Идеология мещанина нашего времени 1 страница

Oh ironie, sainte ironie, viens que je t'adore!

П. Ж. Прудон.

Г. Иванов-Разумник написал двухтомную «Историю русской общественной мысли», в короткое время выдержавшую два из­дания. И хотя, разумеется, успех данного сочинения никогда не может служить ручательством за его внутреннюю ценность, но он во всяком случае показывает, что содержание этого сочинения соответствует из­вестным требованиям читающей публики. Поэтому всякое сочинение, пользующееся успехом, заслуживает внимания со стороны того, кто по той или другой причине интересуется вкусами читателей. Что же ка­сается, в частности, сочинения г. Иванова-Разумника, то оно интересно еще и потому, что посвящено в высшей степени важному предмету. Как не интересоваться русскому человеку историей развития русской обще­ственной мысли?

Я с жадностью прочел «труд», — как любит выражаться г. Кареев, — г. Иванова-Разумника. Прочел и... мне стала понятна причина того успеха, которым, несомненно, пользуется теперь у нас наш новый исто­рик русской общественной мысли.

Всякий процесс развития, всякая «история» представляется людям в различном виде, сообразно той точке зрения, с которой они на него смотрят. Точка зрения — великое дело. Не даром же Фейербах говорил когда-то, что человек отличается от обезьяны только своей точкой зрения. Какова же точка зрения г. Иванова-Разумника?

Она характеризуется подзаглавием его книги: «Индивидуа­лизм и мещанство в русской литературе и жизни XIX в.». Г. Иванов-Разумник — непримиримый враг мещанства. Мещан­ство, это — тот шиболет, с помощью которого он определяет, — в по­ложительном или в отрицательном смысле, — заслуги русских писателей:

кто боролся с мещанством, тот пользуется его симпатиями; кто мирился с мещанством, кто подчинялся ему или, что еще хуже, сам был его проповедником, тот подвергается осуждению. Сообразно с этим и история русской общественной мысли предста­вляется чем-то вроде длинного поединка между мыслящими русскими людьми, — интеллигенция тож, — и мещанством. В этом длинном поединке «счастье боевое» очень нередко начинает служить мыслящим русским людям. Вот, например, мы узнаем от г. Иванова-Разумника, «что люди тридцатых и сороковых годов, западники, славянофилы, Белинский, Гер­цен, дали этическому мещанству решительную битву — и побежденное ме­щанство рассеялось туманом при светлой заре шестидесятых годов» (т. I, стр. 225). Разумеется, это было бы очень отрадно даже и в том случае, если бы было рассказано менее возвышенным слогом. Но вот что очень печально: «рассеиваясь туманом», побежденное мещанство снова и снова собирается над мыслящими людьми черной тучей. Так, сообщив нам о победе людей тридцатых и сороковых годов над «эти­ческим мещанством», г. Иванов-Разумник меланхолически прибавляет: «Жаль только, что победа эта не была окончательная». Еще бы не жаль! И тем больше жаль, что мыслящим людям, — и не только в Рос­сии, но и во всем мире, — как видно, вообще не суждено когда бы то ни было окончательно победить мещанство. Возьмите хоть бы социа­лизм. Многие думают, что торжество социализма было бы окончатель­ным поражением мещанства. Но это большое заблуждение. Г. Иванов-Разумник напоминает своим читателям о той «еретической» мысли Гер­цена, что «социализм, оставшись победителем на поле битвы, сам выродится в мещанство» (т. I, стр. 369, курсив в подлиннике). И к своему напоминанию он прибавляет: «эту мысль о потенциальном мещанстве социализма уразумело только поколение русской интеллигенции начала XX века». Я не могу сейчас же взяться за рассмотрение того, какова собственно «еретическая мысль» Герцена, и как именно поняло ее «поколение начала XX века». Об этом мне при­дется весьма подробно говорить ниже. Сейчас я хочу только обратить внимание читателя на то, что если уж и социализм не справится с ме­щанством, то ясно, что оно действительно непобедимо, или, — чтобы вы­разиться точнее, — должно казаться непобедимым нам, живущим, борю­щимся, страдающим и надеющимся в «начале XX века». Ведь, мы лучше социализма пока еще ничего не придумали, а оказывается, что и со­циализм страдает мещанством, по крайней мере — «потенциальным». Как же тут не приуныть? Как не воскликнуть:

О, горе нам, рожденным в свет!

Однако откуда же берется непобедимая сила мещанства? И что оно за штука?

Выяснив себе понятие мещанства, мы вместе с тем получим и яс­ное представление о точке зрения г. Иванова-Разумника. Но для того, чтобы хорошенько выяснить себе понятие мещанства, нам необходимо расстаться на время с нашим автором и обратиться к Герцену. Всякие отступления досадны; однако некоторые из них бывают иногда не только полезны, но прямо необходимы, и с такими приходится мириться.

II

Герцен говорит о цивилизации западноевропейских стран:

«Перед нами цивилизация, последовательно развившаяся на без­земельном пролетариате, на безусловном праве собственника над соб­ственностью. То, что ей пророчил Сийес, и случилось: среднее состояние сделалось всем — на условии владеть чем-нибудь. Знаем ли мы, как выйти из мещанского государства в государство народное, или нет — все же мы имеем право считать мещанское государство односторонним развитием, уродством» ¹).

В строках, непосредственно следующих за только что приведен­ными, Герцен поясняет, в каком смысле употреблено имслово: урод­ство. Оказывается, что это слово совсем не обозначает собою чего-либо неестественного, «противозаконного» или, — как сказали бы мы теперь, — незакономерного. «Отклонение и уродство подза­конны тому же закону, как и организмы... Но сверх общей под-законности они еще состоят на особых правах, имеют свои частные законы, последствия которых опять-таки мы имеем право выводить без всяких ортопедических возможностей поправлять». Герцен приводит в пример жирафа. «Видя, что у жирафа передняя часть развита одно­сторонне, мы могли догадаться, что это развитие сделано на счет задней части и что в силу этого в организме непременно будет ряд не­достатков, соответствующих его одностороннему развитию, но которые для него естественны и относительно нормальны».

Применяя эти общие соображения к цивилизации западной Европы, Герцен продолжает: «переднюю часть европейского камелеопарда со­ставляет мещанство — об этом можно было бы спорить, если бы дело

¹) Сочинения А. И. Герцена, Genève — Bâle - Lyon 1879, т. X, стр. 215—216.

не было так очевидно; но однажды согласившись в этом, нельзя не ви­деть всех последствий такого господства лавки и промышленности. Ясно, что кормчий этого мира будет купец, и что он поставит на всех его проявлениях свою торговую марку. Против него равно будет не­состоятельна нелепость родовой аристократии и несчастие родового пролетариата. Правительство должно умереть с голода или сделаться его приказчиком; у, него на пристяжке пойдут его товарищи по непро­изводительности, опекуны несовершеннолетнего рода человеческого — адвокаты, судьи, нотариусы и пр.» ¹).

Так обстоит дело в общественной ж и з н и, — в области «б ы т и я»; и совершенно так обстоит оно и в области мысли, вообще в области «с о з н а н и я». С обычным своим блестящим талантом Герцен рисует печальные духовные последствия буржуазного господства.

«Мещанство — последнее слово цивилизации, основанной на без­условном самодержавии собственности, — говорит он, — демократизация аристократии, аристократизация демократии; в этой среде Альмавива равен Фигаро — снизу все тянется в мещанство, сверху все само падает в него по невозможности удержаться. Американские Штаты предста­вляют одно среднее состояние, у которого нет ничего внизу и нет ни­чего вверху, а мещанские нравы остались. Немецкий крестьянин — м е щ а н и н хлебопашества, работник всех стран — будущий мещанин. Италия, самая поэтическая страна в Европе, не могла удержаться и тотчас покинула своего фанатического любовника Маццини, изменила своему мужу-геркулесу Гарибальди, лишь только гениальный мещанин Кавур, толстенький, в очках, предложил ей взять ее на содержание» ²).

Эти остроумные строки полезно будет дополнить еще вот этими:

«Все мельчает и вянет на истощенной почве — нету талантов, нету творчества, нету силы мысли, — нету силы воли; мир этот пережил эпоху своей славы, время Шиллера и Гете прошло так же, как время Рафаэля и Буонаротти, как время Вольтера и Руссо, как время Мирабо и Дан­тона; блестящая эпоха индустрии проходит; она пережита, как бле­стящая эпоха аристократии; все нищают, не обогащая никого; кредита нет, все перебиваются со дня на день, образ жизни делается все менее и менее изящным, грациозным, все жмутся, все боятся, все живут, как лавочники, нравы мелкой буржуазии сделались общими» ³).

Итак, дело в том, что, — по мнению Герцена, — в Западной Европе

¹) Там же, стр. 216—217.

²) Там же, стр. 203—204.

³) Сочинения, т. V, стр. 63—64.

все более и более упрочиваются мелкобуржуазные отно­шения. «Этическое мещанство» — неизбежный и вполне естественный продукт этих отношений. Если бы устранена была причина, то устранилось бы и ее следствие. Если бы пришло к концу господ­ство мелкой буржуазии в общественной жизни, то прекрати­лось бы и господство мелкобуржуазных нравов, то отошло бы в область предания и «этическое мещанство». Но Герцен не видел никаких оснований к тому, чтобы ждать прекращения мелко­буржуазной гегемонии в Западной Европе. Правда, он допускал возмож­ность коренного потрясения, общественного «взрыва», внезапного по­явления «той или другой лавы», которая покроет каменным покровом, уничтожит и предаст забвению хилые, слабые, глупые поколения людей, выродившихся под влиянием мелкобуржуазного общественного порядка. И тогда начнется новая жизнь. Но когда и отчего это произойдет? До­пуская отвлеченную возможность подобных «взрывов» даже и в Запад­ной Европе, Герцен считал их, однако, крайне мало вероятными. Мне сдается, что на силы, которые могли бы привести ко «взрыву», к по­явлению «лавы», Герцен смотрел приблизительно так, как Кювье смо­трел на силы, время от времени производящие, согласно его знамени­тому учению, «революции земного шара»: они не имеют ничего об­щего с теми факторами, действие которых мы наблюдаем при обычном течении вещей ¹). К возможным действиям совершенно неизвестных причин нельзя приурочивать какие-нибудь определенные упо­вания, которые способны были бы повести к каким-нибудь опреде­ленным поступкам. Притом, даже и эти гипотетические «взрывы» и «лавы» представлялись Герцену возможными лишь в отдаленном бу­дущем, когда сменится целый ряд поколений. Понятно, что такая от­влеченная и отдаленная возможность отнюдь не могла поколебать его убеждения в том, что Западная Европа есть царство мелкой буржуазии, «купца», на все накладывающего свою «торговую марку», лавочника, все измеряющего своим аршином.

III

Наведя у Герцена эту необходимую справку, мы можем обратиться к г. Иванову-Разумнику.

¹) Кстати, Герцен, хорошо знакомый с естествознанием своего времени, верно, знал и учение Кювье, и он очень охотно проводил параллели между жизнью при­роды и общественной жизнью. По временам он даже злоупотреблял ими, подобно французским материалистам XVIII столетия и некоторым натуралистам XIX.

Он заимствовал понятие о мещанстве у знаменитого автора «Былого и Дум». Но в своем качестве критически мыслящей лич­ности он не зовет нас «назад к Герцену»; наоборот, он хочет вести нас «вперед от Г e p ц e н а». И с этой похвальной целью он подвергает Герценово понятие о мещанстве «критическому» пересмотру.

Он начинает с характеристики этого понятия. Он говорит: «Ме­щанство — в смысле, приданном ему Герценом — есть... группа преем­ственная, внеклассовая и внесословная. В этих признаках — главное отличие «мещанства» от «буржуазии», типично сословной и классовой группы. Буржуазия, это прежде всего — третье сословие; далее это — общественный класс, резко определяемый и характеризуемый, как экономическая категория, понятием ренты в том или ином ее виде (под рентой, в условно широком смысле, мы понимаем и доход предпри­нимателей, и доход землевладельцев). Понятие мещанства — неизмеримо шире, так как внесословность и внеклассовость являются его характер­ными признаками» (I, 14).

Тут я решительно протестую и апеллирую к читателю, который надеюсь, хорошо знает теперь, что мещанство, в смысле, при­данном ему Герценом, вовсе не есть «группа вне­сословная и внеклассовая». Совсем напротив! По Герцену, мещанство есть «прежде всего» мелкая буржуазия, которая, сделавшись «кормчим» западноевропейского мира, преобразо­вала по своему подобию все остальные общественные слои и «группы». Такое понятие о мещанстве может быть признано правильным; оно может быть признано ошибочным. Но что оно принадле­жит Герцену, в этом совсем нельзя сомневаться. Зачем же гово­рить «то, чего не было?» Я боюсь, что если мы в этом направле­нии пойдем «вперед от Герцена», то уйдем много дальше, чем следует.

Впрочем, сам же г. Иванов-Разумник дает весьма серьезный повод усомниться в справедливости сказанного им на этот счет. Вот что читаем мы у него в конце первого тома:

«Ошибка Герцена была в том, что антимещанство он искал в клас­совой и сословной группе, между тем как сословие и класс — всегда толпа, масса серого цвета, с серединными идеалами, стремлениями, взгля­дами; отдельные, более или менее ярко окрашен­ные индивидуальности из всех классов и сосло­вий составляют внеклассовую и внесословную

г p у п п у и н т e л л и г e н ц и и, о с н о в н ы м свойством которой и является антимещанство» (курсив в подлиннике).

Посмотрите же, какой вид принимает теперь взгляд Герцена под пером г. Иванова-Разумника! Мещанство было, по Герцену, «группой внеклассовой и внесословной», а антимещанства он искал б классовой и сословной группе. С чем же это сообразно? Это ни с чем не сообразно. Что же это такое? Самая простая путаница понятий.

Когда г. Иванов-Разумник открывает «ошибку Герцена» в том, что тот искал антимещанства в группе классовой и сословной, он имеет в виду его же мысль, что русский народ не заражен духом мещанства и потому несравненно более западных народов способен осуществить социалистические идеалы. Но именно эта мысль Герцена, — хотя она и ошибочна сама по себе, —'именно она-то и показывает, что он не смо­трел на «этическое мещанство» ¹), как на свойство «внеклассовой и внесословной группы», т. е. как на нечто независимое от общественных отношений, а, напротив, видел в нем «этическое» следствие известного социального порядка. Западные народы живут при одних экономических условиях; русский народ — при совер­шенно иных. На Западе господствует и все более упрочивает свое господство мелкобуржуазная собственность; русский народ крепко держится за общинное землевладение. По­этому западные народы насквозь пропитаны духом мещанства, а русский народ — едва ли не наиболее антимещанский народ в мире. Сознание определяется бытием.

Так как, по Герцену, мещанский «д у х» есть следствие мелко­буржуазных и общественных отношений, то неуди­вительно, что на Западе, — где безраздельно царствуют именно мелко­буржуазные отношения, — антимещанство не могло найти для себя подходящую общественную почву. Там оно существовало только в виде редких исключений из общего правила, в виде «светлых точек», совершенно неспособных разогнать окружаю­щий их мрак. В Париже Герцен видит эти светлые точки в Латинском Квартале:

i «Там хранится Евангелие первой революции; читают ее апостоль­ские деяния и послания святых отцов XVIII века; там известны вели­кие вопросы... там мечтают о будущей «веси человеческой» так

¹) Чтобы читатель не запутался в терминологии, я попрошу его запомнить, что словами: «этическое мещанство» г. Иванов - Разумник обозначает этические свойства и вообще духовную сущность мещанства, как группы.

как монахи первых веков мечтали о «веси божией». Из переулков этого Лациума, из четвертых этажей невзрачных домов его, постоянно идут ставленники и миссионеры на борьбу и проповедь и гибнут большею частью морально, а иногда и физически, in partibis infidelium, т. е. по другую сторону Сены» ¹).

Герцен горячо симпатизирует «светлым толчкам», благородным гра­жданам парижского «Лациума». Но он, к сожалению своему, не видит за ними ровно никакой общественной силы; эти благородные мечтатели представляют собою именно только немногочисленные отдельные «точки». Отсюда проистекает их слабость; отсюда проистекает то, что они как нельзя более далеки от победы над всесильным, всеохватывающим ме­щанством; отсюда проистекает, наконец, нечто гораздо более печаль­ное: их самих побеждает мещанство. Герцен, бывший подчас тонким психологом, картинно изобразил эту слабую сторону тогдашнего французского антимещанства. По его словам, благородные граждане Лациума иногда погибают, правда, физически, — как мученики за идею, — но чаще всего они погибают морально и поги­бают вследствие чего? Вследствие простого переезда «на другую сто­рону Сены», т. е. тогда, когда, окончив курс, они сами вступают в мещанскую жизнь и... сами делаются мещанами. Нам, русским, это явление очень хорошо известно: ведь оно так часто повторялось у нас с благородными мечтателями Васильевского острова и Большой и Малой Бронных. «Ты земля и в землю пойдешь», — сказал Иегова первому человеку после его грехопадения. «Ты — мещанин и в мещан­ство вернешься, хотя бы душа твоя была полна самой жгучей ненависти к мещанству». Так говорила, говорит и будет говорить французская, немецкая, итальянская, русская, болгарская, румынская (и т. д., и т. д.) общественная жизнь всем тем благородным мечтателям, всем тем «ин­теллигентам», которые, оставаясь внеклассовой и в н е с о с л о в н о й группой, не умеют или не имеют возможности слиться с передовым классом своего времени, не умеют стать его идеологами и опереться в своей работе для лучшего будущего на железный рычаг классовой борьбы. Так говорила, говорит и будет говорить она им, не справляясь о том, чем вызывается «первородный грех» таких интелли­гентов — собственною ли их близорукостью или же неразвитостью со­временных им общественных отношений. Так говорила, говорит и будет говорить она, и ее зловещее предсказание оправдывается, оправдывалось

¹) Сочинения А. И. Герцена, т. X, стр. 95.

и будет оправдываться: «внесословная и внеклассовая» интеллигенция в самом деле гибла, гибнет и будет гибнуть морально, как «только переберется на другую сторону Сены». Да это еще что! Бывает много хуже. Бывает так, что проповедниками мещанства, его наиболее «кра­сивыми» представителями, являются именно те люди, которые считают себя самыми злыми его врагами. Увы! это страшное несчастье случилось у нас со многими из тех, которые зовут теперь нашу интеллигенцию вкрестовый поход против мещанства. Это — как раз та ирония, та «святая ирония», которой хотел поклониться Прудон. Но об этом ниже.

IV

Г. Иванов-Разумник сообщил нам, что понятие мещанства «неизме­римо шире» понятия буржуазии. По этому поводу я настоятельно прошу его разъяснить следующие мои сомнения:

Во-первых, на каком основании он утверждает, что «буржуазия, это прежде всего — третье сословие»? Ведь третье сословие обнимало собою и буржуазию, и пролетариат, поскольку существовали тогда эти общественные категории.

Но когда существовало третье сословие, буржуазия была еще далека от полного господства в западноевропейском обществе. Этого господства она достигла уже после того, как уничтожен был сословный строй (ancien régime), т. е. после того, как устра­нено было всякое логическое основание для того, чтобы именовать бур­жуазию «сословной группой».

Мне кажется, что я догадываюсь, почему наш историк позабыл в этом случае историю, но я не хочу высказывать свою догадку. Я пред­почитаю дождаться ответа г. Иванова-Разумника.

Во-вторых, даже упраздняя определение буржуазии, как группы «прежде всего» сословной, мы все-таки сохраняем ее определение, как классовой группы (почему не просто класса?). Что же у нас теперь получается? А вот что.

Хотя мещанство, как группа, «неизмеримо шире» буржуазии, но очевидно, что в состав мещанства входит также и буржуазия. Это мы непременно должны допустить, по крайней мере для настоящего времени и для такой страны, как, например, современная Франция, в которой старый порядок уничтожен был основательнее, чем где бы то ни было. Значит, в современной Франции существует буржуазный

класс, и этот буржуазный класс является составною частью «внеклассовой» (хотя, за уничтожением сословий, и не «вне-сословной») группы мещанства. Но если это так, — а это, как видит читатель, не может быть иначе, — то имеем ли мы право называть ме­щанскую группу — внеклассовой? Очевидно, нет! Та обще­ственная группа, одной из составных частей которой является буржуазный класс, сама должна иметь, п о крайней мере, до некоторой степени классовый харак­тер. До какой же именно степени? Это зависит от той роли, какую играет названный класс в этой группе. Если роль, которую играет при­надлежащая к этой группе буржуазия, есть влиятельная роль, то и группа эта по необходимости приобретает буржуазный характeр. Если же роль эта мало влиятельна, то и группа, включающая в себя буржуазию, лишь в незначительной степени пропитается клас­совым духом буржуазии.

Но и в этом случае мы еще не получим права называть группу ме­щанства внеклассовой группой. Если одною из составных ее частей является буржуазный класс, то другими ее составными частями могут явиться только какие-нибудь другие классы или слои. Ведь это же ясно, как день. А если ясно, то спрашивается: какие же классы или слои? Г. Иванов-Разумник хранит на этот счет самое упор­ное глубокое молчание. Но молчание — не довод.

В обществе, разделенном на классы, всякая общественная группа по необходимости имеет классовый характер, хотя, в зависимости от обстоятельств, этот ее характер и не всегда получает яркое выражение. Но тот, кто хочет писать историю общественной мысли, должен уметь понять его даже и тогда, когда он остается бледным и неясно выражен­ным. В противном случае ему придется только mit Worten kramen, по известному выражению Мефистофеля.

Я взял для примера современную Францию, как страну, где метла великой революции вымела за порог общественного здания весь сор сословного строя. И я прошу еще раз г. Иванова-Разумника ответить мне: имеют ли какой-нибудь классовый характер те группы, которые, вместе с буржуазией, входят в этой стране в собирательную группу мещанства? Если — да, то какой именно; а если — нет, то почему не имеют. И что это значит?

Я буду с нетерпением ждать ответа, а в ожидании его я останусь при том твердом убеждении, что в нынешней Франции печать буржуа-

зии лежит на всех других общественных классах и группах, за исключе­нием пролетариата, да и то лишь постольку, поскольку этот последний сознательно, — или хотя бы бессознательно, — восстает против бур­жуазной гегемонии.

Г. Иванов-Разумник не любит пускаться в социологические рассуждения; он предпочитает оставаться в области этики. Это, конечно, его дело. Но посмотрим, насколько богаты содержанием те выводы, к которым приходит он в этой области.

«Определяя возможно широко сущность этического мещан­ства, — говорит он, — мы скажем, что мещанство, это — узость, плоскость и безличность, — узость формы, плоскость содер­жания и безличность духа; иначе говоря, не имея определенного со­держания, мещанство характеризуется своим вполне определенным отношением к какому бы то ни было содержанию: самое глубо­кое оно делает самым плоским, самое широкое — самым узким, резко-индивидуальное и яркое — безличным и тусклым...

«Мещанство, это — трафаретность, символ веры мещанства, и его заветное стремление, это — «быть, как все»; мещанство, как группа, есть поэтому та сплоченная посредственность (conglomerated mediocrity по цитированному Герценом выражению Милля), которая всегда и всюду составляла толпу, доминирующую в жизни...» (I, 15—16).

Итак, «мещанство, это — трафаретность». Поэтому антимещанство должно быть не чем иным, как антитрафаретностью, а исто­рия русской общественной мысли оказывается борьбой антитрафа­ретности с трафаретностью. Это поистине новый (чуждый всякой «тра­фаретности») и глубокий взгляд на исторические судьбы «бедной рус­ской мысли»! ¹).

«Понятие мещанства неизмеримо шире» понятия буржуазии. Мы уже знаем, что это ясно разве только для людей, смотрящих на историю с точки зрения борьбы антитрафаретности с трафаретностью, а менее глубокомысленные люди наталкиваются здесь на непреодолимые для них трудности. Но допустим, что эти трудности превзойдены; допустим, что г. Иванов-Разумник уже объяснил нам, — чего он, правда, еще не сде­лал да, пожалуй, и никогда не сделает, — в каком отношении стоит, например, французская буржуазия к другим общественным группам, вместе с нею составляющим во Франции, как и во всех буржуазных

¹) Это напоминает го определение, которое Энгельс с полным логическим правом вывел из дюринговых рассуждений о зле: Das Böse ist die Katze!»

странах, несравненно более широкую «группу мещанства». Предполо­жив, что мучившие нас трудности превзойдены, мы, как это само собой понятно, испытываем значительное облегчение. Но очень скоро нами опять овладевает мучительное беспокойство.

Говоря о борьбе с «литературным мещанством» ¹), наш автор упо­минает, между прочим, о так называемой мещанской драме (I, 47). Но что такое «мещанская драма», чем она была в свое время? Формой литературного выражения борьбы бур­жуазии со старым порядком, или, — чтобы употребить выражение г. Иванова-Разумника, — формой борьбы буржуа­зии с литературной трафаретностью. Выходит, стало быть, что было такое время, когда буржуазия не являлась со­ставною частью группы мещанства, а стояла вне ее и боролась с нею. Буржуазия против мещанства — таково было положение дел во Франции не далее, как в половине XVIII века. Вот это-то положение меня и смущает. И всякий должен будет признать, что это — крайне парадоксальное, положение ²). Когда Герцен кидал в ме­щанство острые стрелы своего сарказма, он, очевидно, и не подозревал возможности подобного исторического парадокса. А вот мы с г. Ивано­вым-Разумником его открыли. Почему же это нам так повезло? Да очень просто! Герцен смотрел на «этическое мещанство», как на плод извест­ных общественных отношений, как на известный фазис в истории за­падной буржуазии. «Этическое мещанство» представлялось ему духовным свойством буржуазии ³) времен упадка. Потому-то он и мог сочувственно говорить о других фазисах ее развития, о тех эпохах, когда на исторической сцене появлялись «Рафаэли и Буонаротти, Воль­теры и Руссо, Гете и Шиллеры, Дантоны и Мирабо». И по той же самой, весьма понятной, причине он не считал мещанства свойственным ни средневековому рыцарству, ни русскому крестьянству. Но мы с г. Ива­новым-Разумником ушли «вперед» от Герцена. Мы покинули точку зрения социологии и превратили мещанство, это свойство буржуазного класса, в вечную «э т и ч e с к у ю» категорию. И со­вершив с ним эту операцию, мы уже не удивляемся, наблюдая борьбу

¹) Г. Иванов-Разумник очень богат всякими определениями и различениями.

²) Оно напоминает парадоксальное положение знаменитого майора Ковалева, как известно, находившегося одно время в конфликте со своим собственным носом. Но для полноты аналогии нужно было бы предположить, что майорский нос явился на свет раньше самого майора.

³) A также, разумеется, и тех групп, которые подчинились ее влиянию.

мещанской драмы с мещанством, майора Ковалева со сыоим собствен­ным носом, буржуазии со своей собственной «духовной сущностью». О, мы далеко «опередили» Герцена!

Мещанство, это — трафаретность; антимещанство, это — анти­трафаретность. Мы имеем две категории, которые в самом деле могут быть названы вечными, а, стало быть, также «внесословными» и «внеклассовыми». Но эти вечные, «внесословные и внеклассовые» кате­гории тождественны с категориями старого и нового. Защитники старого с полным правом могут быть названы представителями трафаретности, а новаторы — ее врагами. Вся история есть борьба нового со старым; если бы всегда существовало одно старое, то не было бы и истории. Это неоспоримо. Но эта неоспоримая истина еще более тоща, чем самая тощая из коров, приснившихся фараону. И она, как нельзя более, «трафаретна». Она ни на один шаг не подвигает нас к пониманию хода общественного развития. Понимает это развитие не тот, кто открывает в нем борьбу нового со старым, а тот, кто умеет объяснить себе, откуда взялось старое (которое тоже ведь было когда-то новым); почему оно не удовлетворяет в данное время новаторов; чем обусловливается ход, и от чего зависит исход борьбы новаторов с консерваторами. Вот в чем дело! А чтобы справиться с этой за­дачей, необходимо перейти на почву социологии. Всякая данная философия истории лишь постольку и имела теоретическую ценность, поскольку она переходила на эту почву, поскольку ей удавалось опре­делить социологический эквивалент тех или других «этических» явлений. К тому времени, когда Герцен писал свои блестящие страницы о западноевропейском мещанстве, в этом напра­влении сделано было уже довольно много.

Поиск по сайту: