Пер. с англ. Т. Н. Замиловой. Под общ. ред. И. П. Щерова Смоленск, «Русич» при участии ТОО «Харвест», Минск, 1996 7 страница

С присущим ему почти современным чувством необходимости создания паблисити, Генрих отправил послание лондонским олдерменам, объявив о капитуляции Гарфлера и попросив их сообщать ему время от времени новости о себе. Эту переписку он вел на протяжении всех кампаний во Франции.

Гарфлер, бесспорно, стал ценным приобретением, что особенно проявится в последующие годы. Все же осада была для Генриха катастрофическим началом кампании; за это время он потерял около 1/3 своего войска. В тщательно составленном письме мэру Лондона, несмотря на то, что советники молили его как можно быстрее возвращаться домой и не продолжать завоевания Франции, пока французы не заперли их, «как ягнят в загоне», он пишет, что одержал большую победу. Тем не менее, король, хотя и оставил теперь идею идти на Париж, все же настаивал на том, чтобы со своим сильно поредевшим войском, все еще страдавшим от дизентерии, отправиться в Кале.

Немало чернил было потрачено на то, чтобы объяснить смысл этого безрассудно храброго предприятия. Казалось, что этот поход мало что мог дать в смысле [132] рекогносцировки, трофеев или репутации. В силу того, что французы собирают сильное войско, этот марш представлялся довольно авантюрным. Зачем воину с холодным объективным умом понадобилось так рисковать? Намек на ответ звучит в его словах, обращенных к Совету: «Даже если наши враги соберут огромную армию, мы будем уповать на Бога, и они не принесут вреда ни моим войскам, ни мне. Я не позволю им, раздувшимся от гордости, ни возрадоваться в неправедных делах, ни владеть моим добром против воли Бога». Можно даже не говорить о том, что Генрих пользовался лучшей для своего времени военной технологией, но психология его была типичной для средневековья. Во время осады Гарфлера дофину Людовику он отправил вызов на поединок, который мог бы разрешить, кому из них наследовать трон Карла VI, — «отдать решение спора между Нашей персоной и Вашей на волю Божью». Людовик, толстый и неповоротливый девятнадцатилетний увалень, благоразумно отказался. Поход на Кале был задуман Генрихом как военный променад под защитой Бога, который должен был продемонстрировать не только то, что Бог признает его притязания на трон Франции, но, что было более важно, и его право на корону Англии. [133]

Глава седьмая.
«Тот жуткий день Азенкура»

Крепко левая рука сжимает древко лука, Правая натягивает тетиву, крушит и бьет»

Из Вегеция «Военное дело» (Перевод XV века)

«Азенкур... для старого доброго викторианца — это школьный пикник, удовольствие, полученное от Шекспира, звук и свет, белый стих, Лоуренс Оливье в военных доспехах; всего лишь эпизод, что может пробудить интерес школьника, которому всегда скучны уроки истории, наглядная демонстрация морального превосходства англичан и любезная сердцу частица угасающего национального мифа. А еще это повесть о кровавой бойне и неприкрытом зверстве».

Джон Киган «Лик битвы»

6 октября Генрих V со своим войском вышел из Гарфлера. Кале располагался на расстоянии 160 миль, и он рассчитывал достичь его в восьмидневный срок. У него было, приблизительно, 900 конных тяжеловооруженных воинов и 5000 лучников, которые были сгруппированы в три «боевых порядка» со стрелками на флангах. Основную армию возглавлял король вместе с герцогом Глостером, сэр Джон Корнуэлл — передовой [134] отряд, и герцог Йоркский, и граф Оксфорд — арьергард. Генриху не терпелось двигаться как можно быстрее, поэтому воины его взяли с собой только то, что можно было погрузить на спины лошадей, оставив позади артиллерию и обоз, амуницию и провиант. Поклажа состояла, преимущественно, из снаряжения тяжеловооруженного воина и запаса пищи на восемь дней. Генрих намеревался идти в северном направлении до реки Соммы, а затем вдоль берега на юго-восток, пока они не достигнут Бланш-Таке, и уже оттуда следовать прямо на Кале. Чтобы обезопасить переправу, он отправил приказ находившимся в Кале силам взять под контроль брод. (Он был использован еще его великим дедом Эдуардом III в 1346 году на пути, в Креси.) Не приходится сомневаться в том, что по дороге он рассчитывал на участие в мелких стычках, что дало бы ему ощущение победной проверки боем.

По пути следования, что было в духе того времени, англичане убивали и мародерствовали, оставляя после себя коридор из черного дыма, результат подожженных фермерских домов. Занялось огнем и аббатство Фекамп. Нашедшие там убежище женщины подвергались нападениям и насилию. Поскольку большая часть стрелков имела лошадей, англичане могли проходить в день до 20 миль, хотя такая скорость для пеших, несших колчаны, в которых было до 50 стрел, по всей вероятности, была тяжелым испытанием. При переходе через реку Бетюн они были обстреляны гарнизоном крепости Арке и Генрих пригрозил сжечь город, но вместо этого изъял поставки хлеба и вина. Та же история повторилась у О (Eu) при переправе через реку Бресл. Армия надеялась на легкий путь через Сомму, достичь которую король предполагал к 13 октября. [135]

Всего в шести милях от реки пойманный разведчиками короля пленный сказал им, что доступный во время отлива брод у Бланш-Таке был забаррикадирован острыми кольями и что по другую сторону реки их с 6000-й армией поджидал маршал Бусико. (Отряд из Кале был перехвачен и отброшен назад.) Пленного Генрих решил допросить сам, сказав ему, что тому не сносить головы, если он солгал, но задержанный повторил свою версию. Тем временем начался прилив и брод стал непроходимым. Король в поисках другого брода отправился в восточном направлении вдоль южного берега Соммы. Вот как описал подавленное состояние армии очевидец событий и автор «Деяний»:

«Поскольку иного выбора, как идти вглубь Франции к истоку реки (длина которой, говорят, была свыше 60 миль) у нас не было... в это время мы ни о чем другом не могли думать, кроме как о том, что после того, как истекли восемь дней, отведенные на поход, и провизия наша иссякла, враг, не терявший времени даром, проведет нас, изголодавшихся и остро нуждающихся в пище, и у истока реки, если Бог не пошлет нам подмоги, имея на своей стороне численное и моральное превосходство, а также военную технику и другие средства, он подавит нас, ибо нас так мало осталось, а те, кто есть, доведены усталостью и голодом до неимоверного изнеможения».¹⁾

Оказалось, что каждый брод контролировался французами, которые с такой же скоростью двигались по другому берегу реки. Армии англичан грозила реальная опасность потери дисциплины. У Бове они путем обычных угроз конфисковали вино у обитателей замка и так напились, что Генрих запретил впредь употреблять его. Когда же снисходительный командир сказал королю, [136] что солдаты просто наполняли свои бутыли, тот взорвался: «В самом деле, их бутыли! Они свои утробы превращают в огромные бутыли и страшно пьянеют». К этому времени от положенного им пайка ничего не осталось, кроме вяленого мяса, к которому они добавляли орехи и те овощи, что могли накопать в полях. Воспользовавшись петлей, которую делала река, Генрих решил сократить путь и обогнать противника, которому в обход пришлось пройти большое расстояние. Генрих сумел восстановить дисциплину, на глазах у всей армии повесив человека, уличенного в том, что совершил святотатство, похитив из церкви дешевую медную с позолотой дароносицу. (В последующем он не будет уже столь строг.) Наконец, 19 октября у Войенна и Бетенкура, близ Несля, было обнаружено два неохраняемых брода. Но приблизиться к ним можно было только, пройдя по небольшим дамбам, которые были разрушены французами. 200 стрелков с луками на спинах, борясь с трясиной, по пояс в воде, у Бетенкура с трудом перебрались на другой берег, чтобызакрепиться по ту сторону реки. Аналогичная операция с успехом прошла и у Войенна. Проявлять милость к местным крестьянам, которые вывесили из окон красные тряпки и одеяла, как символ орифламмы (священного боевого знамени французских королей) и проявляли открытое неповиновение, Генрих не был склонен. Он отдал приказ сжечь дотла все дома, обитатели которых отказывались сотрудничать с англичанами. С помощью оконных рам, дверей, балок, лестниц, позаимствованных у крестьян из ближайших деревень, а также стволов и веток деревьев, соломы дамбы были восстановлены. Как только проложенная по дамбе дорога у Бетюна могла выдерживать вес лошади, сэр Джильберт Умфра-[137]

[138]

вилль вместе с сэром Джоном Корнуэллом возглавили отряд из 500 тяжеловооруженных солдат и пересекли реку как раз вовремя, чтобы отбить атаку, предпринятую противником против плацдарма лучников. Час спустя после сгущения сумерек вся английская армия уже переправилась через Сомму, настроение солдат заметно улучшилось. Но они еще не знали, что основные силы французов находились всего в 6 милях от Перонна.

Точных сведений о численном составе французских войск нет, а имеющиеся данные значительно расходятся в цифрах. Однако с достоверностью известно, что они примерно в четыре раза превосходили силы англичан и насчитывали до 30000 солдат, из которых 15000 были тяжеловооруженными воинами. Командовали ими маршал Бусико и коннетабль Франции д'Альбре. Они были испытанными ветеранами, в задачу которых не входило чинить препятствия Генриху, они собирались отпустить его и позволить ему вернуться в Англию. Все их помыслы были сосредоточены на том, чтобы вернуть Гарфлер. Но над ними возобладал более воинственный дух менее опытных командиров. Среди них были не только арманьяки герцоги Орлеанские и Бурбоны, но также вельможи из приверженцев бургундцев типа герцога Брабанта и графа Невера, которые были братьями герцога Жана (Бесстрашного). Хотя сам он все еще проявлял нерешительность, но его сын, будущий герцог Филипп, на протяжении всей жизни очень сожалел о том, что не принимал участия в этой компании. Даже бургундцы не смогли смириться с вторжением англичан. Но Карл VI, бывший в тот момент в полном здравии, и дофин Людовик держались в стороне. Они [139] не хотели попасть в плен, как это случилось при Пуатье с дедом Иоанном (Добрым).^a)

20 октября в лагерь английского короля прибыло три французских герольда. До того момента, когда им разрешили говорить, они оставались на коленях и молчали. «Праведный, могущественный принц, велика и великодушна твоя королевская власть, — начал говорить их представитель. — Наши повелители прослышали о том, что ты со своей армией намереваешься завоевывать большие и малые города и замки королевства Франции, опустошая французские города. По этой причине и во благо своей земли, во исполнение своих клятв поднялись многие из нашей знати на защиту своих прав; и посредством нас они просили уведомить тебя о том, что до того, как ты достигнешь Кале, они сойдутся с тобой и сразятся, чтобы отомстить тебе за твои дела». На это Генрих спокойно ответил: «Пусть свершится все по воле Божьей». Все же в его ответе на вопрос герольдов о том, каким путем они будут следовать, промелькнула тень беспокойства. «Прямо в Кале и, если по дороге туда наш враг попытается задеть нас, ему это даром не пройдет. Мы не намерены искать с ним встречи, но не станем, страшась его, двигаться [140] быстрее или медленнее, чем желаем. Мы советуем им не мешать нашему движению и не искать того, в результате чего прольется христианская кровь».²⁾ Потом, наградив каждого из герольдов сотней золотых крон, он отправил их назад к своим господам. Он понимал, что его провели и ожидал, что атака последует на другой день. Генрих ожидал нападения со стороны Перонна, где раскинулся лагерь противника и приказал солдатам занять боевые позиция. Но когда стало ясно, что враг не собирается наносить удар, он отдал всем приказ отправляться спать и хорошенько отдохнуть перед продолжением похода.

Утром их разбудил накрапывающий дождь, под прикрытием которого они и отправились в путь. На протяжении нескольких дней никаких серьезных происшествий не случилось, хотя появились плохие признаки, как, скажем, развороченная дорога, словно по ней прошлись ноги «невообразимого призрака». Дождь, заливавший глаза, не прекращался; спать тоже приходилось под дождем. Многие были до такой степени ослаблены дизентерией, что не успевали надевать штаны. Все страдали от недоедания. Боевой и моральный дух, как никогда, низко пал.

24 октября перепуганый насмерть разведчик сообщил герцогу Йорку о том, что сквозь пелену мороси заметил неприятеля. Англичане только что перешли вброд брод «реку мечей», маленькую речушку Тернуаз. Капеллан, очевидец событий, сказал, что «как только мы достигли гребня холма на другом берегу, то увидели, как из долины на расстоянии, примерно, в полмили от нас выходят ненавистные полчища французов». Они двигались в сторону англичан тремя «боевыми порядками» или колоннами, «похожие на несметные полчища [141] саранчи»,³⁾ с явным намерением перерезать им путь. Французские военачальники решили заставить Генриха остановиться и, лишив его возможности бежать, вынудить на сражение. В военном искусстве на этот раз его превзошли. По грязи и воде англичане с трудом дотащились до деревушки Мезонсель, где расположились лагерем, приготовившись провести еще одну ночь под проливным дождем. Даже дух короля пошатнулся. Он освободил пленных и отправил их во французский лагерь с предложением, что в ответ на безопасный путь до Кале, он согласен вернуть Гарфлер и возместить причиненые им убытки. Предложение было отвергнуто. Рыцарь из Сомерсета, сэр Уолтер Хунгерфорд, сказал Генриху, что они могли бы победить, имея в своем распоряжении еще 10000 лучников. На что король округлил глаза и ответил, что был глупцом, поскольку забыл, что его войска «состояли из солдат Бога». Далее с некоторым беспокойством в голосе он добавил, что человек с такой чистой верой в Бога, как его собственная, не может потерпеть неудачу.

Меньше всего хотелось Генриху встретиться с противником лоб в лоб. Прямое столкновение довелось ему видеть только раз в жизни, у Шрусбери, тогда он был на стороне, которая едва не потерпела поражение, а он сам едва не распростился с жизнью. Он придерживался мнения Вегеция: «исход сражения обычно решается в течение двух-трех часов, после чего у более слабой армии не остается ни малейшей надежды... момент неуверенности, гибельный для королевств». Король в большей степени был артиллеристом, сапером и штабистом, чем пехотным командиром. А предстоящие события обещали быть битвой пехот. Опасаясь самого худшего, он приготовился к генеральному сражению. [142]

Из английских источников известно, что французы провели ночь, разыгрывая в кости английских лордов, которых предполагали захватить в плен, и богатый выкуп, который можно было бы за них потребовать. Как впоследствии было сказано, они были настолько самоуверенны, что даже привезли с собой раскрашенную повозку, в которой намеревались доставить плененного Генриха в Париж. У них было много вина и избыток провианта, а шум их пиршества долетал даже до английского лагеря. Пикардийский хронист, Монстреле (родившийся в 1390 году, современник описываемых событий) рассказывает нам, что французы провели полную уныния ночь, в течение которой даже их лошади не сомкнули глаз. Еще он говорит о том, что «англичане играли на трубах и других музыкальных инструментах, так что музыка эхом разносилась по всем окрестностям, в то время как они молились Богу».⁴⁾ Все источники едины в одном, что англичане по вполне понятным причинам были напуганы и исповедовались в грехах друг другу, если очереди к священникам были слишком длинными. Король под страхом конфискации лошади или доспехов дворянина, отрезания правого уха для йомена или представителя другого, более низшего сословия, приказал им в течение ночи соблюдать тишину. (Такова была действительность, скрывавшаяся за шекспировским выражением «отметина Гарри в ночи».) Всю ночь трудились над приведением в порядок боевого оружия оружейники и мастера по изготовлению луков. После изнурительного восемнадцатидневного перехода все, насквозь промокшие и изголодавшиеся, были крайне истощены и все, без исключения, с ужасом ожидали наступления грядущего утра. Генрих с лихвой получил свое испытание сражением. [143]

Капеллан, испуганный до смерти очевидец, описывает, как «ранним утром французы выстроились в боевом порядке колоннами и отрядами и заняли позицию на том поле, которое позже получило название поля Азенкур и по которому проходила наша дорога в Кале. Число их воистину было устрашающим». Это было огромное по площади поле, засеянное озимыми и достигавшее двух миль в длину и одной в ширину, сужавшееся посередине до тысячи ярдов, где к западу в небольшом лесочке скрывалось селение Азенкур, а к востоку в другом лесочке пряталась деревушка Трамкур. Король провел ночь в деревне Мезонсель, которая располагалась к югу от него, а французы стояли в Рюиссовиле и его окрестностях, к северу от предполагаемого поля боя. Местность эта близ дороги, ведущей из Гездена в Аррас, и сегодя на удивление все такая же, сохраняемая без изменений благодаря тому, что деревья из поколения в поколение сажаются на прежних местах. В тот день поле было засеяно, на протяжении вот уже нескольких дней лили дожди, оно превратилось в море грязи, которую еще предстояло замесить огромной массе людских и лошадиных тел.

Большая часть французов была в рыцарских доспехах и имела тяжелое вооружение. Они были выстроены в три шеренги, в каждой из которых было по шесть рядов. Первые две шеренги спешились и держали в руках укороченные пики. Третья шеренга оставалась на лошадях, как и два подразделения на флангах, в каждом из которых было по 500 тяжеловооруженных воинов. У них также было несколько орудий и даже катапульта, несколько арбалетчиков и лучников. Но места для их размещения не было. Французский план, если его можно назвать планом, состоял в том, чтобы [144] находившаяся на флангах конница смяла английских лучников, а пехотинцы должны были сойтись в рукопашной схватке с тяжеловооруженными воинами и подавить их. Они надеялись, что англичане облегчат решение этой простой задачи и пойдут в атаку, в результате чего их ряды расстроятся. Коннетабль д'Альбре и маршал Бусико заняли свои места в первой шеренге первой линии. Таким образом, французы оставались без должного командования, не говоря уже о возможности маневрирования.

Кроме капеллана Генриха, имелся еще один очевидец, оставивший свои записи. Это был «мессир Жан, побочный сын Варена, господин дю Форесталь», пикардийский дворянин, родившийся в 1394 году, сражавшийся на стороне французов, чей отец и брат были убиты во время того сражения. Варен вспоминает, как французские дворяне готовились к бою:

«И упомянутые французы были так обременены доспехами, что не только не могли двигаться вперед, но едва стояли на ногах. Во-первых, на них были длинные одеяния из стальных пластин, что спускались до самых колен или даже ниже, что были очень тяжелы, ноги под ними также были защищены латами, под которыми были надеты белые фетровые одежды, на большинстве из них были конические шлемы с «по-собачьи заостренными мордами»; тяжесть доспехов в сочетании с размякшим грунтом... значительно затрудняло^b) их передвижение; с огромным трудом удавалось им поднимать свое оружие, поскольку, не считая всего этого неблагоприятного стечения обстоятельств, они и без того были ослаблены от недоедания и недосыпания. В самом деле, удивление вызывало даже то, как можно было установить знамена, под стягами которых они [145] выстроились. Упомянутые французы, все до единого, укоротили свои пики, чтобы, когда время дойдет до рукопашной, им было удобнее владеть ими. У них было много лучников и арбалетчиков, только стрелять они не могли, так как поле было слишком узким, на нем было место только для тяжеловооруженных воинов».⁵⁾

На рассвете англичане тоже заняли свои боевые позиции. Теперь число их тяжеловооруженных воинов, в лучшем случае, упало до 800, а лучников стало чуть меньше 5000. Первые тоже спешились, в руках у них были укороченные, как и у французов, пики. Они сгруппировались в три «боевых порядка» по четыре ряда в каждом. С флангов эти формирования были защищены выдававшимся вперед клином лучников по пять-шесть рядов; с обоих флангов выстроились полумесяцем лучники, такое построение позволяло им пускать стрелы по направлению к центру. По приказу короля каждый лучник перед собой воткнул в землю длинный, заостренный с обоих концов шест длиной в одиннадцать футов, который служил им защитой от вражеской конницы. В резерве почти не оставалось воинов, так как слишком велика была разница в численности. Кроме того, десять тяжеловооруженных воинов и тридцать лучников были оставлены для того, чтобы охранять обоз. Но фронт англичан, по крайней мере, прикрывал весь центр, а фланги были защищены лесом.

В описаниях битвы при Азенкуре отсутствуют комментарии по поводу солидного возраста людей, которым двадцатишестилетний монарх поручил командование ключевыми позициями в критический момент противостояния. Правым флангом руководил его кузен Эдуард, герцог Йоркский, который в свои сорок два года был самым старшим членом королевского [146] семейства; тучный и необыкновенно изворотливый, он был когда-то любимцем Ричарда II, единственный оставшийся в живых наследник, который был уже по стандартам средневековья в преклонном возрасте. Левое крыло находилось под командованием лорда Камойса, женатого на вдове Хотспера, которому уже доводилось встречаться с французами на поле брани еще в семидесятые годы четырнадцатого века. Несколько менее удручающей фигурой был «старый сэр Томас Эрпингем». Рыцарь Подвязки, 1357 года рождения, отвечал за лучников, он служил при дворе как Джона Гонта, так и Болинброка, вместе с последним отправился в ссылку в 1397 году, а впоследствии участвовал вместе с ним в марше из Равенсперга за королевской короной. В 1404 он стал главным камергером королевского двора и был человеком, которого король знал на протяжении всей своей сознательной жизни. Генрих как верховный главнокомандующий взял на себя центр. Знаменательно, что ни один из участков он не доверил своему брату Хэмфри. По всему было видно, что командование он стремился поручить во чтобы то ни стало только самым надежным и холодным головам.

Автор «Гесты» находился среди капелланов, больных и вспомогательных работников, которые оставались вместе с обозом. Он рассказывает, что он и остальные священники были настолько напуганы, что считали, что силы французов превосходили английскую армию в тридцать раз. Они, «дрожа от страха», продолжали молиться, не переставая. Он все же не потерял голову и наблюдал за битвой, так что смог дать одно из лучших описаний очевидца.⁶⁾

Прежде, чем надеть сверкающие доспехи, Генрих прослушал три мессы и принял святое причастие. Поверх [147] доспехов он облачился в платье из бархата и шелка, расшитое золотыми леопардами и лилиями; шлем его украшала небольшая диадема, «удивительно богатая» по убранству, с рубинами, сапфирами и жемчугом. Далее на маленьком сером пони (крупного боевого коня его вел сзади паж) он объехал войска. В его речи накануне сражения прозвучали все те же знакомые мотивы: он «прибыл во Францию для того, чтобы вернуть законное наследство и что у него были все справедливые основания претендовать на него». Своих лучников он предупредил, что французы поклялись каждому взятому в плен английскому стрелку отрезать по три пальца на правой руке. «Господа и соратники, — пообещал он своей армии, — поскольку я являюсь настоящим королем и рыцарем, за меня Англии никогда не придется платить выкуп». Когда он закончил говорить, воины прокричали ему в ответ: «Господин наш, мы молим Бога, чтобы он даровал тебе долгую жизнь и победу над врагом твоим!»

Справедливо полагая, что сражение должны начать англичане, французы в 700 ярдах от них стояли неподвижно. Прождав четыре часа, Генрих решил, что эти замерзшие, мокрые и усталые люди простояли уже довольно долго, и было бы неплохо спровоцировать французов на атаку. Он велел Эрпингему вывести лучников вперед на расстояние полета стрелы. Когда сэр Томас уведомил его, что задание выполнено, подбросив в воздух командирский жезл, король отдал команду: «Знамена вперед! Во имя Христа, Марии и Святого Георгия!» Его воины, как требовал обычай, преклонили колена, поцеловали землю, осенив ее крестным знамением и положив в рот щепотку земли в знак причащения. Прозвучали трубы и барабаны («что в сердце [148] каждого солдата вселило уверенность и надежду»), они настолько твердым маршем, насколько позволяла раскисшая почва, двинулись вперед, прокричав в унисон несколько раз: «Святой Георгий!» Теперь маленькая армия находилась от огромного полчища противника на расстоянии 300 ярдов. Многие воины в заляпанной грязью одежде имели неполное обмундирование, особенно это касалось лучников, которые из-за грязи пошли босиком. Последние, установив под определенным углом на уровне лошадиной груди заостренные шесты, начали вести обстрел. Тучи стрел со свистом взметались в воздух и, пролетев сотни футов, с шумом опускались на французов, которые, чтобы защитить себя от смертоносного града, вынуждены были опустить головы. Несмотря на то, что немногие из них смогли пробить дорогие пластинчатые доспехи, стоявший стук, должно быть, не мог никого оставить равнодушным.

Теперь пришла в движение передовая шеренга противника, состоявшая из 8000 воинов. Они пошли вперед, из-под их плотно облегавших шлемов доносился традиционный боевой клич: «Montjoie! Saint Denis!» Одновременно с этим, под командованием Гильома де Савеза и Клиньи де Бребанта, на английские фланги бросились в атаку 500 тяжеловооруженных воинов на лошадях. Но лучники с легкостью отразили этот удар. Три лошади налетели на шесты, а их всадники, среди которых находился и Савез, были убиты. Французских лошадей больше всего напугал град стрел, под которым бедные животные стали просто неуправляемыми, они с диким ржанием, нарушая ряды пеших воинов, опрометью неслись назад. Многих они опрокинули и внесли в стройные шеренги смятение. Перепуганные насмерть животные галопом промчались мимо орудий и [149] катапульт, потоптав заодно и резервный контингент французских лучников и арбалетчиков. Пример их оказался заразительным: произведя только один залп, французские артиллеристы предпочли отступить, только чтобы не встретиться с английскими стрелами.

Передовая шеренга спешившихся воинов противника, обремененная неимоверной тяжестью доспехов, утопая порой по колено в жидкой грязи, мрачно продолжала движение вперед. Для тяжеловооруженных солдат выполнение этой задачи оказалось на пределе возможностей. Их ряды включали самые громкие имена Франции, как знатных вельмож, так и представителей королевского рода. Среди них были герцоги Бурбонский и Орлеанский. Английские лучники вели бесприцельный огонь по их флангам, с этого расстояния стрелы уже могли пробивать доспехи. Чтобы избежать смертоносного града, французы начали сбиваться к центру, скучиваясь так, что шеренга вскоре превратилась в плотную возбужденную толпу. Несмотря ни на что, они продолжали упрямо двигаться вперед, стараясь при этом держаться как можно дальше от клиньев лучников, которые заполняли промежутки между боевыми порядками англичан и также вели их обстрел. Наконец, три плотно спресованных колонны французской пехоты таким мощным ударом обрушились на английских тяжеловооруженных и облаченных в доспехи воинов, что отбросили последних на два-три ярда назад.

Но французы образовали настолько плотно сбитую толпу, что были не в состоянии не только воспользоваться оружием, но и поднять его. Задние ряды напирали на передние и теснили их. Те, кто потеряв равновесие, падали наземь, снова подняться на ноги уже не могли. Число упавших росло, образуя бесформенные [150] кучи; одни захлебнулись в грязи, другие же задохнулись под тяжестью навалившихся на них закованных в доспехи тел. (Джон Гардинг, бывший сквайр Хотспера, участовавший в сражении, особо подчеркнул, что «больше людей погибло, будучи раздавленными, чем наши воины могли бы убить».) Как только запас стрел был исчерпан, английские лучники схватили, как пишет автор «Деяний», «мечи, топоры, кувалды, секиры, алебарды и другое оружие», даже заостренные шесты и устремились на врага. Легкоодетые, они, чтобы достать противника, проворно вскакивали на кучи распростертых французских воинов. Когда в движение пришла вторая шеренга французов, воины их стали терять равновесие и падать в еще больших количествах.

Подобная участь миновала англичан только потому, что число их было неимоверно мало. Исключение составил неповоротливый герцог Йоркский, которого сбили с ног и, вдавленный в грязь, он задохнулся. И они могли применять свое оружие в рукопашном бою с максимальным эффектом. Тито Ливио, встречавшийся со многими участниками сражения, говорит, что Генрих бился, «как гривастый лев, выискивающий свою добычу». Среди французов были такие же свирепые бойцы, и господин Тито, герцог Глостерский, «жестоко раненный мечом в зад», упал полумертвый навзничь. Король стоял над ним, отражая атаки нападавших до тех пор, пока его брата не подобрали и не унесли с поля боя.⁷⁾

Герцог Алансонский, принц крови, который возглавлял вторую французскую шеренгу, был среди тех, кто сражался в непосредственной близости от герцога Глостерского. На мгновение он покинул плотную толпу, вскочил на лошадь и поскакал назад, пытаясь [151] остановить растущее число дезертиров. Когда ему это не удалось, он снова вернулся в гущу боя и с горсткой французских воинов атаковал отряд герцога Глостерского. Согласно одному источнику, он сорвал со шлема Генриха украшение в виде стилизованного цветка. Но поверженный на колени, герцог Алансонский сдался королю и снял свой шлем, в это время какой-то разошедшийся английский рыцарь нанес ему удар секирой, убив на месте.

Повсюду вздымались, порой выше человеческого роста, груды поверженных французов. Многие были живы, но под тяжестью своих доспехов не могли подняться. Некоторых, что лежали, как выброшенные на отмель черепахи, англичане приканчивали ударом кинжала под забрало, но большая часть их, возможно, около 3000, были поставлены на ноги и отправлены в тыл для получения впоследствии выкупа.

Поиск по сайту: