Историческая мысль эпохи развитого средневековья

(конец XI - XV вв.)

С середины XI в. обнаруживаются первые признаки экономического и культурного перелома. Рост производительных сил, сосредоточение ремесленного производства в городах, развитие межгородской и межрайонной торговли, становление товарно-денежной экономики – всё это разрушало натурально-хозяйственную замкнутость и политическую обособленность феодальных мирков. Тем самым подготавливалась почва и для появления наряду с монастырскими областными анналами и всемирными хрониками больших летописных сводов и монографий посвящённых истории одной страны.

Борьба между светской властью и папством также наложила яркую печать на историографию, так как породила широкую полемику, в которую были включены и историки. В пылу полемики заострялись формулировки, выдвигались смелые взгляды на церковь и государство, широко использовались официальные документы и делались ссылки на подлинные или вымышленные исторические прецеденты.

Знакомство Европы с Востоком в ходе крестовых походов стало началом её «пробуждения» не только в материальном, но и духовном плане. Из Византии и мусульманского Востока проникают элементы эллинистической и арабоязычной науки, труды Платона, Аристотеля и его восточных комментаторов. Одновременно усиливается интерес к латинской классической литературе. В городах Италии впервые на Западе организуются школы для мирян. В конце XII в. возникают первые университеты – в Париже, Болонье, Оксфорде.

В истории становления средневековой культуры XII в. занимает, пожалуй, самое видное место. Именно тогда получили завершение или приняли ярко выраженные формы такие её черты, как символизм, т.е. отыскивание в видимых явлениях скрытых признаков божественной воли, иерархическое представ­ление о мире, схоластический абстрактно-рационализирующий метод научного мышления, вступающий в борьбу с мистико-аскетическим направлением. Хотя в историографии эта борьба, про­исходившая на высотах философии, получала очень неравномер­ное, можно сказать, спорадическое отражение, однако и здесь можно заметить отчетливые признаки поступательного движения. Следуя за рационалистической философией, историческая мысль делает первые шаги, выводящие ее за границы аскетического отношения к миру и религиозно-назидательных задач историче­ского повествования. Историк втягивается в мирские интересы, определяет своё отношение к событиям не по окостеневшим традиционным схемам, а сознательно, в соответствии со своими социально-политическими пристрастиями. Один порывает с дуа­листической и провиденциальной августиновской концепцией истории (Иоанн Солсберийский), другой обнаружи­вает острокритическое отношение к авторитетным источникам (например, Гвиберт Ножанский или Уильям Ньюбургский); мно­гие, не довольствуясь хронологической регистрацией событий, начинают комбинировать факты, устанавливать причинные связи между ними, обращать внимание на предпосылки и мотивы дей­ствий масс и отдельных личностей (Оттон Фрейзингенский). В ряде работ можно найти и реалистические картины быта, и понимание социально-политической и экономической обстановки, и живые портреты исторических деятелей (Ордерик Виталий, Адам Бременский).

Упорядочивается и внешняя форма ряда исторических произведений в связи с их делением на книги и главы, появлением оглавлений, раскрывающих содержание каж­дой книги; улучшается стиль. Однако эти признаки прогрессив­ного развития нигде не встречаются в развернутом виде и все сразу; те или другие из них представляют достижения отдельных талантливых историков, но они не стали завоеванием целой школы или направления, не были закреплены в каком-либо теоретическом произведении.

Среди историков XII в. создателем новой исторической концепции был аббат одного из монастырей в Калабрии (юг Италии) Иоахим Флорский, живший во второй половине XII в. (ум. в 1202 г.). Иоахим ставит своей задачей на основании изу­чения закономерного развития общества в прошлом понять на­стоящее и предвидеть будущее. Это будущее, в противоположность Оттону Фрейзингенскому и учению католической церкви, он рисует не как конец мира и успокоение человечества в царстве небесном, а как наступление более совершенного строя здесь же, на земле. Римская империя и католическая церковь в её современном виде не являются, с его точки зрения, последней формой существования человеческого общества, а подвергнутся коренным изменениям и исчезнут задолго до конца мира. В качестве духовного лица и сына своего времени, Иоахим, естественно, представляет себе весь исторический процесс, как процесс развития христианской церкви.

Согласно учению Иоахима, человечество проходит в своём разви­тии три фазы. Первая фаза - это время «бога отца», когда общество держится только страхом, когда повиновение человека «закону» обу­словлено рабством. Эта фаза длится до появления Христа, но уже задолго до этого проявляются зародыши и развиваются эле­менты нового строя, «дабы старое не исчезло раньше, чем не будет посеяно и не взрастет, словно из земли, и не станет приносить плодов новое». Таким образом, между концом первой фазы и началом второй Иоахим уста­навливает нечто в роде переходного периода, получающего у него название initiatio - начало, подготовка.

Далее следует период, опре­деляемый организацией и расцветом христианской церкви. Это - время «бога сына», когда суровое рабство закону сменяется более мягким сыновним послушанием, или зависимостью. В этот период человек еще не свободен, хотя страх уже сменился сознательным повиновением, «дисциплиной». Следовательно, государство и церковь, как формы принудительной организации общества ещё необходимы. Но уже со времени зарождения монашества закладываются семена нового, третьего строя для которого характерна полная свобода духа. Дальнейшее развитие монашества создает предпосылки к переходу общества на высшую ступень – господства «святого духа». Когда этот переход осуществится, единственной связью, между людьми будут уже не страх и не дисциплина, а любовь; государство и существующая церковь с присущими им элементами наси­лия станут ненужными и исчезнут.

Учение Иоахима было осуждено последовательно тремя соборами, но до конца XIV в. оно давало историко-теоретическую основу многим еретическим движениям этого времени.

Начиная с XIII в. в европейском обществе значительно возрастает интерес к истории. Это привело не только к увеличению числа исторических произведений, но и к появлению новых жанров. Наряду с хрониками, анналами, хронографами и житиями святых, появляются краткие учебники по всемирной истории, историче­ские хрестоматии, употреблявшиеся для учебных целей и публиковавшиеся под своеобразными названиями «Цветов» и «Зерцал»; биографии отдельных королей и императоров, большие национальные исто­рии на национальных языках, наконец, истори­ческие мемуары, к числу которых можно смело отнести вос­поминания участника IV крестового похода Виллардуэна и воспоминания участника VI крестового похода Жуанвилля.

Жоффруа де Виллардуэн (ок.1150 – ок.1230), маршал Шампани - продиктовал (после 1207 г.) свои мемуары – «Завоевание Константинополя» - с яв­ной целью обелить себя и других вождей крестоносцев от всяче­ских упреков и обвинений. Одни факты он исказил, другие, о ко­торых ему не могло быть неизвестно, скрыл и, таким образом, представил действия руководителей похода в самом благоприят­ном свете. В то же время достоинство хроники Виллардуэна – в чёткости и высокой степени точности описания событий. Произведение имеет свою внутреннюю логику, хронологически упорядочена.

Кроме того, «Завоевание Константинополя» интересно ещё и в том плане, что оно написана представителем верхушки феодального общества и даёт возможность познакомиться с тем, как она воспринимала различные явления в политике и обществе. Как отмечает М.А.Заборов, «хроника маршала Шампанского – один из ранних примеров политической тенденциозности, искусно проводимой в чисто событийном, казалось бы, повествовании средневекового автора»[21].

В последней четверти того же столетия начал писать свои мемуары Жан де Жуанвилль (1225-1317), сенешал графства Шампанского, участник первого крестового похода Людовика IX. Это простодушный рассказ очень наблюдательного феодала о самом себе и своих впечатлениях в Египте, о битвах, о пребывании вместе с королем в плену у турок после разгрома французского войска. Впоследствии Жуанвилль дополнил свои мемуары несколькими анекдотами о Людовике IX, с которым он очень сблизился во время похода и плена, включил обширные отрывки из «Больших французских хроник», относящиеся к дея­тельности этого короля, так появилась «Книга святых слов и доб­рых деяний святого Людовика», которая при всех недостатках - повторениях, противоречиях в некоторых деталях - принадлежит к числу интереснейших произведений светской фео­дальной историографии XIII в.

Появление учебной литературы по истории связано с деятельностью монахов нищенствующих орденов, особенно доминиканцев. Ведя жестокую борьбу с еретиками, доминиканцы учли роль истории в подготовке опытных проповедников и инквизиторов; иными словами, они первые сознательно поставили историю, как отрасль знания, на службу интересам феодального строя. Авторами наиболее популярных исто­рических пособий были главным образом доминиканцы: Мартин из Опавы, Винцент из Бовэ, Бернард Ги и др. Все их исторические построения имели в своей основе августиновскую историческую концепцию.

Мар­тина из Опавы (умер в 1278) чешский доминиканец, архиепископ Гнезненский, является автором так называемой «Хро­ники пап и императоров», которая на протяжении нескольких веков являлась авторитетнейшим источником исторических сведений для большинства образован­ных людей, особенно для богословов и юристов. По своей сути произведение Мартина Опавского - это сухой учебник, в ко­тором центральное место занимают списки всех пап и императо­ров, нередко с указанием ошибочных дат и столь же ошибочных или легендарных сведений о событиях, относящихся к правлению каждого из них. Подбор материала и оценки исторических фактов выдержаны в ортодоксальном, инквизиторско-домиканском духе. Это обстоятельство, а также строгая си­стематичность изложения, параллельно дающего историю «цер­ковную» и историю «гражданскую» и, следовательно, облегчающего наведение справок, сделали хронику Мартина в глазах церковной иерархии образцовым историческим произведением. В XIV—XV вв. её неоднократно переделывали, дополняли и переводили на нацио­нальные языки - чешский, немецкий, французский, итальянский и др.

Таким же большим успе­хом пользовалась доXVI в. другая доминиканская компиляция - «Историческое зерцало» Винцента из Бовэ. Оно составляет третью часть обширного труда, которому автор дал название «Большое зерцало», известно так же как «Тройное зерцало». Первые две части «Большого зерцала» посвящены естествознанию и богословию. Все три части образуют в совокупности нечто вроде энциклопедии, дающей ясную картину всей суммы знаний, которыми должен располагать обра­зованный человек середины XIII в. Этим определяется культурно-историческая ценность произведения Винцента из Бовэ. По су­ществу же это не более, как довольно грубая компиляция необы­чайно начитанного и трудолюбивого монаха, поражающая своими огромными размерами.

Метод работы Винцента можно проследить по «Историческому зерцалу». Имея звание придворного чтеца (лектора) при Людо­вике IX, он получил доступ к большому собранию рукописей ко­ролевской библиотеки; с помощью других монахов он сделал из многих десятков, если не сотен, исторических сочинений обширные выписки, расположил их в весьма приблизительном хронологическом порядке, наконец, связал их своими дополнениями или просто соединительными фразами в некое единство – «всемирную хронику» от «сотворения мира» до середины XIII в. Следуя примеру одной из использованных им всемирных хроник – хроники Гелинанда (ум. 1227), Винцент добросовестно указывает свои источники, а собственным дополнениям предпосылает слово «автор». Это нововведение было первым проявлением систематического отделения цитат от собственного текста.

Наряду с этим обширным про­изведением в обращении находился и значительно сокращенный самим автором текст, которому он дал название «Дневник вре­мён» и который он включил в первую часть своего «Большого зерцала».

Третьим выдающимся произведением доминиканской историо­графии являются «Цветы хроник» Бер­нарда Ги (ум. 1331), инквизитора в Тулузе, позже епископа Лодевского. «Цветы хроник», иначе называемые также «Каталогом пап и императоров», по построению и общему характеру немно­гим отличаются от хроники Мартина Опавского, но содержат бо­лее точные сведения. Французский доминиканец обладал боль­шими критическими способностями и склонностью к преимущест­венному использованию документов. Развитию этих способностей и склонностей, нужно полагать, содействовал его многолетний инквизиторский опыт сыска и расследования дел заподозренных в катарской ереси. В ряде других произведений, особенно по исто­рии деятельности доминиканцев и организации их монастырей, Бернард Ги весьма добросовестно собрал во славу своего ордена и католической церкви материал, вполне достаточный, по словам Молинье, для того, чтобы осудить на его основании не «еретиков», а саму инквизицию.

С XIV в. наиболее экономически развитые страны Европы вступают в полосу затяжного кризиса, знаменующего начало разложения в этих странах феодального способа производства. В этих условиях для всей католической Европы имел большое значение кризис церковной организации во главе с папством. Сначала «Авиньонское пленение» пап, затем так называемая «великая схизма» в католической церкви, наконец, соборное движение первой половины XV в. – всё это расшатало влияние высшей церковной иерархии и ослабило позиции папства. В этой обстановке всеобщего кризиса происходит постепенное разложение традиционной средневековой историографии. Особенно заметен в XVI-XV вв. упадок основных видов монашеской исторической литературы - анналов, хроник, житий – на латинском языке. Монастырские скриптории перестают быть центрами исторической работы, уступая место историкам из немонашеского духовенства и, особенно, мирянам. Большое распространение получает рыцарская и городская хроники.

Рыцарская хроника, возникнув в период упадка этого военного сословия, имела своей задачей подчеркнуть величие рыцарства в качестве главного носителя воинских доблестей, показать его значение для славы и могущества короля. Наиболее значительные рыцарские хроники созданы авторами вышедшими из феодальных кругов Фландрии, Артуа и других владений герцогов Бургундских и получивших поэтому название историков «бургундской школы». Типичными её представителями был Ж.Лебель и Ж.Фруассар.

Жан Лебель (1290-1370), льежский каноник приобрёл известность как рыцарский поэт, дамский угодник и, несмотря на духовный сан, любитель всевозможных авантюр, в том числе и военных. За перо его побудили взяться, как он сам заявляет, «выдумки жонглёров», исказивших подлинную картину англо-французских войн. Поэтому его «Правдивая хроника» посвящена описанию войн, случившихся в 1326-1361 гг. во Франции, Англии и других странах Европы. Битвы, воинские подвиги отдельных рыцарей, пиры и турниры находятся в центре повествования. Словом, Лебель вполне заслуживает свою репутацию «певца рыцарства». Его произведение стало своеобразным каноном для произведений такого характера, а главы «Хроники» часто компилировали в свои труды многие рыцарские историки.

Тем не менее, Лебель был вскоре основательно забыт, его хроника была вытеснена более обширным (25 томов в бельгий­ском издании XIX в.) и более ярким произведением Жана Фруассара (умер между 1400-1410).

Фруассар переписал лучшие главы Лебеля, значительно дополнив и изменив их профранцузскую окраску на проанглийскую, а затем продолжил самостоятельно до 1400 г. Его «Хроники Франции, Англии, Шотландии, Испании, Бретани, Гасконии, Фландрии и соседних стран» дают, таким образом, политическую и военную историю большей части Западной Европы на протя­жении почти всегоXIV века.

В лице Фруассара мы имеем редкого в средние века исто­рика, который ищет материал повсюду и почти всю жизнь про­водит в разъездах, охотясь за новостями и очевидцами событий. «Много стран и государств, - пишет он, - я изъездил с целью разведать подробности; сводил знакомство со многими важными людьми нашего времени». Однако Фруассар скромно умалчивает о том, что его гнало с места на место не только желание узнать о событиях из не­посредственного источника, но и личные материальные интересы. Сын простого бюргера из г. Вадансьенна, из 40 лет своих странствований большую часть времени провел при коро­левских и княжеских дворах, где его таланты поэта и историка щедро оплачивались. В зависимости от партийной принадлежности своих высоких покровителей он не раз менял политическую ориентацию. Сначала его хроника была выдержана в английском духе (первая редакция); затем, поступив на службу к одному из французских феодалов, он перерабатывает её в более бла­гоприятном для французов свете (вторая редакция); наконец, после ряда военных неудач англичан во Франции, Испании и Шотлан­дии, он вносит ряд новых оценок, направленных против англичан и восхваляющих французское рыцарство (третья редакция).

Сопоставление трех редакций показывает, что этот «Геродот средневековой Европы», как его иногда называют, не стеснялся в угоду своим покровителям фальсифици­ровать историю. Но при всех изменениях симпатий к той или иной группировке феодалов неизменным остается его полнейшее презрение к на­роду любой национальности: к немцам он питает отвращение за их «жадность» и готовность продаться тому, кто дороже за­платит; простой народ Англии в его представлении «вероломен, опасен, бесче­стен»; шотландцы - «все мерзавцы и воры», ирландцы «ди­кари» и т. д. Рыцарей же, независимо от национальности, Фруас­сар нежно любит, ими он восхищается, прощая им любые злодея­ния, если только они не нарушают кодекса «рыцарской чести».

В XV в. в связи с упадком рыцарства рыцарская этика стала быстро обесцениваться. В области военного дела и политики её начали вытеснять прагматические нормы, что получило отражение и в литературе той эпохи. Наиболее законченное выражение этот процесс получил у Филиппа де Коммина (1447-1511) – приближённого герцога Бургундии Карла Смелого, а в последствии – доверенного лица французских королей, чьи мемуары получили широкую известность. Он вообще не придавал никакого значения ни рыцарству, ни рыцарским социально-политическим идеям. В лице Коммина мы сталкиваемся с представителем пробивавшего себе дорогу рационально-эмпирического направления. Для него польза истории заключается в том, что она учит людей мудрости, но мудрости не моральной, а практической, которая необходима для достижения успеха в земной жизни и деятельности. В представлении Коммина история – это прежде всего политика (недаром Сент-Бев сказал о нём: «Политическая история во Франции начинается отсюда») и основными её творцами являются люди наделённые властью – государи и придворные. Он с пренебрежением относился к народу, который не способен отправлять государственные обязанности, но бывает страшен и опасен во время бунта. Считая, что люди по своей природе более склонны к злу, нежели к добру, Ф. де Коммин видит побудительную причину их действий прежде всего в стремлении к личному благу, личной выгоде (которое для него в порядке вещей) и крайне редко - в желании следовать нравственным заповедям. Будучи сыном своей эпохи и считая, что человеческое общество создано Богом, Коммин, в то же время, создал концепцию всеобщего взаимного противодействия людей и государств, осуществляющуюся по воле Бога. Эта концепция является первой во французской исторической и политической мысли попытку выявить объективные причины социально-политической борьбы, неизменно сопутствующей истории. Коммин впервые обратил внимание и на такой фактор истории и международной жизни, как национальные характеры, или темпераменты, обусловленные, по его мнению, различием климатических условий, предвосхитив теорию климатов Ж.Бодена. Оставаясь, в общем, в поле провиденциализма, Коммин, тем не менее, сумел увидеть в исторических событиях не борьбу божественного и земного, добра и зла, а естественное столкновение частных интересов и интересов государств. Божья воля у него или растворена в прагматической человеческой мысли, или, стоящая над человеком, совершенно неопределенна в своих целях. Это позволяет видеть в исторической концепции Коммина закат средневекового провиденциализма, утратившего свою религиозно-этическую сущность.

Обширную категорию исторических произведений в XIV-XV вв. составляли городские хроники, что во многом было обусловлено подъёмом бюргерства как самостоятельной социально-политической силы. Городские хроники можно разделить на две группы: официальные и частные. Первые писались по заказу и под наблюдением городских властей, вторые - по личной инициативе их авторов.

В основе официальных хроник лежат памятные книги, в которые заносились данные о правах, привилегиях и вольностях города, постановления городского совета или другого органа управления, краткие сведения о важнейших событиях. Городские писари (секретари) совета, которые вели памятные книги и заведовали городским архивом, обычно являлись и первыми составителями хроник.

По своему характеру, методу обработки материала и т.п. городские хроники примыкает к церковно-феодальной историографии, но в эти старые формы влито уже новое содержание: отбор фактов и их освещение отражает интересы патрицианских правящих верхов. В качестве примера можно назвать хронику г. Любека составленную монахом Детмаром и охватывающую период от основания города до 1395 г.

Несравненно больший интерес в историографическом отноше­нии представляют частные бюргерские хроники, являющиеся вместе, с тем и наиболее распространенным видом городских хроник. Во Франции они известны под названием дневников. Таков «Дневник Никола де Бэя», регистратора Парижского парламента (ум. 1419), составившего по своим памятным записям хронику Парижа в период борьбы арманьяков и бургиньонов. Автор весьма критически настроен в отношении знатных сеньоров, предводителей обеих партий, обвиняет их в вымогательствах и в расхищении королевской казны. Он обна­руживает склонность к реформам в управлении и в то же время страх перед выступлениями парижского народа.

Другим образцом частной хроники является анонимный «Дневник парижского буржуа», охватывающий период 1405-1449 гг. Записи в дневнике, лежа­щие в основе этой хроники, дают точную картину политической и частной жизни Парижа». Для автора, среднего парижского зажиточного обывателя, харак­терна неустойчивость политических симпатий: убежденный бургиньон, враждебный дофину Карлу (VII), он постепенно перехо­дит в оппозицию к герцогу Бургундскому и к союзникам последнего англичанам.

Таким образом, подводя итоги развития средневековой исторической мысли можно сделать вывод, что она представляла собою во многих отношениях движение назад в сравнение с античной историографией, которая успешно для того времени оперировала понятием причинных связей и стремилась рассмотреть исторический процесс с рационалистических позиций. В то время как средневековый историк все события трактовал с позиций провиденциализма.

В то же время мы должны учитывать, что движение историографии не может быть сведено только к отходу назад, её развитие было достаточно сложным и противоречивым. В частности, средневековая историография внесла некоторые прогрессивные представления о ходе истории. Вслед за Августином она отказалась от циклического понимания истории, а также выработало положение о единстве человеческой истории, тем самым создав всемирную хронику. В связи с таким пониманием истории впервые были сделаны попытки её периодизации.

Поиск по сайту: