От книжной культуры к электронному веку

1. Организация знания – еще одна веха в истории эволюции средств информации – отмечена переходом к электронным техникам накопления. Эта пока что последняя глава начинается в 20-е гг. с такими средствами информации, как кино и радио, а после Второй мировой войны обретает новое ускорение с распространением телевидения в 60-е и утверждением персонального компьютера в 80-е гг. Параллельно достижению нового порога идут критическая дискуссия и историческая ревальвация различных медийных фаз и их значения для социальной памяти: эмпирические полевые исследования устности, проведённые Парри и Лордом (ср. Parry 1971; Lord 1960/65), Онгом и Вансиной (ср. Ong 1982; Vansina 1985), работы о письменности Хэвлока, Гуди и Уатта (ср. Havelock 1963; 1990; Goody/Watt 1986), Маклюэна и Эйзенштейна о Гуттенберге (ср. McLuhan 1962/68; Eisenstein 1979), об электронной медийной сцене благодаря импульсам работ Лиотара, Бодрийара и Флюссера (ср. Flusser 1987).

Тенденция к сглаживанию сословных привилегий в области образования, связанная с распространением книгопечатания и всеохватывающей ликвидацией неграмотности и содействием всеобщей демократизации культуры, такое развитие событий со вступлением в электронную эру в одно и то же время стимулируется и сталкивается с препятствиями. Стимулируется оно с помощью увеличенной скорости транспортировки и ёмкости памяти средств информации, которые в мгновение ока и без потерь содержания переносят свои послания по земному шару и создают тем самым виртуальное мировое коммуникационное сообщество. Оно сталкивается с препятствиями в результате вторичной афазии и потери грамотности, возникающей из-за того, что информация достигает своих адресатов более прямыми акустическими и оптическими путями без необходимости идти окольными путями через абстрактный письменный код. Соответствующее имеет силу для автоматизированного мышления, продвигаемого в обход естественного языка и всё более удаляющегося от него, так что результаты этого мышления больше не могут быть переведены на язык, и в конце концов в опыт, поддающийся межличностной передаче.

Со вступлением в эру Гутенберга аспект взрыва знания, приумножения традиции и её спорности, подвергнутый, например, в энциклопедиях критической проверке, проявляется особенно заметно. На исходе этой эры выдвигается на передний план аспект обоснованного использованием типографского шрифта канонического образовательного единства, которое по мнению критиков культуры и средств информации находится в состоянии рассеяния и ликвидации. Это показывает, как каждая революция в медийной сфере приносит с собой глубокие изменения структуры знания, совершенно независимо от того, переживается ли она как освобождение или как угроза.

2. Материальность средства информации – функция любой формы письма, совершенно всё равно, выгравированного и нацарапанного или нарисованного краской и отчеканенного, заключалась до недавних пор в продолжительном, большей частью неизгладимом изменении материального предмета. В результате «всему написанному причиталась (...) всегда определённая окончательность: сказано, так сказано, что стоит, то стоит, и надо позволить ему стоять. В материале застывает мысль» (Zimmer 1988: 33).

С экранами и мониторами изменяется это существовавшее тысячелетиями положение вещей. Можно написать, но при этом написанное не будет зафиксировано на длительное время. Тем самым средство информации развивает новую беглость и ликвидность; временное измерение, как когда-то в эру устности, снова обретает преимущество перед пространственным. Окончательность написанного уступает место – по меньшей мере в тенденции – динамизации текста как «форме процесса» (новое понятие для этого звучит как „processing" (обработка данных. – Прим. пер., англ.), которое тесно связывает процесс писания с переписыванием и исправлением. Это состояние имеет своё точнейшее соответствие в функционировании человеческой памяти <...>

Гораздо вернее применительно к экрану..., что он «всегда свеж и восприимчив», так как форма писания стала нематериальной. Нематериальное писание стало в эру пишущего компьютера новым, само собой разумеющимся, явлением.

Создавалось впечатление, что компьютер был расширением сферы духа, был наделён сверхчеловеческой памятью, удерживавшей информацию с точностью до буквы. Дело обстояло так, будто вымышленное хотя и было написано, но ещё вовсе не покинуло голову, так что можно вмешиваться как угодно, переосмысливая и переписывая всё по своему усмотрению. Конечно, потом написанное существует, но прежде только в невидимой среде, подобной мысли (Zimmer 1988: 33).

3. Формы коммуникации – неограниченность аудиовизуальных средств безусловно покончила с культурным доминированием символьного письменного кода. Это развитие оценивается и как освобождение, и как угроза. Одни видят в триумфе средств массовой информации «своего рода месть голоса [...] по прошествии столетий его вытеснения письменностью» (ср. Zumthor 1985: 8), освобождение от принуждения к линейному мышлению (ср. Flusser 1987) и пробуждение от гипноза посредством искусственной атомизации функций чувств и возвращение в глобальный мир органической чувственности и образования широких коммуникативных сетей (ср. McLuhan 1962/68) Другие осознают сигнатуру электронных СМИ в эрозии гражданского образовательного канона и прогрессе вторичной потери грамотности.

Процесс новой «коммуникационной революции» (ср. Eisenstein 1979) отнюдь не завершён и пока что не поддаётся всеобъемлющей оценке. Правда, то, что уже теперь намечается с динамизацией понятия текста и дематериализацией средств массовой информации – это изменение коммуникационных структур. Чтение и письмо, отражающие частное одиночество, как и оригинальное авторство, больше не будут при этом играть роль создателей моделей; наряду с этими формами коммуникации, опирающейся на типографский шрифт, дают себя знать новые формы одинокого и немого характера заимствования (например, аудиоплеер), как, с другой стороны, шансы глобального взаимодействия, космополитического соседства посредством объединения в открытой сетевой структуре.

Следующая таблица ещё раз наглядно демонстрирует, обобщая, важнейшие изменения в эволюции СМИ:

Табл. 5: Социальная память на различных этапах революции в области СМИ

Если для устной культуры имеет силу перевёрнутость памяти, то для книжной – перевёрнутость языка коммуникации. Оба ограничения или формирования не выходят в электронную эру из употребления, но теряют своё доминирование, формирующее культуру. Электронная культура теряет тем самым свои старые антропоморфные и антропоцентрические контуры. В этой ситуации на долю средств массовой информации и институтов, обеспечивающих циркуляцию информации, выпадает новое важное значение. Они организуют и направляют знание в коммуникационном обществе. «Культура памяти» представляется находящейся под угрозой как на Востоке, так на Западе: В сталинистских государствах воспоминание подавлялось, в демократических к нему относятся с пренебрежением. Обе тенденции усиливаются благодаря действию СМИ; на Востоке они служили пропаганде официального голоса, который с утомительной избыточностью провозглашает, что ничего не изменяется. На Западе они ускоряют течение все новой информации, взрывающее сознание непрерывности в результате его сокращения до сенсационного содержания «Тагесшау» (ежедневная телепередача 1-го канала телевидения ФРГ. – Прим. пер.).

Против обеих тенденций сужения опыта времени до Сегодня и до Завтра, узурпированного этим Сегодня, действует одно и то же средство – усиление Вчера с помощью обогащения культурной накапливающей памяти. Эту задачу необходимого для культуры сохранения Дня вчерашнего в Дне сегодняшнем поставил перед историческими науками историк Питер Берк. Он указал при этом на роль „Remembrancer" (напоминатель = сборщик просроченных долгов), называвшегося так в средние века непопулярного чиновника, задача которого заключалась в напоминании людям о том, что они забывают вероятнее и охотнее всего, а именно об их долгах. В тех случаях, когда историков берут на службу в качестве функционеров официальной политики сохранения памяти, требование воспоминания переходит к литературе. «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына (1966) предвосхищает работы по сохранению памяти, которые только теперь могут быть начаты историками. На требование воспоминания нет монополии; его не следует делегировать исключительно ни историкам, ни литераторам. Для оберегания накапливающей памяти и «взыскивания долгов по воспоминаниям» выдающейся ролью обладают не в последнюю очередь СМИ (ср. Pfaffenholz 1989). Помимо законодательно закреплённого программного требования образования, информации и развлечения на их долю выпадает ещё одна сфера деятельности – воспоминание.

Поиск по сайту: