Символы и аллегории повести Владимира Маканина «Лаз»

Владимир Маканин назвал своего героя Ключаревым. В рассказах 1970-х гг. на долю Ключарева выпали серьезные экзистенциальные переживания: «я» и «другие»; острое чувство собственной особости, отдельности — и стремление ощущать свою принадлежность к социуму.

В «Лазе» этот персонаж одолевают уже не проблемы самоидентификации, а элементарные житейские заботы: надо спасать семью, искать средства к существованию. Предлагая читателю феноменологически точное описание повседневного мироощущения советского человека начала 1990-х гг. — с его постоянным страхом перед толпой, голодом, разрухой, распадом, — писатель со сложившейся репутацией «советского экзистенциалиста» неожиданно, даже нарочито, прямолинеен.

Мир, в котором живут его герои, разделен на «верхний», наземный, и «нижний», искусственно созданный под землей. Мир наверху — это пространство чистой телесности, истерических рефлексов и насилия, пространство, находящееся во власти неуправляемой толпы. Мир внизу наделен сознанием и духом, сложной социальной жизнью, где действуют «знаки» (слова, деньги, ритуалы и т. п.), где возможны взаимность и понимание.

В финале повести социальная диагностика уступает место социальной терапии: заснувшего на улице Ключарева будит случайный прохожий, предупреждая, что такой сон опасен. В мире животных инстинктов, в обществе, озабоченном борьбой за существование, установлен человеческий контакт, и это добрый знак: выходит, еще возможно слово, обращенное одним человеком к другому, что и есть основа социального устройства по Маканину.

Сквозь лаз 90-х

Российская жизнь вступила в “ревущие 90-е”, в постсоветскую реальность, и Маканин вместе с нею. Писатель — даром что раньше ставил на неподвижность и неизменность — оказался лучше многих своих коллег приспособлен к требованиям менявшегося времени. Очевидно, помогала выработавшаяся “дисциплина труда”, привычка работать, не оглядываясь на внешний фон. Хотя успех в новых обстоятельствах нарабатывался, конечно, методом проб и ошибок.

Повесть “Лаз” 1990 года — антиутопия ближнего прицела, напоминающая “Невозвращенца” А. Кабакова, но с сильным вторым планом, притчево-метафорическим. Реальность в повести расслаивается на страшное, дегуманизированное пространство разрухи, запустения и звериной войны всех против всех (умеренная экстраполяция тенденций позднеперестроечного периода) — и сферу тепла, благополучия, нормы, где господствует перебор высоких слов, нескончаемая интеллектуальная дискуссия (рай? умопостигаемый мир текста?). Сфера эта если и дезавуируется, то очень деликатно: за идеалами, обменом идеями, за Словом признается важная функция выживания, по крайней мере интеллигентского.

Как обычно, Маканин подробен, детален, почти гипнотически достоверен, постепенно смещая реальность в фантасмагорическое измерение. Как обычно, присутствует физиологичность, но здесь сублимированная, скомпактированная: смерть, помеченная пятнышком от мочи, вылившейся из расслабленного мочевого пузыря умирающего. При этом сам образ “лаза”, узкого прохода, связывающего разделившиеся уровни бытия, выглядит, при всей его фактурности, несколько умозрительным. http://magazines.russ.ru/zvezda/2007/3/amu12.html

Поиск по сайту: