Искусство у первобытных народов

Милостивый государь!

Искусство всякого данного народа, по моему мнению, всегда стоит в теснейшей причинной связи с его экономикой. Поэтому, приступая к изучению искусства у первобытных народов, я должен сначала ука­зать главнейшие отличительные черты первобытной экономики.

«Экономическому» материалисту вообще очень естественно,

по образному выражению одного писателя, начинать с «экономи­ческой струны». А в данном случае принятие этой «струны» за исходную точку моего исследования подсказывается, кроме того, осо­бенным и очень важным обстоятельством.

Еще очень недавно между социологами и экономистами, знакомыми с этнологией, было распространено твердое убеждение в том, что хо­зяйство первобытного общества было хозяйством коммунисти­ческим par excellence. «Историк-этнограф, приступая в насто­ящее время к изучению первобытной культуры, — писал в 1879 г. М. М. Ковалевский, — знает, что объектами его исследования являются не отдельные индивидуумы, будто бы вступающие друг с другом в соглашение жить сообща под начальством ими же устано­вленных властей, и не отдельные семьи, искони веков существовавшие и постепенно разросшиеся в родовые союзы, а стадные группы инди­видуумов разного пола, группы, в среде которых происходит медленный и самопроизвольный процесс дифференциации, результатом чего явля­ется возникновение частных семейств и индивидуальной, на первых по­рах одной лишь движимой, собственности» ¹).

Первоначально даже пища, этот «важнейший и необходимейший вид движимого имущества», составляет общую собственность членов стадной группы, и раздел добычи между отдельными семьями является лишь у племен, стоящих на сравнительно более высокой ступени раз­вития ²).

Так же смотрел на первобытный хозяйственный строй и покойный Н. И. Зибер, известная книга которого «Очерки первобытной экономической культуры» посвящена была критической по­верке «того предложения... что общинные стороны хозяйства в их раз­личных стадиях представляют универсальные формы экономической де­ятельности на ранних ступенях развития». На основании обширного фактического материала, обработку которого, правда, нельзя при­знать строго систематичной, Зибер пришел к тому заключению, что «простая кооперация труда в ловле рыбы, охоте, нападении и защите, уходе за скотом, очистке лесных участков под обработку, орошении, возделывании земли, построении домов и больших орудий, как сети, лодки и т. д., естественно обусловливает собой совместное потребление всего произведенного, а тем самым и общую собственность на недвижи-

¹) «Общинное землевладение, причины, ход и последствия его разложения». Стр. 26—27.

²) Там же, стр. 29.

мое и даже движимое имущество, насколько она может быть охраняема, от посягательства соседних групп» ¹).

Я мог бы процитировать многих других, и не менее авторитетных, исследователей. Но вы, конечно, и сами знаете и«. Поэтому я не буду плодить цитат, а прямо укажу на то, что в настоящее время теория «первобытного коммунизма» начинает подвергаться оспа­риванию. Так, уже цитированный мною в первом письме Карл Бюхер считает ее несогласной с фактами. По его мнению, народы, которых в самом деле можно назвать первобытными, как нельзя более далеки от коммунизма. Их хозяйство вернее было бы назвать индивидуалистическим, но и такое название неправильно, так как их быту вообще чужды самые существенные признаки «хозяйства».

«Под хозяйством мы всегда разумеем совместную деятельность лю­дей, направленную на приобретение благ, — говорит он в своем очерке «Первобытный хозяйственный строй», — хозяйство предполагает заботу не об одной лишь настоящей минуте, но и о будущем, бережливое поль­зование времени и его целесообразное распределение; хозяйство озна­чает труд, оценку вещей, упорядочение их потребления, передачу куль­турных приобретений из рода в род» ²). Но в быту низших племен встре­чаются лишь самые слабые зачатки таких признаков. «Если из жизни бушмена и ведда устранить употребление огня, лука и стрел, то вся его жизнь сведется к индивидуальному исканию пищи. Каждый отдельный бушмен должен прокармливать себя совершенно самостоятельно. Голый и безоружный бродит он, подобно дичи, со своими товарищами в тес­ных пределах определенного района... Каждый, как мужчина, так и жен­щина, поедает сырым то, что удается схватить руками или вырыть из земли ногтями, — низших животных, коренья, плоды. Они то собираются в незначительные группы или большие стада, то снова разбредаются, смотря по тому, насколько местность богата растительной пищей или дичью, но такие группы не превращаются в настоящие общества. Они не облегчают существования отдельному лицу. Эта картина, быть мо­жет, не особенно понравится современному носителю культуры; однако, собранный эмпирическим путем материал прямо-таки принуждает нас изображать ее именно таким образом. В ней нет «и одной выдуманной черты, мы устранили из жизни низших охотников лишь то, что, согласно

¹) «Очерки», стр. 5—6 первого изд.

²) См. «Четыре очерка из области Народного Хозяйства». Статьи из книги «Происхождение Народного Хозяйства». С.-Петербург, 1898 г., стр. 91.

общепринятому взгляду, является уже признаком культуры: употре­бление оружия и огня» ¹).

Надо сознаться, что эта картина совсем непохожа на то изобра­жение первобытного коммунистического хозяйства, которое рисова­лось в нашем уме под влиянием работ М. М. Ковалевского и Н. И. Зи­бера.

Я не знаю,которая из двух картин «нравится» вам. милостивый го­сударь. Но это вопрос мало интересный. Дело не в том, что нравится вам, мне или какому-нибудь третьему лицу, а в том, верно ли нари­сованное Бюхером изображение, согласно ли оно с действительностью, соответствует ли оно собранному наукой эмпирическому материалу. Эти вопросы важны не только для истории экономического развития; они имеют огромное значение для всякого, кто исследует ту или другую сторону первобытной культуры. В самом деле, искусство недаром на­зывается отражением жизни. Если «дикарь» оказывается таким инди­видуалистом, каким его изображает Бюхер, то его искусство непременно должно воспроизвести свойственные ему черты индивидуализма. Притом же искусство является отражением преимущественно обществен­ной жизни; и если вы смотрите на дикаря глазами Бюхера, то вы бу­дете вполне последовательны, заметив мне, что нельзя говорить об искусстве там, где преобладает «индивидуальное искание пищи», и где между людьми нет почти никакой совместной деятель­ности.

Ко всему этому надо прибавить еще и вот что: Бюхер несомненно принадлежит к числу тех мыслящих ученых, число которых, к со­жалению, совсем не так велико, как это было бы желательно, и потому его взгляды заслуживают серьезного внимания даже в том случае, если он ошибается.

Рассмотрим же поближе написанную им картину дикого быта.

Бюхер писал ее, основываясь на данных, относящихся к быту так называемых низших охотничьих племен и устранив из этих данных лишь признаки культуры: употребление оружия и огня. Этим он сам указал нам тот путь, которым мы должны идти в разборе его картины. Именно, мы должны сначала проверить употребленный им в дело эмпи­рический материал, т. е. посмотреть, как на самом деле живут низ­шие охотничьи племена, а затем выбрать наиболее вероятное предпо­ложение относительно того, как они жили в то отдаленное время,

¹) Там же, стр. 91- 92.

когда им еще неизвестно было употребление огня и оружия. Сначала — факты, потом — гипотеза.

Бюхер ссылается на бушменов и на цейлонских веддов. Спраши­вается, можно ли сказать, что быт этих племен, несомненно принадле­жащих к самым низшим охотничьим племенам, лишен всех призна­ков хозяйства и что индивидуум вполне представлен у них своим соб­ственным силам. Я утверждаю, что нельзя.

Возьмем сначала бушменов. Известно, что они нередко собира­ются партиями в 200—300 человек для совместной охоты. Такая охота, являясь самым несомненным общением людей для производительных це­лей, «предполагает» в то же время и труд, и целесообразное распре­деление времени, так как в этих случаях бушменам приходится строить изгороди, тянущиеся иногда на несколько миль, копать глубокие рвы, уставлять их дно заостренными бревнами и т. п. ¹). Само собою разу­меется, что все это делается не только для удовлетворения потребно­стей данного времени, но и в интересах будущего.

«Некоторые отрицают у них существование всякого экономиче­ского смысла, — говорит Теофиль Ган, — и когда о них заходит речь в книгах, то один автор списывает ошибки другого. Конечно, бушмены не понимают политической экономии и государственного хозяйства, но это не мешает им думать о черном дне» ²).

И действительно из мяса убитых ими животных они делают запасы и прячут их в пещерах или оставляют в хорошо укрытых ущельях под надзором стариков, уже неспособных принимать непосредственное уча­стие в охоте ³). Заготовляются в запас также луковицы некоторых ра­стений. Эти луковицы, собираемые в громадном количестве, сохраняются бушменами в птичьих гнездах ⁴). Наконец, известны делаемые бушме­нами запасы саранчи, для ловли которой они тоже роют глубокие и длинные рвы ⁵).

Это показывает, как сильно ошибается Бюхер, утверждающий вместе с Липпертом, что у низших охотничьих племен никто не ду­мает о собирании запасов ⁶).

¹) Ср. Die Buschmänner. Ein Beitrag zur siidafrikanischen Völkerkunde von Theo­phil Hahn. Globus, 1870, № 7, S. 105.

²) Ibid, № 8, S. 120.

³) Там же, №8, стр. 120 и 130. ⁴) Там же, № 8, стр. 130.

⁵) Г. Лихтенштейн. Reise im südlichen Afrika in den Jahren 1803, 1804, 1805 und 1806, Zweiter Teil, S. 74.

⁶) «Четыре очерка», стр. 75, примечание.

По окончании совместной охоты большие охотничьи партии буш­менов разбиваются, правда, на мелкие группы. Но, во-первых, иное дело быть членом мелкой группы, а иное дело быть предоставленным своим собственным силам. Во-вторых, даже расходясь в разные стороны, бушмены не разрывают взаимной связи. Бечуаны говорили Лихтенштейну, что бушмены постоянно подают друг другу сигналы посредством огней и, благодаря этому, знают все, что делается кругом на очень большом пространстве, гораздо лучше, чем все другие соседние им племена, в культурном отношении гораздо выше их стоящие ¹). Я думаю, что подобные обычаи не могли бы возникнуть у бушменов, если бы индиви­дуумы были предоставлены у них своим собственным силам и если бы в их среде преобладало «индивидуальное искание пищи».

Перехожу к веддам. Эти охотники (я говорю о совершенно диких, так называемых англичанами rock veddahs) живут, подобно бушменам, небольшими кровными союзами, общими силами которых и совершается у них «искание пищи». Правда, немецкие исследователи Пауль и Фриц Сарразены, авторы новейшего и во многих отношениях полнейшего со­чинения о веддах ²), выставляют их порядочными индивидуалистами. Они говорят, что в то время, когда первобытные общественные отношения веддов еще не были разрушены влиянием соседних народов, стоящих на более высокой ступени культурного развития, вся их охотничья территория была поделена между отдельными семьями.

Но это совершенно ошибочное мнение. Те свидетельства, на осно­вании которых Сарразены строят свою догадку о первобытном обще­ственном строе веддов, говорят совсем не то, что видят в них эти исследователи. Так, Сарразены приводят свидетельство некоего фан-Гунса, бывшего в семнадцатом веке губернатором Цейлона. Но из рас­сказа фан-Гунса видно только то, что населенная веддами территория была поделена на отдельные участки, а вовсе не то, что эти участки принадлежали отдельным семьям. Другой писатель семнадцатого века, Нокс (Кпох), говорит, что у веддов в лесах «есть границы, отде­ляющие их друг от друга», и что «партии не должны переступать эти границы во время охоты и собирания плодов».

¹) Ор. с. Том II, стр. 472. Известно, что огнеземельцы также сообщаются между собою с помощью огней, см. Darwin, Journal of researches, etc. London 1839, p. 238.

²) Sarrasin. Die Weddahs von Ceylon und die sie umgebenden Völkerschaften. Wiesbaden, 1892—1893.

Тут речь идет о партиях, а не об отдельных семьях, и потому мы должны предположить, что Нокс имел в виду границы участ­ков, принадлежащих более или менее крупным кровным союзам, а не отдельным семьям. Далее Сарразены ссылаются на англичанина Тин­нента. Но что же именно говорит Тиннент? Он говорит, что территория веддов поделена между кланами (clans of families associated by relationship) ¹).

Клан и отдельная семья — не одно и то же. Конечно, кланы веддов не велики: Тиннент прямо называет их маленькими — small clans. Да оно и понятно. Кровные союзы не могут быть велики на той низкой ступени развития производительных сил, на которой стоят ведды. Но дело не в этом. Нам важно здесь знать не величину клана веддов, а ту роль, которую он играет в существовании) отдельных индивидуумов этого племени. Можно ли сказать, что эта роль равна нулю, что клан не облегчает существования отдельных лиц? Совсем нет! Известно, что кровные союзы веддов бродят под начальством своих глав. Известно также, что на ночлеге дети и подростки ложатся около вожака, а взрос­лые члены клана располагаются вокруг них, составляя таким образом живую цепь, готовую защищать их от неприятельских нападений ²). Этим обычаем, несомненно, очень облегчается существование как от­дельного лица, так и целого племени. Не менее облегчается оно и другими проявлениями солидарности. Так, например, вдовы про­должают у них получать свою часть во всем, что попадет в руки клана ³).

Если бы у них не было никакого общественного союза и если бы у них господствовало «индивидуальное искание пищи», то женщин, ли­шившихся поддержки своих мужей, ожидала бы, конечно, совершенно иная участь.

Чтобы покончить с веддами, прибавлю еще, что они, подобно буш­менам, дeлают запасы мяса и других продуктов охо­ты как для собственного потребления, так и для меновой торговли с со­седними племенами ⁴). Капитан Рибейро утверждал даже, что ведды совсем не едят свежего мяса, а нарезывают его кусками и хранят в дуплах деревьев, притрагиваясь к своему запасу лишь по истечении

¹) Ceylon, an account of the Island etc., London 1880, vol. II, p. 440.

²) Тиннент. Op. с. II, 441.

³) Тиннент, ibid., II, 445. Известно, что у веддов господствует едино­брачие.

⁴) Тиннент, ibid., II, р. 440.

года ¹). Это, вероятно, преувеличение, но во всяком случае я еще раз прошу вас, милостивый государь, заметить, что ведды, так же как и бушмены, решительно опровергают своим примером то мнение Бюхера_у что дикари не собирают запасов. А ведь приготовление запасов есть, по Бюхеру, один из несомненнейших признаков хозяйства.

Жители Андаманских островов, минкопы ²) по своему культурному развитию немногим превышают веддов, но и они живут кланами и часто предпринимают общественные охоты. Все, что удалось добыть холостой молодежи, составляет общую собственность и распределяется согласно указаниям главы клана. Лица, не принимавшие участия в охоте, все-таки получают свою часть добычи, так как предполагается, что пойти на охоту им помешала какая-нибудь работа, предпринятая в интересах всей общины. Возвратившись в лагерь, охотники садятся вокруг огня, и тогда начинаются пирование, пляски и песни. В пиру принимают участие и такие неудачники, которые редко убивают что-нибудь на охоте, и даже просто лентяи, предпочитающие проводить свое время в праздности ³). Похоже ли все это на «индивидуальное искание пищи» и можно ли ввиду всего этого сказать, что у минкопов кровные союзы не облегчают существования отдельным лицам? Нет! Приходится, наоборот, сказать, что относящийся к быту минкопов эмпирический материал совсем не подходит к известной нам «картине» Бюхера.

Для характеристики быта низших охотничьих племен Бюхер за­имствует у Шаденберга описание образа жизни негритосов Филиппин­ских островов. Но кто внимательно прочтет статью Шаденберга ⁴), тот убедится, что и негритосы борются за существование не в оди­ночку, а соединенными силами кровного союза. Один-испанский священник, свидетельство которого приводит Шаденберг, го­ворит, что у негритосов «отец, мать и дети вооружены каждый своими стрелами и вместе ходят на охоту». На этом основании можно было бы подумать, что они живут, если не в одиночку, то небольшими се­мьями. Но и это неверно. «Семья» негритосов есть кровный союз, охва-

¹) Histoire de l'isle de Ceylon, écrite par le capitaine J. Ribeiro et présentée au roi de Portugal en 1685. trad. par M-r l'abbé Legrand, Amsterdam MDCCXIX, p. 179.

²) В лондонском Nature появилась однажды заметка, в которой утверждается, что название «минкопы», придаваемое иногда андаманцам, не имеет никакого осно­вания и не употребляется ни туземцами, ни их соседями.

³) С. Н. Man, On the Aboriginal inhabitants of the Andaman Islands, Journal Of the Anthropological Institute of Great-Britain and Irland, vol. XII, p. 363.

⁴) Ueber die Negritos der Philippinen in Zeitschrift fur Ethnologie, B. XII.

тывающий от 20 до 80 человек ¹). Члены такого союза бродят вместе под руководством начальника, который выбирает места для стоянок, на­значает время выступления в поход и т. д. Днем старики, больные и дети сидят вокруг большого костра, между тем как здоровые и взрос­лые члены клана охотятся в лесу. Ночью все они спят вповалку во­круг того же огня ²).

Нередко, впрочем, на охоту отправляются и дети, а также — на что следует обратить большое внимание — и женщины. В таких случаях они идут все вместе, «подобно стаду орангутангов, предпринимающему хищнический набег» ³). Здесь я опять вовсе не вижу «индивидуального искания пищи».

На той же ступени развития стоят пигмеи центральной Африки, сравнительно очень недавно сделавшиеся предметом сколько-нибудь до­стоверных наблюдений. Весь относящийся к ним «эмпирический мате­риал», собранный новейшими исследователями, решительно опровер­гает теорию «индивидуального искания пищи». Они сообща охотятся на диких животных и сообща грабят поля соседних с ними земледельцев. «Между тем, как мужчины составляют авангард и в случае нужды всту­пают в борьбу с собственниками опустошаемых полей, женщины хва­тают добычу, делают из нее вязанки и снопы и уносят ее прочь» ⁴). Тут не индивидуализм, а кооперация и даже разделение труда.

Я не буду распространяться ни о бразильских ботокудах, ни о ту­земцах Австралии, потому что я вынужден был бы, говоря о них, по­вторять то. что уже сказано о многих других низших охотниках ⁵). Полезнее будет бросить взгляд на жизнь тех первобытных народов,

¹)По словам Шаденберга — от 20 до 30, по словам де-ля-Жироньера — от 60 до 80. (См. George Windsor Earle, The native races of the Indian Archipelago, London, 1853, p. 133.)

²) Earle, Op. cit. p. 131.

³) Earle, ibid, p. 134.

⁴) Caetano Casati, Dix années en Equatoria. Paris, 1892, p. 116,

⁵) Об австралийцах замечу одно: между тем как с точки зрения Бюхера, их общественные отношения едва ли заслуживают названия общественного союза, непредубежденные исследователи говорят совсем другое; например: «An Australian tribe is an organized society, governed by strict customary laws, which are admini­stered by the headmen or rulers of the various sections of the community, who exercise their authority after consultation among themselves» etc. The Kamilaroi class system of the Australian Aborigènes, by R. H. Mathews in Proceedings and Tran­sactions of the Queensland Branch of Royal Geographical Society of Australasia, vol. X Brisbane 1895.

которые достигли уже более высокой ступени развития производитель­ных сил. Таких народов много в Америке.

Краснокожие Северной Америки живут родами, и исключение из рода является у них страшным наказанием, налагаемым лишь за самые тяжелые преступления ¹). Уже одно это ясно показывает, до какой степени чужды они индивидуализма, составляющего, по мнению Бюхера, отличительную черту первобытных племен. Род является у них и землевладельцем, и законодателем, и мстителем за нарушенные права индивидуума, и, во многих случаях, его наследником. Вся сила, вся жиз­неспособность рода зависит от числа членов его, и потому гибель ка­ждого отдельного члена является тяжелой утратой для всех остальных.

Род стремится пополнить такие утраты принятием в свою среду новых членов. Усыновление очень распространено между краснокожими Северной Америки ²), оно служит показателем того важного значения, какое имеет у них борьба за жизнь общими силами данной группы, между тем как Бюхер, введенный в заблуждение своим предвзятым взглядом, видит в нем лишь доказательство слабого развития родительских чувств у первобытных народов ³).

Важное значение для них такой борьбы за жизнь общими силами доказывается также большим распространением в их среде обществен­ной охоты и рыбной ловли ⁴). Но по-видимому еще больше распростра­нены такие ловли и охоты у индейцев Южной Америки. Для примера укажу на бразильских бороро, существование которых поддержива­лось, по словам фон-ден-Штейнена, лишь постоянным общением муж­ской половины племени, предпринимавшей часто весьма продолжитель-

¹)Об исключении из рода см. у Поуэлля: Wyandot government in First annual Report of the Bureau of Ethnology to the Smithsonian Institution, p. p. 67-68.

²) Ср. Lafitau, Les Moeurs des sauvages américains, t. 2, p. 163; ср. также Поуэлль, l. с. р. 68. Об усыновлении у эскимосов, см. Franz Boas. The Centra' Eskimo in Sixth Report of the Bureau of Ethnology, p. 580.

³) M. M. Ковалевский, указав на слабое развитие института усыновления у сванетов, замечает, что это объясняется крепостью их родового строя. (Закон и обычай на Кавказе, том II, стр. 4—5.) Но у краснокожих Сев. Америки и у эски­мосов несомненная крепость родового союза не мешает сильному развитию усы­новления. (Об эскимосах см. John Mordoch: Ethnological Results of the Point Barrom-Expedition in Ninth annual Report of the Bureau of Ethnology, p. 417.) Отсюда следует, что если сванеты редко практикуют усыновление, то объяснения этого надо искать в чем-нибудь другом, а отнюдь не в крепости рода.

⁴) Ср. описание общественной охоты на бизонов у О. Ж. Кэтлина. Letters and Notes on the Manners Customs arid Condition of the North American Indians, Lon­don 1842, t, I. стр. 199 и след.

ные совместные охоты ¹). И очень ошибся бы тот, кто сказал бы, что свое чрезвычайно важное значение в жизни американских индейцев общественные охоты приобрели только после того, как эти индейцы уже покинули низшую ступень охотничьего быта. Одним из важнейших культурных приобретений, сделанных туземцами Нового Света, надо признать, конечно, земледелие, которым с большим или меньшим усердием и постоянством занимались очень многие из их племен. Но земледелие могло лишь ослабить значение в их жизни охоты вооб­ще, а следовательно, в частности и охоты соединенными силами многих членов племени. Поэтому общественные охоты индейцев надо рассма­тривать как естественное и очень характерное создание именно охот­ничьего быта.

Но и земледелие не сузило доли кооперации в жизни первобытных племен Америки. Далеко нет! Если с возникновением земледелия обще­ственные охоты до некоторой степени утратили свою важность, то обработка полей создала новую и очень широкую область для коопе­рации: у американских индейцев поля обрабатываются (или, по крайней. мере, обрабатывались) общими силами женщин, на долю которых падает земледельческий труд. Указания на это встречаются еще у Лафи­то ²). Современная же американская этнология не оставляет на этот счет ни малейшего сомнения: сошлюсь хотя бы на выше цитированную мною работу Поуэлля — «The Wyandot government». Обработка полей у них общественная, — говорит Поуэлль, — т. е. все способные к труду женщины принимают участие в обработке каждого отдельного семейного участка» ³). Я мог бы привести множество примеров, указывающих на важное значение общественного труда в жизни первобытных народов других частей света, но недостаток места заставляет меня ограничиться ссылкой на общественные рыбные ловли у ново­зеландцев.

Соединенными силами всего кровного союза новозеландцы пригото­вляли сети длиною в несколько тысяч футов и пользова-

¹) Unter den Naturvölkern Zentral-Brasilieus, Berlin 1894, S. 481: «Der Lebens­unterhalt konnte nur erhalten werden durch die geschlossene Gemeinsamkeit der Mehr­heit der Männer, die vielfach lange Zeit miteinander auf Jagd abwesend sein musste, was für den Einzelnen undurchführbar gewesen wäre.

²) Moeurs des sauvages. II, 77. Ср. Гекевельдера — Histoire des Indiens, etc, p. 238.

³) Почти излишне прибавлять, что участки не составляют собственности от­дельных семей, а только находятся в их пользовании и отводятся им родовым советом, который, замечу мимоходом, состоит из женщин. Powell, ibid, p. 65.

лись ими в интересах всех членов рода. «Эта система взаимной по­мощи, — говорит Полляк, — основывалась, по-видимому, на всем их перво­бытном общественном строе и существовала от сотворения мира (from the creation) вплоть до наших дней» ¹). Сказанного достаточно, я думаю, для критической оценки нарисованной Бюхером картины дикого быта. Факты с достаточной убедительностью показывают, что у дикарей пре­обладает не индивидуальное искание пищи, о котором говорит Бюхер, а та борьба за жизнь соединенными силами всего, — более или менее обширного, — кровного союза, о которой говорили писатели, стоявшие на точке зрения Н. И. Зибера или М. М. Ковалевского. Этот вывод очень и очень пригодится нам в нашем исследовании об искусстве. Нам надо твердо его запомнить.

А теперь пойдем дальше. Образом жизни людей естественно и не­избежно определяется весь склад их характера. Если бы у дикарей гос­подствовало «индивидуальное искание пищи», то они, конечно, должны были бы сделаться совершеннейшими индивидуалистами и эгоистами, представляя собою как бы воплощение известного идеала Макса Штир­нера. Такими их и считает Бюхер. «Поддержание существования, ру­ководящее животными, — говорит он, — является также господствующим инстинктивным стремлением дикаря. Действие этого инстинкта в про­странственном отношении ограничивается отдельными индивидуумами, а в отношении времени — моментом, в который ощущается потребность. Другими словами, дикарь думает лишь о себе, и он думает лишь о настоящем» ²).

Я и здесь не стану спрашивать вас, нравится ли вам такая картина, а спрошу, не противоречат ли ей факты. По-моему — совершенно противоречат.

Во-первых, мы уже знаем, что делание запасов известно даже самым низшим охотничьим племенам. Это доказывает, что и они не совсем чужды забот о будущем. Да если бы они и не делали запасов, то отсюда еще не следовало бы, что они думают только о настоящем. Почему дикарь сохраняет свое оружие даже после окончания удачной охоты? Потому, что он думает о будущих охотах и о будущих столк­новениях с неприятелем. А мешки, которые таскают на своих спинах женщины диких племен во время беспрестанных переходов с места на место! Достаточно хоть бы самым поверхностным образом ознакомиться

¹) Manners and Customs of the New-Zealanders, vol. II, p. 107.

²) «Четыре очерка», стр. 79.

с содержанием этих мешков, чтобы составить себе довольно высокое мнение о хозяйственной предусмотрительности дикаря. Чего только нет в них! Вы найдете и плоские камни там для растирания съедобных ко­реньев, и куски кварца для резания, и наконечники для копья, и за­пасные каменные топоры, и шнурки, сделанные из сухожилий кенгуру, и шерсть опоссума, и разных цветов глину, и древесную кору, и куски жиру, и собранные в дороге плоды и корни ¹). Это целое хозяйство! Если бы дикарь не думал о завтрашнем дне, то зачем бы заставлял он свою жену таскать все эти вещи? Конечно, с европейской точки зрения, хозяйство австралийской женщины представляется очень жалким. Но все относительно, как в истории вообще, так и в истории экономики, в частности.

Впрочем, меня больше интересует здесь психологическая сторона вопроса.

Так как индивидуальное искание пищи далеко не является гос­подствующим в первобытном обществе, то и неудивительно, что дикарь совсем не такой индивидуалист и эгоист, каким он представляется Бю­херу. Это прекрасно видно из самых недвусмысленных свидетельств са­мых достоверных наблюдателей. Вот несколько ярких примеров.

«В том, что касается пищи, — говорит Эренрейх о ботокудах, — у них господствует строжайший коммунизм. Добыча делится между всеми членами орды, равно как и получаемые ими подарки, хотя бы при этом каждому отдельному члену пришлось получить самую незначительную часть» ²). То же мы видим у эскимосов, у которых, по словам Ключака, запасы пищи и прочая движимость составляет как бы общую собствен­ность. «До тех пор, пока в лагере находится хоть один кусок мяса, он принадлежит всем, и при его дележе принимаются в соображение все, а особенно больные и бездетные вдовы» ³). Это свидетельство Ключака вполне согласно с более ранним свидетельством другого. знатока эски­мосов, Кранца, который тоже характеризует быт эскимосов, как очень близкий к коммунизму. Охотник, возвращающийся домой с хорошей добычей, непременно поделится с другими, и прежде всего с неимущими вдовами ⁴). Обыкновенно каждый эскимос хорошо знает свою генеа-

¹) Ср. Ratzel. Völkerkunde, I Band, S. 320—321.

²) Ueber die Botocudos der brasilischen Provinzen Espiri u Santo und Monos Geraes. Zeitschrift für Ethnologie. Band XIX, S..31.

³) Als Eskimo unter den Eskimos von H. Klutschak. Wien Pest, Leipzig 1881 S. 233.

⁴) Kranz, Historie von Grönland. 1770. B. I. S. 222.

логию, и это знание приносит большую пользу беднякам «потому, что никто не стыдится своих бедных родственников, и достаточно кому-нибудь доказать свое хотя бы очень отдаленное родство с тем или дру­гим богачом, чтобы уже не иметь недостатка в пище» ¹).

На ту же самую черту характера эскимосов указывают и новейшие американские этнологи, например, Боас ²).

Австралийцы, которых прежние исследователи изображали боль­шими индивидуалистами, при ближайшем знакомстве с ними являются в совершенно другом свете. Летурно говорит, что у них — в пределах кровного союза — все принадлежит всем ³). Это положение мож­но признать, конечно, лишь cum grano salis, потому, что у австра­лийцев существуют уже некоторые несомненные зачатки частной соб­ственности. Но от зачатков частной собственности еще очень далеко до того индивидуализма, о котором говорит Бюхер.

И тот же Летурно подробно описывает, со слов Файзоиа и Гоу-итта, правила, господствующие у некоторых австралийских племен при разделе добычи ⁴).

Эти правила, теснейшим образом связанные с системой родства, одним своим существованием убедительно доказывают, что добыча от­дельных членов австралийского кровного союза не составляет их част­ной собственности. А добыча непременно сделалась бы неограниченной частной собственностью отдельных членов, если бы австралийцы были индивидуалистами, исключительно занятыми «индивидуальным исканием пищи».

Общественные инстинкты низших охотников ведут иногда к до­вольно неожиданным для европейца последствиям. Так, когда бушмену удается украсть одну или несколько голов скота у какого-нибудь фер­мера или скотовода, то все остальные бушмены считают себя в праве принять участие в пиршестве, обыкновенно сопровождающем удалые подвиги этого рода ⁵).

Первобытные коммунистические инстинкты довольно долго сохра­няются и на более высоких ступенях культурного развития. Современ-

¹) Ibid, В. I, S. 291.

²) Franz Boas. The central Eskimo. Sixth annual Report of the Bureau of Ethnology, p. 564 и 582.

³) L'Evolution de la propriété. Paris 1889, p. 36 и 49. ⁴) Ibid., стр. 41—46.

⁵) Lichtenstein. Reisen, II, 338.

ные американские этнологи изображают краснокожих настоящими коммунистами. Уже цитированный мною Поуэлль, директор североамериканского этнологического бюро, категорически говорит, что у красно­кожих вся собственность (all property) принадлежала роду или клану (gens or clan), и важнейший род ее, пища — ни в каком случае (by no means) не поступала в исключительное распоряжение от­дельных лиц или семейств. Мясо убитых на охоте животных в различных племенах распределялось на основании различных правил, но на прак­тике все эти различные правила одинаково приводят к разделу добычи поровну.

«Голодающему индейцу достаточно попросить, чтобы получить про­симое, как бы ни был мал запас (у дающего) и как бы ни были плохи надежды на будущее» ¹). И заметьте, милостивый государь, что это право просящего на получение просимого не ограничивается здесь пре­делами одного кровного союза или одного племени. «То, что первона­чально было правом, основанным на родстве, приняло впоследствии более широкие размеры и перешло в совершенно неограниченное госте­приимство» ²). От Дорсея мы знаем, что когда у индейцев племени Омаго было много хлеба, между тем как у племени Понка или у пле­мени Пауни ощущался в нем недостаток, то первые делили свои запасы со вторыми, и то же самое делали Пауни и Понка, когда нехватало хлеба у Омаго ³). На похвальное обыкновение этого рода указывал еще старый Лафито, справедливо замечавший при этом, что «европейцы так не поступают» ⁴).

Что касается индейцев Южной Америки, то достаточно указать на Марциуса и на фон-ден-Штейнена. По словам первого, у бразиль­ских индейцев предметы, произведенные соединенным трудом многих членов общины, оставались в общей собственности этих членов, а по словам второго — хорошо изученные им бразильские б а к а и p и жили как одна семья, постоянно делясь друг с другом добычей, приобретенной

¹) Indian Linguistic Families, Seventh Annual Report of the Bureau of Ethno­logy, p. 34. Прибавлю здесь, что, по замечанию Матильды Стевенсон, у американ­ских индейцев сильный не имеет, при распределении добычи, никаких преимуществ сравнительно со слабым. (The Siou by Matilda Сохе Stevenson, Seventh Annual Re­port, p. 12.)

²) Powell. Op. cit., p. 34.

³) Omaha Sociology, by Owen Dorsey. Third annual Report of the Bureau of Ethnology, p. 274.

⁴) Lafitau, Moeurs des sauvages. T. II, p. 91.

охотой или рыбной ловлей ¹). У бороро охотник, убивший ягуара, со­зывает других охотников и съедает с ними мясо убитого зверя, а шку­ру и зубы его отдает тому или той, кто находится в ближайшей родственной связи с последним из умерших членов общины ²).

У кафров в Южной Африке охотник не имеет права распоря­жаться по своему произволу своей добычей, а обязан поделиться ею с другими ³). Когда кто-нибудь из них режет быка, то к нему соби­раются в гости все соседи и сидят до тех пор, пока не съедят всего мяса. Даже «король» подчиняется этому обычаю и терпеливо угощает своих подданных ⁴). Европейцы так не поступают, — скажу я словами Лафито!

Мы уже знаем со слов Эренрейха, что когда ботокуд получает ка­кой-нибудь подарок, он делит его между всеми членами своего рода. То же говорит Дарвин об огнеземельцах ⁵) и Лихтенштейн о первобыт­ных народах Южной Африки. По словам этого последнего, человек, не разделивший полученного им подарка с другими, подвергается там самым обидным насмешкам ⁶). Когда Сарразены давали кому-нибудь из веддов серебряную монету, он брал свой топор и делал вид, что хочет разрубить ее на части, а после этого выразительного жеста просил дать ему других монет для того, чтобы он мог оделить ими других ⁷). Король бечуанов Мулигаванг просил одного из спутников Лихтенштейна делать ему подарки тайно, потому что иначе его темнокожее величество принуждено было делиться со своими подданными ⁸). Норденшельд рассказывает, что когда, во время его визита к чукчам, кто-нибудь из малолетних членов этого племени получал кусок сахару, это лакомство немедленно начинало переходить из одного рта в другой ⁹).

Довольно. Бюхер делает большую ошибку, говоря, что дикарь ду­мает лишь о себе. Имеющийся в распоряжении современного этнолога

¹) Von-den-Steinen. Unter den Naturvölkern Zentral-Brasiliens. S. 67—68. Mar­zius, Von dem Rechtzustande unter den Ureinwohnern Brasiliens. S. 35.

²) Von-den-Steinen, ibid., S. 491.

³) H. Lichtenstein, Reisen, I, 444. ⁴) Ibid. I, S. 450.

⁵) Journal of Researches etc., p. 242.

⁶) Reisen. I. S. 450.

⁷) Die Weddas von Ceylon. S. 560.

⁸) Лихтенштейн, ibid. II, 479—480.

⁹) Die Umsegelung Asiens und der Vega. Leipzig 1882. II Band., S. 139.

эмпирический материал не оставляет на этот счет ни малейшего со­мнения. Поэтому мы можем теперь от фактов перейти к гипотезе и спросить себя, как должны мы представлять себе взаимные отношения наших диких предков в то чрезвычайно далекое от нас время, когда им еще неизвестно было употребление огня и оружия? Имеем ли мы какое-нибудь основание думать, что это время было господством ин­дивидуализма, и что существование отдельных особей нимало не об­легчалось тогда общественной солидарностью?

Мне кажется, что думать так мы не имеем ни малейшего основания. Все, что мне известно о нравах обезьян Старого Света, заставляет меня думать, что наши предки были общественными животными уже тогда, когда они были еще только «п о д о б н ы» человеку. Эспинас говорит: «Стада обезьян отличаются от стад других животных, во-первых, взаимной помощью индивидуумов или солидарностью своих членов, во-вторых — субординацией или повиновением всех, даже самцов, вождю, заботящемуся об общем благосостоянии» ¹). Как видите, это уже общественный союз в полном смысле слова.

Правда, большие человекоподобные обезьяны не очень склонны,, по-видимому, к общественной жизни. Но и их нельзя назвать совершен­ными индивидуалистами. Некоторые из них часто собираются вместе и поют хором, ударяя по дуплистым деревьям. Дю-Шалью встречал го­рилл группами от 8 до 10 особей; гиббонов видели стадами во сто и даже в полтораста голов. Если орангутанги живут отдельными неболь­шими семьями, то мы должны принять в соображение исключительные условия существования этих животных. Человекоподобные обезьяны оказываются теперь не в состоянии продолжать борьбу за суще­ствование. Они вырождаются, становятся очень малочисленны и по­тому, — как очень хорошо заметил Топинар, — их нынешний образ жизни не может дать нам ни малейшего понятия о том, как они жили прежде ²).

Во всяком случае, Дарвин был убежден, что наши человекоподоб­ные предки жили обществами ³), и я не знаю ни одного довода, который мог бы заставить нас признать это убеждение ошибочным. А если наши человекоподобные предки жили обществами, то спрашивается, когда же, в какой момент дальнейшего зоологического развития, и почему

¹)Les sociétés animales, deuxième édition. Paris 1878, p. 502.

²) L'Anthropologie et la science sociale. Paris 1900, p. p. 122—123.

³) The Descent of man. 1883, p. 502.

их общественные инстинкты должны были уступить место индивидуа­лизму, будто бы свойственному первобытному человеку? Я не знаю. Не знает и Бюхер. По крайней мере он ничего ровно не сообщает нам об этом.

Мы видим, стало быть, что его взгляд так же мало подтверждается гипотетическими соображениями, как и фактическим мате­риалом.

Письмо третье

Каким образом из индивидуального искания пищи развилось хозяй­ство? Об этом, по мнению Бюхера, мы не можем в настоящее время со­ставить себе почти никакого понятия; я думаю, что мы составим себе такое понятие, если примем в соображение, что искание пищи было первоначально общественным, а не индиви­дуальным. Люди первоначально «искали» пищу так же, как «ищут» ее общественные животные: соединенные силы более или менее обшир­ных групп направлялись первоначально на завладение готовыми да­рами природы. Цитированный мною в прошлом письме выше Эрль спра­ведливо замечает, со слов де-ля Жироньера, что когда негритосы идут на охоту целыми кланами, они напоминают стадо орангутангов, пред­принимающих хищнический набег. Подобный же набег напоминают и вышеописанные опустошения полей, совершаемые соединенными силами пигмеев племени Акка. Если под хозяйством следует понимать совмест­ную деятельность людей, направленную на приобретение благ, то подоб­ные набеги необходимо признать одним из самых первых видов хозяй­ственной деятельности.

Первоначальным видом приобретения благ является собирание готовых даров природы ¹). Это собирание само, конечно, мо­жет быть подразделено на некоторые разновидности, к числу которых относятся рыбная ловля и охота. За собиранием следует произ­водство, иногда — как это мы видим, например, в истории перво­начального земледелия — связанного с ним рядом почту незаметных пере-

¹) «Das Sammelvolk und nicht das Jägervolk müsste danach an dem unteren Ende einer wirtschaftlichen Stufenleiter der Menschheit stehen», — справедливо замечает Панков в Zeitschrift der Gesellschaft für Erdkunde zu Berlin. Band XXX, № 3, S. 162. Так же смотрят и Сарразены, по мнению которых охота является важным сред­ством добывания пищи лишь на сравнительно более высокой ступени развития. Die Weddas, S. 401.

ходов. Земледелие — даже самое первобытное — имеет, конечно, уже все признаки хозяйственной деятельности ¹).

А так как первоначально обработка полей очень часто совершается общими силами кровного союза, то вот вам наглядный пример того, каким образом общественные инстинкты, полученные первобытным чело­веком в наследство от своих антропоморфных предков, могли найти себе широкое применение в его хозяйственной деятельности. Дальнейшая судьба этих инстинктов определялась теми — постоянно изменяющи­мися — взаимными отношениями, в которые становились люди в этой деятельности, или, как выражается Маркс, в процессе производства своей жизни. Все это как нельзя более естественно, и я не понимаю, в чем заключается непонятная сторона этого есте­ственного хода развития.

Впрочем, погодите.

По Бюхеру, затруднение в следующем. «Довольно естественно была бы предположить, — говорит он, — что этот переворот (переход к хо­зяйству от индивидуального искания пищи) начинается тогда, когда на место простого присвоения даров природы для немедленного потре­бления их становится производство, направленное на более отдаленную цель, и место инстинктивной деятельности органов занимает труд, как применение физической силы с сознательной целью. Но, установив такое чисто теоретическое положение, мы выиграли бы еще немного. Труд, каким он является у первобытных народов, представляет из себя явле­ние довольно туманное. Чем ближе мы подходим к тому пункту, от ко­торого начинается его развитие, тем более он приближается и по форме, и по содержанию к игре» ²).

Итак, препятствие к пониманию перехода от простою искания пищи к хозяйственной деятельности заключается в том, что не легко прове­сти границу между трудом и игрою.

Решение вопроса об отношении труда к игре, — или, если хотите, игры к труду, — в высшей степени важно для выясне­ния генезиса искусства. Поэтому я приглашаю вас, мило­стивый государь, внимательно выслушать и старательно взве-

¹) «Задатки хозяйственной деятельности можно видеть также в некоторых обы­чаях австралийцев, лишний раз свидетельствующих о том, что они думают также и о будущем. У них запрещено вырывать с корнем растения, плоды которых упо­требляются ими в пищу, а также разорять гнезда птиц, яйца которых они едят» и т. д. Ratzel, Anthropo-Géographie, I, 348.

²) «Четыре очерка», стр. 92—93

с и т ь все, что говорит об этом Бюхер. Пусть сам он излагает свой взгляд.

«Человек, выходя за пределы простого искания пищи, вероятно, по­буждается к этому инстинктами, подобными тем, которые наблюдаются у высших животных, в особенности же инстинктом подражания и ин­стинктивной склонностью ко всяким опытам. Приручение домашних жи­вотных начинается, например, не с полезных животных, а с тех, которые человек содержит лишь для своего удовольствия. Развитие обрабатываю­щей промышленности, по-видимому, всюду начинается с раскрашивания тела, татуировки, прокалывания или иного обезображивания отдельных частей тела, вслед затем мало-помалу развивается изготовление укра­шений, масок, рисунков на коре, иероглифов и т. п. занятий... Таким образом, технические сноровки вырабатываются при играх и лишь по­степенно получают полезное применение. А поэтому принятую прежде последовательность ступеней развития надо заменить прямо противо­положной: игра старше труда, а искусство старше производства полез­ных предметов»¹).

Вы слышите: игра старше труда, а искусство стар­ше производства полезных предметов.

Теперь вам понятно, почему я просил вас внимательно отнестись к словам Бюхера: они имеют самое близкое отношение к защищаемой мною исторической теории. Если игра действительно старше труда и если искусство действительно старше производства полезных предметов, то материалистическое объяснение истории, по крайней мере в том виде, какой придан ему автором «Капитала», не выдерживает кри­тики фактов, и все мое рассуждение должно быть поставлено на голову: мне нужно рассуждать о зависимости экономики от искусства, а не о зависимости искусства от экономики. Но прав ли Бюхер?

Проверим сначала сказанное им об игре. Об искусстве речь пойдет у нас ниже.

По Спенсеру, главным отличительным признаком игры является то обстоятельство, что она непосредственно не помогает процессам, необ­ходимым для поддержания жизни. Деятельность играющего не пресле­дует определенной утилитарной цели. Правда, упражнение органов, при­водимых в движение игрою, полезно как для играющего индивидуума, так, в последнем счете, и для всего рода. Но упражнение не исключается и деятельностью, преследующею утилитарные цели. Дело не в упражне-

¹) «Четыре очерка», стр. 93—94.

нии, а в том, что утилитарная деятельность, кроме упражнения и доста­вляемого им удовольствия, приводит еще к достижению какой-нибудь практической цели, — например, к цели добывания пищи, — между тем как в игре такая цель отсутствует. Когда кошка ловит мышь, то она, кроме удовольствия, доставляемого ей упражнением ее органов, получает еще лакомую пищу, а когда та же кошка бегает за катаемым по полу клуб­ком ниток, она ничего не получает, кроме удовольствия, доставляемого игрою. Но если это так, то каким же образом могла возникнуть такая бесцельная деятельность?

Известно, как отвечает на это Спенсер. У низших животных все силы организма расходуются на выполнение отправлений, необходимых для поддержания жизни. Низшие животные знают только утилитарную деятельность. Но на высших ступенях животной лестницы дело обстоит уже не так. Здесь не все силы поглощаются утилитарной деятельностью. Благодаря лучшему питанию, в организме накопляется некоторый из­быток силы, требующий выхода, и когда животное играет, — оно повинуется именно этому требованию. Игра есть искусственное упраж­нение силы ¹).

Таково происхождение игры. А каково ее содержание? Другими словами: если в игре животное упражняет свои силы, то по­чему одно животное упражняет их так, а другое — иначе; почему живот­ным различных пород свойственны различные игры?

По словам Спенсера, хищные животные ясно показывают нам, что их игра состоит из притворной охоты и притворной драки. Вся она есть «не что иное, как драматическое представление преследования добычи, т. е. идеальное удовлетворение разрушительных инстинктов, при отсутствии их реального удовлетворения» ²). Что же это означает? Это означает то, что у животных содержание игры определяется тою деятельностью, с помощью которой поддерживается их существование. Что же чему предшествует: игра — утилитарной деятельности или утили­тарная деятельность — игре? Ясно, что утилитарная деятель­ность предшествует игре, что первая «старше» второй. А что мы видим у людей? «Игры» детей: няньчение кукол, игра в гости и так далее — суть театральные представления деятельностей взрослых ³). Но какие же цели преследуют в своей деятельности взрослые люди? В огромнейшем большинстве случаев они преследуют у т и л и-

¹)Ср. «Основания психологии». С.-Петербург 1876, т. IV, стр. 330 и след.

²) Там же, стр. 335.

³) Там же, та же страница.

тарные цели. Значит, и у людей деятельность, пресле­дующая утилитарные цели, иначе сказать, деятельность, не­обходимая для поддержания жизни отдельных лиц и всего общества, предшествует игре и определяет собой ее содер­жание. Таков вывод, логически следующий из того, что говорит об игре Спенсер.

Этот логичный вывод совершенно совпадает с взглядом на тот же предмет Вильгельма Вундта.

«Игра есть дитя труда, — говорит знаменитый психофизиолог. — Нет ни одной формы игры, которая не имела бы своего образца в том или другом виде серьезного занятия, как это само собой разумеется, пред­шествующего ей во времени. Ибо жизненная необходимость принуждает к труду, а в труде человек мало-помалу научается смотреть на употре­бление в дело своей силы, как на удовольствие» ¹).

Игра порождается стремлением снова испытать удовольствие, при­чиняемое употреблением в дело силы. И чем больше запас силы, тем больше и стремление к игре, конечно, при прочих равных условиях. Нет ничего легче, как твердо убедиться в этом.

Здесь, как и везде, я буду доказывать и пояснять свою мысль при­мерами.

Известно, что дикари в своих плясках часто воспроизводят дви­жения различных животных ²). Чем объясняется это? Не чем иным, как стремлением снова пережить удовольствие, причиненное употреблением силы на охоте. Посмотрите, как охотится эскимос на тюленя: он под­ползает к нему на животе; он старается держать голову, как держит ее тюлень; он подражает всем его движениям, и, только подкравшись к нему на близкое расстояние, он, наконец, решается выстрелить в него ³). Подражание телодвижениям животного составляет, таким образом, весьма существенную часть охоты. Неудивительно поэтому, что, когда у охотника является желание вновь испытать удовольствие, причиняе­мое употреблением силы на охоте, он опять принимается подражать телодвижениям животных и создает свою оригинальную охотничью пляску. Но чем же определяется здесь характер пляски, т. е. игры? Характером серьезного занятия, т. е. охоты. Игра есть дитя труда, который необходимо предшествует ей во времени.

¹) Ethik. Stuttgart 1886, S. 145.

²) «So sprachen sie von einem Affentanz, einem Faultiertanz, einem Vogeltanz u. s. w.» Schomburgk. Reisen in Britisch Guiana. Leipzig 1847, erster Teil, S. 154.

³) Ср. Кранц. Historie von Groenland, I, 207.

Другой пример. У одного из бразильских племен фон-ден-Штейнен видел пляску, с потрясающим драматизмом изображающую смерть ра­неного воина ¹). Как вы думаете, что чему в этом случае предшество­вало: война пляске или пляска войне? Я думаю, что сначала была война, а потом возникли пляски, изображающие различные военные сцены; сначала было впечатление, произведенное на дикаря смертью его ра­неного на войне товарища, а потом явилось стремление воспроизвести это впечатление посредством пляски. Если я прав, — а я уверен в этом, — то я и здесь имею полное основание сказать, что деятельность, пре­следующая утилитарную цель, старше игры, и что игра является ее детищем.

Бюхер сказал бы, может быть, что и война, и охота представляют собою для первобытного человека не столько труд, сколько забаву, т. е. ту же игру. Но говорить так, значит играть словами. На той стадии раз­вития, на которой стоят низшие охотничьи племена, охота и война являются деятельностями, необходимыми для поддержания существования охотника и для его самозащиты. И та, и другая преследуют совершенно определенную утилитарную цель, и отожествлять их с игрой, характе­ризуемой именно отсутствием такой цели, можно лишь при сильном и почти сознательном злоупотреблении терминами. К тому же знатоки дикой жизни говорят, что дикари никогда не охотятся ради одного удовольствия ²).

Впрочем, возьмем третий пример, не оставляющий уже ровно ни­какого сомнения относительно справедливости защищаемого мною взгляда.

Раньше я указал на важное значение общественного труда в жизни тех первобытных народов, которые, наряду с охотой, занимаются также и земледелием. Теперь я хочу обратить ваше внимание на то, как со­вершается общественная обработка полей у багобосов — одного из туземных племен южного Минданао. У них земледелием занимаются оба пола. В день посева риса мужчины и женщины собираются вместе с самого раннего утра и принимаются за работу. Впереди идут муж­чины и, танцуя, втыкают в землю железные кирки. За ними следуют

¹) Unter den Naturvölkern Brasiliens, S. 324.

²) «The Indian never hunted game for sport». Dorsey, Omaha-Sociology Third annual Report, p. 267. Ср. у Гелльвальда: «Die Jagd ist aber zugleich an und fur sich Arbeit, eine Anspannung physischer Kräfte und daß sie als Arbeit nicht etwa als Vergnügen von den wirklichen Jagdstämmen aufgefaßt wird, darüber sind wirrest kürzlich belehrt worden». Kulturgeschichte. Augsburg 1876, I, S. 109.

женщины, которые бросают рисовые зерна в сделанные мужчинами углубления и засыпают их землей. Все это совершается торжественно и важно ¹).

Тут мы видим соединение игры (пляски) с трудом. Но это соединение не закрывает истинной связи явлений. Если вы не думаете, что багобосы первоначально втыкали свои кирки в землю и сеяли рис для забавы и только впоследствии стали обрабатывать землю для под­держания своего существования, то вы должны признать, что труд в этом случае старше игры и что игра порождена была теми осо­бенными условиями, при которых совершается посев у багобосов. Игра-дитя труда, который предшествует ей во времени.

Заметьте, что сами пляски являются в подобных случаях про­стым воспроизведением телодвижений работника. В подтверждение этого я сошлюсь на самого Бюхера, который в своей книге «Arbeit und Rhythmus» тоже говорит, что «многие танцы первобытных народов представляют собой не что иное, как созна­тельное подражание известным производительным действиям. Таким образом, при этом мимическом изображении труд необходимо должен предшествовать пляске» ²). Я решительно не понимаю, как может Бюхер после этого утверждать, что игра старше труда.

Вообще можно без всякого преувеличения сказать, что книга «Ar­beit und Rhythmus» всем своим содержанием вполне и блестяще опровергает тот взгляд Бюхера на отношение игры и искусства к труду, который я разбираю в настоящее время. В высшей степени удивительно, как сам Бюхер не замечает этого вопиющего и бьющего в глаза про­тиворечия.

Его, очевидно, ввела в заблуждение та теория игры, которую не­давно предложил ученому миру гиссенский профессор Карл Гроос ³). Поэтому нам не бесполезно будет ознакомиться с теорией Грооса.

По мнению Грооса, взгляд на игру как на проявление избыточной силы не вполне подтверждается фактами. Щенята играют друг с другом до полного изнеможения и возобновляют игру после самого короткого отдыха, который приносит им не избыток сил, а только такое количе­ство ее, которое едва достаточно для возобновления забавы. Подобно тому и наши дети, хотя бы они были очень утомлены, например, продол-

¹) Die Bewohner von Süd-Mindanao und der Insel Samal; von Al. Schadenberg -Zeitschrift für Ethnologie, Band. XVII, S. 19.

²) Arbeit und Rhythmus, S. 79.

³) В книге Die Spiele der Tiere. Iena 1896 г.

жительной прогулкою, немедленно забывают об усталости, как только начинают играть. Они не нуждаются в продолжительном отдыхе и в накоплении избыточной силы: «инстинкт побуждает их к деятельности не только тогда, когда, выражаясь образно, чаша переполнена, но даже и тогда, когда она содержит не более одной капли» ¹). Избыток силы не есть conditio sine qua non игры, а лишь очень благоприятное для нее условие.

Но если бы это было и не так, то все-таки теория Спенсера (Гроос называет ее теорией Шиллера-Спенсера) была бы недостаточна. Она старается выяснить нам физиологическое значение игры, но не выясняет ее биологического значения. А это ее значение очень велико. Игры, особенно игры молодых животных, имеют совершенно определенную биологическую цель. Как у людей, так и у животных игры молодых особей представляют собою упражнение свойств, полезных для отдельных индивидуумов или для целого рода ²). Игра подготовляет мо­лодое животное к его будущей жизненной деятельности. Но именно по­тому, что она подготовляет молодое животное к его будущей деятельности, она предшествует ей, и потому Гроос не согла­шается признать, что игра есть дитя труда: он говорит, что, наоборот, труд есть дитя игры ³).

Это, как видите, тот самый взгляд, с которым мы встретились у Бюхера. Поэтому к нему целиком относится все сказанное мною об истинном отношении труда к игре. Но Гроос подходит к вопросу с дру­гой стороны: он имеет в виду прежде всего игры детей, а не взрослых. В каком же виде представится нам дело, если и мы, подобно Гроосу, посмотрим на него с этой точки зрения?

Возьмем опять пример. Эйр говорит ⁴), что дети австралийских ту­земцев часто играют в войну, и что такая игра очень поощряется взрос­лыми, так как она развивает ловкость будущих воинов. Это же мы видим у краснокожих Северной Америки, у которых в такой игре ино­гда принимают участие многие сотни детей под предводительством опыт­ных воинов. По словам Кэтлина, такого рода игры составляют у красно­кожих материальную ветвь их системы воспитания ⁵). Здесь перед нами

¹) Die Spiele der Tiere, S. 18.

²) Ibid., S. 19—20.

³) Ibid., S. 125.

⁴) Manners and customs of the aborigines of Australia, p. 228.

⁵) Geo. Catlin, Letters and notes on the Manners, Customs and Condition of the North American Indians, I, 131.

яркий случай того подготовления молодых индивидуумов к их будущей жизненной деятельности, о котором говорит Гроос. Но подтверждает ли этот случай его теорию? И да, и нет! Существующая у названных мною первобытных народов «система воспитания» ведет к тому, что в жизни индивидуума игра в войну предшествует действительному уча­стию в войне ¹). Выходит, стало быть, что Гроос прав: с точки зрения отдельного лица, игра, действительно, старше утилитарной деятельности. Но почему же у названных народов установилась такая система воспи­тания, в которой игра в войну занимает столь большое место? Понятно почему: потому, что у них очень важно иметь хорошо подготовленных воинов, с детства привыкших к различным военным упражнениям; зна­чит, с точки зрения общества (рода) дело представляется совсем в дру­гом свете: сначала — настоящая война и создаваемая ею потребность в хороших воинах, а потом уже — игра в войну ради удовлетворения этой потребности. Другими словами, с точки зрения общества, утилитар­ная деятельность оказывается старше игры.

Другой пример. Австралийская женщина изображает в пляске, ме­жду прочим, и то, как она вырывает из земли питательные корни расте­ний ²). Эту пляску видит ее дочь и, по свойственному детям стремлению к подражанию, она воспроизводит телодвижения своей матери ³). Это она делает в таком возрасте, когда ей еще не приходится всерьез за­ниматься собиранием пищи. Стало быть, в ее жизни игра (пляска) в вырывание корней предшествует действительному их вырыванию; для нее игра старше труда. Но в жизни общества действительное вырывание корней, конечно, предшествовало воспроизведению этого процесса в плясках взрослых и в забавах детей. Поэтому в жизни обще­ства труд старше игры ⁴). Это, кажется, совершенно ясно. А если это ясно, то нам остается лишь спросить себя, с какой же

¹) Letourneau. L'évolution littéraire dans les diverses races humaines. Paris 1894, p. 34.

²) «An other favourite amusement among the children is to practise the dances and songs of the adults». Eyre. Op. cit. p. 227.

³) «Les jeux des petits sont l'imitation du travail des grands», Dernier journal du docteur David Livingston, t. II, p. 267.

«Маленькие девочки ничем так не забавляются, как подражая работам мате­рей. У их братьев игрушками служат... маленькие луки и стрелы». (Исследо­вание Замбези Дав. и Чарльза Ливингстонов.) «The amusements of the natives are various but they generally have a reference to their future occupations». Eyre, p. 227.

⁴) «Эти игры являются точным подражанием позднейшей работы». Klutschak. Op. cit. S. 222.

точки зрения экономист и вообще человек, занимающийся обществен­ной наукой, должен смотреть на вопрос об отношении труда к игре? Я думаю, что ответ и тут ясен: человеку, занимающемуся обществен­ной наукой, нельзя смотреть на этот вопрос, — равно и на все другие вопросы, возникающие в этой науке, — иначе, как с точки зрения обще­ства. Потому — нельзя, что, ставши на точку зрения общества, мы с большею легкостью находим причину, по которой игры являются в жизни индивидуума раньше труда; а если бы мы не пошли дальше точки зрения индивидуума, то мы не поняли бы ни того, почему игра является в

Поиск по сайту: