ЛЕКЦИЯ VI 20 страница

Отсюда и то представление о подвижности нервных процессов, которое положил И.П. Павлов в основу своих представлений.

Можно себе представить отдельные нервные системы или одну и ту же нервную систему при различных функциональных ее состояниях, при различных условиях существования, под влиянием тех или иных воздействий, когда процессы будут приобретать малую подвижность и даже известную инертность.

Отсюда и само представление Ивана Петровича о различной функциональной подвижности элементов нервной системы, которое он представлял себе, с одной стороны, в форме определенных различий между теми или иными системами внутри одного и того же организма, между различными уровнями центральной нервной системы, построенной из различных образований – клеток, волокон и синапсов, – и, с другой стороны, в форме определенного типового отличия, которые характеризуют всю нервную систему данного организма по сравнению с нервными системами других объектов.

Вот, в сущности говоря, те элементарные процессы и условия их взаимодействия, из которых строится учение об условных рефлексах и которые позволяют наше представление о динамике условных рефлексов сопоставлять с динамикой безусловных рефлексов и с динамикой нервного процесса вообще.

Наряду с этим, конечно, нужно считаться с тем, что центральная нервная система представляет собой все более и более усложняющуюся в эволюционном процессе систему, которая в эволюционном развитии проделывает огромные скачки и переделки, не свойственные может быть другим органам, и вместе с тем систему, где эти перестройки не носят характера ликвидации каких-либо частей и отделов, а скорее носят характер функциональных переделок и постепенно все дальше и дальше идущего усложнения.

Понятно, что те элементарные взаимоотношения, о которых я только что говорил, приобретают еще различные формы и различные внешние проявления в силу того, что по принципу образования условных рефлексов у отдельных индивидуумов могут вырабатываться совершенно различные комбинации между раздражителями и эффектами, и в результате этого каждый организм приобретает в течение своей индивидуальной жизни какой-то свойственный ему характерный запас условно-рефлекторной деятельности, который отличает его от его ближайших сородичей и еще в большей степени от представителей другого вида.

Особенно важно в учении об условных рефлексах установление положения, что на основе выработки так называемого, внутреннего торможения создаются условия для временной ликвидации выработавшихся условных рефлексов. Ни один условный рефлекс не гарантирован от того, что он окажется уничтоженным. Он вырабатывается, он исчезнет. Исчезнет он в результате того, что подобно образованию положительных условных рефлексов могут выработаться отрицательные условные рефлексы, и если в основе выработки положительных рефлексов лежит процесс возбуждения, то на основе наличия тормозных очагов могут вырабатываться условные рефлексы отрицательного знака. В результате этой постоянной конкуренции между выработкой положительных и отрицательных условных рефлексов, или условных рефлексов на возбудительный процесс и условных рефлексов на тормозной процесс, происходит постоянная конкуренция, между этими двумя сторонами деятельности, и всякая выработанная условная связь приобретает временный характер.

Это дало основание И.П. Павлову говорить о более общем принципе, чем выработка условных рефлексов, о выработке временной связи. И элементарным законом кортикальной деятельности Иван Петрович считал выработку временных связей, которые могут возникать в результате совпадения возбуждения и торможения. Надо только твердо представлять себе, что ни один условный рефлекс, выработавшийся в течение индивидуальной жизни, начиная с самых ранних лет нашей жизни, не исчезнет окончательно, а его кажущаяся ликвидация, которая может держать его скрытым на протяжении десятков лет, есть только функциональная ликвидация, основанная на выработке уравновешивающего тормозного процесса; и при определенных условиях скрытый на протяжении десятков лет условный рефлекс может вновь обнаружиться.

Не мне, физиологу, лабораторному работнику, учить в этом отношении практических работников психиатрии, которые хорошо знают, как иногда при известных формах дезинтеграции нервной системы выплывают на сцену временные связи, ассоциации, деятельности, акты, свойственные раннему детскому возрасту, когда-то имевшие место на каком-то этапе предшествующей жизни организма и поэтому для большинства окружающих являлись в течение многих лет недоступными и скрытыми.

С этой точки зрения нам удается объяснить целый ряд психопатических симптомов, которые для случайного зрителя могут носить фантастический, противоестественный характер, а для человека, подходящего с элементарным физиологическим анализом, представляют собой случаи раскрытия тех функциональных отношений, которые когда-то раньше имели место, определенным образом фиксировались, но в силу естественного течения нервных процессов оказались временно спрятанными.

Исключительное значение в этом вопросе представляют опыты с внушенными в гипнозе возрастами, когда человек воспроизводит ряд действий и форм поведения, речи и письма, соответственно этим возрастам (Ф.П. Майоров и М.М. Суслова). Не меньший интерес представляет и бредовая речь в предсмертный период, когда умирающий произносит целые фразы, являющиеся повторением детских переживаний.

Когда эти отношения были И.П. Павловым в достаточной: мере изучены, Иван Петрович задумался над тем, как от элементарных процессов, изучаемых на организме собаки, перейти к трактовке, к пониманию высшей нервной деятельности человека. Естественно, у него должен был встать целый ряд вопросов о правомерности переноса и о том, как найти пути, чтобы во много раз более сложную и многообразную деятельность нервной системы человека понять с физиологической точки зрения.

И.П. Павлов обратился, с одной стороны, к изучению тех положений и данных, которые давала современная психология, с другой стороны, пошел в психиатрическую и нервную клиники для того, чтобы путем наблюдения над больными при помощи опытных психиатров и невропатологов физиологически проанализировать отдельные симптомы, а затем может быть те или иные нозологические единицы.

Ломая голову над тем, какие же признаки или какие функциональные особенности отличают высшую нервную деятельность человека от высшей нервной деятельности его обычного лабораторного животного – собаки, Иван Петрович остановился на проявлениях сигнальной деятельности и пришел к утверждению, что именно в системе сигнальных деятельностей и выступает чрезвычайно резкое усложнение, чрезвычайно резкое различие между человеком и остальным животным миром.

Понятно, что условно-рефлекторную деятельность нельзя целиком отождествлять с сигнальной деятельностью, нельзя этого делать по двум причинам. С одной стороны, условно-рефлекторная деятельность может не носить сигнального значения в буквальном смысле слова. Так, например, если какое-либо явление природы роковым образом совпадает с другим явлением, вызывающим у нас реакцию, – раздается гром, заставляет нас вздрогнуть, наряду с этим, и притом раньше, происходит вспышка света, – то эти два процесса – звук и световая вспышка – тесно друг с другом связаны, но нельзя их рассматривать как сигналы, так что свет нельзя рассматривать как сигнал звука. Свет предшествует звуку, но он не является сигналом. Само по себе предшествование во времени и роль предвестника тех или иных событий не есть еще сигнал. О сигналах мы привыкли говорить тогда, когда речь идет о взаимодействии различных организмов. Если два организма между собой взаимодействуют и один передает раздражитель, который сигнализирует что-либо и заставляет вызвать ту или иную реакцию, в этом случае приходится говорить о сигнальном значении, о сигнальном знаке для выполнения той или иной деятельности.

Мы наталкиваемся на то, что сигнальные явления встречаются уже у многих животных; определенная сигнализация, определенная форма общения и определенная форма вызывания друг у друга тех или иных реакций помощью сигналов и знаков существуют у животных и могут иногда носить врожденный характер. Некоторые безусловные рефлексы могут быть отнесены к категории сигнальных деятельностей. Но наряду с этим некоторые случаи проявления условно-рефлекторной деятельности не могут быть отнесены к категории сигнальной деятельности. Надо различать реакции на предвестников событий и на знаки, подаваемые тем или иным организмом. Но И.П. Павлов все-таки это сигнальное значение, которое в значительной степени преобладает в общей сумме условно-рефлекторной деятельности, положил в основу классификации некоторых явлений и пришел к заключению, что наиболее резкая разница между человеком и животным обнаруживается именно в области сигнальных взаимоотношений.

И.П. Павлов тут подчеркивал, что человеку свойственно использование двух сигнальных систем. Если условные рефлексы рассматривать как одно из проявлений сигнальной деятельности, то мы тут имеем прежде всего случаи, когда реакция организма осуществляется на какое-либо непосредственно происходящее в окружающем мире явление, событие, появление того или иного лица, то или иное действие лица, проявле­ние тех или иных природных явлений, и т.п.

Вся система наших рецепторных аппаратов, предназначен­ная на восприятие явлений окружающего мира, непосредственно используется для того, чтобы вызвать соответствующую безусловную или условную реакцию.

Но вот оказывается, что в процессе выработки уже элементарных условных рефлексов у собаки можно усмотреть чрезвычайно важные явления, которые И.П. Павлов рассматривал как проявление аналитической и синтетической деятельности нервной системы. На ранних этапах изучения условных рефлексов выявилось, что можно выработать у собаки условный слюнной рефлекс на звуковое раздражение, на какой-либо тон. Оказывается, что первоначально вырабатывается генерализованная реакция; связанными со слюнной железой оказываются многие тона, более высокие и более низкие, чем тот тон, с которым обычно сочеталась дача еды. Но с течением времени, происходит концентрация, число тонов все больше уменьшается, а если начать систематически противопоставлять два тона – один сопровождать актом еды, а при другом еды не давать, то вырабатывается процесс, который Павлов назвал дифференцировочным, приводящий к тому, что данный тон сопровождается деятельностью слюнной железы, а тона более высокие или более низкие перестают действовать. За счет выработки тормозного процесса происходит уничтожение реакции, процесс, который назван дифференцировочным и который позволяет осуществить аналитическую способность нервной системы. Чем тоньше анализирует периферический рецептор данное физическое явление, тем уже зона активности условного раздражителя.

Наряду с этим Павлов поставил противоположную задачу. Он предложил выработать генерализованный условный рефлекс на звук, добиться, чтобы собака реагировала на все звуки. Оказалось сравнительно легкой задачей – выработать рефлекс на целую гамму тонов. Большой ряд тонов сопровождал еду, и все эти тоны вызывали слюноотделение. Но тотчас же начала вырабатываться дифференцировка по тембру. Когда начали обобщать тембр, выработалась дифференцировка на интенсивность передаваемых звуков; когда начали выравнивать интенсивность, начала вырабатываться дифференцировка между внутрикомнатными и внекомнатными звуками.

В этом примитивном опыте, который успешно протек на собаке, ясно выступает наличие двух противоположных тенденций в нервной системе: с одной стороны, обобщать раздражения, подводить определенные раздражители под общую категорию и таким образом устанавливать генерализованные реакции, а с другой стороны, тенденция к анализу, к подбору различий между раздражителями и отдифференцированию эффектов так, чтобы лишь ограниченное число раздражителей вызывало эффекты, а все остальные были бы недействительными.

Этот элементарный опыт, проделанный еще в 1908-1909 гг., показывает, что даже в нервной системе собаки мы имеем эти два процесса, эти две тенденции: с одной стороны, анализировать явления внешнего мира, дробить их, как говорил И.П. Павлов, на «отдельности» и противопоставлять эти отдельности друг другу, а с другой стороны, среди отличий выявлять общие признаки, как тональные явления, как тембры, шумы различной интенсивности и т.д. и обобщать по тем или иным признакам.

Понятно, что эта способность анализировать и обобщать, конечно, в значительно большей степени представлена в человеческой нервной системе, но, вместе с тем, наша нервная система, очень высоко развитая, может в том или ином отношении отставать от нервной системы собаки. Ничего обидного для нас в этом нет. Так, у любой собаки можно выработать условный рефлекс на тон и дифференцировку тонов на четверть тона выше и ниже. Между тем не очень много находится людей с таким тонким слухом, чтобы различно реагировать на звуки, отличающиеся на четверть тона. Большинству из нас приходится довольствоваться в лучшем случае целыми тонами, а музыкальные люди отличают полтона. Мы знаем, что в различных театрах и музыкальных организациях дается различный камертон и весь строй оркестра и пение идут на различных высотах. Многие из нас этого не замечают, замечают лишь люди особенно музыкальные. Мы можем уловить фальшивое пение, неправильное пение, но фальшивое в том смысле, что оно взято в неправильной тональности, для многих неуловимо. Только люди с высоко развитым музыкальным слухом хорошо это уловят. Диапазон слышимых звуков у собаки шире, чем у нас.

Но если вы возьмете область шумов, которые используются нами в нашем речевом акте, то сложность тут доведена до такой крайней степени, которая совершенно не может быть использована собакой.

Если мы вырабатываем у животных условные рефлексы на определенные словесные раздражители (а мы можем это выработать): пѝль, атỳ, принесѝ, ложѝсь, подáй, встань и т.п., – то при ближайшем анализе оказывается, что собака не реагирует на словесный приказ в целом, она реагирует на какой-либо один слог или даже на одну ударную гласную. Вместо «ложись» можно сказать «жѝ»,и реакция будет та же.

Дифференцировка специальных звуковых сигналов, которые входят в комплекс наших речевых знаков, как показывает анализ, в собачьей нервной системе оказывается гораздо более суженной. Следовательно, усложнение нашей нервной системы идет прежде всего в отношении того, что какая-то определенная категория раздражителей приобретает особое значение, что в этой категории раздражителей у нас происходит более уточненная дифференцировка. И даже слова, построенные из одних и тех же фонем, но произносимые различной интонацией, дают возможность судить о смысловой разнице слов, потому что при определенной интонации мы это считаем за слова французские, а при другой интонации мы принимаем за русские или немецкие слова. По этому мы судим, какой смысл имеет данное слово. Но, что особенно важно, – это наша способность в течение индивидуальной жизни вырабатывать огромное количество временных связей на известные комплексы раздражений как совпадающих во времени, так и последовательно друг за другом следующих.

В этом отношении выступает огромная разница между животными и человеком. Как вы знаете, с первых моментов жизни, с первых месяцев жизни человеческого организма, у него начинают вырабатываться все более и более сложные условные реакции. Некоторые из них можно уловить в первые месяцы и даже в первые недели жизни, но затем возни^; кают все более и более сложные реакции, которые ведут к образованию реакций на целый комплекс раздражителей.

Тут опять-таки выступает очень большое значение тех особенностей течения нервного процесса, зачатки которых могут быть установлены и у животных. Мы, как и животные, никогда не имеем дела с изолированными раздражителями, а всегда с раздражителями, действующими в какой-то общей сложной системе, которую мы грубо характеризуем словом «обстановка». При выработке искусственных условных рефлексов в известной обстановке, которая состоит из целого ряда различных раздражителей, выделяется какой-то раздражитель, нами выбранный, который служит возбудителем условно-рефлекторной деятельности. Но оказывается, что вся эта обстановка далеко не индифферентна для животного, и даже нервная система собаки различно реагирует на один и тот же раздражитель, в зависимости от того, проведен ли он в той обстановке, где вырабатывают условный рефлекс, или в новой обстановке.

Далее, мы можем вырабатывать условные рефлексы на один и тот же раздражитель в разных обстановках и можем связать один и тот же раздражитель с различными эффекторными актами, в зависимости от сочетания условий. Можно один и тот же условный раздражитель в одной комнате связать с актом еды, а в другой комнате – с раздражителем, вызывающим болевой эффект и защитную реакцию. В зависимости от того, где вы будете наносить раздражение, вы получите различные эффекты. В одном случае – облизывание, радостное виляние хвостом, в другом случае – визг, реакцию сопротивления и попытку бежать из лабораторной обстановки. Можно в одной и той же обстановке сделать реакцию собаки пищевой или оборонительной, если предварительно подавать тот или иной раздражитель, определяющий форму поведения животного на весь опытный день.

Мы тут натолкнулись на явление, опять-таки легко доступное изучению в условиях лабораторного эксперимента с животными, которое, однако, в человеческой жизни приобретает огромное значение в дальнейшем.

Если мы возьмем те сигнальные знаки, которыми мы обмениваемся друг с другом, нашу речевую систему, то мы на каждом шагу будем встречаться с тем обстоятельством, что одни и те же слова вызывают совершенно различную реакцию в зависимости от того, как они произнесены, от кого мы их слышим, в какой социальной обстановке. Любой звук, любой световой сигнал будет иметь одно значение в одной обстановке, а в другой обстановке будет соответственно вызывать иную реакцию.

И.П. Павлов подчеркнул то обстоятельство, что человеческая способность к анализу и синтезу явлений, воздействующих на нас из внешней среды, гораздо сложнее и многообразнее, чем у животных, и что человек способен в течение своей жизни вырабатывать большое число временных связей, сначала совершенно примитивного характера, как связывание одного слова с тем или иным лицом, способность реагировать на определенные явления внешнего мира, связывать их с определенными своими кинэстетическими понятиями. Он учел способность имитационным порядком воспроизводить те звуковые явления, которые входят в состав человеческой речи, и таким образом вырабатывать постепенно усложняющиеся и усиливающиеся системы временных связей, которые в конце концов приводят к вычерчиванию из общей массы окружающих явле­ний некоторых общих понятий.

То обобщение, которое И.П. Павлов старался вызвать у собаки, заставляя ее есть под всевозможные звуковые раздражители, у нас в гораздо более легкой степени осуществляется благодаря тому, что мы несколько явлений одной и той же категории очень легко и быстро обобщаем как явления звуковые, как тоны или шумы, как словесный знак или звук музыкального инструмента и имеем возможность отрешиться от самих конкретных явлений внешнего мира, абстрагируясь от них и заменив их каким-либо словесным знаком.

Слово – как сигнал, как обозначение того или иного конкретного внешнего явления, или конкретного действия, или конкретного предмета, или конкретного лица – и является той характерной особенностью, которая дает нам возможность определенным образом сноситься друг с другом.

Теперь само собой понятно, что дальнейшее усложнение заключается в том, что мы это слово можем себе представить я представляем и осуществляем его в различных формах – В форме звукового произношения, словесного произношения, в форме написания этого слова определенными буквенными знаками, в форме рисунка, который изображает тот или иной предмет, – и имеем возможность одним и тем же словом обозначить эти три различных категории явления и по всем этим трем категориям раздражителей получить один и тот же словесный знак.

Это обозначение определенных явлений конкретного мира словесными знаками или какими-либо другими знаками составляет своеобразную особенность нервной системы человека, которая не свойственна низшим представителям животного мира, которая резко отличает человека от животных. И, что особенно важно, знаки при определенной комбинации явлений становятся настолько действенными для нервной системы человека, что человек может оперировать этими словесными знаками без того, чтобы иметь дело с реальными явлениями внешнего мира.

Однако при этом нельзя, делать следующих двух ошибок, которые часто встречаются и ведут к большой путанице.

Первая ошибка заключается в том, что у некоторых складывается мнение, будто мы считаем словесные знаки за что-то неконкретное, нереальное, поскольку утверждаем, что словесные знаки позволяют человеку оперировать ими как будто независимо от конкретных явлений внешнего мира. Конечно, этого нет! Словесные знаки – такие же реальные физические явления, происходящие в материальном мире, но они приобретают своеобразное значение, значение второй сигнальной системы действительности, объединяющей собой огромное число явлений внешнего реального мира, под влиянием их сочетания и являются условной заменой того или иного конкретного явления.

Мы имеем возможность на основании этого сохранять определенное смысловое значение раздражителей на протяжении многих тысяч лет и на расстоянии многих тысяч километров в пространстве. Если бы у нас не было этой способности абстрагироваться от конкретных явлений внешнего мира к словесным или иным обозначениям и пользоваться этими обозначениями для того, чтобы реагировать на них так, как реагировали бы на реальные явления, мы не могли бы установить взаимоотношения между различными половинами земного шара, не могли бы установить той связи, которую мы сохраняем с древнейшим миром. Мы оцениваем памятники времен древнего Египта, классические древности Греции, Рима, Средневековья. Мы можем читать те научные произведения, которые были тогда написаны, можем воспроизводить те музыкальные произведения, которые возникали в средние века. И таким образом устанавливается связь между всем человечеством, выделяющая человека из общей массы представителей животного царства.

Вторая ошибка часто возникает, когда мы говорим о слове и словопроизношении. Многим кажется, что самый акт словопроизношения, т.е. моторный речевой акт. и есть вторая сигнальная система. Конечно, это неправильно, потому что моторный речевой акт есть чрезвычайно усложненный и уточненный моторный акт, но ничего больше.

Существуют птицы, в особенности попугаи, которые превосходно воспроизводят человеческую речь. У них артикуляционный аппарат и имитационная способность хорошо развиты, и они могут воспроизводить сложную человеческую речь. Но это не значит, что они пользуются речью, что их речь соответствует человеческой речи. Иногда может иметь место случайное Совпадение, когда у попугая, по имитации научившегося произносить некоторые слова человеческой речи, определенные условные раздражители будут подогнаны так, что удачно будет происходить совпадение какой-либо тирады, произнесенной попугаем, с определенным явлением. Можно выработать условный рефлекс у попугая, если его заставлять произносить определенные слова и в это время подавать раздражитель. Потом придет к вам посетитель, вы незаметно дадите раздражитель, и попугай выпалит неприятную для вашего гостя тираду. Но это не значит, что попугай понимает смысл слов!

Этот этап развития речи существует и у человека, когда созревает звуковая имитация, когда у человека возникает способность повторять слова; у детей в известном возрасте наблюдается такая же способность артикуляции и словопроизношения без осмысливания. При определенных душевных заболеваниях мы имеем возврат к этой стадии, когда тот или иной толчок заставляет человека произносить целый ряд слов без того, чтобы эта речь была сколько-нибудь адекватна тем обстоятельствам, которые в это время имеются.

Следовательно само по себе изучение речевого акта, чрезвычайно важное и нужное, не является еще изучением второй сигнальной системы. Это есть изучение одного из тех аппаратов, которыми пользуется человеческий организм, осуществляя деятельность второй сигнальной системы. Деятельность второй сигнальной системы начинается с того момента, когда определенные жесты или словесные акты, определенные речевые или определенные графические акты, ведущие к выполнению того или иного письма или рисунка, становятся знаками определенных явлений, действий, событий, лиц или предметов. Когда это обозначение устанавливается и когда знак становится способным заменить само конкретное явление, когда человек приобретает способность этими словесными знаками оперировать взамен конкретных раздражителей, – тогда только может идти речь о второй сигнальной системе. Надо твердо помнить, что вторая сигнальная система есть физиологическая основа мышления.

Эта вторая сигнальная система характеризует особенности человека, она отражает его общественную и трудовую деятельность.

Возникает вопрос, с каким отделом центральной нервной системы связана эта вторая сигнальная система?

Я хочу указать на представления, являющиеся сейчас физиологически более или менее обоснованными. Это особенно важно в связи с тем активным методом лечения, который все более и более входит в практику помощи душевнобольным и о котором необходимо составить себе суждение в ближайшее время.

Характерной чертой И.П. Павлова было умение принимать те или иные рабочие гипотезы на определенный отрезок времени. Когда эти гипотезы становились недостаточными для того, чтобы охватить наличный фактический материал, он от такой гипотезы отказывался и переходил к другим, часто противоположным тем, с которыми имел дело вчера. Такую гибкость нервной системы надо иметь для того, чтобы не оказаться рабом своей гипотезы и не входить в противоречие с реальными фактами.

Когда Павлов, изучая высшую нервную деятельность собаки, пытался на основании экспериментов выяснить значение отдельных зон мозговой коры, он пришел к заключению, что учение Флексига о наличии проекционных и ассоциационных зон оказывается излишним и не соответствующим действительности. По впечатлениям Павлова, проекционные зоны не только не обособлены друг от друга, но известным образом даже переслаиваются, не оставляя места для ассоциационных зон. И действительно, это правильно для мозга собаки. Флексиг же предполагал, что проекционные зоны в достаточной степени разделены и между ними имеются две большие ассоциационные области. Если за ассоциационную деятельность принимать только элементарные условные рефлексы, с которыми имел дело И.П. Павлов на раннем этапе своей работы, то для условно-рефлекторной деятельности собаки в том объеме, в котором занимался этим И.П. Павлов в 1908-1910 гг., никаких особых ассоциационных зон не требуется. И.П. Павлову удалось даже показать, что каждая проекционная зона играет роль и анализирующего и синтезирующего аппарата и за счет повреждения любой проекционной зоны можно получить определенной степени расстройства анализа и синтеза.

В дальнейшем, когда И.П. Павлов пришел ко второй сигнальной системе, у него сложилось представление, что, очевидно, эта вторая сигнальная система, так резко выделяющая человека из остального животного царства, должна быть связана с тем отделом мозга, который является четко выраженным у человека как надстройка или добавка к мозгу животного. Если положить мозг собаки на мозг обезьяны, а особенно на мозг человека, так чтобы соответствующие проекционные зоны пришлись друг против друга (а для этого нужно расположить параллельно Сильвиевы борозды), то окажется, что у собаки нет в мозгу того, что считается лобными долями у человека. Лобные доли собаки представлены ничтожными образованиями.

Из этого сразу возникло представление, о котором говорил неоднократно и И.П. Павлов, что, конечно, эта вторая сигнальная система есть функция лобных долей головного мозга. Но едва ли Иван Петрович придерживался бы строго этой точки зрения, если бы судьба не вывела его из жизни так рано. Если бы ему удалось еще несколько лет продолжать свою работу, он вероятно формулировал бы это утверждение несколько иначе, потому что трудно себе представить, чтобы такая своеобразная форма деятельности, как вторая сигнальная система, могла вырабатываться где-то вдали от проекционных зон. И если уже в мозгу собаки сам И.П. Павлов обнаружил, что в каждой проекционной зоне осуществляется определенная степень этой аналитической и синтетической деятельности, то при дальнейшем усложнении этих проекционных зон, конечно, должна усложняться и их анализирующая и синтезирующая способность. Поэтому нет оснований целиком переносить вторую сигнальную систему к лобным долям.

Конечно, приходится с фронтальными отделами центральной нервной системы считаться прежде всего потому, что моторный акт речи оказывается перенесенным в наиболее фронтальные отделы мозга и, следовательно, прогресс идет в этом направлении. Но, однако, из этого не следует, что лобные доли имеют целиком назначение осуществлять вторую сигнальную систему и, вместе с тем, что вторая сигнальная система целиком базируется на лобных долях.

Об этом я говорю потому, что в связи с обсуждением операции лейкотомии, естественно, возникает вопрос, как же можно лечить душевнобольного человека, у которого поражена высшая нервная деятельность, лейкотомией, т.е. отделением органа наивысшей деятельности – лобных долей?

В этой серьезной и важной научной проблеме, конечно, нужно правильно разобраться, нужно правильно разобраться: в том отношении, что не вся сигнальная система, не все многообразие сигнальной системы может быть объяснено одним только участием лобных долей. В значительной степени тут должны быть замешаны и должны участвовать аппараты, проекционных зон.

Поиск по сайту: