Пер. с англ. Т. Н. Замиловой. Под общ. ред. И. П. Щерова Смоленск, «Русич» при участии ТОО «Харвест», Минск, 1996 17 страница

Два типа бомбард. Их эффективность была куда более мощной, чем принято считать. Эти пушки выстреливали ядрами весом до 1000 фунтов (1 фунт= 453,59 г) каждое. Они не только вызывали разрушения строений, но при ударе раскалывались на множество смертельно опасных осколков, так называемую «каменную шрапнель».

Падение Ги привело французский гарнизон в такое отчаяние, что он в тот же день оставил город и перешел на рынок, оборонять который, по их мнению, было легче. Они разрушили мост, через канал, связывавший [331] его с городом, забрали все съестные припасы; им бы их могло хватить значительно дольше, если бы не нужно было кормить тех, кто не сражался. Тотчас в город въехал Генрих. И еще до захода солнца его пушки принялись обстреливать рынок. Затем, чтобы занять провал, который отделял их от защитников, он применил передвижной перекидной мост, смонтированный на осадной башне. И для того, чтобы солдаты сэра Вустера смогли перейти по нему и начать штурм укрепленных башен мельницы, он открыл по ним из пушек предварительный огонь. Атака была проведена успешно, несмотря на то, что погиб кузен сэра Уорвика, граф Уорстер. С зубчатой башни ему на голову был сброшен камень. Теперь на острове у англичан имелся небольшой плацдарм, а гарнизон лишился возможности перемалывать зерно на муку.

Все это время Генрих продолжал с прежним прилежанием работать с бумагами. В период осады Мо, оказавшийся самым мрачным опытом в его жизни, из-под его пера выходил нескончаемый поток указов, распоряжений и писем, включая ответы на петиции, присланные из Англии. Даже в самые тяжелые месяцы он не прекращал ни на минуту рассылать указы и инструкции, справляясь одновременно с невероятно большим кругом дел. Наиболее важное место среди всех остальных дел занимали поставки амуниции и продовольствия. 18 марта 1422 года он писал своим чиновникам:. «Мы обязываем вас со всей возможной поспешностью прислать нашему казначею в Руане все пушечные ядра, которые имеются в городах Кан и Гарфлер, а также всю имеющуюся в Гарфлере селитру, уголь и самородную серу».¹⁶⁾ В этом письме также содержался приказ на поставку железа, этот приказ звучал наиболее часто в [332] его корреспонденции. В его штаб-квартире была введена новая должность клерка, отвечавшего за артиллерийско-техническое и вещевое снабжение. Ему вменялось в обязанность осуществлять связь между складами артиллерии в Кане и королевским арсеналом в Руане; Генрих возложил на нормандскую администрацию осуществление некоторых военных функций, гражданские виконты должны были снабжать гарнизоны пушками. Король всегда настаивал на обязательном исполнении распоряжения, письма его, как правило, заканчивались фразой: «исполнить любой ценой».

Проблема материально-технического снабжения не давала ему покоя. Покупка стрел была одной из многочисленных забот. В Англии в 1418 году он закупил 150000 стрел, к 1421 году эта цифра выросла до полумиллиона и это при учете, что арсенал в Руане тоже изготовлял их. В 1420 году он отдал распоряжение специальным уполномоченным привлекать к бесплатной работе мастеров по изготовлению луков. Еще одним важным вопросом материально-технического снабжения был вопрос о достаточном количестве тягловых лошадей (резерва), который он решил путем создания огромного королевского конезавода. В апреле 1421 года на Джона Лонга было возложено специальное поручение, суть которого сводилась к поискам «боевых коней, рысаков и других лошадей, подходящих для королевской конюшни» с оплатой и услугами.¹⁷⁾ Оружие, транспорт, провизия, финансы, военная дисциплина, законность и правопорядок, дипломатия, внутренние дела в Англии — всем этим вопросам Генрих уделял самое пристальное внимание.

Тем временем в Мо, на крохотном островке, на реке Марне англичане установили пушку, защитили ее [333] земляными укреплениями и щитами из тяжелых балок. Отсюда, с близкого расстояния, они вели безжалостную бомбардировку располагавшегося по соседству рынка. На крохотной полоске суши между его стенами и водой Уорвик исхитрился соорудить «свинью» (подвижное укрытие, обложенное мокрыми шкурами, на колесах), которую он использовал для захвата внешних фортификационных сооружений, где он устроил передовую огневую позицию. По другую сторону Хангерфорд построил деревянные мосты, чтобы подтащить орудия поближе к стенам рынка. Высадившиеся на берег саперы начали вести подкоп. На Пасху Генрих пошел на временное прекращение огня, но тотчас после нее предпринял генеральное наступление. Однако успехом оно не увенчалось. Но силы защитников уже подходили к концу. Окончательный подрыв их боевого духа произошел после того, как они увидели плывущую осадную башню. Она транспортировалась на двух баржах. Ее конструкция позволяла атаковать верх укреплений со стороны Марны за подъемным мостом. (Хотя применить ее не удалось, тем не менее, король, будучи профессионалом до мозга костей, апробировал ее уже после падения крепости.) В конце апреля гарнизон выслал парламентеров, чтобы обговорить условия сдачи.

10 мая, после семи месяцев упорного сопротивления, Мо капитулировал. Он пал исключительно благодаря гениальному осадному мастерству Генриха и техническому искусству, поскольку проведенная осада была настоящим шедевром, о чем часто упоминают. После того, как город сдался, король оказался точен в соблюдении средневековых правил ведения военных действий и сохранил жизни защитникам крепости, но ничего иного. По условиям сдачи двадцать человек были [334] исключены из общего списка помилованных. Бастарду Ворю и его кузену отрубили правые кисти и провезли на телеге по уцелевшим улицам города Мо, после чего обезглавили и повесили на их печально знаменитом дереве; голова бастарда была выставлена на пике, воткнутой возле него, тело лежало внизу, а его знамя было брошено сверху, что было геральдическим символом крайнего осмеяния. Трубач по имени Орас, «тот, кто во время осады трубил в горн», был отправлен в Париж для мучительной публичной казни, это было ему наказанием за нанесение королю оскорблений, суть которых до наших дней не дошла. Луи де Гаст также был отвезен в Париж, где был казнен. Головы их, насаженные на пики, были выставлены на обозрение. Почти сразу же Генрих отправил в Лувр сто пленников, представлявших наибольшую ценность. Связанных по четыре человека, их предполагалось водным путем доставить в Нормандию, а затем в Англию, чтобы впоследствии получить выкуп. Через несколько дней туда же он переслал еще 150 человек. Как записал «Парижский Горожанин», вероятно, ставший очевидцем событий, они были скованы кандалами по двое, с ними «обращались, как со свиньями» и содержали на воде и черном хлебе.¹⁸⁾ От Жювеналя мы знаем, что всех их разбросали по разным тюрьмам Парижа, включая и Шатле, место с дурной славой и страшными воспоминаниями об Арманьяках. Специальной службы, которая бы взяла на себя их питание, не было и, по словам Жювеналя, многие из них умерли голодной смертью, некоторые прежде, чем умереть самим, зубами рвали мясо с тел своих товарищей. По всей видимости, стоили они немного.¹⁹⁾ С епископом Мо до отправки его в Англию обошлись немного лучше. Но [335] выкупа за него не дождались, поскольку епископ умер. Всего из тех, кто сдался, через Ла-манш было транспортировано 800 человек. Очевидно, что большинство из них так никогда не вернулись во Францию и закончили свои дни в полурабском существовании бесправных слуг. «Всем горожанам и тем, кто находился на рынке, надлежало отдать все ценности, которыми они владели», — говорит Жювеналь. С теми, кто ослушался, поступили по всей жестокости и все было передано в пользу короля Генриха. Но этого ему показалось мало. После того, как горожане потеряли все, что имели, многих из них вынудили выкупить свои же собственные дома. С помощью таких конфискаций король изъял у населения огромные суммы денег. «Слитки драгоценных металлов, украшения и другие всевозможные ценности, включая целую библиотеку, были на время размещены в специальных хранилищах в Мо. Там же были складированы доспехи, оружие и другая амуниция, которым предстояло ждать своего часа, когда пожалует монарх, пожелавший извлечь барыш из произведений изящных искусств».

Один пленник оказался настоящим счастливчиком, когда ему удалось унести ноги. Звали его дон Филипп де Гамаш, аббат из Сен-Фаро, монастыря, который на протяжении всего времени осады служил Генриху штаб-квартирой. Филипп, бывший монах из Сен-Дени, вместе с тремя другими монахами из своего аббатства облачились в доспехи, вооружились мечами и отправились сражаться с англичанами. Монах-хронист из Сен-Дени, который вполне мог знать их, рассказывает нам, что епископ Бове дал им свое благословение «сражаться за свою страну». Епископом этим был не кто иной, как Жювеналь дез Юрсен. К счастью для Филиппа, его [336] брат был капитаном Компьеня из партии дофинистов; он выкупил жизнь брата, которого Генрих намеревался утопить, сдав город англичанам.²⁰⁾

Буже был отомщен. Вслед за этим началась капитуляция целой серии дофинистских крепостей, включая Креи-ан-Валуа и Оффремон, замок Ги де Несля, того самого, что свалился в ров с водой во время осады Мо. Генрих лично объезжал окрестности и сам принимал капитуляцию каждого города, подавляя малейшие проявления сопротивления.

Свою победу он отпраздновал поездкой в Париж, где ему предстояла встреча с королевой. Монстреле описывает, что он с братьями приветствовал Екатерину так, словно она была «ангелом, явившимся с небес». Сын и наследник, ставший причиной многочисленных поздравлений, был оставлен в Англии. Встреча происходила в большом замке Буа-дю-Венсен, в предместье Парижа.

Сегодня Венсен может показаться мрачным, бездушным и неуютным местом. Он хранит не слишком счастливые воспоминания. В 1804 году здесь, в его рву, был расстрелян герцог Энгиенский, в 1917 — Мата Хари. В июне 1940 года он служил штаб-квартирой генерала Гамлена, после этого четыре года был оккупирован иностранными войсками. Однако неравнодушие Генриха к Венсену полне объяснимо. Первоначально замок был охотничьим домом. Расположенный в лесах, он идеально подходил для любимого отдыха короля, конечно, если для этого он располагал временем. Строительство сторожевой башни замка было завершено в семидесятые годы XIV века дедом Екатерины, великим королем Карлом V. Это место выбрал Генрих в качестве своей резиденции. Его спальня сохранилась до наших [337] дней. Замок был оснащен тремя мощными постройками, оборонявшими ворота, а также шестью высокими башнями. Все строения были связаны между собой стенами, в которых размещались добротные жилища высших командиров Генриха. На охотничьей сценке, избраженной в «Tres Riches Heures du due de Berry» (Великолепный часослов герцога Беррийского^-)), на заднем плане виднеется крепость-дворец. Должно быть, именно так она и выглядела в то время. Становится понятным, почему монах из Сен-Дени называет эту крепость «самым восхитительным из всех замков короля Франции».²¹⁾ Кроме того, Венсен располагался всего в трех милях от Парижа, достаточно близко, чтобы в случае необходимости держать город в благоговейном страхе, но достаточно далеко, чтобы избежать непредвиденных неприятностей со стороны толпы или заговоров сторонников дофина.

В Лувре, как свидетельствует «Первая английская жизнь», повторяя хронику Монстреле, «точно в Троицын день король Англии и королева сидели вместе за столом в открытом зале за обедом. Головы их украшали великолепные, помпезно роскошные драгоценные диадемы. Здесь же присутствовали герцоги, церковные прелаты и другие знатные лица Англии и Франции, рассаженные в соответствии с занимаемым положением в этом же зале, где находились король и королева. Пиршество было замечательно богатым и изобиловало мясными деликатесами и напитками».²²⁾ К сожалению, его великолепие несколько омрачалось тем фактом, что еда и питье не были предложены толпам зрителей, как того требовал существовавший доселе обычай среди монархов Валуа.

«Брут Англии» с удовольствие пишет: «Что до [338] короля Франции, то у него больше не было государства и некем было править, он остался совсем один».²³⁾ Карл VI в одиночестве пребывал в Отеле де сен-Пол, брошенный своими придворными, поскольку, как указывает Монстреле, «с ним обращались так, как было угодно королю Англии... что вызывало печаль в сердцах всех преданных французов». Шателен с негодованием замечает, что Генрих, этот «король-тиран», несмотря на данные обещания почитать тестя, короля Франции до конца его дней, превратил его в идола, ничего не значащий ноль». Еще Шателен добавляет, что от этого зрелища на глаза парижан наворачивались слезы.²⁴⁾

Два дня в начале июня Генрих провел в отеле де Несль, где он просмотрел цикл мистерий о мученичестве своего покровителя Святого Георгия. Пьесы были поставлены парижанами, которые этим надеялись снискать расположение наследника и регента Франции, их будущего суверена. Вскоре после этого он вместе с Екатериной, а также королем Карлом и королевой Изабеллой выехал в Санлис.

Неделю спустя был раскрыт заговор, подготовленный бывшим парижским оружейником, который был когда-то личным оружейником Карла VI, его женой и их соседом, булочником. Они намеревались впустить в Париж сторонников дофина. Сильная вражеская армия стояла в боевой готовности, ожидая сигнала, возле Компьеня. Власти города обезглавили оружейника и булочника, а женщину утопили.²⁵⁾ [339]

Глава восемнадцатая.
Ланкастерская Франция

«Дьявольское королевство»

Жювеналь де Юрсен

«Три Франции». Вот так просто эта формулировка знаменует собой один из самых печальних моментов национальной истории».

Жан Фавьер. «Столетняя война»

Отныне существовало три Франции: та, которой управлял наследник и регент, та, которой управлял герцог Бургундский, и та, что оставалась еще в руках дофина. Как выразился Шателен, Генрих V «пришел во Францию во время разделения и в самый разгар его своим мечом еще больше отдалил друг от друга тех, кто и так был разделен».

В 1422 году положение Генриха во Франции было самым запоминающимся. «Вся страна за Луарой погружена в черноту и неясность, ибо они отдали себя в руки англичан», — жалуется Жювеналь, непобедимый в бою командир, перед которым не могла устоять ни одна крепость. Король властвовал над одной третью страны, включая и столицу. В самом деле, казалось, что настанет такой день, когда он будет коронован и помазан в Реймсе елейным маслом как король Франции. Из работ некоторых современных английских историков [340] явствует, что в тот период Франция, поделенная местными сепаратистами, была лишена чувства национализма и что обитатели Ланкастерской Франции ничего не имели против существовавшего режима, а франко-английская монархия могла выжить. Конечно, немало французов были «коллаборационистами», но заявить, как это сделал один выдающийся английский историк двадцатого века, что руанцы «безропотно устроились под властью выходца из их древнего герцогского рода», было бы искажением фактов.¹⁾ Так называемая политика умиротворения Генриха сопровождалась, по словам Эдварда Перруа, «режимом террора».²⁾ Когда Перруа написал это, он сам скрывался от гестапо.

Говоря о Ланкастерской Франции, следует сделать различие между герцогством Нормандским (и соседней с ним территории, которая была завоевана до подписания договора в Труа) и небольшой областью, куда входил и Париж, которая и являлась формально «королевством Франции» Генриха. Герцогство было фактически оккупированной страной, в то время, как королевство являлось марионеточным государством. В последнем все должности, за исключением военных, занимали французы. Большинство из них были родом из Бургундии и свое назначение получили благодаря влиянию герцога Филиппа, хотя бывали исключения, время от времени возникали недовольства при смещении того или иного бургундского ставленника. Английское население «оккупированного» Парижа редко превышало 300 человек; было время (после смерти Генриха), когда гарнизон Бастилии состоял из восьми тяжеловооруженных воинов и 17 стрелков. Место чиновника, представлявшего французскую полицию, занимал француз, то же касалось и председателя Верховного апелляционного [341] суда. Столь мизерное количество англичан едва ли могло играть сколько-нибудь заметную роль в жизни такого крупного города, население которого, несмотря на голод и массовый исход, никогда не падало ниже 100000 человек. Жан Фавьер пишет, что их можно было встретить в тавернах, они были завсегдатаями проституток Глатиньи или Тиронского борделя.³⁾

Однако сравнительную свободу парижан от английского правления нельзя воспринимать в отрыве от контекста. «Завоеванные земли» располагались всего в десяти милях от столицы, которая, в свою очередь, была окружена плотным кольцом крепостей с английскими гарнизонами; самая ближайшая — Буа-де-Венсен располагалась всего в трех милях от города. Крепость Понтуаз насчитывала 240 человек, причем подкрепление по реке могло быть переброшено в Париж мгновенно. При случае и малочисленный гарнизон Бастилии мог показать, что его сил также было достаточно, чтобы усмирить парижан. Его стрелки могли появиться на улицах и открыть беспорядочную стрельбу по горожанам и по окнам их жилищ. Кроме того, им в помощь из самих горожан были набраны большие отряды народных ополчений. Среди них были арбалетчики и копьеносцы, которых можно было поставить сражаться против дофинистов, их боялись еще больше англичан. Бывшим арманьякам, называвшим этих ополченцев «faux francais» («фальшивыми французами»), было отчего мстить, они еще не забыли о кровавых бойнях. Их налеты на окрестности по своей жестокости даже превосходили зверства англичан. Относительная свобода и угроза со стороны сторонников дофина вовсе не свидетельствовали о том, что парижане отдавали свое предпочтение армии Генриха. Непоколебимый бургундец, [342] «Парижский Горожанин», выражал сочувствие узникам короля, городские тюрьмы были почти до отказа набиты его пленниками.

Даже английский хронист Уолсингем вынужден был признаться; что Генрих в Париже был очень непопулярной фигурой и что для контроля над людьми в ход часто приходилось пускать силу.⁴⁾ Некоторые представители духовенства были открытыми сторонниками дофина. В декабре 1420 года собрание капитула собора Парижской Богоматери епископом Парижа избрало Жана Курткуитса — человека, чья жизнь была достойна подражания, но который являлся ярым дофинистом. Попытки Генриха заставить церковников остановиться на ставленнике бургундцев не увенчалась успехом. Однажды Эксетеру, военному губернатору города, даже пришлось двоих из них заключить под домашний арест. Собрание капитула отвергло также предложение взять на себя часть расходов, связанных с содержанием отряда ополченцев, которых столица была вынуждена снарядить во время осады Мо. Посещая Нотр Дам,^a) Генрих сделал смехотворный взнос (для короля) в два нобля (нобль в ту пору был равен одной трети фунта). В конце концов, ему удалось убедить папу перевести Курткуиса в другой приход.

Достаточно имеется примеров того, что французское население горько сетовало на присутствие англичан как в королевстве, так и в герцогстве. Они негодовали по поводу того, что те, воспользовавшись гражданской войной, завоевали и покорили их. Азенкур стал настоящей национальной катастрофой, в которой были повинны в равной степени и бургундцы, и арманьяки. [343] Память о нем никогда не оставит их. Последние в своих страданиях обвиняли англичан в большей степени, чем даже бургундцев. «Этот ураган несчастий свалился на наши головы благодаря англичанам», — говорит хронист Жан Шартье.⁵⁾

Епископ Базен рисует ужасные картины той жизни, которую, должно быть, вели в Ланкастерской Франции английские поселенцы. Хотя он говорит конкретно о перемирии в Мене и Анжу в сороковых годах пятнадцатого века, тем не менее, такие условия должны были существовать повсюду с самого начала. Его записи являются свидетельством очевидца, прожившего в условиях английской оккупации почти до сорока лет:

«Запертые на многие годы внутри стен городов, замков и крепостей, жившие в вечном страхе и опасности, словно приговоренные к пожизненному заключению, они невероятно радовались при одной только мысли о выходе из своего длительного и страшного заточения. Им было приятно избежать все опасности и тревоги, которые подстерегали их с самого детства до седин или же глубокой старости».⁶⁾

Более того, мы знаем, что после восьми лет английской оккупации, население Нормандии уменьшилось наполовину. Повинен в этом был частично голод, но основной причиной явилась массовая эмиграция всех сословий — лишенных собственности феодалов, разоренных горожан, голодающих крестьян или потерявших надежду нищих. Следует, однако, заметить, что ответственность за все несчастья, от которых они пытались спастись, разделяли также совершавшие регулярные налеты отряды дофина и разбойники. Но ничего бы этого не было, если бы не вторжение Генриха. [344]

Большинство жителей Нормандии, Пикардии и Шампани эмигрировали только из-за социального и экономического кризиса.⁷⁾ Присутствие в стране 60 гарнизонов для большинства крестьян означало разорение их хозяйств. Ввиду нерегулярных выплат жалования, отсутствия уполномоченных комитетов по обеспечению провизией, несмотря на все усилия Генриха, гарнизонам ничего не оставалось делать, как жить за счет крестьян, отбирая у них продукты, питье, фураж и все, что они могли еще найти. Они резали незаменимых в хозяйстве быков, используемых для вспашки земли, уводили лошадей и угоняли повозки. Большие першеронские лошади, несомненно, служили как вьючные животные для тяжеловооруженных воинов. Кроме того, большим бременем для крестьян были налоги и поборы, которые они были вынуждены платить, чтобы не трогали их женщин и не совершали иное зло, неотъемлемо сопровождающее любую оккупацию. В Нормандии, где английское присутствие было особенно многочисленным (и в которой вторжению англичан предшествовали неурожайные годы), сельское хозяйство пребывало в полнейшем упадке. Как уже было сказано, король не мог удержать свои войска в руках. Но самым худшим было то, что многие солдаты смотрели на крестьянское население, которое составляло большинство французов, как на свою естественную военную добычу. Снова Базен описывает то, чему сам был свидетелем:

«Войска обеих сторон постоянно совершали налеты на территории противника, уводя в свои замки и крепости крестьян, там их помещали в зловонные темницы или бросали на дно глубоких погребов, подвергая их всем мыслимым и немыслимым мукам, пытаясь заставить уплатить невозможные выкупы, которых требовали [345] от них. В подвалах и склепах под замками всегда можно было найти бедных крестьян, угнанных с полей, число которых доходило до сотни, а то и двух, иногда даже превышая и эту цифру, в зависимости от количества похитителей. Очень часто многие, кто не мог уплатить требуемую сумму, не получали от похитителей милости и погибали от голода, слабости и паразитов».⁸⁾

Некоторые предприимчивые английские солдаты даже не удосуживались сажать своих пленников под замок, как, например, лучник из алансонского гарнизона, который просто ходил по ближайшим деревням и сам прибирал к рукам крестьянское добро для уплаты «выкупа», а потом требовал от них заплатить за свою же собственность, чтобы получить ее обратно, пока однажды, доведенные до отчаяния, крестьяне не забили его до смерти.⁹⁾

Епархия Жювеналя Бове располагалась на захваченной англичанами территории. Письмом, датированным 1440 годом, он обратился ко всем основным сословиям, где перечислил все те несчастья, которые довелось пережить его людям за все эти годы: «Бедняков убивали, брали в плен, мучали, обирали, грабили, тиранили, они потеряли свой домашний скот и птицу, земли их пришли в негодность и опустели, в дома их и церкви вторгались, сжигали и разоряли, оставляя от них только руины; многих из моих людей они убили в тюрьмах или погубили иным способом». Несмотря на то, что все эти несчастия — «жестокие, проклятые и отвратительные злодеяния» он относит на счет разбойников и французских войск, тем не менее, ответственность за все он возлагает на плечи англичан: «Они совершали такие преступления и зверства, на которые способны враги». Он сетует, что «маленьких детей уводили в [346] плен, и одному только Богу известно, как им живется в Англии среди тех, кто мучает и тиранит их». (В Англии был рынок для детей, где ими торговали как «слугами», это слово было завуалированным обозначением раба.) Он продолжает: «Многие юные девушки, девственницы и хорошего происхождения, увозились насильно либо обманным путем, их превращали в горничных и проституток, которые обслуживали похотливых юнцов, воров, убийц и бродяг». Епископ рассказывает, как в Сен-Мендаре, возле Нойона в Пикардии, англичане «нашли церковь, которая была незначительно укреплена, чтобы служить укрытием для бедных трудяг; они взяли ее приступом, подожгли и перебили две или три сотни людей. Монстреле вторит ему, говоря, что «свыше 300 человек или даже больше» сгорели заживо. Нет ничего удивительного в том, что смерть Генриха V Жювеналь воспринял как «одно из чудес, сотворенное Богом».¹⁰⁾

Многие крестьяне убегали в города, чтобы не умереть с голоду в обезлюдевших домах. Было подсчитано, что даже в наиболее благоприятные времена одна треть населения средневековых городов относилась к разряду нуждающихся. В любом случае, как объясняет Жювеналь, горожане и сами были в отчаянном положении, потому что «большая часть морских портов и портов, расположенных по берегам рек, были разрушены и торговля остановилась».¹¹⁾ К тому же, девальвация валюты, проведенная Генрихом вкупе с новыми налогами, только добавляли серьезные проблемы. В конце 1421 года Генрих на всей покоренной им территории ввел налог на серебро, который должны были платить все слои населения (как пишет Монстреле): «церковники, рыцари, землевладельцы, дамы и девицы, горожане и [347] все те, кто предположительно мог платить его, по мнению и к удовольствию сборщиков налогов». Можно не говорить о том, «сколько толков и неудовольствия» это вызывало. В октябре уже были девальвированы золотые кроны королевства, ценность которых уменьшилась с 19 до 18 солов.^b) Когда Генрих пустил в оборот новые монеты серебряной чеканки, содержание серебра в них было настолько мало, что они практически потеряли свою ценность, как утверждает Шателен. Купцы в такой же степени, как и крестьяне, страдали от грабежей и хищений. (В ноябре 1424 года была пожалована индульгенция некоему Ангеррану де Монстреле, «капитану французского замка», освобождавшая его от штрафов на сумму от 400 до 500 крон, которые он может на себя навлечь, если выследит и ограбит купцов.)¹²⁾

Духовенство страдало, как и все остальные, сан не спасал. Церкви, монастыри и богадельни подвергались разорению и грабежу, часто при этом проливалась кровь. Поскольку единственным источником помощи, на которую могли рассчитывать бедняки в пятнадцатом веке, была церковь, обеспечивающая их минимальными социальными благами, то ее разорение, в первую очередь, сказывалось на армии нищих, заполонивших улицы после потери жилища в результате войны. Исследуя ходатайства об оказании помощи церковному имуществу, пострадавшему в это время, Анри Де'нифль был поражен тем, что «король Англии и герцог Бедфорд, которые ни минуты не колеблясь, были готовы попросить папу о благосклонности к своему народу, и в то [348] же время никогда не просили оказать помощь несчастной французской церкви. Хотя большое количество церквей по вине англичан были превращены в руины!»¹³⁾ На основании этого он решил, что они умышленно не делали этого, не желая делать вклад, хоть и косвенный, в дело Карла VI и дофина.

Жювеналь в своем письме сообщает, что случалось с церковниками, которые поддерживали дофина:

«А что до бедных священников, церковников, монахов и бедных людей, которые остались верны вам, их хватали и заключали под стражу, надевали на них кандалы и сажали в клетки, бросали в ямы и прочие отвратительные места, кишащие паразитами, там их оставили умирать голодной смертью, что со многими и приключилось. И только Богу известно, что еще вытворяли с ними; некоторых жгли огнем, другим вырывали зубы, третьих секли розгами; но их никогда не освобождали до тех пор, пока они не выплатят больше денег, чем стоили все их пожитки. А если их и отпускали, то они были так сильно покалечены, что уже никогда не становились здоровыми».¹⁴⁾

Как мы уже видели, сам Генрих никогда не гнушался, чтобы схватить даже прелата, приверженца дофина, и заставить его уплатить выкуп. Даже те священники, которые присягнули ему в верности, и то не были абсолютно защищены. В 1422 году каноники Руана официально подали жалобу, что они на дорогах Нормандии подвергались нападениям со стороны английских солдат. Несомненно, что в большей степени духовенство страдало от разбойников, но Жювеналь дал нам ясно понять, что последние не развелись бы в таком количестве, если бы не имело место английское вторжение. [349]

Отношение Генриха к церкви не отличалось постоянством. «Что сказать мне о твоем богохульстве, о жестокий король Генрих, повелитель богохульников!» — восклицает Робер Блондель.¹⁵⁾ Но «божий гнев мало волновал короля, — говорит нам монах из Сен-Дени. — И когда его солдаты своими богохульными руками разоряли церкви, посвященные Богу, и награбленные реликвии отправляли в Англию».¹⁶⁾ Все это в значительной степени отличалось от показного благопристойного поведения во время кампании при Азенкуре. Возможно, он пришел к выводу, что такие вещи неизбежны. В защиту Генриха и его солдат можно сказать, что взгляды на духовенство и церковную собственность были искажены из-за папского раскола, конец которому был положен сравнительно недавно. Раньше к раскольникам относились хуже, чем к неверным, а французы и англичане поддерживали разных пап.

Поиск по сайту: