Глава 9. Питер Йенсен сдвинул очки от солнца на лоб и сжал пальцами переносицу в тщетной попытке подавить напряжение

Питер Йенсен сдвинул очки от солнца на лоб и сжал пальцами переносицу в тщетной попытке подавить напряжение, укоренившееся там, казалось, уже много дней. Присущая ему спокойная практичность покинула его: всякий раз, когда он уже почти приходил в нормальное хладнокровное состояние, возникала мисс Женевьева Спенсер, и все летело к чертям собачьим.

Она была права – ему следовало прикончить ее и дело с концом. Он не находил выхода из создавшейся неразберихи и чем больше боролся, тем крепче сжимались путы. Он знал, что такое произошло бы рано или поздно: какая–нибудь невинная жертва все равно попала бы под перекрестный огонь. В Комитете Питер числился далеко не единственным, и все когда–то сталкивались с неизбежными жертвами на своем пути. Так с чего ему стать исключением?

Питер сколь угодно мог бы твердить себе, что дело в профессиональной гордости. Если он хорошо делал свою работу, то расплачивались лишь виновные.

Но он никогда не обманывал себя и знал, что в этом–то вся и проблема. Он смог бы жить, убив невинного человека, если оно того стоило. Такое решение день за днем вынуждены принимать солдаты.

Питер просто не знал, сможет ли жить без Женевьевы Спенсер в этом достойном сожаления мире.

В воздухе повеяло теплом, и Айсберг почуял реальную угрозу растаять. И это до смерти его пугало.

Раз уж она вернулась в свою комнату переодеть купальник, то ей следует сидеть на месте. Неважно, что она тут как в ловушке с этими дверями под током и чувством клаустрофобии. Не имеет значения, что ночь – самое разумное время, чтобы попытаться бежать: в темноте больше шансов ускользнуть от стражей. Даже в таком случае ей следовало бы остаться на месте после того, как приняла душ и переодела одолженный купальник.

Но она этого не сделала.

Слава богу, в шкафу отыскались кафтаны, длинные развевающиеся платья, укрывающие Женевьеву с головы до пят. Ей хотелось нагромоздить бесчисленные слои между своей плотью и загадочным, тревожащим взглядом Питера Йенсена. Отыскать подходящее нижнее белье оказалось задачкой, достойной Эйнштейна. Полные ящики нижнего белья, с которого еще не срезаны ярлыки, и все оно для тощих моделей, которые более заинтересованы в том, чтобы продемонстрировать свои активы, чем поддерживать их. Она не могла найти ничего похожего на 34–C, а то, что оказалось ближе всего к этому размеру, делало Женевьеву похожей на модель в сплошном купальнике из «Спортс иллюстрейтед».

С трусиками дела обстояли еще хуже. Стринги, все без исключения. И она не могла решить, что ее больше делает заметной и уязвимой – вообще не носить нижнее белье или надеть эти до смешного крошечные лоскутки шелка.

Наконец она пришла к выводу, что «любой лишний слой ткани лучше, чем ничего», все равно какая–то защита, и, по крайней мере, хоть платье–кафтан закрывает от шеи до пяток.

Женевьева запамятовала, что, кажется, Питер способен видеть ее насквозь, все и вся, включая непрозрачный слой ткани. И точно знала, что он скорей всего разглядит откровенное дамское белье, которое она вынуждена выбрать.

Стражник пребывал на кухне, нарезая овощи со зловещей скоростью и точностью, но сделал паузу, которой хватило, чтобы окинуть пленницу беглым взглядом, прежде чем вернуться к своему занятию.

– Жаль, что вы не смогли найти вуаль, соответствующую вашим монашеским привычкам, – сказал он. – Бокал вина налейте сами. Одно из лучших у Ван Дорна – с его частных виноградников. Стоит попробовать, чтобы поверить.

– Я не пью украденную собственность.

– Тогда вам не стоит и носить украденную собственность, – ничуть не обескураженный, сказал Йенсен. – К завтрашнему вечеру все это сгинет в пламени. Мы можем с таким же успехом насладиться, чем можем.

– Я не в настроении наслаждаться чем–либо.

– Тогда залейте в себя бокал вина взамен ваших драгоценных таблеточек. Знаю, вам нравится хорошее вино, – мне пришлось оттаскивать вас в каюту той первой ночью. Я боялся, что вы отключитесь и без моей помощи.

– Боялись?

– Потому что тогда у меня не возник бы повод поцеловать вас.

Женевьева пригубила вино. Он прав, за такое великолепное вино почти умереть не жалко. Почти. Но раз уж он так занят, что–то шинкуя поблескивающим ножом, ей стоит разведать обстановку, поискав путь для побега.

– Не беспокойтесь, Сестра, – не отрываясь от дела, произнес Йенсен. – Я человек основательный. Здесь нет способа улизнуть, если только я вам не позволю. Пейте вино и расслабьтесь.

– Вы считаете, я просто так сдамся без малейшей борьбы?

– Нет, не считаю. Но я не намерен провести следующие несколько часов, гоняясь за вами по всему острову. В моей обороне нет слабых мест, мисс Спенсер. – Нож опускался со смертоносной точностью. – И чем скорее вы признаете этот факт, тем лучше. Почему бы нам не притвориться, что мы двое обычных людей, которых занесло на прекрасный остров на пару деньков.

– Я не играю в воображаемые игры.

– Так напрягитесь.

Нож снова сверкнул, голос Йенсена приобрел резкий и холодный тон.

– Или что? Вы убьете меня?

Он откинул длинные волосы от четко очерченного лица, посмотрев на нее суровым взглядом.

– Может, стоит попытаться очаровать меня, вместо того чтобы злить?

– А есть смысл?

– Наверно, нет.

– Тогда я могу с таким же успехом ловить кайф при каждом удобном случае, и сдается мне, что досаждать вам – одно из немногих удовольствий, которые мне еще остались.

– Может, и не одно.

Йенсен снова взглянул на нее. Стоял он так близко, и она поняла, что может прочесть выражение его холодных синих глаз.

В глазах таилось нечто такое, о чем Женевьева даже думать не хотела.

– Я хочу получить назад свою сумочку, – потребовала она, меняя тему. – Мне нужны или очки, или запасные контактные линзы.

– Уж поверьте, вам не захочется увидеть, что грядет.

Внутри нее что–то взорвалось. Она отставила бокал с вином: получилось это довольно резко. К несчастью, виллу оборудовали гранитными столешницами, и бокал треснул в ее руке.

– У меня пропал аппетит, – заявила Женевьева. – Я возвращаюсь в свою комнату. Позовите, когда придет время умирать.

Йенсен оставил без внимания ее дерзкую реплику.

– Вы истекаете кровью, – заметил он.

Она взглянула на руку. Кусок стекла порезал кожу, и текла кровь.

– Ой, простите… а вы хотели единолично пролить ее?

Йенсен проигнорировал насмешки, отложил нож и подошел к Женевьеве. Его спокойное приближение лишало ее присутствия духа, и Женевьева начала отступать, но он схватил ее за руку и притянул к себе так решительно, что взметнулся подол ее одеяния, удивительно интимно скользнув по его ногам.

Вырваться невозможно, что служило напоминанием, насколько силен Питер был на самом деле.

– Нужно наложить швы, – сказал он.

– Жаль, поблизости нет отделения скорой помощи. Полагаю, придется истечь до смерти и избавить вас от развлечения.

Его слабой улыбке на роду написано приводить в бешенство. Так и произошло, и к тому же стойкостью духа Женевьева в этот момент не отличалась.

– Все не столь плохо, Женевьева. У вас будет возможность брюзжать на меня еще день.

Вот что. Еще один день. Прежде Йенсен никогда не называл ее по имени – он как бы окутал ее имя своим голосом, и оно прозвучало невыносимо сокровенным.

– Я предпочитаю обращение «мисс Спенсер».

– И разумеется, ваши предпочтения – мой наивысший приоритет.

Йенсен потянул ее из кухни, и она сдалась и не стала пытаться бороться с ним. Он обернул льняное полотенце вокруг ее руки, чтобы остановить капавшую на полы Ван Дорна кровь. Полы скоро уничтожат, так какое Питеру дело до них?

Женевьева воспротивилась, когда он притащил ее в огромную спальню, но он поволок ее мимо кровати, словно той не существовало, в отдельную ванную комнату размером с половину ее квартиры. Там толкнул на крышку унитаза и начал шарить по многочисленным шкафчикам.

Женевьева больше сожалела о разлитом вине, чем о боли в руке. А более всего сожалела, что этот человек касался ее, держал ее так, что не вырваться.

Эти мысли она предпочла выкинуть из головы. И стала смотреть мимо него в окно на карибское ночное небо с щербатой луной. Какой прекрасный вечер, время и место для любовников, а не для смерти.

Когда она вернула взор к Питеру, тот уже почти заканчивал бинтовать ей руку.

– Не так плохо, как выглядит, – сообщил он. – Никаких необратимых повреждений. В следующий раз, хлопая бокалом о гранитную столешницу, помните, что нужно как можно скорее отдернуть руку.

В следующий раз. Наконец он отпустил ладонь Женевьевы, и она отодвинулась, глядя на него снизу.

В его глазах засветилось неожиданно нежное выражение.

– Прекратите травить меня, Дженни, – произнес он. – Результата никакого, а вы только сами расстраиваетесь.

– Надо же, вы так заботитесь о моем благополучии.

Никто уже больше не называл ее Дженни – это имя принадлежало другой девушке, более юной, счастливой оптимистке. Той, которая думала, что может изменить этот мир.

Та девушка давно исчезла, а теперешняя ситуация особого оптимизма не вызывала.

– Собственно, так и есть, – легкомысленно согласился он. – А сейчас пойдемте со мной и поедим, или я отнесу вас назад, привяжу и накормлю насильно.

Наверняка так и поступит и, вероятно, с наслаждением, горько подумала она. Не доставит она ему такого удовольствия, как и вообще никакого другого.

Женевьева встала. Без каблуков росту в ней было почти пять футов девять дюймов (175 см – Прим.пер.), но Йенсен был гораздо выше, и даже в похожей на пещеру большой ванной она чувствовала себя стесненно, испытывая тревогу от сознания его близости.

– Вы победили, – сдалась мисс Спенсер. – Впрочем, как всегда, верно?

– Не всегда, – возразил он. И в его ледяных глазах проглянул пронизывающий холод.

Он делал то, что от него и требовалось, напомнил себе Питер, наблюдая, как дующий с патио ночной бриз играет с ее длинными густыми волосами. Будучи агентом, Йенсен следовал приказам, и редко возникала причина обсуждать их, даже в дни жестокого царствования Томасона. Мадам Ламберт – натура более прагматичная, и если приказано убить, то Питер верил, что сделано это было из обоснованных побуждений. Он хорошо натаскан, подлинный виртуоз, и может сотворить из предстоящего устранения Женевьевы Спенсер просто собственный шедевр.

Устранение. Глупое слово для исполнения. Хоть когда–нибудь так называли действия в случае сопутствующих человеческих потерь? Скорее, похоже на превратности войны, чем на исполнение приговора. Ведь Дженни вовсе не солдат, а просто подвернувшийся под руку свидетель.

Она почти ничего не ела, лишь пощипывала приготовленную им еду. Если дело так дальше пойдет, то за несколько недель она потеряет эти пятнадцать фунтов, придававшие ее фигуре такие красивые формы. Увы, этих недель у нее как раз и не было.

Он достаточно изучил женское тело, чтобы точно знать, сколько она весит и какое число фунтов считает лишними. Она хотела быть анорексичной вешалкой для одежды, вроде сексуальных партнерш Гарри, к которым тот с недавних пор приобрел вкус. Питеру было бы лучше, будь она такой. Может быть.

Нет сомнения, что ее сильное фигуристое тело быстро становилось причиняющей неудобство навязчивой идеей. Смотреть на нее в обтягивающем купальнике оказалось еще более тяжким испытанием, а в роли бывшего управляющего хозяйством Ван Дорна Питер в точности знал, какого рода одежду и нижнее белье мисс Спенсер найдет в своей комнате. Носила ли она соблазнительные клочки кружев и ленточек под нелепым кафтаном, похожим на монашескую ризу? Или совсем ничего не надела?

Ни одна из этих мыслей не была особенно утешительной. Адвокатша изо всех сил игнорировала своего тюремщика, и он с удовольствием позволял творить, что она хотела: ей все сходило с рук. Потому что ее маячившее перед глазами сладкое тело и близко так не привлекало, как ее мятежный дух.

Вся она клубок обворожительных противоречий. Она использовала свои пилюли, чтобы подавлять нежелательные эмоции. Она очень мало боялась физической боли – подралась с Рено и попыталась напасть лично на него ни секунды не колеблясь. Питер знал, что в настоящее время у нее ни с кем нет отношений. И не было уже долгое время. Напрашивалось предположение, что она получала удовлетворение, сублимируя сексуальные желания в карьеру. И всякий раз, когда он касался ее, целовал ее, она, затаив дыхание, реагировала, вся настороженно напрягшись.

Ему вообще не стоило целовать ее. Вопреки зароку не поддаваться, Питер дал волю соблазну. И теперь платил за это. Поскольку хотел снова целовать ее, и потребность была настолько сильной, что он испытывал почти физическую боль.

Питер не собирался касаться мисс Спенсер. Он не был таким опрометчивым со времен, когда еще подростком учился в долбанной частной школе, куда послала его мамаша. Все мужчины из рода Уимберли удостоили своим присутствием священные коридоры сего заведения, вплоть до его деда, доктора Уилтона Уимберли, кавалера ордена Британской империи. Именно дед проследил за тем, чтобы Питер получил самое лучшее образование, подобающее верхушке среднего класса, что так дорога его матушке.

Она вышла замуж за человека ниже ее по рождению, и дня не проходило, когда бы она не жалела об этом, о чем непрестанно пеняла своей немногочисленной семье. Питер никогда не мог уразуметь, что привлекло такое чопорное скованное существо, как его святоша–мать, в угрюмом головорезе Ричарде Мэдсене. Отец по крайней мере находил естественный выход своим стремлениям к насилию: когда он не поколачивал брюзгу–жену и непокорного отпрыска, то имел возможность вышибать дух из преступников. Он служил в лондонской полиции, без притязаний или стремлений продвинуться по служебной лестнице, и к ярости матери отклонял одно повышение за другим, только чтобы насолить ей.

Эмили Уимберли Мэдсен все вкладывала в сына. Она учила его говорить на правильном аристократическом английском, хотя Питер иной раз, к вящему ее неудовольствию, скатывался на грубый уличный язык, усвоенный от папаши. Она выклянчивала у своего отца достаточно денег, чтобы посылать сына в лучшие школы, не понимая, что с безошибочной жестокостью дети могли вычислить аутсайдера. Ему приходилось кулаками прокладывать свой путь в учебных заведениях, и к тому времени, когда, несмотря на возражения отца, Питера послали в Кент–Холл, парень представлял опасность для любого, кто вставал ему поперек пути.

Большинство учеников прекрасно это усвоило и обходило его стороной. Матушка никак не могла понять, почему его никогда не приглашают в загородные дома сверстников – ей было невдомек, что такой отщепенец, как Питер Мэдсен, не будет иметь приятелей.

Он никогда не брал на себя труд поразмышлять, как все могло получиться, если бы в школе обстоятельства сложились бы по–другому. Некоему Дэниелу Конлею следовало лучше соображать, но его папаша был членом Парламента и имел слишком много денег, а его сыночек обзавелся армией подхалимов, следующих его приказам, как отличные солдатики. Дэниел был крупным парнем – крупнокостый, склонный к ожирению, в то время как Питер не вырос окончательно, пока не закончил школу. В семнадцать лет он был гибким, невысоким для своего возраста и куда опаснее, чем мог догадаться Дэниел Конлей.

У Дэниела преимущество в весе составляло фунтов сорок, а с двумя дружками, которые держали Питера, тому ничего не оставалось делать, как терпеть боль и унижение, когда на него напал Конлей.

После Питер провел в лазарете две недели. Никто не задал ни одного вопроса – отец Дэниела жертвовал крупные суммы на школу – и Питер не подал никакой жалобы. А когда в следующий раз Дэниел Конлей попытался загнать выбранную жертву в угол в уборной на третьем этаже, Питер просто сломал ублюдку шею.

И хотел убить его. И убил бы, не помешай ему ярость, сделавшая его неосторожным. С того самого дня Дэниел Конлей влачит роскошнейшее существование паралитика на неисчислимое отцовское богатство.

Мстителя оттащили от покрытого кровью Дэниела и дюжины его прихлебателей. Питер понятия не имел, куда его забрали, а к тому времени, когда спала кровавая пелена, он стал холодным и твердым как лед и отдавал себе отчет, что огромный здравомыслящий человек, забиравший Питера куда–то, прикончит его, не моргнув глазом. Выскочки не пытаются убивать привилегированных сыновей членов Парламента, и он мужественно смотрел в лицо обычным последствиям. Его бы похоронили в каком–нибудь болоте, и родители никогда бы не узнали, что с ним стало.

Хотя насчет последнего Питер оказался прав, не считая остального. Он никогда больше не увидел Эмили и Ричарда Мэдсенов – единственная побочная выгода от его ранней вербовки в ряды секретной организации, известной просто как Комитет.

У Комитета имелись и другие названия. Официальные, чтобы заполнять любые бланки, названия, не имевшие ничего общего с их настоящей работой. У Комитета хватало власти и способностей, чтобы распознать талант, когда с ним сталкивались, а юный Питер Мэдсен выглядел более чем многообещающим.

Его тренировали, готовили к карьере, дали ему образование и полностью переделали. Он стал метким снайпером, почти столь же эффективным и с дюжиной других видов оружия. Говорил свободно на пяти языках, мог быть традиционным, геем, американцем, скандинавом, англичанином или немцем. Мог убивать без угрызений совести и жить под глубоким прикрытием годами, пока не наставало время действовать. Они сделали мудрый выбор, когда распознали его далеко идущий потенциал, и Питер служил им верой и правдой в их кровавом, предположительно благородном, деле.

Он даже на короткое время женился: бесполезная попытка достичь своего рода нормальности. И потому что Томасон думал, что брак сделает Питера еще лучшим агентом, если появится нечто, имеющее для него значение. Томасон не мог взять в толк, что Питер уже один из лучших, и, отправляясь на задание, он никогда не брал в голову, что где–то дома у него имеется жена.

Он слышал, она снова вышла замуж, наверно, за какого–то дантиста. Со временем она устала пребывать в одиночестве, и Питер не мог ее осуждать. Ей не хватало воображения понять, что он нечто другое, а вовсе не представитель фармацевтической фирмы, как заявлял о себе. И несомненно, она куда счастливее в своем чистеньком домике в Доркинге. Наверно, сейчас уже беременна.

Питер мог бы сказать себе, что скучает по ней, но тем самым бы солгал. Он, разумеется, эксперт по части лжи кому угодно, но только не себе: он с трудом мог вспомнить ее лицо.

Но Питер скучал по самой мысли, что кто–то ждет его в том обветшалом коттедже в Уилтшире, стоявшем на таком огромном участке из многих акров. Ему не стоило покупать это место. Покупка из чистого каприза, поскольку у него водилось чересчур много денег и не на что было их тратить. И потому что поступило указание сверху, что каждому следует иметь место для прикрытия, видимость стабильной жизни. Питер купил этот дом, потому что тот давал ощущение спокойствия в жизни, лишенной спокойствия. И нашел жену, чтобы поселить ее в доме, при первом удобном случае. Больших усилий ему не понадобилось: он знал, как очаровать женщину, чтобы получить, что ему хотелось с обидной легкостью.

Кроме Женевьевы Спенсер, которая оказалась раздражающе недоступной.

Но та жена никогда не принадлежала Уилтширу. А сейчас она ушла, дом закрыт, а Гарри Томасон удалился от дел. Так произошло со многими его друзьями – или ушли в отставку, или мертвы. Из оперативников, с которыми начинал Питер, остался он один.

Может, как его старому другу Бастьену, ему стоит исчезнуть в дебрях Америки. Может, и ему просто точно так же выйти из игры.

Но только не с незаконченной работой и тысячью повисших в воздухе вопросов, на которые не получены ответы. Претенциозное «Правило Семерки» нависло над всеми ними, и то немногое, что стало им известно, уже достаточно ужасно. Если маньяк нанял головорезов, чтобы устроить диверсию на плотине в Индии, то умрут сотни тысяч людей. И что за вероятная причина у него устроить такое массовое убийство?

Нападение на нефтяные месторождения в равной степени непрактичны, ведь Ван Дорн выбрал самые богатые из них, большей частью которых владел сам, хотя запланировал избавиться от своей доли до намеченного пожара. Зачем?

Что еще задумал злой гений? И будет ли им легче сорвать планы, раз они их раскрыли?

По сути, любая из задумок Ван Дорна находилась в хрупком равновесии, так что многого не требовалось, чтобы обезвредить их. Гарри хотелось ощутить власть и поймать кайф куда сильнее, чем желал гарантированного результата. Прежде всего загвоздка в том, чтобы раскрыть эти планы, и с индийской плотиной получилось чистейшее везение. Если осуществится уничтожение нефтяных месторождений, список погибших не получится большим, но отголоски на мировом финансовом рынке будут глобальными. Может, именно это у Ван Дорна на уме. Тщательно срежессированный хаос, дающий хорошо вооруженному информацией миллиардеру шанс вмешаться и сорвать финансовый куш.

У него уже больше денег, чем у Господа Бога, и исчерпывающие поиски в финансовых документах не выявили никаких недавних денежных потерь. Не заняло много времени обнаружить скрытые потогонные производства, о существовании которых не имели понятия гуманитарные организации, а еще меньше ушло на то, чтобы найти поставленную на поток детскую проституцию в Южной Азии. Такие вещи весьма прибыльны, так что в еще больших деньгах Ван Дорн не нуждается.

Однако он хотел еще. Питер уже был осведомлен, насколько развращены и ненасытны аппетиты этого миллиардера. Просто не осознавал, что сюда включается и непомерная потребность в деньгах.

Комитет рисковал, ликвидируя Гарри до того, как там узнают его планы в полном объеме. Они рассчитывали на его гигантское эго – он передавал полномочия лишь в самой минимальной степени, и без его непосредственного распоряжения ничего не произойдет. Или так надеялись в Комитете.

Тем временем Ван Дорн погибнет от трагического несчастного случая. А любые посторонние детали быстро и аккуратно подчистят.

Посторонние детали вроде сидевшей со спокойной самоуверенностью напротив него женщины. Возможно, она считает, что Питер не сможет довести дело до конца. Если так, то она не столь умна, как он себе представлял. Если придется, он может пойти на что угодно. А убийство Женевьевы Спенсер – часть проклятой повседневной работы. Ни больше ни меньше.

– Кто–нибудь мог бы решить, что вам не нравится мое кулинарное искусство, – заметил он.

– У меня нет аппетита.

– И вы не пригубили вино, когда мы оба знаем, как оно превосходно.

– Вы тоже.

– Думаете, там подсыпан наркотик? Или оно отравлено? Уверяю вас, ничего подобного. Просто я не пью.

– Потому что на работе? – с издевкой предположила она. – Боже меня упаси отвлечь вас от исполнения долга. Вообще–то, яд был бы прекрасной идеей – я ведь свято верю вашему обещанию, что больно не будет. Ну, а если вы просто пытаетесь меня усыпить, что ж, я тоже не возражаю – как вам известно из моей склонности к транквилизаторам, я не чураюсь лекарственных средств.

– Тогда почему бы вам не выпить?

Она встретила его взгляд твердо и спокойно:

– Потому что я не хочу совершить чего–нибудь дурацкого, что дало бы вам повод коснуться меня, нет уж, спасибо вам большое.

– Вы не любите, когда к вам прикасаются?

– Только не вы.

Откровенная ложь. Она это прекрасно понимала, поскольку отвернулась, уставившись на ночной сад. Но Йенсен не стал говорить об этом вслух – не настолько он был самодовольным, не столь жестокосердым, чтобы давить. На самом деле ему было наплевать, когда дело касалось того, насколько он неотразим. Он всегда играл какую–то роль, будь то исполнительный слуга, который обеспечивал или нет сексуальные услуги, или ласковый преданный муж, чья физическая близость была простой и незамысловатой, какую он без труда мог изобразить. Питер был достаточно исполнителен, чтобы довести бывшую жену до оргазма, ведя себя в точности как скучный аптекарь из среднего класса, но он бы не позволил себе пройти мимо простого физического освобождения. Никогда, будь его партнер стыдливая домохозяйка или садист–извращенец, или кто–то между тем и тем. Контроль – это все.

Питер поднял руки.

– Никаких касаний, – сказал он. – Только по особому требованию.

Женевьева уставилась на него в изумлении.

– О, пожалуйста, коснитесь меня, – притворно взмолилась она. – Я вся дрожу от желания при мысли, что вы задушите меня. Я знавала извращенцев, которые думают, что смерть – это крайний балдеж, а убивать кого–то во время оргазма обостряет ощущения до высшей степени. Пробовали когда–нибудь?

– Чьего оргазма, вашего или моего? – пробормотал он.

Он разоблачил ее блеф – щеки ее слабо порозовели. У нее веснушки. Как он мог быть одержим женщиной, у которой веснушки? Нет, не одержим, просто… отвлечен.

– Вы провели изрядное количество времени с извращенцами? – добавил он, поскольку, кажется, она не собиралась отвечать на его первый вопрос.

– Я не всегда работала в адвокатской конторе на Парк–авеню, – сказала она ровным голосом. – Начинала я с желания спасти мир, работая государственным защитником и заодно в офисе окружного прокурора в северной части штата Нью–Йорк.

– Однако с этого не оденешься в Армани и Бланик, – с подчеркнутой медлительностью произнес Йенсен. – Разве что вы произошли от «старых денег».

Она выглядела удивленной.

– Старые деньги растрачены за несколько поколений, – призналась она. – А по молодости я была слишком идеалистичной, чтобы заботиться о материальных вещах.

– В настоящий момент вы не производите впечатление особы пожившей и пресыщенной. Даже если вы готовы были ради своей работы сыграть шлюху для Гарри. Вам бы не понравилось – у Гарри весьма специфические вкусы, о которых вам лучше не знать.

Поделом бы ей было, если Гарри добрался бы до нее, и только ради ее же блага Питер был рад, что Ван Дорн этого не сделал.

Откровенная чепуха. Он не хотел, чтобы Гарри поимел ее, даже когда стоял в тени серым привидением, услуживая ей этим проклятым «Табом».

Черт, следовало просто бросить мисс Спенсер за борт в первую же ночь, и пусть бы утонула или выплыла бы. По крайней мере, у нее имелся бы шанс бороться за выживание. Тогда как сейчас, если Питер следовал приказу, у нее такого шанса совсем не предвиделось.

Женевьева подняла на него взгляд.

– Я не собиралась спать с Гарри, – довольно спокойно сказала она. – Приберегаю свои сексуальные аппетиты на внерабочее время.

– Сейчас вы не на службе?

Вопрос возник невесть откуда, напомнив Питеру, насколько опасной могла быть Женевьева Спенсер. Единственное благословение, что она не осознавала этого.

– Если каким–то чудом мы с Гарри выживем в этом похищении, я ему выставлю счет за сверхурочные часы.

– Конечно, выставите. – Он не мог сдержать веселье в голосе. – Но шансы выжить у Гарри равны нулю. Но, черт возьми, если вы сбежите, вам точно стоит затребовать его состояние. На вашем месте я бы еще увеличил требуемое.

Она сузила глаза. Без линз они были куда привлекательнее – глубокого теплого карего цвета.

И без макияжа она Питеру больше нравилась. Кожа у нее цвета сливок, а небольшая россыпь веснушек на щеках и переносице до абсурдного эротична.

– А что насчет вас? – поинтересовалась Женевьева.

Он запамятовал, о чем они беседовали, его все еще непривычно отвлекали эти веснушки.

– Прошу прощения?

– Такая учтивость, – с ноткой горечи в голосе заметила она. – Вы становились шлюхой ради работы?

– Я же уже говорил вам: я использую секс как оружие. Что вам с того? – ощетинился он.

– Я бы подумала, что большинство людей, на которых вы нацеливались, составляли мужчины. Не мешает ли это вашим методам?

Ему не хотелось отвечать на то, что подразумевалось под вопросом.

– Вы сексистка, мисс Спенсер. Женщины могут быть в точности также смертоносны, как и мужчины.

– Вы когда–нибудь убивали женщин?

Слава тебе Господи, она переменила тему.

– Да, – ответил он.

– Ну и каково вам было? – промурлыкала она.

– Обычная работа.

– А вы трахали их, перед тем как убить?

Она затеяла опасную игру, и чем может кончиться дело, ей не понравится. Но они попали в ловушку вместе в этой роскошной тюрьме, вечер близился к ночи, и Питер чувствовал себя столь же безрассудным, как она.

– Время от времени, – признался он. – Если нужно было.

– А мужчин?

– Время от времени, – повторил он. – Если нужно было.

Он должен отдать ей должное: она отлично умела скрывать реакцию. Но ей хотелось знать еще кое–что.

– Вы спали с Гарри?

– К счастью, я не в его вкусе.

Секунду она молчала, и он мог только гадать, о чем она думала.

– Мне вас не понять, – наконец сказала она. – И в толк не возьму, зачем даже пытаюсь. Среди моих знакомых не водятся убийцы–бисексуалы.

– Я не бисексуал. Просто делаю то, что требуется.

– И вы кончаете? Когда трахаетесь ради работы?

Он чуть не улыбнулся. Ей не удавалось спокойно произнести «трахаетесь» словно бы случайно, как бы между прочим, как она хотела. Или, может, он ее только расстроил честными ответами.

– Конечно, – утвердительно ответил он. – Секс – это же просто запрограммированный физиологический отклик. Я могу заставить свое тело делать все, что захочу, без какого–либо участия эмоций.

– Вы же сказали, что у вас нет чувств.

– Разве? Ну, это довольно близко к правде. Скажем, пользоваться сексом как инструментом не более сокровенно, чем пользоваться фальшивым именем и учиться откликаться на него. Это умение, оружие. Нечто, что я использую, когда призывают обстоятельства.

– Не верю, что такое возможно, – заявила она.

Глупышка. Неужели она не понимает, что он только и ищет предлога, любого повода, наложить на нее свои лапы?

– Возможно. Продемонстрировать?

Ему захотелось рассмеяться, видя, как вытянулось ее лицо. Почти захотелось.

Она вскочила с кресла.

– Я иду спать.

«Дай ей уйти, – приказал он себе. – Заткни свой проклятый рот и дай ей уйти».

– А вам не любопытно? – как бы со стороны услышал он себя. – Я думал, вы не собираетесь сдаваться без борьбы. Докажите, что я не прав. Растопите мое ледяное сердце теплом вашей нежной любви.

– Да пошли вы, – придя в ярость, выругалась она.

– Я так и предполагал.

Ей следовало бежать, пока у нее еще был шанс. Для такой умной женщины она оказалась поразительно глупа. Или же ей нравилось играть с огнем.

– Вы просто шутите, – ровным тоном произнесла она.

Но они оба знали, что он не шутил. Питер не понимал, зачем так поступал. Он хотел ее, в этом все дело, но ведь он, бывало, хотел и других женщин, и член у него твердел, что вовсе не означало, что Питеру приходилось предпринимать что–то по этому поводу.

Может быть, ему точно так же захотелось поиграть с огнем. А, возможно, он решил, что легче просто трахнуть ее и дело с концом. Или же искал для себя причину, чтобы спасти ее.

Впрочем, даже если он хотел, то не мог.

«Беги», – подумал он. А вслух сказал:

– Идите сюда.

Поиск по сайту: