Крах модели успеха

До тех пор, пока нациям Второй волны сопутствовал успех, т. е. они были стабильными, богатыми и богатели еще больше, их было легко рассматривать как модель для развития всего остального мира. Однако к концу 60–х годов наступил общий кризис индустриализма.

Забастовки, остановка производства, аварии, преступления и психологическая депрессия распространились по всему миру Второй волны. Журналы посвящали целые полосы обсуждению причин, по которым «все перестало работать». Пошатнулись как энергетика, так и семья. Нарушились система ценностей и система городского хозяйства. Загрязнение, коррупция, инфляция, отчуждение, одиночество, расизм, бюрократизм, разводы, бездумное потребительство — все эти силы сплотились для нанесения мощного удара. Экономисты предупреждали о возможности полного распада финансовой системы.

В то же время участники охватившего весь земной шар движения за охрану окружающей среды говорили о том, что загрязнение, а также истощение энергетических и прочих природных ресурсов скоро сделают невозможным нормальное функционирование уже существующих наций Второй волны. Кроме этого, подчеркивалось, что даже если стратегия Второй волны каким–то чудом сработает в бедных странах, то тогда вся планета превратится в гигантскую фабрику, что вызовет катастрофические экологические последствия.

По мере того как общий кризис индустриализма углублялся, наиболее развитые страны все больше погружались в печаль. И вдруг миллионы людей стали задаваться вопросом не о том, сработает ли стратегия Второй волны, а о том, захочет ли кто–нибудь создавать цивилизацию, которая сама себя загнала в такой чудовищный тупик.

Еще одно явление также подорвало веру в то, что стратегия Второй волны — единственный путь из нищеты к богатству. Эта стратегия всегда предполагала, что «сначала вы развиваетесь, а потом богатеете», что процветание — результат тяжелого труда, экономии, протестантской этики и длительного процесса экономического и социального преобразования.

Однако эмбарго СЭВ и неожиданный поток нефтяных долларов, хлынувший в страны Среднего Востока, перевернул это кальвинистское представление. В считанные месяцы миллиардные суммы обрушились на Иран, Саудовскую Аравию, Кувейт, Ливию и другие арабские страны, а мир увидел, что практически безграничное богатство скорее предшествовало преобразованию, нежели было его следствием. На Среднем Востоке именно приток денег обусловил стремление к «развитию», а не преобразования принесли их. Ничего подобного раньше никогда не происходило, по крайней мере в таких масштабах.

Тем временем нарастала конкуренция между развитыми странами. «При том, что южнокорейскую сталь используют в производстве в Калифорнии, телевизоры, произведенные в Тайване, продаются в Европе, а тракторы из Индии — на Среднем Востоке... При том, что Китай представляет собой главную потенциальную силу в экономике, возникает вопрос, насколько сильно развивающиеся страны подорвут индустриальные системы высокоразвитых стран, таких как Япония, Соединенные Штаты и Европа», — пишет токийский корреспондент для «Нью–Йорк Тайме»[518].

Бастующие французские сталевары поставили тот же вопрос более красочным образом. Они требовали положить конец «разгрому промышленности», а протестующие заняли Эйфелеву башню[519]. То в одной, то в другой из старых индустриальных стран представители промышленности и их политические союзники резко критиковали «экспорт рабочих мест» и внедрение индустриализации в отсталые страны.

Итак, у всех стран, как грибы, вырастали сомнения относительно того, сможет ли сработать хваленая стратегия Второй волны и стоит ли вообще пытаться заставлять ее работать.

Поиск по сайту: