Г л а в а 7. ИСТОРИОСОФИЯ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА

На рубеже XIX – ХХ вв. в развитии исторической науки всё больше стали проявляться признаки методологического кризиса. Основные принципы методологии истории, характерные для неё во второй половине XIX в., прежде всего позитивизм, подверглись серьёзной критике и коренному пересмотру. Причины такого пересмотра были двоякого рода. Одни проистекали из социально-исторических, идеологических и психологических изменений в западноевропейском обществе, другие коренились в области гносеологии и были вызваны прогрессом самой исторической науки.

Конец XIX – начало ХХ вв. ознаменовался нарастанием классовой борьбы, усилением межимпериалистических противоречий, бурным ростом национализма и милитаризма – всё это приводило к тому, что даже либеральными историками всё чаще овладевало чувство тревоги. Историки начали утрачивать тот социальный оптимизм, который был присущ родоначальникам позитивизма – О. Конту, Г. Спенсеру и др.

К концу XIX в. историческая наука значительно продвинулась вперёд в расширении своей проблематики и совершенствовании техники исследования. В то же время многие открытия в области конкретной истории не поддавались объяснению с позиций прежних обобщающих схем и понятий, более того, зачастую вступали с ними в противоречие. На смену глобальным обобщениям прошлой историографии, созданным на сравнительно скудной эмпирической базе, пришло бесчисленное множество узкоспециальных частных исследований. Они показали, как много неточного, приблизительного и просто неверного содержалось в исторических построениях позитивизма.

Однако критика позитивистской методологии началась только в ходе методологической дискуссии в Германии вокруг позитивистских принципов К. Лампрехта. Именно эта дискуссия и послужила отправной точкой в формировании субъективистских теорий исторического познания, представлений об истории как науке об индивидуальном и неповторимом явлении. В полемике, развернувшейся вокруг К. Лампрехта, отразились все основные особенности научной и общественной борьбы того времени. Здесь было всё: и упорное сопротивление крупного учёного, стремившегося отстоять свои убеждения, и отсутствие у одного из столпов позитивизма теоретических возможностей ответить на вопросы времени, и яростные нападки противников экономического фактора в истории, сливавшиеся с общей антимарксистской истерией и гонениями на инакомыслящих, и, наконец, драматический отказ К. Лампрехта (и подобных ему) от прежних позиций, а затем – превращение в национал-патриота, апологета германского милитаризма.

Почти одновременно с Германией начались методологические поиски в других государствах. Все они были выражением общей методологической переориентации исторической науки, но её проявления в каждой стране были различны и зависели как от конкретной социальной деятельности, так и от традиций и особенностей развития национальных историографических направлений.

Из многих идеалистических течений, участвовавших в методологических дискуссиях начала ХХ в. (неогегельянство в Германии и Италии, интуитивизм во Франции, феноменологическое учение немецкого философа Э. Гуссерля и др.), на теоретические принципы историографии самое большое влияние оказали тогда сложившиеся в Германии философия жизни В. Дильтея и учение неокантианства.

Свои взгляды Вильгельм Дильтей (1833-1911) развивал в энергичной полемике против методологии англо-французского позитивизма, который по его выражению, «уродует историческую действительность для того, чтобы подогнать её к понятиям и методам, свойственным естественным наукам».[43] Учёный формирует новый герменевтический[44] метод исторической интерпретации. Психологической основой герменевтики для него служат жизненные проявления, зафиксированные в тексте. Гуманитарные науки должны различать выражение жизненных проявлений в исторических текстах. Метод понимания исторических текстов в герменевтической трактовке Дильтея есть метод психологической реконструкции. Однако столь всеобъемлющий методологический психологизм его не устраивал, и он ставит вопрос о возможности объективности в историческом познании, об объективности познания чужой индивидуальности. В этом направлении Дильтей разрабатывает метод соединения интерпретатора и интерпретируемого текста через нечто третье. Именно вопрос о природе третьего стоит в центре метода Дильтея, хотя ответ на него, который можно было бы назвать исчерпывающим, учёный не даёт. Допустимо предположить, что третьим может стать культурно-историческая реальность, в которую включены интерпретатор и интерпретируемый.

Задача Дильтея состояла в том, чтобы быть посредником между историческим сознанием и требованиями истины науки. Он делает попытку создать учение о типах мировоззрения, которые бы отражали многозначность жизни. Такое преодоление историзма содержало в себе некоторые нерефлективные догматические предпосылки. Этот недостаток особенно очевидно проявился у последователей Дильтея (М. Вебера, Е. Шпрангера и др.), которые утверждали, что плодотворность истины зависит от тайной догматики, на которой истина и зиждется.

Особое место в развитии герменевтического метода занимает Мартин Хайдеггер (1889-1976). Он рассматривает эсзистенцию как понимание. На первый взгляд, такая интерпретация парадоксальна, однако она служит главной идеей Хайдеггера: - герменевтика как инструментальный метод превращается в онтологию. Понимание есть основа человеческого мышления, а не форма его поведения.

Наряду с Дильтеем настойчивыми поисками нового методологического обоснования специфики исторического познания занимались создатели баденской школы неокантианства Вильгельм Виндельбанд (1848-1915) и Генрих Риккерт (1863-1936). Главные положения неокантианской концепции были изложены Виндельбандом во введении к его «Истории философии» (1889) и докладе в Страсбургском университете «История и естествознание» (1894).

Виндельбанд решительно возражал против свойственного позитивизму игнорирования специфики различных областей знания. Он предлагал исходить не из традиционного деления наук на естественные и гуманитарные по предмету их изучения, а из разработанной им классификации наук по методу. Поэтому Виндельбанд делил все науки на две большие группы – номотетические науки (т.е. науки о законах развития, от греческого nomos – закон) и науки идиографические (т.е. науки, описывающие единичное и неповторимое, от греческого idios – своеобразный).

Более подробно развил такое деление Риккерт в книге «Границы естественнонаучного образования понятий» (1902). Он не соглашался с мыслью о том, что естествознание имеет дело только с общим, а история – только с индивидуальным, подчёркивая, что всякое научное мышление должно быть мышлением в общих понятиях.

Специфику исторического познания Риккерт видел в том, что оно не находит нечто среднее и общее ряду действительных явлений, а выделяет в них индивидуальное и особенное путём сопоставления с общезначимыми культурными ценностями, которые он определял как «смысл, лежащий над всем бытием». Настаивая на том, что отнесение к ценности не является субъективным произволом, Риккерт, однако, так и не сумел убедительно обосновать критерии объективности предлагаемого им метода. Во многом это объяснялось тем, что он отрицал характер социального развития как процесса объективного, естественного и закономерного и не мог найти в нём самом объективных критериев расчленения. Единственным выходом из тупика было признание каких-то трансцендентальных общих ценностей, априорных по отношению к реальному историческому процессу.

Работы неокантианцев были первой попыткой анализа логических основ гуманитарного познания и рельефно показали те сложности, с которыми связано применение теоретического метода в историческом исследовании. Кроме того, выступая за расширение познавательных возможностей истории и её прочное теоретико-методологическое основание Риккерт смог сделать из своих построений лишь вывод о том, что историческое познание не в силах адекватно отразить реальную действительность. Тем самым он приблизился к принципиальному агностицизму, опровергнуть который намеревался вначале. В конечном счёте неокантианство оказалось в замкнутом круге, оно теоретически обосновало и надолго закрепило тот разрыв между историей и социологией, который уже существовал в Германии.

Преодолеть этот разрыв стремился крупнейший немецкий учёный Макс Вебер (1864-1920). Самой характерной чертой методологического учения Вебера явилась разработанная им категория идеального типа, создаваемого на основе выделения элементов реальной действительности. В результате такой абстрагирующей операции возникала свободная от реальных противоречий мысленная конструкция. По своей сути идеальный тип Вебера представлял собой аналогию идеальной модели в естественных науках и должен был служить инструментом для познания исторической реальности, средством и масштабом её измерения.

Вебер считал идеально-типическими конструкциями такие понятия, как экономический обмен, ремесло, город и т.п. Все они рассматривались Вебером как средства для изображения индивидуальных исторических феноменов, а сам идеальный тип – как чисто логическое, доведённое до предельного полного выражения средство познания, упорядочивание множества реальных явлений на основе выделения их существенных отдельных аспектов и соединение последних в единый мысленный образ.

При помощи идеального типа Вебер пытался разрешить сложную проблему социального познания: как можно сочетать индивидуальный и неповторимый характер исторических явлений с возможностью их научного познания, выраженного в обобщающих понятиях? Но он так и не довёл до полного завершения исследование о принципах образования идеального типа. С одной стороны, Вебер подчёркивал утопический характер идеального типа, с другой - то, что идеальный тип извлекается из самой реальной действительности. Поэтому у него идеальный тип означает то чисто мысленную конструкцию, то понятие, обобщающее эмпирическую действительность. Во многом это было связано с тем, что для Вебера история и социология тесно переплетались друг с другом. Задача первой, по его мнению, состояла в установлении причинных связей между индивидуальными историческими событиями, а социология должна устанавливать общие правила (законы) событий независимо от места и времени их свершения.

Поскольку идеальный тип понимался Вебером как созданный в зависимости от направления интересов исследователя, отсюда вытекало, что на одном и том же материале можно сконструировать самые разнообразные идеальные типы. Вместо фактической взаимосвязи явлений Вебер выдвигал на первый план мысленную взаимосвязь проблем в человеческом сознании. Поэтому абсолютно все теоретические понятия были в его представлении лишь действенным инструментом познания, а не категориями, непосредственно отражающими реальное содержание и сущность исторического явления. Но если бы они не были упрощённым отображением некоторых черт или явлений реального мира, то просто не могли бы выполнять признаваемые за ними Вебером функции инструментов анализа.

Таким образом, позитивистская методология в начале ХХ в. подверглась всесторонней критике. Положение позитивистской историографии было поколеблено не только внешне, но и внутренне; она вынуждена была начать пересмотр некоторых своих общих принципов. В то же время следует заметить, что на профессиональную историческую науку методологические дискуссии начала ХХ в. непосредственного влияния почти не оказали. Практика исторических исследований изменялась гораздо медленнее, чем их теория. Однако первая мировая война, революции и вызванный ими кризис европейской цивилизации окончательно подорвали методологическую базу классического позитивизма XIX в. неспособного ответить на новые вопросы и решить новые проблемы. Оказалась поколебленной сама ценность и целостность истории как таковой. Поэтому на рубеже 1920-х – 1930-х гг. возрастает стремление ответить на тревожные вопросы эпохи либо созданием глобальных теорий всего исторического процесса, либо в форме исторических сопоставлений и аналогий с прошлым, либо путём расширения исторического горизонта, включения новых сфер и проблем в область исследования.

Одной из первых таких попыток явилась книга немецкого философа Освальда Шпенглера (1880-1936) «Закат Европы» (2 т., 1918-1922).

В основе концепции Шпенглера лежала идея культурно-исторического цикла в сочетании с принципом замкнутости локальных культур. Пионером этих идей Шпенглер не был. О круговороте в истории не раз писали его предшественники (Гераклит, Платон, Дж. Вико, Н.Я. Данилевский и др.), но в отличие от них Шпенглер абсолютизировал свою основополагающую идею, превратив самобытность каждой отдельной культуры в полную её обособленность.

Будучи историком культуры, Шпенглер специфически толковал её не как единую общечеловеческую, а как расколотую на восемь отдельных культур (египетская, вавилонская, китайская, греко-римская, византийско-арабская, западноевропейская и культура майя). Иногда он упоминал и о рождающейся только сейчас девятой культуре – русско-сибирской. Первоначало каждой культуры – единая и единственная в своём роде «душа», некий дух, который не может быть познан рационально и выражен иначе, чем символически.

Каждая из этих культур подчинена жёсткому биологическому ритму продолжительностью примерно в тысячу лет и проходит этапы жизни как организм – рождение цветение, увядание, смерть. Каждая из них непроницаема для остальных, поскольку устремлена к самовыражению в присущем только ей ритме, к самопониманию в только ей грезящихся образах и символах. Ни одна из этих мировых культур не имеет, по Шпенглеру, никаких преимуществ перед другими. Но не потому, что все они равновелики, а потому, что они природные живые организмы, по отношению к которым такое понятие, как оценка, неприемлемо вообще.

В развитии каждой из культур Шпенглер выделял два главных этапа – восхождения и упадка, который он называл «цивилизацией» или «окостенением», связанным с наступлением эпохи масс. Символами этой эпохи являются огромные города, приходящие на смену тесно связанным с природой деревням и небольшим городкам. Последней конвульсией каждой культуры, по Шпенглеру, является появление «Цезаря» (человека или государства), ведущего мировую войну и устанавливающего своё абсолютное господство над данной культурой. Хотя эта череда войн есть форма самоотрицания и гибели культуры, Шпенглер относился к этому с мрачным воодушевлением, ибо не видел для людей эпохи цивилизации никакого иного смысла, кроме участия в таких войнах. Всемирной истории нет, как таковой, есть параллельное существование разделённых во времени и пространстве культур. Для О. Шпенглера идея единства всемирной истории, в сущности, лишена всякого смысла и не отражает ничего в реальности исторических процессов, множественных и не сливающихся в едином потоке.

На первый взгляд, внешне сходную с концепцией Шпенглера направленность носила и грандиозная теория исторического развития, созданная британским учёным Арнольдом Джозефом Тойнби (1889-1975) в монументальном двенадцатитомном труде «Постижение истории».

Под влиянием О. Шпенглера Тойнби стремится осмыслить всё общественное развитие человечества в духе теории круговорота локальных цивилизаций. Каждая цивилизация проходит в своём развитии стадии возникновения, роста, надлома, и разложения, после чего гибнет, уступая место другой (Тойнби выделял в истории 21 цивилизацию). Считая социальные процессы, последовательно происходящие в этих цивилизациях, аналогичными, Тойнби пытался вывести на этом основании некоторые «эмпирические законы» общественного развития, позволяющие предвидеть главные события в современном мире. Движущей силой развития цивилизации, как считал Тойнби, следуя А. Бергсону, является «творческое меньшинство», носитель «жизненного порыва», которое, удачно отвечая на различные исторические «вызовы», увлекает за собой «инертное большинство». Своеобразие этих «вызовов» и «ответов» в совокупности с географической средой обитания и определяет специфику каждой цивилизации, иерархию её социальных ценностей и философской концепции смысла жизни.

Однако по мере развития цивилизации «творческое меньшинство» постепенно превращается в замкнутую самовоспроизводящуюся касту, утрачивает творческие способности и деградирует. Оказавшись однажды неспособной решить очередную социально-историческую проблему, «творческая элита» превращается в господствующее меньшинство, навязывающее свою власть силой, а не авторитетом, что приводит к надлому цивилизации.

Кризис усугубляется появлением «внутреннего и внешнего пролетариата». К первому Тойнби относил слои людей, ведущих паразитическое существование, которые не хотят ни трудиться, ни защищать родину, но готовы в любой момент затеять кровавую смуту, если не получают вожделенных «хлеба и зрелищ». Под «внешним пролетариатом» исследователь понимал народы на границах цивилизации, которые ведут варварский образ жизни и угрожают ей своими постоянными набегами и вторжениями. В конечном счёте взаимодействие этих трёх факторов и ведёт к гибели цивилизации либо от военного поражения, либо от естественной катастрофы. В 1961 г., завершая издание двенадцатого тома «постижения истории» Тойнби был склонен придать большее значение взаимодействию цивилизаций в пространстве и времени. Он подчёркивал, что на определённом этапе цивилизации (а их число он увеличил до более чем трёх десятков) – этапе надлома – появляются универсальные государства и высшие религии. При этом человек, подчиняясь власти высших религий, способен преодолеть политические и культурные барьеры, разделяющие государства и цивилизации. Роль цивилизаций А. Тойнби видел в том, что они формируют высшие религии, которые открывают путь к духовному прозрению, признанию друг друга и созданию внутреннего единства при сохранении многообразия.

Стремясь ввести в свою концепцию элементы поступательного развития, Тойнби усматривал прогресс человечества в духовном совершенствовании. Человек для Тойнби был «постоянным и регулярным элементом в истории», связывающим звеном между различными цивилизациями. Поэтому прогресс в истории или развитие цивилизации – это возрастание человеческой свободы, ослабление тисков природы, общества и государства.

Альтернативу концепциям циклического развития локальных цивилизаций предложил немецкий философ Карл Ясперс (1883-1969), создатель теории осевого времени. В отличие от О. Шпенглера и А. Тойнби, Ясперс делает акцент на том, что человечество имеет единое происхождение и единый путь развития. Однако, научно доказать это положение, по мнению Ясперса, невозможно, как невозможно доказать и противоположное. Допущение этого единства он называет постулатом веры. История, по Ясперсу, имеет своё начало и свой конец, а её движение определяется силой Провидения. Ставя вопрос таким образом, Ясперс, в сущности, возвращается к христианскому пониманию истории как единой линии. Европейская философия истории от Августина до Гегеля рассматривала исторический процесс с этой точки зрения и видела – хоть и с существенными изменениями – отправной пункт исторического развития в явлении Христа. Даже Гегель, пытавшийся нарисовать картину истории таким образом, чтобы христианство выступало лишь как один её момент, не составил здесь исключения, поскольку этот момент оказался у него наивысшим, кульминационным пунктом мирового исторического процесса, а явление Сына Божьего он назвал «осью мировой истории».

Ясперс, однако, обращаясь к линейной схеме истории, отказывается усматривать её «ось» в боговоплощении, аргументируя это тем, что историческая ось должна иметь значение для всего человечества, в то время как явление Христа значимо только для христиан.

Вопрос, следовательно, ставится так: возможна ли вера, общая для всего человечества, которая объединяла бы, а не разъединяла разные культурные регионы планеты? Такую веру, по мнению немецкого философа, не может предложить ни одна из существующих религий: ни иудаизм, ни христианство, ни ислам, ни буддизм и т.д., ибо они часто служили источниками раздора и взаимонепонимания. Поэтому Ясперс убеждён, что общей для всего человечества может быть только философская вера. Время рождения философской веры – это и есть искомая «ось мировой истории», или, как выражается Ясперс, «осевая эпоха». Это – время примерно между 800 и 200 гг. до н.э. В этот промежуток времени возникли параллельно в Китае, Индии, Персии, Палестине и Древней Греции духовные движения, сформировавшие тот тип человека, который, согласно Ясперсу, существует и поныне. «Осевая эпоха» - время рождения и мировых религий, пришедших на смену язычеству, и философии, пришедшей на место мифологического сознания. Почти одновременно, независимо друг от друга, образовалось несколько духовных центров, внутренне родственных друг другу. Основное, что их сближало и что, следовательно, являлось основной характеристикой «осевой эпохи», - это прорыв мифологического миросозерцания, составлявшего духовную основу «доосевых культур». Человек, как бы впервые, пробудился к ясному отчётливому мышлению, возникло недоверие к непосредственному эмпирическому опыту, а также рационализация отношения к миру и к себе подобным. А это, по мнению Ясперса, является одной из главных предпосылок философского мышления.

В мировой исторической науке межвоенного периода наблюдалось определённое противоречие. С одной стороны, разочаровавшись в позитивизме, многие историки декларировали непознаваемость прошлого. Так, видные представители американской историографии Чарльз Бирд (1874-1948) и Карл Лотус Беккер (1878-1945) заявили, что историческое познание произвольно и лишено всякой научности. Они утверждали, что «написание истории – акт веры» (Ч. Бирд), что «каждый сам себе историк» (К. Беккер). Происходит это, по их словам, потому, что историк творит субъективно, он создаёт факты прошлого, исходя из собственных идей и представлений своего времени.

На британской почве подобные идеи пропагандировал неогегельянец Робин Джордж Коллингвуд (1889-1943), для которого «вся история есть история мысли», а в Италии, где господствовала «этико-политическая школа», её лидер Бенедетто Кроче (1866-1952) не уставал повторять, что «любая история есть современная история».

В то же время ряд историков, не поддавшись методологической растерянности, осознали необходимость возрождения и обновления истории именно как науки, а не как спекулятивной абстракции или художественного творчества. Против как устаревшего позитивизма, так и иррационалистического субъективизма выступили французские историки Марк Блок (1886-1944) и Люсьен Февр (1978-1956), создавшие в конце 1920-х гг. журнал «Анналы экономической и социальной истории», ориентированный на построение обобщающего исторического синтеза.

К концу 1930-х гг. позитивистская методология окончательно исчерпала потенциал дальнейшего своего развития. В методике и технике критики источников и анализа фактов она достигла такого уровня формального совершенства, превзойти который в принципе было, по-видимо, уже невозможно. Но позитивистская историография оставалась описательной, беспроблемной наукой, а поэтому уже не отвечала потребностям новой эпохи.

На смену позитивизму приходит неопозитивизм, основные идеи которого сформировались в рамках деятельности Венского кружка, объединившего философов и физиков Венского университета. Организатором кружка являлся Мориц Шлик (1882-1936), а наиболее видными представителями – Отто Нейрат (1882-1945), Рудольф Карнап (1891-1970) и особенно Людвиг Витгенштейн (1889-1951), автор знаменитого «Логико-философского трактата» (1921).

Венский кружок разработал ряд основополагающих принципов, которые во второй половине ХХ в. были восприняты многими историками. Основное их содержание сводится к следующим положениям:

- все социальные явления подчиняются общим и для природы, и для истории законам, носящим универсальный характер (натурализм);

- методы социально-исторического исследования должны быть точными, строгими и объективными, что и методы естественных наук (сциентизм);

- субъективные аспекты человеческого поведения можно исследовать анализом не сознания, которое не наблюдаемо, а посредством открытых поступков и поведения (бихевиоризм);

- истинность всех научных понятий, гипотез и утверждений должна устанавливаться на основе эмпирических процедур и практической проверяемости (верификация);

- все социально-исторические явления должны быть описаны и выражены количественно (квантификация);

- социология и история должны быть свободны от оценочных суждений и связи с любой идеологией (методологический объективизм).

Таким образом, в конце XIX – первой половине ХХ века в условиях духовного кризиса европейского общества в истории философии были разработаны новые предпосылки для изменения мировоззренческой парадигмы индустриальной цивилизации. Философские искания в период «заката Европы» привели к возникновению различных историософских систем, которые определили развитие исторической мысли на всём протяжении ХХ в.

Поиск по сайту: