ПЕСНЬ: Хранимая земля

463 год I Эпохи, весна — осень

Он не помнил, как попал сюда, как пришел в этот спокойный лес, к чистому ручью. Смутная память говорила о чьих-то руках, о странном полете… Скорее всего это был бред. И все, что было, — бред. Он не хотел об этом вспоминать.

Здесь было начало лета, лес был полон дичи и ягод. Первые недели Берен только ел и спал, приходя в себя. Вскоре он стал прежним с виду, но в душе его — он чувствовал это — что-то изменилось.

Однажды он проснулся в слезах и тревоге, услышав — Музыку: не ту, что вознесла его в долине черного хрусталя, но мучительно похожую. И Берен, не в силах снова потерять ее, пошел туда, где она звучала…

Странная тоска и истома мягко сжимали его сердце. Он подкрался тихо, словно лесной зверь, страшась спугнуть ту, что пела: она сидела на небольшом холме, поросшем золотыми звездочками незнакомых ему цветов, в голубом, как небо, платье, и волосы ее казались тенью леса. Она сама была вся из бликов и теней, и ему казалось, что это лишь его прекрасный бред, обман зрения… Но она была — она пела.

Он не шевелился. Может, она почувствовала его мысли, услышала, как стучит его сердце — ему казалось, этот стук заполняет мир от самых глубин до невероятных его высот; его дыхание становилось все чаще и тяжелее. Может, сердце и выдало его. Песня оборвалась. На миг он увидел дивной красоты лицо — живое, мгновенно возродившее в его памяти ту мелодию, что вошла в его сердце там, в долине черного хрусталя. Она испуганно вскрикнула и исчезла — словно распалась на тени и блики, рассыпалась веселым хаосом звуков… Берен застыл. Мир вокруг стал тусклым и бесцветным. Он осознал — она испугалась его. Почему? Он же не сделал ничего дурного, не хотел ничего — только чтобы все это оставалось, не уходило… Он забыл все — месть, отца, орков… Их просто не было. Была — песня по имени… Имени не было. Песня. Просто песня.

Он тяжело опустился на землю на берегу ручья. Казалось, все кончено… Долго вглядывался в свое отражение. Странно — впервые задумался, красив ли он. Берен был из дома Беора — темноволосый, светлоглазый, рослый. Ему минуло три десятка лет, и был он уже не зеленым юнцом — мужчиной в расцвете молодости и сил. Тяжелая жизнь сделала его тело сильным, стройным и гибким. Но достаточно ли этого, чтобы она снизошла до беседы с ним?.. Он боялся. И не мог забыть Песню.

Он искал ее, видел ее много раз — издали, но ни разу не мог подойти ближе чем на сотню шагов: она убегала и уносила Песню. Только следы оставались — золотые звездочки цветов да в ночных соловьиных песнях слышалось то же колдовство, что и в ее голосе. И в сердце своем он дал Песне имя — Тинувиэль.

Так случилось — он опять увидел ее весной, после мучительной серой зимы. Почему-то подумал: если сейчас он не удержит Песню — не увидит ее уже никогда. А она пела, и под ее ногами расцветали цветы-звездочки. Песня наполнила его, Песня вела его, и, как слово Песни, он крикнул:

— Тинувиэль!

Она замолчала, но Песня продолжала звучать ~ и когда он смотрел в ее звездные глаза и видел ее прекрасное растерянное лицо, когда ее тонкие белые руки лежали в его загрубевших ладонях… А потом снова она исчезла — будто опять стала тенью и бликами…

— Тинувиэль… — произнес он в безнадежной тоске. Черное беспамятство обрушилось на него — Берен замертво упал на землю…

Дочь Тингола, могучего короля Дориата, Лютиэнь сидела рядом с бесчувственным Береном, пристально вглядываясь в его лицо.

Что в этом человеке? Почему меня так влечет к нему? Простой смертный… Какое лицо… Он красив, но разве не прекраснее эльфийские властители? Прекрасны — но как холодны в своем совершенстве… Словно песня, которую пели столько раз, что она стала уже обыденной, слишком привычной… А здесь — словно смутное предчувствие музыки, что еще не родилась, Песни, что всякий раз будет звучать по-иному. Неужели она — для меня? Смогу ли я понять ее слова — слова Смертных?

Лютиэнь тихо наклонилась над неподвижным лицом, и первое слово Песни было горьким на вкус. Берен открыл глаза и сказал:

— Тинувиэль… Не уходи, прошу тебя, Соловей мой, Песня моя — не уходи…

— Кто ты? Я не знаю твоего имени, а ты почему-то знаешь мое…

— Я Берен, сын Бараира из рода Беора.

— Я не слышала о тебе, но о Беоре я знаю. Ты не уйдешь?

— Нет, нет, никогда! Зачем? Куда я уйду?

— Не уходи…

Они бродили в лесах вместе. Лютиэнь приходила каждый день: Берен уже ждал ее — то с цветами, то с ягодами в ладонях, и они уходили в тень леса и вместе пили воду ручьев — как новобрачные на свадьбе пьют вино…

Так слагали они великую Песнь Детей Арды. За эти краткие недели Берен узнал столько, сколько не знали и самые мудрые из людей. А Лютиэнь, слушая человека, все больше восхищалась людьми, такими недолговечными, но с летящей крылатой душой. И впервые ей стало страшно: ведь он умрет, а она — она будет жить… Он казался ей таким беззащитным, таким уязвимым, что хотелось обнять его, защитить собой от всего этого мира… От отца. Она предчувствовала гнев Тингола, но более не боялась этого.

…Когда ее как преступницу привели к отцу, Тингол изумился перемене, происшедшей с его дочерью. Она была сильнее его.

— Дочь, но подумай сама — ты встречаешься тайно с жалким Смертным! Ты позоришь свое и мое имя. Что скажут о тебе?

— Разве может опозорить беседа с достойным? И мне все равно, что скажут о нас, отец. Видишь — и перед всеми не стыжусь я говорить о нем. И не стыдно мне сказать тебе перед всеми, что я люблю его.

Тингол стиснул кулаки. Его красивое лицо полыхнуло гневом — подданные опускали головы, чтобы не встретиться с непереносимо пронзительным взглядом короля. Лютиэнь всегда страшилась гнева отца, но теперь первым отвел глаза — он.

— Я убью его, — выдохнул король. — Тварь смертная!.. И его грубые руки касались тебя! Великие Валар, какой позор! Какое унижение! Уж лучше бы Враг встречался с тобой, чем он! Да он и есть отродье Врага! Найти его! С собаками ищите и приволоките мне сюда эту дрянь!

— Отец! — крикнула Лютиэнь. — Клянусь — тронь его, и пред троном Короля Мира я отрекусь от родства с тобой!

— Что?.. — задохнулся Тингол, но рука Мелиан легла на его руку.

— Ты не прав, — спокойно сказала она. — К чему позорить себя недостойной благородного повелителя охотой на человека ~ не простого человека, героя из славного рода! Дай слово государя, что не погубишь его, и призови его на свой суд. Ты — король в своей земле, так будь же справедлив. И помни — он прошел беспрепятственно через Венец Заклятий: в том вижу я высокое предначертание, знак воли Творца. Та судьба, что ведет его, не в моей руке.

Тингол опустил голову. Долго молчал; наконец сказал глухо:

— Да будет так. Я не трону его. Приведите его сюда — хоть силой!

Лютиэнь сама привела его — как почетного гостя, как эльфийского короля или принца. Но блеск двора Тингола сразил Берена: он стоял побледневший, ошеломленный, под презрительными взглядами эльфийской знати. И этот — посмел коснуться руки дочери моей? — с горькой насмешкой думал Тингол. — Неужели же он не будет наказан за это?

— Кто ты таков, Смертный, что смел непрошеным прийти сюда?

Лютиэнь заговорила, пытаясь защитить Берена:

— Это Берен, сын Бараира, и его род…

— Пусть говорит Берен! Пусть ответит он, что нужно здесь злосчастному Смертному, что заставило его покинуть свою землю и прийти сюда. Не заказан ли путь в Дориат таким, как он? Или думает он, что я не покараю его за безумную дерзость? Пусть ответит, зачем явился!

— Я явился потому, что меня привела моя судьба; немногие даже и среди Элдар смогли бы перенести то, что выпало на мою долю. И здесь нашел я то, на что не смел и надеяться, но что ныне не уступлю я никому; то, что драгоценнее злата и алмазов. И ни камень, ни сталь, ни пламя Моргота, ни вся мощь эльфийских королевств не остановят меня, не заставят отказаться от этого сокровища. Ибо нет среди Детей Арды никого прекраснее Лютиэнь.

Мелиан едва успела взять супруга за руку: он готов был зарубить Берена на месте. Король Дориата заговорил медленно и спокойно, хотя жуть наводил этот спокойный голос:

— Трижды заслужил ты смерть этими словами; и смерть настигла бы тебя, не дай я клятвы. И ныне я сожалею о ней, Смертный, проползший в Дориат, как змея, подобно прислужникам Моргота!

Гнев ожег Берена; он заговорил — сначала тихо, со сдержанной яростью, затем все громче, и показалось — он вдруг стал выше ростом, а гневное сияние его глаз не мог вынести даже Тингол.

— Смертью грозишь мне? Я слишком часто видел ее — и ближе, чем тебя, король. Казни, если это позволит твоя честь, но не смей оскорблять меня! Видишь это кольцо? Король Финрод на поле боя вручил его моему отцу — жалкому Смертному! — который бился за вас, Бессмертных. И оно дает мне право не только говорить так с тобой, благоденствующим здесь в кольце чар, но и требовать у тебя ответа за оскорбление! Мы, люди, слишком часто льем кровь в боях с Врагом, не только защищая себя, но и оплачивая своими жизнями ваше бессмертное спокойствие. И никому, будь это даже эльфийский король, не позволю я называть меня прислужником Врага!

Мелиан склонилась к супругу и что-то прошептала. Тингол перевел взгляд на Лютиэнь, потом снова обратился к Берену:

— Я вижу это кольцо, сын Бараира. Вижу я также и то, что ты горд и что почитаешь себя могучим воином. Но деяния отца не оплатят просьбы сына, и, служи он даже мне самому, это не дало бы тебе права требовать руки дочери моей, как сделал ты это ныне. Слушай же: я тоже желаю иметь драгоценность — ту драгоценность, путь к которой преграждают камень, сталь и пламя Моргота; я желаю обладать камнем Феанаро, пусть даже вся мощь эльфийских королевств обратится против меня. Ныне слышал я, что такие препятствия не страшат тебя. Так иди же! Добудь своей рукой Сильмарил из венца Моргота, и лишь тогда Лютиэнь вложит свою руку в твою, если пожелает этого. Лишь тогда ты получишь мое сокровище; и, пусть даже судьба Арды заключена в Сильмариллах, цена будет невелика!

Берен рассмеялся — зло и горько:

— Дешево же эльфийские короли продают своих дочерей — за драгоценные безделушки! Что же, да будет так. Я вернусь, король, и в руке моей будет Сильмарил из Железного Венца. И знай: не в последний раз видишь ты Берена, сына Бараира!

Поиск по сайту: