Нельсон. Я уже начал волноваться. Сами посудите – раньше Бон отсутствовал ну час, максимум два

Я уже начал волноваться. Сами посудите – раньше Бон отсутствовал… ну час, максимум два. Тут же вообще полдня ни слуху ни духу. Мысли в голову приходили всякие, и преимущественно траурного характера. Я даже с Ульрикой общался постольку поскольку. И хорошо, что она меня прекрасно поняла, не обиделась, а сама серьезно обеспокоилась судьбой моего товарища.

Вот, рассуждая трезво и взвешенно, кто я тут без Бона? Себе я не боялся признаться – полный ноль. Удивительное дело, но за эти несколько дней наци, которого я в своем мире, мягко говоря, совершенно не уважал, неоднократно спасал мне жизнь. И ухаживал за мной, как будто я был какой‑нибудь его «белый брат». Простите, мне меньше всего хотелось именно сейчас касаться идеологии, но такова действительность.

Короче, я был уже на взводе. Ульрика за стеной подавленно молчала, а я сам, нервно прохаживаясь по камере, строил всякие фантастические планы побега и мести всему селу, городу или деревне, в общем, тому месту, где я оказался. Не сказать, что планы были совершенно уж невероятные, но для меня, в моем нынешнем состоянии, они были однозначно невыполнимы.

Спас местечко от гипотетического уничтожения сам Бон своим появлением. Вы будете смеяться, но я на полном серьезе сдержал себя от киданий на грудь и скупых мужских слез. Тем не менее встал и подался слегка навстречу. Бон выглядел внешне вполне здоровым и вменяемым. Увидев меня, мой товарищ по иноземелью и иномирью предостерегающе поднял ладонь, удерживая меня от излишних проявлений чувств, и прошел к собственным нарам.

Опустился, все так же скучно глядя в пол, затем поднял глаза и совершенно неожиданно подмигнул мне.

– Тебя били? – вполне резонно предположил я. Бон покачал головой, давая отрицательный ответ, и тут же огорошил меня:

– Нельсон, я нашел тебе работу. Будешь ловить и продавать рабов, грабить крестьян и нападать на конвои. Как тебе?

Несмотря на шутливое заявление, выглядел Бон абсолютно серьезно. Похоже, и мне нужно было проникнуться. Вероятно, вербовка, или что там, первичный контакт, состоялись. Тем не менее удержать язык за зубами я не смог и, в силу своей язвительности, ответил:

– Ништяк. Не зря юрфак окончил.

– Ну да, ты шел к этому все свои двадцать два года, – поддержал Бон. – Я на серьезе. Есть предложуха вступить в местный отряд и заниматься вот этими славными вещами – грабежи, разбои, последующая распродажа краденого. Как ты на это смотришь?

Показывая, что запас шуток еще не исчерпан, я добавил в своем ключе:

– Если об этом узнает Ульрика, она перестанет кормить нас колбасой!

На этот раз юмор отзыва у моего товарища не встретил. Он задумчиво вытянул губы, отвел глаза в сторону, расфокусировав взгляд. Собственно, мне изначально было не очень смешно. Бон, помолчав минуту, принялся за рассказ.

В общем, наши недавние прогнозы оказались до удивления точны. Мы были в …опе. Это славное место характеризовалось параноидально‑шизофреничными особенностями и блестяще подходило для индивидуумов со склонностью к суициду и мазохизму. Начнем с того, что, в общем, Ульрика была права. В действительности война началась на год раньше, чем привыкли считать мы, в 40‑м. Длилась она примерно два с половиной месяца, до конца августа. И этот пункт тоже не вызывал у меня нареканий: в моей истории, в моем мире, кадровые части РККА в большей степени были уничтожены и разгромлены как раз к началу сентября. Видимо, здесь ситуация была похожей. Как пояснил Бон, вся европейская часть России была включена в состав Третьего рейха, поделена на области, районы, и, кроме того, союзные советские войска получили в свое владение деревни и небольшие городки.

Деревня, ой, сорри, конечно же, хутор, в котором мы временно подзадержались, принадлежала казакам. Ага, казакам. Бон и сам не очень понял систему, по которой они формировались, однако раскусил, что главный тут казачий полковник Лешко. Хорошо еще не атаман! А то, знаете ли, можно было ожидать… Лично я сразу провел аналогии на тему казачьих частей Вермахта в нашем мире, и после недолгой дискуссии Бон со мной согласился. В нашей реальности хватало примеров коллаборационистов самых разных мастей, и пусть будут казаки – по большому счету это неважно.

В общем, казачья деревня, тьфу ты, казачий хутор располагался в живописном месте, недалеко от, вы не поверите, современного нам Курска. Да, вот такие дела, Ульрика хорошенько дала маху с определением нашего географического положения. И Оскол на Волгу мягко говоря, ну никак не тянул. Я, честно говоря, здесь не бывал, но прекрасно представлял места, и ближайшей крупной рекой мог считаться только Дон. Волга была далековато. Да, кстати, местный населенный пункт незамысловато назывался Казачий Хутор Лешко. Без лишней помпезности и совершенно ненужного пафоса.

Занимались эти самые казаки, вы не поверите, выполнением щекотливых поручений различных противоборствующих сил региона. После опять же недолгого обсуждения мы сошлись с Боном в том, что казаки выполняют роль местных наемников, кондотьеров и солдат удачи. Пищу для размышлений нам дало как раз недавнее нападение на колонну, в которой пылили и мы. Есаул Стрижевский, объясняя Бону специфику его службы в казаках, упомянул о заданиях в первую очередь металлургического комбината. Насколько лично я помнил, в этих местах на момент ВОВ существовал лишь липецкий комбинат.

Судя по всему, его и имели в виду. Хотя я наверняка утверждать не буду, во всей этой истории было много темных пятен. Почему именно казаки, почему им позволено громить немецкие колонны, почему их не раздавят, собравшись с силами, ну и еще несколько подобных «почему», не пришедших мне в голову сразу.

Но главное мы выяснили. У Бона наконец спросили и о его воинской специальности, обосновав интерес широким спектром задач, которые будут перед ним поставлены. Засады, минирование, лихие налеты на колонны и деревни с целью угона в полон жителей, грабеж и другие милые шалости.

Высказавшись, Бон внимательно посмотрел на меня и вопросительно дернул подбородком. Понять его было немудрено. Тем не менее он через пару секунд добавил:

– Ну, что будем делать, Нельсон?

Подавив первое желание пожать плечами, я усмехнулся. На моей памяти это был первый раз, когда Бон спросил мое мнение. Хотелось озвучить эту догадку, но я не стал. Сейчас действительно было уже не до шуток. Вернее, любая, даже самая искрометная острота не снимала с меня ответственности выбора.

– Знаешь… – чуть протянул я. – Не думал, что ты когда‑то меня спросишь, что мы будем делать. Мы вместе – ты и я.

Бон ничего мне не ответил. А я и не ждал. Просто не мог не поделиться этим открытием.

Бон молчал, и я тоже не произносил ни слова. Не потому что мне нечего было сказать, а потому, что я, может, впервые в жизни, не мог облечь свои чувства в слова. И тут мой товарищ пришел на помощь. Неожиданно? Да какое там неожиданно… Вот уж не думал, что наци будет спасать меня из раза в раз, таскать на себе, да еще и подбирать за меня слова.

– Нельсон, мы тут не так много времени. И совсем немало. За весь этот период я не встретил ни одного человека, которому мог бы доверять. Кроме тебя, – и замолчал.

Похоже, его способности к внятному изложению мыслей тоже дали сбой. Впрочем, у меня обстояло еще хуже.

– Так вот, раз уж мы тут оказались вдвоем, значит, вдвоем и надо держаться дальше. Толку от того, что я, к примеру, останусь, а ты уйдешь, никакого. Нам обоим крышка. Поэтому выбирать надо нам. Вместе. Потому что, кроме тебя, у меня в этом мире нет никого, кому я могу доверять.

Знаете, это было приятно слышать. И еще более приятно осознавать, что это правда. Правда не на словах, а проверенная поступками и коротким, но спрессованным опасностью временем.

– Я понимаю, о чем ты… – настал момент и мне открыть рот. – Реально, понимаю. Сейчас нам предлагают шикарную вписку в местные реалии. Согласен, может, у нас и не будет больше таких вариантов. Вот только… понимаешь, Бон, продавать людей и грабить их… не мое это. Решай сам, только я так жить не буду.

– Ульрика, нас освобождают. Так что больше мы разговаривать через стенку не сможем. – Мой немецкий не был идеальным. Ну что тут поделаешь, мой русский тоже, строго говоря, не был образцом культурной речи!

– Освобождают – это очень хорошо! Что вы будете делать дальше? – Мне нравился ее голос. Красивый, музыкальный, выразительный. Чувственный.

Конечно, это только впечатления. Ну а на что предлагаете мне опираться, если я ее ни разу не видел. Мы даже спорили с Боном насчет ее внешности. Сходились в том, что красива, но каждый формировал свой собственный образ. Лично я склонялся к тому, что она высокая, стройная блондинка, спортивного телосложения, с красивым, породистым лицом, высокими скулами, ровным носом, голубыми или серыми глазами, очень выразительными, с четким рисунком крупных губ, с волосами средней длины. Бон рассчитывал на девушку среднего роста, хорошо сложенную, не лишенную «приятных» форм, с более мягкими чертами лица, округлым подбородком, пухлыми губками. Ну, в общем, вы поняли.

– Мы постараемся освободиться от преследователей, – туманно пообещал я, и задал главный вопрос, который меня интересовал больше всего. – Когда тебя освобождают? Где я смогу тебя увидеть?

– Мне сказали, что переговоры будут через два дня. Увидеть ты меня можешь на соревнованиях. Ближайшие, если я успею, проходят в Вартегау, Позень,[64] 22 июня. Затем еще этапы, я, скорее всего, буду участвовать. Болей за меня!

Я невольно покосился на Бона, который, нахмурившись, старался перевести довольно сложный для него текст. Мой товарищ ответил недоуменным взглядом. К сожалению, я мало что мог пояснить. Ответ девушки совершенно сбил меня с толку, тем не менее, я предпринял еще одну попытку, рассчитывая на недопонимание и свое не слишком мастерское владение языком:

– Понятно. Я хочу увидеть тебя до соревнований.

Ответ Ульрики через пару мгновений услышал и Бон. Я от этого ответа мучительно покраснел, а Бон, скептически улыбнувшись, покачал головой. В ответ на мое вымученное признание Ульрика ограничилась коротким:

– Зачем?

Нас с Боном действительно выпустили, едва мы дали согласие на роль мальчишей‑плохишей. Забрали наши шмотки и выдали советское обмундирование с нашивками на правом предплечье в виде орла, с круговой надписью «Казачьи войска». Кроме этого шеврона, более ничего, указывающего на принадлежность славным традициям Степана Разина и Емельяна Пугачева, мы не имели. В папахах, чем‑то неуловимо похожих на «кубанки», ходило лишь начальство – есаулы и, разумеется, сам полковник.

Вопреки моим ожиданиям, в казачьих войсках было так себе. Никакой муштры, построений и тому подобной дребедени. Нас с Боном подселили в хату, где поставили на полное довольствие к хозяйке – женщине средних лет с тремя ребятишками. Мы быстро выяснили, что муж ее пал смертью храбрых в каком‑то набеге, и посему мы, судя по ее словам, за харч должны были помогать по хозяйству. Хорошо хоть, только по хозяйству, а не по всей мужской части.

Посмотрев на это все дело, Бон взял инициативу на себя. Сгонял в штаб, и очень запросто выбил разрешение на тренировки для него и меня. Не знаю почему, но в добровольном порядке воинскими учениями, судя по всему, не занимался никто.

В общем, в первый же день мы с Боном оказались на стрельбище. Вопреки моему настойчивому желанию «пошмалять», занимались мы совсем не этим. Бон учил меня ходить, а вернее, точным определением было его слово «передвигаться». Мне полагалось, как Отче наш, запомнить порядок передвижения, и его принципы. Я – строго сзади и слева от него, контролирую направление слева. Бон, соответственно, впереди и справа, и за ним контроль правой стороны. Насколько это было нужно, я не понимал, но в военных вопросах не доверять моему товарищу резона не было. Так что от занятий я не отлынивал. Мы оба прекрасно понимали, что в нашем случае жизнь связана с войной, и чем лучше я, как придаток к Бону, буду знать эти аспекты, тем лучше будет нам обоим. Мало того, от моих знаний, возможно, будет зависеть наша жизнь.

Короче, на стрельбище мы пропадали каждый день. Хороший жрач, питательный и вкусный, позволил мне уже окончательно оклематься от болезней, так что я с полной уверенностью мог ответить, что мое сотрясение в прошлом. Питание и таблетки от Ульрики сыграли свою, чрезвычайно важную роль.

Впрочем, именно о девушке я старался не думать. Ну, допустим, подойду я к ней сейчас, так ведь ее хорошее ко мне отношение базировалось на том, что я пленник. Такой же, как и она. Сейчас я, пусть и временно, но совершенно в другой ипостаси. Да и вообще, не выдавал ли я желаемое за действительное? Ну, положим, симпатия была, тут отрицать нечего, в смысле, с ее стороны. Но вот чем она была продиктована? Действительно, я ей нравился, как мужчина или просто как партнер по заключению? Ну и Бон опять же вносил свою лепту, изредка так ненавязчиво намекая на абсурдность увлечения человеком, которого я никогда в жизни не видел. Я, естественно, воспринимал эти аргументы. И даже сам придумывал новые. Но все равно в душе жила некая иррациональная надежда на ответные чувства ко мне со стороны Ульрики.

Все эти нравственные страдания я с успехом глушил на стрельбище. Каждый день мы с Боном старались, мягко говоря, дать мне всестороннюю военную подготовку. Различные методики передвижения, стрельба с разных положений, перебежки, теоретические основы засады. Интересно было, не спорю, но Бон рассказывал много, открывал для меня совершенно различные аспекты, и я с полной уверенностью не мог сказать, что запомнил хотя бы половину. А уж применить на практике мог бы и того меньше. В конце концов, Бона учили не меньше года. А он меня – несколько дней. Сомнительно, что за это время я мог бы стать крутым рейнджером.

Тем не менее нехватка времени и мои сомнения Бона не смущали. По большому счету меня тоже.

Бон

Нельсон схватывал. Я не мог воспитать из него спецназ, это было ясно как божий день. Однако даже тот объем знаний, что он получил от меня, многим, прошедшим армейку, и не снился.

У Нельсона, как оказалось, было одно неоспоримое хорошее качество. Когда действительно следовало это делать, мой товарищ засовывал свой язык поглубже и слушался меня беспрекословно. Видимо, сознавал важность момента.

Честно говоря, я даже немного злоупотребил его доверием. В форме приказа отправил его на огород помочь нашей хозяйке. И что бы вы думали – послушался! Ни слова не сказал против, а как миленький отправился на задний двор. Эксперимент этот окончательно убедил меня в том, что Нельсон не балласт, неведомо зачем и почему прикрепленный ко мне, а полноценный, настоящий напарник.

– Боец?

Я, отзываясь, поднял взгляд на зовущего меня. Встал со скамейки, на которой расположился для послеобеденного отдыха, и привычно одернул гимнастерку. Будто возвращаясь в старые времена службы в рядах вооруженных сил РФ.

Военный с красивыми синими погонами, в синих же штанах‑галифе и общевойсковой гимнастерке с круглой нашивкой казачьих войск на плече, облокотившись на палисадник, разглядывал меня. Щурился, ухмылялся в густые, видно, тоже по форме, усы, и не торопился с продолжением разговора. Я, со своей стороны, встал, держась «вольно», и терпеливо ожидал приказаний, не заговаривая первым.

– Пойдем за мной, казак. Только, чур, не отставать, – налюбовавшись на меня, новоявленный командир кивком головы позвал меня за собой.

Может быть, помните такие школьные футбольные площадки? Вытоптанная середина и буйный цвет травы по краям. К этому еще прилагались обычно ворота, зачастую погнутые, сваренные из труб. Так вот, именно такая картина мне и открылась, как только мы вышли к окраине хутора. Разве что ворот не было, да и сама площадка больше напоминала круг, а не овал. С двух сторон этого круга были построены полноценные трибуны в три уровня. Для каких целей служило сие, я понял буквально через секунду, хорошенько всмотревшись в то, что происходило на самой площадке.

Казак, остановившись у сбитого из досок тамбура перед входом на площадку, повелительно махнул мне рукой:

– Стой здесь пока, доложусь! – И покинул меня, направившись к трибунам.

Я, сделав пару шагов, встал вплотную к ограде. Небольшой, прямоугольной, замкнутой. С двумя воротами – впускающими в этот предбанник с моей стороны, и другими, ведущими непосредственно на площадку. Казак, стоящий у внешних ворот, посмотрел на меня, и в его взгляде я увидел колебание. С одной стороны, меня привел старший чин, с другой, судя по всему, он охранял ворота. Мог ли я приближаться к ним? Охранник нерешительно поднял винтовку, не направляя на меня дуло, а лишь показывая – мол, вооружен. И произнес:

– Ты это… не подходи.

Я кивнул в ответ, демонстрируя понимание. Вместе с тем, дернув подбородком в сторону людей в загоне, поинтересовался:

– Кто такие?

Казак задумался на несколько секунд. Судя по тому, как переминался он с ноги на ногу и кидал заинтересованные взгляды на площадку, происходящее там интересовало его гораздо больше, чем я и десяток человек, содержащихся в тамбуре. Впрочем, и те, все до единого, приникли в противоположной от меня стороне ограды, жадно всматриваясь в представление на вытоптанном круге.

Ничего выдающегося, по‑моему, там не происходило. Двое в форме цвета «олива», вооруженные ножами, пытались подрезать друг друга. Весьма неумело, на мой взгляд, и совершенно без огонька. Однако потуги их, к моему удивлению, заводили трибуны. Скамейки были заполнены больше чем наполовину, и, по скромным прикидкам, за тухлыми гладиаторами наблюдало не менее пятидесяти человек. Все они как один подбадривали бойцов, давали советы, а то и просто матерились, отчего стоял приличный гвалт.

– Эти кто? – отвлек я казака, который предпочел сомнительное зрелище ответу на мой вопрос.

– Да с последней операции. Добровольцы, чтобы в казачки вступить. Вот, доказывают, – нетерпеливо отмахнулся от меня охранник, и вновь вернулся к созерцанию вялой схватки в круге.

Ножами оба махали, как саблями. Со свистом резали воздух, пугая друг друга, и то наскакивали, как петухи, то отпрыгивали, словно резиновые мячи. Безо всякой школы, бесцельно… даже не резались. Пытались порезать. В такой манере, держась один от другого на расстоянии метра, им и дотронуться до противника было тяжело, не то что поразить его клинком. Скучно. Мне на это смотреть было скучно.

– Из пленных добровольцы? Что за ерунда?

– А что? Двоих отберут, которые победят. Что не так? – Мой скептицизм, надо думать, задел охранника. Он даже оторвался от своего зрелища и повернулся ко мне с обидой и непониманием, требовательно заглянув мне в глаза.

– Забей, – пожал я плечами, не собираясь ничего объяснять. На мой взгляд, воины из двух бестолочей в круге были никакие.

– Слушай, – внезапно осенило меня, – а там же еще немцы были, в колонне. Немцы‑то к вам не вступают?

Казак со вздохом повернулся ко мне. Видимо, смирился, что до конца схватку ему не досмотреть. Смерил меня взглядом с головы до ног и озадаченно произнес:

– Ты откуда такой взялся? Будут тебе немцы вступать к нам. Чего несешь‑то?

– А чего не вступить в казачество? Вроде бы не брезговали?[65]

– Ага, – усмехнулся охранник – Не брезговали они! Когда было такое? Немца не тронь, усек? Вот этих вот, как грязи, – пренебрежительно ткнул себе за спину, в сторону обряженных в «оливу» бойцов, – с ними можно что угодно. А вот коли немца какого хоть пальцем, так тут тебе и сам Батька не заступа. Тот же конвой, что был! Да последний дурак знает, что немцы будут в машине или в грузовике, что посередине пойдет. Оттого крайние расстреливают, а другие и не трогают никогда. Немца тронуть нельзя, – убежденно закончил казак.

Вот оно что. Ну, вот и разгадка, Нельсон. А мы с тобой гадали, что это за казаки такие суперские, которые творят что хотят, караваны грабят. Секрет‑то прост. Они, герои наши былинные, просто‑напросто немцев не трогают. Правильно, что там. Челядь и рабов можно без счета списывать, а вот на хозяев руку поднять – не смей.

– Пойдем, казачина! – Усатый, не утруждая себя тем, чтобы подойти ко мне, махнул издали рукой. Я, кивнув в спину отвернувшемуся от меня охраннику, быстрым шагом пошел в сторону зовущего меня начальства. Примерно я уже представлял, для чего я ему мог понадобиться.

И в предположениях своих я не ошибся.

– Значит, так, казачина. Господин полковник желает видеть, как ты безоружный с оружным управляешься. Сейчас одному из червяков этих нож дадут, а ты, сокол ясный, справишься с ним. Уяснил? – Усатый пытливо посмотрел на меня.

– Господин казак, как обращаться‑то к вам? Звание, в смысле, какое? – через силу улыбнулся я, стараясь выказать дружелюбие.

– Хорунжий, – нетерпеливо ответил мне казак. – Так понял, что ли?

– Понял, господин хорунжий, – кивнул я. – Он порезать меня должен, выходит, а я его что? Нож выбить или руку сломать, чего изволите?

Я закипал. И конечность сломать был готов здесь и сейчас, самому хорунжему. Или тыкву пробить.

– Не господин, – качнул головой казак, – просто «хорунжий». Господином есаула будешь звать, да, знамо дело, полковника. Ну и немцев, естественно. А с этой мразью‑то… – Хорунжий прищурился на секунду, раздумывая. – А… чего хочешь, то и делай. Только, главное, одолей его. Господин полковник сказал, что ты казак боевой и перед гостями тебе его позорить невместно. Пожалеешь, казачина.

И наставительно ткнул мне пальцем в грудь. Почти ткнул. Потому что я повернулся немного боком и подался назад, так что хорунжий, потеряв опору, чуть вперед не повалился, промахнувшись мимо меня.

– Ох ты, – качнувшись, удивленно взглянул он на меня. И тут же, усмехнувшись, улыбнулся, – шельма! Давай так в круге покажи! Ну, пошел, давай.

С этими словами хорунжий, судя по всему, хотел меня хлопнуть ладонью по плечу, но в последний момент сдержался. Уроки он усваивал быстро. Однако я, не выяснив все значимые для меня обстоятельства, идти на арену не собирался.

– Что за гости?

– Да что ж ты такой! – С досадой замахнулся на меня хорунжий, но ударить не посмел. Скривился, и торопливо зачастил: – Да за кралей этой белобрысой немцы подкатили. Теперь вот, развлекаются. Иди давай, не доводи меня до греха, казачина!

Приятно оставаться в стороне. Развлекаться созерцанием схватки гладиаторов у твоих ног, тянуть вино из бокала и чувствовать себя небожителем. Плевать, что вместо арены Колизея вытоптанная земляная площадка, а вместо мраморных лож – деревянные трибуны с подушечками. Это лишь антураж. Главное – бьющие через край эмоции и азарт.

Я расстегнул пуговицы на манжетах рукавов. Покосился на «вип‑балкончик», отделенный от всех остальных смертных реечной оградой. Да и лавок там не было, вместо них были установлены небольшие весьма удобные диванчики.

Никакого удивления у меня это не вызвало. Полковник дружески общался с каким‑то чином в серой, узнаваемой форме. Еще один, в той же «фельдграу», обхаживал миловидную блондинку, склонившись к ней. Девушка, судя по вежливой улыбке, которой она одаривал своего ухажера, была не против.

– Покажи, казак, силушку! – энергично крикнул мне полковник и потряс в воздухе кулаком. Усмехнувшись, я кивнул достойному наследнику генерала Шкуро[66]и повернулся к своему противнику, уже выпущенному из вольера.

Несмотря на жуткую комедийную подоплеку ситуации, при виде соперника я тут же собрался. Можно было сколь угодно долго шутить и насмехаться над склонностью к театральным эффектам, однако человек с ножом, кто бы он ни был, представлял реальную опасность. Юмор от лезвия обычно не спасает.

Я сделал несколько шагов вперед, к центру круга. Наемник, сжимая пальцами рукоятку ножа и держа его снизу, у правого бедра, шагнул мне навстречу. Судя по его неторопливости и склонности прятать нож за поворотом корпуса, с азами ножевого боя мой противник был знаком. Ничего страшного в этом не было. Относиться несерьезно к схватке я в любом случае не собирался.

Наемник резко выбросил руку, стараясь резануть снизу вверх, и тут же вернул нож, на этот раз параллельно земле. Выглядело со стороны неплохо. Однако на деле это потребовало от меня лишь отступить на один шаг назад. Тем не менее публике понравилось. Раздались протяжный свист и подбадривающие крики.

Воодушевленный, наемник шагнул ко мне и попытался снова повторить свой прием. Со свистом разрезал воздух передо мной острым лезвием, и когда я попятился, последовал за мной все с теми же широкими взмахами вооруженной рукой.

Отчасти он поступал правильно. Мне нетрудно было поставить себя на его место. Мишень ускользает, причем самым примитивным способом – отступая назад. Это дает иллюзию собственного превосходства, мастерства, и обманчиво представляет тебя как агрессора. Тебя боятся, давай, догоняй, режь, кромсай…

Если ты не погасишь в себе это желание, не заставишь себя слушаться голоса разума, почти наверняка ты проиграл.

Я прыжком назад разорвал дистанцию. Именно так, как нужно было мне. И едва лишь наемник качнулся вслед за мной, я резко развернулся вокруг своей оси, жестко втыкая правую ногу ему в грудь. Очень техничный удар, требующий досконального его изучения. И чрезвычайно болезненный.

Наемник отлетел от меня, как от стены. Повалился на землю, и тут же скрючился, силясь вздохнуть. Я не мог гарантировать ему перелома, но парочку трещин и довольно серьезные ушибы – наверняка.

Наклонившись, я поднял с земли нож. Подкинул его, ловя за лезвие, и отбросил подальше, в сторону. Присел на корточки над поверженным, разглядывая его багровое лицо с выкаченными из орбит глазами. Боец широко открывал рот и сипел, стараясь протолкнуть в отбитые легкие хоть глоток воздуха. Усмехнувшись, я поднялся на ноги и повернулся к трибуне, занятой полковником и его высокопоставленными гостями.

Надеюсь, все было достаточно эффектно и пришлось им по вкусу.

– Сюда, сюда иди! – подтвердил мои выводы восторженный командир, привлекая мое внимание взмахами руки.

– Ну, порадовал, казачок, уважил! – И в самом деле полковник выглядел довольным. Слегка под хмельком, с шалыми, залитыми глазами, и расстегнутым воротником синего кителя.

– А? Каков? Таких бы мне побольше, и все – горы бы свернул! – Эта фраза была обращена уже к немцу. Тот – худой, с щетиной непослушных, коротких усов над тонкими губами, с непропорционально коротким носом, кивнул. Судя по его надменному и брезгливому выражению лица, общество полковника его не радовало. Мое, видимо, тоже. Впрочем, мне до него дела не было. Я лишь скользнул по нему взглядом. Никакого любопытства или пиетета этот глист не вызывал.

– Вот, молодец, держи! – Я машинально принял от полковника недопитую бутылку вина. – За мое здоровье, казачок!

Я кивнул. Чуть запоздало бросил взгляд на полковника:

– Спасибо.

И вновь посмотрел на другую, соседнюю ложу. На молодого немца в хорошо подогнанной форме и с лицом повесы. Вольготно развалившись на подушках, он скалил в улыбке крупные белые зубы. Левая рука его двусмысленно лежала на спинке дивана, и красавчику немного не хватало для того, чтобы полноценно обнять белокурую девушку. Знаете, так делают в кинотеатрах молодые люди, не уверенные в ответных чувствах своей партнерши.

Хотя, на мой взгляд, взаимность была видна невооруженным глазом. Ульрика щебетала своим красивым голосом, очаровательно улыбалась, отчего на щеках у нее появлялись симпатичные ямочки, и все ее внимание было обращено исключительно на собеседника. Настолько, что на меня она даже не посмотрела, хотя пялился я в ее сторону более чем откровенно.

– Ну, чего застыл? Иди, давай! – Кто‑то совсем недружелюбно дернул меня за рукав. Очнувшись от мыслей, я бросил взгляд на охранника, демонстрирующего мне свое недовольство, на увлекшегося очередной схваткой полковника, и покорно спустился по лесенке из «вип‑ложи».

Никто не задержал меня на выходе со стадиона. Хорунжий куда‑то подевался, а всем другим казакам я оказался не нужен. Оглядевшись по сторонам, посмотрев на солнце, стоящее в зените, я отправился к нашему с Нельсоном дому.

Шел и думал, что я никогда не расскажу своему товарищу о том, что он победил в нашем негласном соревновании и Ульрика действительно оказалась высокой блондинкой спортивного телосложения. Не скажу, что у нее очаровательная улыбка и аристократичная бледность кожи. И про голубые глаза и тонкие пальцы тоже не пророню ни слова.

«Чего мы ждали?» – с горькой усмешкой подумалось мне. Нас по‑прежнему питали иллюзии и вера в лучшее. Жизнь, хорошенько прикладывавшая нам здесь кулаком уже неоднократно, ничему нас не учила. И Юлька – дитя своего времени и своей действительности. Она спокойно может смотреть на то, как убивают и калечат друг друга на вытоптанной поляне, и через секунду смеяться над шутками немецкого хлыща. Она такая, и быть другой не может.

Нет, решено – я утвердительно кивнул сам себе. Я ничего не скажу Нельсону. Он никогда не узнает, что его Ульрика ничем не отличается ото всех других, встреченных нами в этом мире.

Уверившись в правильности своих мыслей, я оглянулся по сторонам и, не заметив никого рядом с собой, широко размахнувшись, зашвырнул наградную бутылку в кусты сирени.

Поиск по сайту: