народа, его представители обладали в глазах франков определенным сакральным и магическим могуществом, благодетельным для всего народа «королевским счастьем». В их внешнем облике была одна особенность: все они носили очень длинные волосы. Острижение волос для королей из рода Меровингов было не просто величайшим позором — оно полностью лишало их дееспособности, возможности исполнять королевские функции. О сыне и преемнике Меровея Хильдерике Ι (456—481) уже можно составить некоторое представление и как о личности. Согласно легенде, молодой король отличался распутством, совращал дочерей свободных франков, за что и был изгнан подданными, отдавшимися под покровительство главы галло-римского государства Эгидия. Хильдерик бежал за Рейн, к турингам, соблазнил там королеву Базину, с которой и вернулся в свое королевство, куда его через некоторое время призвали разочаровавшиеся в Эгидии франки. Базина стала матерью основателя франкской державы Хлодвига. Сам же Хильдерик I, столь склонный к авантюрам в частной жизни, в политике честолюбием не страдал: он примирился с галло-римлянами, продолжал быть их союзником в войнах и даже помог прийти к власти в Париже, после смерти Эгидия, его сыну Сиагрию. Хлодвиг I (481—511) родился около 466 г. Он был, безусловно, одним из самых крупных политиков своего времени — и, пожалуй, единственным великим королем династии Меровингов. Он быстро понял обреченность государства Сиагрия — последнего осколка Западной Римской империи, после 476 г. не существовавшей даже формально — и пошел на него войной совместно с другими франкскими королями, своими сородичами. В битве при Суассоне (486 г.) галло-римляне были разбиты, Сиагрий бежал в Тулузу к королю вестготов Алариху II, но был им выдан Хлодвигу и казнен. Так в руки франков попала богатая область римской Галлии с Парижем. Занимая ее, Хлодвиг поступал по-хозяйски: лично все еще оставаясь язычником, он старался с первых же шагов наладить добрые отношения с владыками городов, католическими епископами. Хрестоматийный пример этому — рассказанный в хронике Григория Турского эпизод с суассонской чашей2). После победы у Суассона среди захваченной добычи оказалась чаша из Реймского собора, которую архиепископ св. Ремигий и просил ему вернуть. Хлодвиг сразу же согласился, но проблема заключалась в том, что захваченное подлежало разделу между всеми воинами. Король попробовал исключить чашу из этого раздела, попросив войско дать ее ему сверх его доли. Но среди воинов нашелся один убежденный защитник норм военной демократии, который разрубил чашу с мечом со словами: «Ты не получишь ничего сверх того, что тебе достанется по жребию». Хлодвигу оставалось лишь передать посланцу прелата обломки священного сосуда. Он умел владеть собой и понимал формальную правоту смельчака, но и забыть подобный вызов он не мог. Когда через год ему довелось проводить очередной смотр своего войска, король придрался к якобы плохому состоянию оружия у этого воина и лично разрубил ему голову, сказав во всеуслышание: «Так поступил ты с чашей в Суассоне!». Это подействовало: короля стали бояться. Духовенство же быстро оценило добрую волю молодого монарха, и св. Ремигий письменно признал его власть в качестве администратора римской провинции3). Важнейшим событием правления Хлодвига стало его крещение. Этому предшествовал брак короля с бургундской принцессой Хротхильдой (Клотильдой), [151] истовой католичкой, хотя официальной религией бургундской династии было арианство. Хротхильда сразу же стала убеждать мужа принять крещение. Хлодвиг выжидал, пока новый бог покажет, чего стоит его сила. Колебания кончились, когда король, обратившись за помощью к Христу, одержал важную для него победу над алеманами. Тогда-то, 25 декабря 496 г. состоялось крещение короля франков с 3-тысячной дружиной в Реймсе от руки св. Ремигия. Важно было именно то, что Хлодвиг принял христианство в его ортодоксальной форме. Ранее крестившиеся германские народы (вестготы, остготы, бургунды и др.) отдавали предпочтение арианству. Ортодоксальное, никейское вероисповедание воспринималось ими как официальная религия императорского Рима, а поскольку их государства возникали на сильно романизированных территориях, короли инстинктивно опасались, что их народы «растворятся» в чуждой и мощной цивилизации. Хлодвиг почувствовал, что эти опасения неосновательны, да и конфигурация его владений была такова, что обеспечивала возможность постоянного прилива новых сил из германского мира. Принятое им решение создало предпосылку романо-германского культурного единства и синтеза, и в этом состоит заслуга франкского монарха перед европейской культурой. Но и прямая политическая выгода от крещения вскоре стала очевидной. Хлодвиг стал естественным защитником всех правоверных христиан Южной Галлии, находившихся под властью арианских монархов Вестготского королевства. Он использовал это как великолепный повод для начала завоевательной войны, принявшей характер «крестового похода» (507 г.). Сопровождаемое чудесными знамениями, войско франков перешло через Луару и разгромило вестготов, причем сам Хлодвиг сразил в единоборстве Алариха II. Вестготы были изгнаны за Пиренеи, Аквитания стала франкской. Сразу же возрос международный престиж молодого государства. Его заметили в далеком Константинополе: император Анастасий прислал к Хлодвигу послов (508 г.), объявивших о возведении нового единоверца византийского монарха в достоинство консула. Хлодвиг стал всюду разъезжать в привезенном ему консульском одеянии; он добавил к нему и диадему, явно показывая, что толкует этот акт как признание его полного верховенства над Галлией, недаром его стали именовать не только консулом, но и Августом4). Для христианского населения страны это означало дополнительное подтверждение легитимности франкской власти. Заслуги Хлодвига перед церковью были велики, как крестителя своей страны. Его супруга, королева Хротхильда получила нимб святости. Но Хлодвиг не был канонизирован, и виной тому, очевидно, был характер короля, прагматичного до цинизма. Крещение не было связано для него с нравственным переворотом, подобным тому, какой испытал, например, Владимир Киевский, который стал до того бояться греха, что даже остерегался казнить преступников. Хлодвиг видел в принятии христианства прежде всего практическую пользу, и уже став христианином безо всяких угрызений совести осуществил свои планы расправы над всеми королями-родичами. На правившего в Кельне короля рипуарских франков Сигеберта он натравил его сына, а когда тот по его наущениям избавился от родителя, посланцы Хлодвига умертвили его самого; Хлодвиг же присоединил к своим владениям земли Сигеберта, заявив о своей полной непричастности ко всему происшедшему. В других случаях он прибегал к военной силе. Так, он захватил в плен одного из королей салических франков Харарика с сыном и насильно остриг им волосы, объявив отца священником, а сына дьяконом, но потом все же счел это недостаточным и казнил обоих. Правивший в Камбрэ король Рагнахар после короткой войны был выдан Хлодвигу подкупленными предателями и убит им лично. Сочетая силу с вероломством, Хлодвиг истребил и других родственных ему королей. Колоритно известие, сообщаемое Григорием Турским. «Собрав однажды своих, он, говорят, с сожалением вспомнил о родственниках, которых сам же погубил: «Горе мне, я остался как странник среди чужой земли и не имею родственников, которые могли бы мне помочь в случае несчастья!». Но это не значило, что он был опечален их смертью, а говорил так по хитрости, рассчитывая узнать, не остался ли еще кто-нибудь в живых, чтобы умертвить всех до последнего»5). Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.023 сек.) |