Мотивы функциональной памяти: Легитимация, делегитимация, различие

Существуют различные варианты функциональной памяти, совпадающие в осуществлении определённого использования прошлого, и различающиеся в том, что мотивы этого использования различны. В качестве важнейших мотивов следует подчеркнуть три: легитимацию, делегитимацию и различие.

Там, где преобладает легитимация, мы имеем дело с общественной или политической памятью. Союз между господством и памятью, характерный для этого случая, положительным образом выражается в возникновении более разработанных форм исторического знания, преимущественно в форме генеалогии. Без сомнения, господство нуждается в происхождении. Именно на это пожелание и отвечает генеалогическое воспоминание.

Союз между господством и памятью имеет наряду с ретроспективной и проспективную сторону. Властители узурпируют не только прошлое, но также и будущее, они хотят остаться в памяти и с этой целью устанавливают памятники своим деяниям. Они заботятся о том, чтобы об этих деяниях повествовали, воспевали и увековечивали их в монументах или по меньшей мере документировали в архивах. Господство легитимируется ретроспективно и увековечивается проспективно. В этот контекст официальной политической мнемотехники включены почти все исторические исследования, которые дошли до нас с Древнего Востока.

Политика сохранения памяти создала себе собственные средства информации. Для представительного увековечения истории служили в Древнем Египте особенно стены храмовых пилонов и внешние стены. Эти изображения битв можно читать как народные сказания, возвещающие деяния фараонов и увековечивающие их. Наряду с такими неподвижными монументами особенно важную роль играет малая форма удобных объектов, поддерживавшая прежде всего циркуляцию такого знания. Аменофис III (1400-1360 до н.э.) повелел изготовить в память о выдающихся событиях времени его правления (сооружение озера, свадьба с принцессой государства Митанни, охота на львов и диких быков и др.) так называемых памятных скарабеев. В Риме императорских времён полководцы «оглашали» свои победы в виде монет. Людовик XIV повелел отчеканить медали, увековечившие важнейшие из его деяний. Благодаря всему собранию таким образом возникла «металлическая хроника» его эпохи (ср. Jacquiot 1968: 617f., цит. по Burke 1991: 300).

Отличительный знак государственной политики относительно воспоминания заключается в том, что она создаёт память, продиктованную актуальными запросами и при этом прилагает усилия по узурпации вышеупомянутых структур воспоминания. Амос Бен-Авнер пишет на сей счёт:

«Каждый политический режим конституирует свою собственную версию прошлого, которая пропагандируется в качестве официальной памяти государства в различных средствах информации – в школьных учебниках, на статуях, в названиях улиц, на юбилейных торжествах. В то время как официальную память можно постичь в государственном дискурсе, национальная память существенно более непостижима. Она относится к различным видам коллективной памяти, исследовавшимся М. Хальбваксом, но шире всех остальных, так как перешагивает социальные, этнические и географические границы. Цель режима заключается в том, чтобы расположить на одной линии официальную и национальную память, сократив возможную угрозу, исходящую от последней» (Ben-Avner 1989: 87-88).

Пьер Нора подчеркивает также, что затраты на внешние опоры и убедительные знаки тем больше, чем меньше память заселена изнутри (ср. Nora 1990). Крест официальной памяти в том и заключается, что она зависит от оценки и искусственного оживления. Она длится лишь до тех пор, пока сохраняется власть, на которую эта память опирается. В этом отношении она походит на комнату, которая с каждым новым квартирантом становится всё менее меблированной. Чем сильнее социальная память продвигается в новое время в сферу политики, тем короче становится её «срок годности».

Делегитимация, неофициальная память, критическое или разрушающее воспоминание с обратным знаком конституирует в качестве второго мотива следующий вариант функциональной памяти.

Часто говорят, что историю пишут победители. С таким же успехом можно было бы сказать: победители забывают историю. Они могут позволить себе забыть то, что побеждённые, которые не могут примириться с происшедшим, обречены беспрестанно обдумывать, заново переживать и взвешивать, как и что могло бы происходить по-другому (Burke 1991: 297).

Злободневный пример для делегитимирующего воспоминания – состоявшиеся в 1989 г. торжества в память об Имре Наде. Во время венгерского восстания 1956 г. он занимал пост премьер-министра и после поражения восстания казнён советскими войсками (В действительности Надь был казнён по приговору венгерского суда. – Прим. пер.) Коммунистическое правительство изгоняло память о нём из учебников истории и тщательно оберегало общественность от информации о нём. Но память эта не угасла. Сначала группа диссидентов инсценировала в 1989 г. на одном парижском кладбище символическое погребение и в том же году на кладбище в Будапеште состоялось перезахоронение с почётным караулом и очень большими церемониальными затратами и участием средств массовой информации. Имре Надь, воплощение официально уничтоженного воспоминания, стал символом воспоминания с противоположным знаком и тем самым важнейшим ферментом в недавнем процессе десталинизации Венгрии (ср. Szabo 1991).

Мотив воспоминания с противоположным знаком, носителями которого являются побеждённые и угнетённые, заключается в делегитимации господствующих отношений власти. Она имеет политический характер, так как в данном случае так же, как и применительно к официальному воспоминанию, речь идёт о легитимации субъекта действия и осуществлении власти. Воспоминание, избираемое и сохраняемое в этом случае, служит обоснованию не настоящего, а будущего, т. е. того настоящего, которое следует за ниспровержением существующих отношений власти.

Противоположностью генеалогическому воспоминанию является воспоминание эсхатологическое. Если первое ориентируется на стабилизацию и постоянство отношений, то последнее подчеркивает перемену и изменение. Угнетение способствует возникновению эсхатологического исторического мышления. В этих рамках история держит курс на определённую цель над изломами, поворотами и изменениями. Утопия Нового входит в делигитимирующее воспоминание так же, как и прославление старого – в легитимирующее.

Родом эсхатологического воспоминания par excellence является апокалиптика. Во всём древнем и новом мире она выражает идеологию революционных движений сопротивления. В то же время она принадлежит к числу жанров, как известно, наиболее настойчиво преследовавшихся и уничтожавшихся в истории, во все времена вызывавших цензуру господствующих сил. Цензура означает элиминирование воспоминаний с противоположным знаком и притязаний, связанных с ними, пусть даже с помощью сожжения книг или людей. Тацит описывает в своих «Анналах» такие формы предписанного забвения применительно ко временам римских императоров. Применительно к современности эту стратегию открыл прежде всего Дж. Оруэлл в своём романе «1984».

Другим мотивом для использования прошлого и его упрочения в социальной памяти является различие. Под этим мы понимаем все символические формы выражения, используемые для профилирования коллективной идентичности. В религиозной сфере речь идёт о формировании сообщества, которое передаётся с помощью совместного опыта и обновляется ритуалами и праздниками. Праздники «укрепляют» отношение к общей истории создания. Например, иудейский календарь праздников вспоминает историю Израиля от исхода из Египта (Пейсах) до нового освящения Храма после восстания Маккавеев (Ханука), христианский увековечивает историю жизни Христа от рождения через Воскресение до нисшествия Св. Духа. Примеры религиозно мотивированного политического формирования идентичности с помощью праздников и связанной с этим инсценировки совместного участия дают аттическая демократия и французская революция. В светской сфере следует назвать национальные движения XIX столетия, создавшие идентичность для нового политического субъекта действия – «народа» посредством реконструкции или«изобретений» общих традиций. В рамках национальных движений стало обязательным помнить собственную историю и собственную традицию вместе с воскрешёнными формами народных обычаев. Национальная память – это изобретение XIX века, реорганизующегося на основе национальной государственности. С ним в Европе возникла новая политика сохранения памяти. Национальная память не ограничена «культурой». Она может в любое время стать так же политической, как и официальная, особенно если выступает против неё как память с противоположным знаком и ставит под вопрос её легитимацию, опирающуюся на памятники, цензуру и пропаганду.

Поиск по сайту: