Глава двадцать седьмая. Поцелуй Мики ещё не остыл у меня на губах, когда Ронни позвонила в дверь

Поцелуй Мики ещё не остыл у меня на губах, когда Ронни позвонила в дверь. Бессонная ночь наконец достала Мику, и он пошёл спать. Кроме того, Ронни совершенно не нужна была публика.

Она разглядывала дверь, когда я её с трудом отворила.

— Что тут случилось?

Я стала искать сокращённый вариант, не нашла и ответила:

— Давай сначала кофе выпьем.

У неё брови поползли вверх, но больше под тёмными очками ничего не было видно. Ронни пожала плечами. Был на ней коричневый кожаный жакет, её любимый в последнее время. Сейчас она его застегнула наполовину, и виднелся оттуда свитер грубой вязки.

Я постаралась не нахмуриться. На улице должно было быть градусов семьдесят^[1]. Закрыв дверь, я спросила:

— Там холодно?

Она ссутулилась:

— Мне с самой этой свадьбы холодно, никак не согреюсь.

Я не стала говорить, что у оборотней температура тела обычно выше, чем у людей, и тепло, которого ей не хватает, носит имя Луи. Не сказала потому что это было бы слишком очевидно и слишком жестоко.

Она прошла через затемнённую гостиную к открытым дверям кухни. Когда я буду точно знать, что Дамиан лёг на дневной отдых, тогда я и открою шторы. В кухне Ронни неуверенно остановилась:

— А где все?

— Мике пришлось пойти спать, Грегори и Натэниел наверху, возятся с костюмами для работы. Что-то там с кожаными ремнями у них.

Она села на стул, где сидел до того Ричард, откуда видны все двери и при этом открывается вид из окна. Или это он случайно так сел, а причину я домыслила. Вряд ли Ричард думал об осторожности, когда выбирал место. А может, я к нему опять несправедлива. Ладно, проехали.

Ронни не снимала очки, хотя здесь солнце не слепило. Светлые волосы свисали прямые, густые, и будто она их расчесала, но ничего больше не делала, и концы не завивались вверх, как она любит. Ронни почти никогда так не выходит. А сейчас она сгорбилась над столом, где стояла чашка с кофе, как жертва похмелья.

— Печенье будешь? — спросила я.

— Он в самом деле готовит?

Я чуть не сказала: бывала бы ты здесь почаще, сама знала бы, но я сегодня хорошая.

— Да, готовит. Он продукты покупает, продумывает меню, и почти вся домашняя работа на нем.

— Ну-ну, просто богиня домашнего очага.

И голос у неё был противный при этих словах.

Я решила быть помягче, раз она страдает, и пусть она решила меня достать, я все равно не хотела сегодня ссориться с Ронни.

— Мне нужна была жена, — сказала я, сохранив спокойный голос.

— Всем нам, — ответила она уже без яда и сделала малюсенький глоток. — Вряд ли я смогу сейчас есть.

Я тоже глотнула кофе, побольше, и спросила:

— Ладно. У тебя есть план, как пойдёт этот разговор?

Она посмотрела на меня, все ещё не снимая очков, и глаз её я не видела.

— Ты в каком смысле?

— Ты хотела говорить. Я так понимаю, что о Луи и о том, что было вчера вечером?

— Да.

— Тогда говори.

— Не так это просто.

— Ладно, тогда можно мне задать вопрос?

— Смотря какой.

Я набрала в грудь воздуху и взяла быка за рога:

— Почему ты отказалась от предложения Луи?

— И ты туда же.

— В смысле?

— Ты сейчас тоже скажешь, будто думала, что я соглашусь?

Я хотела снять с неё очки, посмотреть в её глаза, увидеть, что она на самом деле думает.

— Вообще-то да.

— Но почему, ради всего святого?

— Потому что никогда ни с кем не видела тебя такой счастливой так долго.

Она резко отодвинула кофе, будто и на него разозлилась.

— Я была счастлива тем, что есть, Анита. Зачем ему надо было все менять?

— Вы ведь вместе проводили больше ночей, чем порознь? Я права?

Она только кивнула.

— Он сказал, что предложил сначала съехаться. Почему было не попробовать?

— Потому что мне нравится моя берлога. Я люблю Луи, но зверею, когда он занимает мой шкаф, мою аптечку. Он под свои вещи занял два ящика комода.

— Вот сволочь! — возмутилась я.

— Не смешно.

— Не смешно, сама знаю. Ты ему сказала, что тебе не хочется, чтобы он перевозил к тебе свои вещи?

— Пыталась.

— Ты хочешь, чтобы он ушёл, совсем из твоей жизни?

Она покачала головой:

— Нет, но хочу вернуть свою квартиру — такую, как она была. Не хочу приходить домой и видеть, что он переложил все в шкафу, чтобы легче было найти. Если я хочу перекопать каждый ящик, чтобы найти томат-пасту, это моё дело. А он даже не спросил, просто прихожу я однажды домой, а он в кухне все переставил. Я ничего найти не могла. — Она сама слышала, какой мелочной обидой это прозвучало, потому что сдёрнула очки и выдала мне всю силу наполненных страданием серых глаз. — Ты считаешь, что это глупо?

— Нет, ему следовало бы тебя спросить перед тем, как наводить порядок.

Тот факт, что Натэниел не только все устроил у меня в кухне по-своему, но и выбросил все, что счёл неподходящим, афишировать не стоило.

— Я была счастлива встречаться с Луи, но выходить замуж не хочу ни за кого.

— Окей.

— Окей — и все? Ты не пытаешься меня уговорить?

— Слушай, я сама под венец не рвусь, так чего я тебя буду туда толкать?

Она всмотрелась мне в лицо, будто выискивая признаки лжи. Ронни побледнела, глаза у неё запали, будто она спала в эту ночь не больше Мики.

— Но ты же разрешила Мике к тебе переехать.

Я кивнула:

— Да.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем тебе надо было, чтобы он к тебе переезжал? Я думала, ты не меньше меня любишь независимость.

— Я осталась независимой, Ронни. Переезд Мики этого не отменил.

— Он не пытается тобой командовать?

Я посмотрела на неё недоуменно.

— Прости, Анита, но мой отец вёл себя с матерью по-свински. Я видела её фотографии на сцене, когда она училась в колледже. Она очень хотела играть, но ему не нужна была жена, которая работает. Ей полагалось быть совершеннейшей хозяюшкой. Она это ненавидела, и его тоже ненавидела.

— Ты — не твоя мать, — сказала я, — а Луи — не твой отец.

Иногда в разговорах по душам приходится говорить очевидное.

— Тебя там не было, Анита, ты этого не видела. Она стала искать утешения в бутылке, а он не замечал, потому что с виду все было в порядке. Она никогда не буйствовала, никогда не валялась пьяной. Ей просто нужно было постоянно поддавать, чтобы прожить день, а потом ночь. Как это называется, функционирующий алкоголик.

На это я не знала, что сказать. Мы давно пересказали друг другу все свои печальные истории. Она знала все о смерти моей матери, о том, как отец мой женился на этой снежной королеве — моей мачехе, о моей идеальной сводной сестре. Все свои детские семейные горести мы давно друг другу поведали. И все это я знала, так зачем вспоминать опять? Затем, что предложение Луи это как-то всколыхнуло.

— Ты мне пару месяцев назад говорила, что Луи — совсем не то, что твой старик.

— Да, но он все равно хочет мною владеть.

— Владеть, — повторила я. — Что это значит — владеть?

— Мы встречаемся, у нас классный секс, мы любим общество друг друга, зачем ему ещё ко мне переезжать или заставлять меня за него выходить?

На лице Ронни отразилось что-то похожее на самый натуральный страх.

Я взяла её за руку, стиснутую в кулак.

— Ронни, он тебя не может заставить.

— Но если я на что-нибудь не соглашусь, он уйдёт. Либо мы движемся к чему-то, либо он уходит. Вот так он пытается меня вынудить выйти за него замуж.

У меня было такое чувство, будто не хватает квалификации для этого разговора, потому что логика у неё была безупречна, но все было на самом деле не так. Я знаю Луи, и он бы в ужас пришёл, узнав, что его предложение и желание узаконить отношения считаются попыткой стать собственником. Я почти на сто процентов была уверена, что он такого думать не думал. Стиснув руку Ронни, я попыталась придумать, что бы такого сказать полезного. Ничего в голову не приходило.

— Не знаю, что сказать, Ронни, кроме одного: я не верю, что Луи хотел тебе сделать так плохо. Он тебя любит, и думал, что и ты его любишь, а когда люди друг друга любят, им свойственно жениться.

Она отобрала руку.

— Откуда мне знать, что это любовь? В смысле та самая любовь, типа пока-смерть-не-разлучит-нас?

На это я уже могла ответить.

— Это невозможно знать.

— В смысле — невозможно? Должен же быть какой-то тест, признак, что-то такое? Я думала, что если влюбиться по-настоящему, такого страха не будет. Я буду на сто процентов уверена, без сомнений, но сейчас не так. Я просто в ужасе. А ну как это значит, что Луи — не тот единственный? И я сделаю страшную ошибку? Разве я не должна быть уверенной?

Теперь я точно знала, что не по моей квалификации разговор. От меня требовался совет лучше, чем я могла дать.

— Не знаю.

— Когда ты Мику сюда впустила, ты уверена была, что поступаешь правильно?

Я подумала и пожала плечами.

— Это было не так. Он переехал чуть ли не раньше, чем мы стали встречаться, и я… — Ну как сказать словами то, что только чувствуешь? Передать вещи, для которых нет слов? — Не знаю, почему я не психовала в панике, когда он переехал — но так получилось. Как-то утром захожу я в ванную — а там бритва и все прочее. Потом, при стирке, его чистые футболки перепутались с моими, и мы так это и оставили, раз мы одного роста. Я никогда раньше не встречалась ни с кем, чьи вещи мне подходили бы, и это даже как-то приятно надевать его джинсы и рубашку, особенно если она пахнет его одеколоном.

— Боже мой, да ты его любишь! — сказала она с отчаянием, чуть ли не с воем.

Я пожала плечами и глотнула кофе, поскольку от разговоров только хуже выходило.

— Может быть.

Она затрясла головой:

— Нет-нет, у тебя лицо мягчает, когда ты о нем говоришь. Ты его любишь.

Она скрестила руки на груди и посмотрела на меня как на предательницу.

— Послушай, Мика переезжал постепенно, но у меня не было ощущения чужого в доме, как у тебя с Луи. Мне нравится, что в ванной его вещи. Мне нравится, что в шкафу есть его и её стороны. Когда я вижу его вещи вместе с моими, возникает чувство полного буфета.

— Чего?

— Вытащить футболку и понять, что это из тех, что я ему купила, зелёная под цвет его зелёных глаз — такое же ощущение, как будто у меня полный буфет любимых лакомств, на улице зимний вечер, и мне никуда не надо идти. Все, что нужно, есть в доме.

Она смотрела на меня в тихом ужасе.

Да я и сама слегка испугалась, услышав от себя такое, но это чувство отступило перед волнением осознания: пытаясь ответить Ронни, я сама ответила на свой вопрос. Я улыбалась, пока она смотрела на меня, потрясённая. Не могла сдержать улыбки, и было мне так хорошо, как уже много дней не было. И тут мне ещё пришла в голову одна мысль, и я произнесла её, так же улыбаясь:

— Помнишь, ты говорила, что не можешь понять, отчего я не бросаюсь на шею Ричарду, когда он просил меня выйти за него замуж?

— Я не говорила тебе за него выходить, я только сказала: «Брось вампира и сохрани вервольфа».

Я снова улыбнулась.

— Я помню, как прихожу домой, а Ричард открыл дверь своим ключом и приготовил мне обед, не спрашивая, и я чуть не взбесилась. Как будто вторглись в моё личное пространство.

Она кивнула:

— Это как когда надеваешь новый свитер, правильного цвета и отлично сидящий, а в следующий раз, как его наденешь, если не поддеть под него рубашку, он оказывается кусачий. Отличный свитер, но надо, чтобы было что-то между ним и твоей кожей.

Я подумала и должна была согласиться.

— Вот именно, кусачий свитер.

— Но когда Мика к тебе переехал, так ведь не было? — спросила она голосом вдруг тихим и робким.

Я покачала головой.

— Жутко было. Я ничего о нем вообще не знала, честно. Просто как-то… щёлкнуло.

— Любовь с первого взгляда, — тихо сказала Ронни.

— «Быстро жениться — долго каяться», — говорит поговорка.

— Но ты же не вышла за него, — продолжала Ронни. — Почему?

— Во-первых, ни один из нас такую идею не выдвигал, во-вторых, я думаю, что ни у кого из нас нет такой потребности.

Тут ещё был вопрос Жан-Клода, Ашера, Натэниела, но я уж не хотела усложнять ситуацию.

— Так почему Луи хочет свадьбы?

— Это у него надо спрашивать, Ронни. Он сказал, что предложил всего лишь жить вместе, но ты и этого не хочешь.

— Я люблю жить сама по себе.

— Так скажи ему это.

— Если я скажу, я его потеряю.

— Тогда решай, что ты больше любишь — его или жить сама по себе.

— Вот так?

— Вот так, — кивнула я.

— У тебя все так просто получается.

— Уж как есть. Луи только хочет, чтобы вы каждую ночь спали вместе и просыпались рядом каждое утро. Звучит не слишком страшно.

Она уронила голову на руки, мне был виден только затылок. Насколько я могла судить, она не плакала, но…

— Ронни, я что-то не так сказала?

Она произнесла что-то, чего я не поняла.

— Прости, не расслышала.

Она чуть приподняла голову, только чтобы сказать:

— Я не хочу каждую ночь с ним ложиться и каждое утро с ним просыпаться.

— Ты хочешь, чтобы были отдельные спальни? — спросила я, не успев сама понять, насколько глуп вопрос.

— Нет, — ответила она и выпрямилась, смахивая только что выступившие слезы. Она казалась сейчас скорее сердитой и нетерпеливой, чем плачущей. — А что если я встречу симпатичного парня? С которым мне захочется спать, и это не будет Луи?

Слезы просохли. Она смотрела на меня так, будто хотела сказать: «Ну как ты не понимаешь?»

— Ты хочешь сказать, что не хочешь моногамии?

— Нет, но я просто не знаю, готова ли я к моногамии.

На это я не знала, что ответить, потому что с моногамией мне пришлось расстаться не вчера.

— Почти все люди хотят быть моногамными, Ронни. Подумай, как бы ты восприняла, если бы Луи спал с другой женщиной?

— С облегчением, — сказала она. — Потому что я бы имела право рассвирепеть и выбросить его к чёртовой матери. И все.

— Ты всерьёз?

Я постаралась взглянуть глубже страдания и смятения, но мало что там разглядела.

— Да. Нет. Анита, черт меня побери, я не знаю! Я думала, что у нас все будет отлично, если я смогу его заставить чуть притормозить, а он вместо того вдруг дал по газам.

— Вы давно уже встречаетесь?

— Почти два года.

— Ты мне не говорила, что он тебя в доме стесняет.

— А как я могла? Ты здесь утопаешь в домашнем уюте. Все, чего мне не хочется, тебя радует.

Я вспомнила слова Луи, что Ронни от меня отдалилась не потому, что я встречаюсь с Жан-Клодом, а потому что её напрягало, что Мика меня не напрягает. Я тогда решила, что он не прав, сейчас я уже не была в этом так уверена.

— Я всегда готова слушать, Ронни.

— Я не могла, Анита. Ты трахаешься с мужиком, которого видишь впервые в жизни, и тут же он к тебе переезжает. Ты понимаешь, это как раз то, чего я терпеть не могу. Кто-то вселяется в твой дом, занимает твоё пространство, отнимает твоё уединение, а ты это лакаешь и облизываешься.

И снова в её голосе была нотка упрёка, будто я её предала.

— Мне что, извиниться за то, что я счастлива?

— И ты счастлива? Действительно счастлива?

Я вздохнула:

— Тебе будет легче, если я скажу «нет»?

Она покачала головой:

— Нет, Анита, я не это имею в виду, но… — она взяла меня за руку, — как ты можешь, чтобы у тебя в доме столько народу жило, постоянно? Ты уже не бываешь одна. Как ты без этого можешь жить?

Я подумала и ответила.

— Могу. Я провела детство в одиночестве в семье, где меня не понимали или не хотели понимать. И наконец-то я живу среди тех, кто не считает меня моральным уродом.

— Потому что они ещё больше уроды.

На этот раз я убрала руку:

— А это уже грубо.

— Я не хотела говорить грубо. Но разве Жан-Клод не ревнует к Мике, как ревновал к Ричарду?

— Нет, — ответила я и не стала развивать тему, потому что Ронни не была готова слышать, как между нами тремя все устроено. Она и так считает нас извращёнными, а если бы ещё и знала…

— Почему так?

Я только покачала головой и встала подлить себе кофе. Она считает моего любовника моральным уродом, Жан-Клода всегда терпеть не могла, и я не хотела делиться с ней интимными откровениями на их счёт. Эти права она потеряла. И мне от этого было грустно. Я было думала, что кризис в их отношениях с Луи поможет нам с Ронни восстановить былую дружбу, но это не получается. А жаль.

Я налила себе кофе и стала думать, что бы сказать полезного. Наконец я поняла, что если я оставлю без ответа её последние замечания, друзьями мы уже никогда не будем. Или правда, или ничего.

Я прислонилась к кухонному шкафу и посмотрела на Ронни. Что-то, наверное, выразилось у меня на лице, потому что она спросила:

— Чего ты взбесилась?

— Ронни, когда ты говоришь, что мой любовник — больший изврат, чем я, ты меня называешь извратом. О друзьях так не думают.

— Я не это хотела сказать.

— А что тогда?

— Извини, Анита, я действительно такого не имела в виду. Но мне очень не понравилось, когда Мика появился невесть откуда. А Натэниел, который здесь живёт, готовит и убирает — он что, вроде горничной?

— Он мой pomme de sang, — сказала я с лицом столь же холодным, как мой голос.

— Это значит, что он у тебя вроде пищи?

— Иногда, — сказала я, глазами предупреждая Ронни, чтобы была поосторожнее.

— Анита, я не сплю со своим бифштексом. Я не читаю на ночь сказки стакану молочного коктейля.

Я достаточно рассказывала Ронни подробностей о своей личной жизни, и теперь она бросает мне их в лицо с пренебрежением. Только этого не хватало.

— Ронни, поосторожнее со словами. Как можно осторожнее.

— Ты оскорблена?

— Да. Я тебе рассказывала своё очень личное, когда меня тревожило, что Натэниел делит постель со мной и Микой, и я тебе говорила, что мы читаем друг другу вслух. Это не было жалобой.

— Что-то изменилось между тобой и Натэниелом? В последний раз, когда мы говорили, он был твоей пищей и одним из твоих леопардов, но это и все.

— Да, это переменилось.

— С тобой живут двое мужчин?

— Да.

— Двое любовников?

Я набрала в грудь побольше воздуху, и ответила просто:

— Да.

— Так как же ты меня уговариваешь сказать Луи «да»?

— Я тебя не уговариваю. Я только спросила, что ты больше ценишь — Луи или своё уединение. Он заставляет тебя выбирать, а не я.

— Но тебя выбирать не заставляют.

— Пока нет.

— Почему «пока»?

— Потому что нельзя недооценивать умение мужчин усложнять жизнь. Пока что все хорошо.

— Пока что все хорошо. И это тебя устраивает? Тебе не нужна гарантия, что они не вырежут тебе сердце и не потопчутся на нем?

— Гарантии — великая вещь, но здесь их не бывает. Тут прыгаешь в воду и надеешься на лучшее.

— В смысле выходишь замуж.

— Ронни, тут только у тебя пунктик насчёт свадьбы. Ну, может, ещё у Луи. У нас в этом смысле планов нет.

— Так что, ты так и будешь жить с ними двумя?

— Пока — да.

Я глотнула кофе и постаралась, чтобы в моих глазах не выразилось недружелюбие, которое я ощущала.

— А потом?

— Потом будет видно.

— Мне такое не годится, Анита. Я должна знать, что принимаю правильное решение.

— Не думаю, что это возможно знать, Ронни. Те, кто абсолютно уверен, что они правы, почти все очень и очень ошибаются.

— Как мне это понимать?

— А так, что выходи за него или не выходи, но не облегчай свои комплексы за счёт моей личной жизни.

— В смысле?

— Не называй никогда моих бойфрендов извратами.

— А ты не думаешь, что жить с двумя мужчинами — несколько необычно?

— Нам подходит, Ронни.

— А как относится Жан-Клод к тому, что ты спишь с Микой и с Натэниелом?

— Нормально относится.

Она наморщила лоб:

— Так ты, значит, спишь с… — она подсчитала, -…тремя мужчинами?

— Гм, с четырьмя… нет, пардон, с пятью.

— Пятью? Жан-Клод, Натэниел, Мика, и кто ещё?

— Ашер и Дамиан, — сказала я с ничего не выражающим лицом.

Про её лицо такого нельзя было сказать. У Ронни отвисла челюсть, глаза полезли на лоб, она была шокирована до потери дара речи.

Не начни она меня сегодня язвить, я бы ей это сказала как-то помягче или вообще не сказала бы. Сначала Ронни не могла смириться с моим романом с вампиром, потом с тем, что мне не мешает живущий в доме мужчина, ещё меньше — с тем, что я живу с двумя мужчинами и мне это нравится. По сравнению с этим два лишних вампира — пустячок.

— Позволь мне спросить прямо: ты с ними со всеми трахаешься?

Имелось в виду: совокупляюсь ли я с каждым из них? Строго говоря, нет, но так как в списке «нет» после сегодня остался один Натэниел, то я ответила:

— Да.

— И когда это все случилось?

— Ашер — после того, как ты ясно мне дала понять, что тебе не нравится мой роман с Жан-Клодом, потому что он вампир. И я перестала тебе рассказывать о вампирах в роли бойфрендов.

— А когда Натэниел получил повышение от еды до секса?

— Недавно.

— А Дамиан? Ведь Дамиан даже не был на радаре.

— Такой уж выдался напряжённый день.

Она снова вытаращилась на меня.

— Ты серьёзно? Только сегодня?

Я кивнула, почти наслаждаясь её удивлением.

— И ты ничего мне не рассказала!

— Ты не хотела слышать. Ты бесилась из-за Жан-Клода, и тебе противно было слышать, что мне в жизни с Микой нравится именно то, что ты ненавидишь в жизни с Луи. Ты сама сказала, что тебе трудно стало со мной говорить, потому что я так радуюсь всему, что тебя бесит.

Она испустила долгий-долгий вздох.

— Прости. Я слишком от тебя отдалилась.

— Мне не хватает наших разговоров.

— Разговоры-то были, — ответила она, — но мы обе стали фильтровать, что друг другу говорим. Дружба этого не выдерживает.

Она покачала головой.

— Да, — сказала я, — не выдерживает. Можно не все рассказывать, но столько скрывать — это перебор.

— Я все равно не верю Жан-Клоду, и это ты меня учила, что вампиры — это просто покойники, как бы ни были они соблазнительны.

— Я сменила мнение.

— А я нет.

— Так что о вампирах в моей жизни мы говорить не будем.

— Остаются ещё двое, о которых можно говорить.

— Только если ты не будешь их сравнивать с бифштексом и молочным коктейлем.

— Послушай, последний раз, когда ты говорила о Натэниеле, ты жаловалась, что тебе рядом с ним очень неловко. Ты говорила о нем так, как я думала о Луи, так что в те времена жалобы у нас были одни и те же, но ты стала меняться. И когда говорила о Натэниеле, стала просто размякать.

— Да?

— Да, — кивнула она.

— Странно, насчёт меня и Натэниела все заметили раньше меня, даже Ричард.

— Что?

Я покачала головой:

— О Ричарде я говорить не хочу. Скажу одно: я видела его новую девушку.

— Господи, когда это?

Я помотала головой, потому что никак нельзя было рассказать, не упоминая о вампирах больше, чем Ронни хотела бы слышать. Сам факт, что она раздражалась, когда я упоминала о вампирах в моей жизни, делал невозможным разговоры с ней об этой самой жизни. Как мне объяснить, что произошло сегодня между мной и Ричардом, не упоминая ardeur, Жан-Клода, Дамиана и прежнего мастера Дамиана? А если рассказать, начнётся лекция насчёт того, как Жан-Клод губит мою жизнь из гнусных побуждений. Жан-Клод — это Жан-Клод, и я с этим какое-то время назад смирилась.

Наконец я смогла произнести какие-то из этих мыслей вслух. Недавно я поняла, что правда — это единственный способ сохранить отношения, тем более развить. Я хотела, чтобы мы снова стали с Ронни подругами, настоящими, если это возможно.

— Почти все, что сегодня было, вертится вокруг вампиров, Ронни. Если я не могу тебе о них говорить, то даже начать не могу рассказывать, что произошло.

— Жан-Клод ещё сильнее запутал твою жизнь.

Я покачала головой:

— Вряд ли Жан-Клод мог бы такое придумать даже в кошмарном сне. Кроме того, он вообще вышел из себя, что Дамиан получил меня первым.

— Первым? То есть он расстроился, что вы с Дамианом стали любовниками?

— Не могу сказать. Секс у нас был, а насчёт остального я ещё не решила.

— Ты всегда считала, что совокупление есть обязательство, Анита. Я этого никогда не понимала. Секс есть секс, бывает хороший, бывает не очень, но всего лишь секс, а не клятва верности.

Я пожала плечами:

— В несогласии по этому пункту мы давно с тобой согласились.

— Да, было. Ты, сколько я тебя знаю, была моногамной. Один-единственный спутник до тех пор, пока тебе не перехочется с ним встречаться или ты не решишь, что он не заслуживает оставаться твоим единственным. Пока не появился в твоей жизни Жан-Клод, ты была такая правильная, как никто. То есть я не считала себя распутной, пока тебя не встретила и не сравнила. Рядом с тобой, монахиней, любая казалась шлюхой.

И это тоже было сказано с жёлчью.

— Я не знала, что у тебя такое чувство.

— Ничего плохого в нем не было, ты даже помогла мне удержаться от некоторых неудачных решений. Я в тех случаях думала: а что скажет Анита? Подожду, выясню, есть ли у парня что-то, кроме смазливой морды.

— Ух ты! Никогда раньше ни у кого не была ангелом-хранителем.

Она пожала плечами:

— Меня не раздражали твои моральные ценности по сравнению с моими. Я просто не понимаю, как это вышло, что передо мной монотонная жизнь в моногамии, а у тебя гарем. Просто это кажется неправильным.

Вот тут я могла согласиться.

— Погоди, моногамия моногамией, но ты мне говорила, что такого секса, как с Луи, у тебя никогда не было.

— Нет, лучший в моей жизни секс был с одним мужиком…

Я перебила:

— … с по-настоящему большим дрыном, который знал, как этим инструментом пользоваться. Красавец, белокурые локоны, большие синие глаза, широкие плечи…

Она засмеялась:

— Наверное, я слишком часто это рассказывала.

— Это было приключение на одну ночь, а наутро он исчез, пока ты ещё спала. Ты пыталась его найти, но он назвался вымышленным именем, и ничего не вышло. Такого оскорбления никакой секс не загладит.

— Так мог бы сказать человек, никогда не имевший приключения на одну ночь.

Моя очередь была пожать плечами:

— Не могу сказать о себе, что у меня такое было.

— Тогда ты даже не знаешь, что упустила.

Я не стала спорить. За много лет мы привыкли, что у нас разные взгляды на мужчин, секс и отношения.

— Пусть так, но тогда Луи — это лучший из тех, с кем секс повторялся.

Она на миг задумалась, потом кивнула.

— С этим я согласна. Самый лучший регулярный секс в моей жизни.

— И как ты будешь себя чувствовать без него?

— Недотраханной, — ответила она и рассмеялась, но я не подхватила её смех, и она погрустнела. — Анита, не надо такой серьёзности. Мне нужен друг, который мне просто скажет, что семейная жизнь — не для меня, и что вполне можно его выкинуть к черту, раз он ставит ультиматумы.

— Если ты не любишь Луи, то брось его, но я не была бы твоим другом, если бы не спросила: это ты его не любишь, или просто боишься позволить себе полюбить вообще?

Она посмотрела на меня мрачно:

— Ага, и я помру в одиночестве, окружённая кучей кошек и пистолетов.

— Я немножко о другом: может, сходить к психоаналитику было бы не так уж глупо.

Она посмотрела на меня в радостном изумлении.

— И это мне говоришь ты? Я думала, ты терпеть не можешь всех этих психоаналитиков, стоящих на кладбище и расспрашивающих твоих клиентов, как они себя чувствуют, когда давно умершие родители, обижавшие их, вдруг поднимаются из могилы. Ну и кошмар!

— Среди них есть нормальные специалисты, Ронни. Просто на работе мне они редко попадаются.

— И ты по секрету от меня ходишь к психоаналитику?

Я подумала и ответила так:

— Знаешь, я сама недавно поняла, что к Марианне я пошла не только научиться управлять своими парапсихическими способностями. В Нью-Йорке люди ходят к ведьмам вместо психоаналитиков. Я просто решила опередить моду.

— А кого ты знаешь в Нью-Йорке?

— Одну женщину, аниматора и истребительницу вампиров. Она говорила, что когда идёшь к психоаналитику-ведьме, экономишь время на пересказ всякой магии и экстрасенсорики, потому что они сами это знают. У неё были те же проблемы, что у меня, когда я ходила к священнику или обычному психоаналитику. Понимаешь, лет в тринадцать отец водил меня к такому. Психоаналитик пытался решить мои наболевшие вопросы насчёт смерти матери и повторного брака отца, но не хотел верить, что я поднимаю мёртвых случайно. Он мне постоянно говорил, что я это делаю специально, назло Джудит и отцу.

— Ты никогда этого не рассказывала.

— Только когда этот психоаналитик сказал отцу, что во мне есть «зло», тогда отец обратился к бабуле Флорес, и наконец-то хоть кто-то мог понять, что со мной происходит.

— Так ты понимала, начиная с Марианной, что это психотерапия?

— Нет, конечно. В то время я бы ни за что на это не пошла.

Она улыбнулась:

— Вот это та Анита, что все мы знаем и любим.

Я улыбнулась в ответ:

— Даже сейчас я ворчу, когда приходится это признавать, и ты единственная, кому я сказала, хотя Мика, думаю, тоже догадывается. Со мной легче становится жить — кто-то же должен был постараться.

— Так оно помогает? — спросила она.

Я кивнула.

— И ты думаешь, мне стоит поехать в Теннеси?

— Можно поискать поближе к дому. У тебя же не те проблемы, что у меня. Психотерапевт не скажет тебе, что ты неправильная, или в тебе зло, или вообще тебе не поверит.

— Ты хочешь сказать, что мои проблемы — обыденны?

— Если они не в том, что Луи раз в месяц покрывается шерстью, то да.

Она нахмурилась и подтащила к себе чашку.

— Не совсем. То есть, я видела всю картину, и с животными я не сплю. Это его устраивает, поскольку не оборотни, как правило, именно здесь проводят черту в отношениях со своими спутниками жизни. Ты знаешь, что при сексе в образе животного это может передаваться, если секс грубый и жидкости затекают в царапины.

Она это сказала, будто читала учебник, или предупреждала меня, не подумав.

— Я знаю.

— Ох, прости, ты же у нас эксперт, а не я.

И снова ниточка жёлчи в голосе. Когда она впервые на меня разозлилась? Насколько давно?

— Нет, Ронни, ты правильно делаешь. Имеет смысл это говорить человеку, который встречается с лунарно ограниченными.

Она уставилась на меня:

— Ты сказала «лунарно ограниченными»?

Я кивнула:

— Последняя политкорректная формулировка.

— С каких пор ты стала политкорректной?

— С тех пор, как услышала эту фразу и прикололась над ней до чёртиков.

Я все ещё стояла, прислоняясь к шкафу, потому что в Ронни я видела больше злости, чем могла бы объяснить. Злость из-за вампиров была мне понятна, но с проблемами насчёт допуска мужчин в свою жизнь разобраться было труднее.

— «Лунарно ограниченные» — надо будет Луи сказать. Он обхохочется… — Она осеклась, лицо её потухло, будто на неё навалилась давящая тяжесть. — Анита, что мне, к чёртовой матери, делать?

— Не знаю.

Я снова села за стол и погладила её по руке. Будь на её месте Кэтрин, она бы прильнула ко мне, ища поддержки, но у Ронни моё отношение к телесной близости, и она особо не обнимается. Да, моё отношение к телесной близости, за исключением секса. Я никогда не понимала, как можно быть не против траха, если ты не позволяешь кому-то даже обнять тебя в утешение, но у каждого свои понятия.

— Я не хочу, чтобы он совсем уходил из моей жизни, но я не готова выходить замуж. Может, никогда не буду готова. — Она подняла на меня глаза, и в них было страдание. — Он хочет детей. Он сказал, что он счастлив, что я не оборотень, и у нас могут быть дети. Анита, я не хочу детей.

Я стиснула её руку, не зная, что сказать.

— Я частный детектив, и мне тридцать лет. Если мы поженимся, придётся думать о детях сразу. Я не готова!

— А ты вообще хочешь детей? — спросила я.

Она покачала головой:

— Тоску по детям и белому штакетнику я переросла лет пять тому назад. И не думаю, чтобы вообще их когда-либо хотела, но полагается хотеть, сама знаешь.

— Знаю.

Она посмотрела на меня серьёзно, грустно и спросила:

— А ты детей хочешь?

— Нет, — ответила я. — В моей жизни трудно найти для них место.

— Нет, если бы у тебя работа была не такая, ты бы хотела быть матерью?

— Когда-то я думала выйти замуж и завести ребёнка или двоих, но это было до всего ещё.

— До чего? До Жан-Клода?

— Нет, до того как я стала истребителем вампиров и федеральным маршалом. До того, как поняла, что вряд ли вообще выйду замуж. Моя жизнь вполне подходит для меня, но не подошла бы для ребёнка.

— Почему? Потому что ты не замужем?

— Нет, потому что меня почти регулярно пытаются убить.

— Кстати, что у тебя с дверью?

— Грегори её выломал, потому что я не подходила к телефону, а он слышал крики.

— Что за крики?

— Не упоминая вампиров, я не смогу тебе рассказать.

Она вздохнула:

— Я думала, Жан-Клод уже в прошлом, неудачный эксперимент. Ты же знаешь, он из тех плохих парней, с которыми бывает классный секс, но потом ты умнеешь и уходишь. — Она посмотрела на меня, то есть пристально посмотрела, изучая. — Так он для тебя не прошлое?

— Нет.

Она набрала воздуху как следует и медленно его выпустила.

— Не скажу, что хотела бы слышать или могла бы вытерпеть все подробности, но расскажи мне, что у тебя вышло с дверью.

Даже в адаптированном виде история заняла достаточно времени. Мы как раз дошли до момента, когда Ричард меня начисто бросил, как вошли Натэниел и Грегори.

Ронни выражала на лице неподдельное сочувствие и уже хотела меня обнять, но тут её лицо застыло, руки остановились, будто в детской игре «замри».

Натэниел был почти гол, одет только в кожаные стринги и сетку из ремней на торсе. Ремней было столько, что в первую секунду казалось, будто он связан. Вошёл он босой и абсолютно не смущаясь своего наряда. Может, это и заставило Ронни застыть, а может, это был Грегори. Он все ещё был в виде леопарда, и абсолютно голый. Тело его уже не выдавало радости, но все равно он был голый, если не считать вполне натуральной меховой шубы.

Судя по выражению лица Ронни, она вряд ли часто видела Луи в форме крысолюда, а если видела, то он бывал скромнее Грегори. В когтистых лапах леопард держал три ремешка и смотрел на заклёпку на конце одного из них.

— Привет, Ронни! — поздоровался Натэниел, будто она и не глазела, разинув рот. — Анита, ты мою клепалку не видела?

— Чего не видела?

— Клепалка, чтобы заклёпки на кожаные ремни ставить. У меня два ремешка разболтались, а я только сейчас вспомнил.

— Я даже не знаю, как она выглядит, — сказала я, прихлёбывая кофе и глядя на Ронни и на обоих мужчин. Она пыталась восстановить спокойный вид, но с таким трудом, что даже смотреть жалко было.

— Похожа на большой степлер, с такой круглой штукой наверху.

Натэниел присел возле ящика с инструментами. При этом мелькнула задняя часть его тела, а там было что показать. Тонкая чёрная полоска только и прикрывала ему задницу, и не столько прикрывала, сколько подчёркивала.

Если бы я не наблюдала за реакцией Ронни, я бы сама отвлеклась сильнее, но я с удовольствием смотрела, как ей совершенно не удаётся скрыть свои мысли. Были времена, когда из нас двоих Ронни была более искушённой, а я все время краснела. Ронни не покраснела, на самом деле она побледнела, но все-таки она, а не я. Редко видясь со мной, она Натэниела уже полгода не видела, и по её реакции я поняла, что не я одна заметила раздавшиеся плечи и развившиеся мускулы. Для неё эти изменения были более неожиданными.

— Отчего ты решил, что какое-то швейное приспособление будет в кухне? — спросила я, попытавшись не выдать голосом, как забавляет меня ситуация. Приятно для разнообразия, когда смущаюсь не я.

Натэниел переходил от ящика к ящику, не поворачиваясь, с волосами, все ещё увязанными в подпрыгивающий хвост.

— Зейн её одалживал починить кожаную куртку, и не вернул. Знаешь Зейна — он же все забывает. Перестану ему давать свои вещи, раз не возвращает на место.

Зейн — один из моих леопардов, который пытается изображать доминанта, но он на это не тянет. И Натэниел прав, Зейн никогда ничего не кладёт на место.

— Вряд ли ты его этому научишь, — сказала я.

— Можешь надеть без этих трех ремней, — предложил Грегори. — Никто ничего не заметит. — Он чуть подёрнул одну полоску на спине Натэниела. — Их и так тут больше дюжины.

— Я замечу, — ответил Натэниел, не переставая шарить по ящикам. — Если бы ты был Зейном, куда бы ты мог сунуть клепалку?

Он вроде бы обращался ко всем сразу и ни к кому в отдельности.

Ронни как-то сумела захлопнуть рот и сделать вид, будто ничего нет особенного в разгуливающих по кухне нагишом леопардах-оборотнях. Поглядывала на них только уголком глаза. То ли потому, что они её смущали, то ли потому, что одного из них я называла бойфрендом. Правило подруги номер один: на бойфрендов своей лучшей подруги не заглядывайся.

Я встала — помочь им искать. Натэниел сказал, что эта штука похожа на степлер. Степлер даже я с виду узнаю, и потому я тоже стала выдвигать ящики.

Натэниел нашёл свою клепалку в ящике, предназначенном только для половников и прочей крупной кухонной утвари.

— Почему здесь? — спросил он.

— Ну, похожа на большой степлер, может, поэтому, — выдала я наилучшее своё предположение.

Натэниел продолжал качать головой, и волосы танцевали по плечам, как бывает только, когда они увязаны в высокий тугой хвост.

— Как бы там ни было, а больше я ему свои вещи не даю.

— Справедливо, — заметила я, разглядывая ремешки. — Этот наряд на тебе как-то очень плотно сидит, как ты будешь его снимать?

Он улыбнулся, повернувшись ко мне:

— Ты хочешь видеть меня без одежды?

Прозвучало это шуткой, но вложен был в эти слова серьёзный смысл. Я тут же пожалела, что сказала, потому что он страшно хотел, чтобы я его хотела. Я не знала, что дальше говорить, и флиртовать я никак не умею.

В общем, я покраснела, а я этого терпеть не могу.

— Нет, — ответила я и сама услышала, как жалко это произнеслось.

Он мог сказать много чего, от чего стало бы ещё хуже, но сжалился надо мной.

— Снимается точно так же, как надевается. — Он просунул руку под ремни спереди, приподнял её, провёл вдоль шеи и сделал какое-то движение плечом, которого я не уловила. Ремни просто сползли, и Натэниел вдруг оказался голым до пояса, а ремни свисали, как лепестки чёрного кожаного цветка. — Дальше они снимаются просто, но нужно время, чтобы их надеть обратно, так что если хочешь видеть весь процесс, приходи сегодня.

Он улыбнулся, стараясь умерить моё смущение. Не понимаю до конца, что меня смутило, разве что присутствие Ронни или то, что мне вскоре предстояло с ним. Кто хочет, может выбрать.

— Вот это, — спросила Ронни сдавленным голосом, — то, что ты плечом вытворил. Это не больно было?

Он качнул головой, и волосы его разлетелись.

— Нет, я гибкий.

Ронни будто не могла справиться с собственным лицом: на нем было выражение, которого она явно не хотела бы показывать.

— И насколько гибкий?

— Ронни, — предупредила я.

Она пожала плечами и посмотрела на меня — дескать, убей меня, ничего не могу поделать.

— Я понимаю, ты мне не скажешь. Ты только сегодня меня известила, что он повышен от продукта питания до бойфренда.

— Ронни! — сказала я с чуть большим нажимом.

Она состроила гримасу:

— Извини, извини. Я сегодня сама не своя. Болтаю, сама не зная что, как у тебя обычно бывает.

— Ну, спасибо!

— Ты действительно мелешь языком, когда нервничаешь или трахаться хочешь, — вставил Грегори.

— Грегори, не надо мне помогать.

Он пожал плечами, что для леопарда выглядит странно — не неуклюже, просто непривычно.

— Прошу прощения.

— Ты хочешь, чтобы я ответил на её вопрос? — спросил Натэниел очень осторожно.

— Отвечай или не отвечай, мне плевать.

Он склонил голову набок, и выражение его лица явно сообщало, что он мне не верит. Он был прав, я бы предпочла, чтобы он не ответил. Он дал мне возможность быть хозяином и велеть ему не отвечать, но я её упустила. Не заняла трон, на который он меня приглашал, а если ты не командуешь, то от тебя не зависит, что будет дальше.

Он подошёл к Ронни, стараясь, чтобы я видела колыхания его роскошного зада на ходу. Иногда я сомневаюсь, знает ли Натэниел, насколько он красив, а иногда он мне показывает, что он отлично знает, как выглядит. Вот как сейчас.

Жар бросился мне в лицо, когда я смотрела на его походку, и я наконец поняла, почему смущаюсь. Я обещала поставить ему засос, а он хочет совокупления. И этот проход по комнате был как анонс эротического сна, он заставил меня поёжиться и почувствовать себя неуютно, будто я снова девочка-подросток и у меня «эти ощущения» впервые, и не с кем об этом поговорить, потому что у хороших девочек такого быть не должно.

Он дёрнул головой, и его волосы пролились на Ронни и стекли с неё, будто она прошла сквозь занавес, только оставаясь сидеть на месте. Как будто он ей дал пощёчину, а не подразнил. Он встал очень прямой, очень высокий, рядом с её стулом и сцепил руки за спиной.

— Отвечая на твой вопрос: Я…

Он стал поднимать руки вверх, до середины спины:

— очень…

Руки со сцепленными пальцами поднялись до лопаток:

— очень…

Руки вывернулись в суставах и поднялись вверх, показывая на потолок:

— гибкий.

И он медленно опустил руки обратно, но смотрел не на Ронни, а на меня.

Я не покраснела, я побледнела. Почувствовала, что я в ловушке. В какой ловушке? Вопрос на десять тысяч долларов. Даже самой себе я не могла ответить точно.

Ребята ушли чинить костюм Натэниела. Наступило молчание — глубокое, долгое и неловкое. По крайней мере, для меня неловкое. Я не глядела на Ронни, потому что пыталась придумать, что сказать. Но мне не стоило беспокоиться, слова нашла она.

— Черт побери, Анита, черт бы тебя побрал!

Я не стала на неё смотреть.

— Что ты имеешь в виду?

Слишком неуверенный был у меня голос для возмущённого, но попробовать все же стоило.

Ронни смотрела на меня взглядом, который мне не понравился. Слишком он был проницателен. Мы дружили несколько лет, и то, что мы разошлись, ещё не значило, что она меня не сможет прочесть.

— Ты ещё с ним не была.

— Почему ты так думаешь?

— Да брось, Анита, ты никогда так не смущаешься, когда мост уже перейдён. Для тебя совокупление — это разрешение на роман. А пока его нет, тебе рядом с этим мужчиной неловко.

Я снова покраснела, сложив руки на груди, и прислонилась к островку, пытаясь прикрыть волосами рдеющие щеки — неудачно.

— Так ты всегда знала, когда я с кем-нибудь в первый раз?

— Почти всегда, только не с Жан-Клодом. Он сбил и твой радар, и мой.

Я подняла глаза:

— А это как?

— Тебе при нем было неловко и после того. Я думаю, это одна из причин, по которым я его не люблю. Я тогда думала, что если вы в таком конфликте, то роман ненадолго.

Я пожала плечами:

— Не помню, чтобы мне при нем потом было неловко.

Она посмотрела на меня молча. Мне хватило приличия смутиться.

— Ладно, может быть. Но это неправда, что мне перестаёт быть неловко после первого же раза. Нужно несколько сеансов, немножко «монотонной моногамии», чтобы совсем не напрягаться.

Она улыбнулась:

— Согласна. Самый лучший секс бывает тогда, когда уже кое-что друг о друге знаешь. — Она посмотрела на меня, снова посерьёзнев: — Но ты действительно ещё с ним не была?

Я покачала головой.

— Почему?

Я посмотрела на неё.

— Анита, после этого спектакля, который он сейчас устроил, я бы ему отдалась без крика.

Я посмотрела пристальней.

— Ты сказала, что он спит в твоей кровати, с тобой и с Микой, так?

Я кивнула.

— Давно?

— Месяца четыре.

— Четыре месяца с тобой под простынями, и ты ему до сих пор не дала?

— Ронни, подбери другое слово. Если хочешь продолжать разговор, выбирай другие выражения.

— Извини, ладно, ты с ним не занималась любовью, если тебе так больше нравится?

Я кивнула.

— Почему же ты этого не сделала? Он явно этого от тебя хочет.

Я пожала плечами.

— Нет, на это я хочу получить ответ. Это Жан-Клод провёл черту и не хочет делить тебя с большим количеством мужчин?

— Нет.

— У Мики с этим проблемы?

— Нет.

— Тогда почему?

Я вздохнула.

— Потому что когда я разрешила Натэниелу ко мне переехать, он был как щенок с перебитой лапой — которого надо лечить и за ним ухаживать. Он был такой покорный, что хотел, чтобы кто-нибудь управлял его жизнью и командовал им самим. У меня достаточно собственных забот, и я вроде как требовала, чтобы он переменился, стал более независимым. Он это сделал, и получилось хорошо.

— Он куда более уверен в себе, чем когда я его в прошлый раз видела, — сказала Ронни. — То есть почти другой человек.

Я покачала головой:

— Он стриптизер, определённый уровень уверенности ему необходим.

Она тоже покачала головой:

— Нет. У меня в колледже была соседка, которая по вечерам зарабатывала стриптизом на учёбу. Она была с жуткими комплексами.

— Так как же она выступала?

— У неё от этого возникало чувство, что кто-то её хочет. По сравнению с её детством твоё и моё — просто «Ребекка с фермы Саннибрук».

— Ой-ой, — сказала я.

— Ага, и она из-за стриптиза чувствовала себя и лучше, и хуже одновременно.

— Что с ней стало? — спросила я.

— Окончила колледж, нашла работу, нашла религию, сейчас замужем с двумя детьми и такая святоша, что не может разговаривать с человеком без попыток его обратить.

— Нет никого святее раскаявшегося грешника.

— Стриптиз — это не грех, Анита. Нагота — не грех, нагими Бог посылает нас в мир. Как это может быть грехом?

Я пожала плечами.

— И секс тоже не грех, Анита.

— Умом я это знаю, Ронни, но голос бабушки во мне не умолкает. Секс есть зло, мужчины, которые хотят до тебя дотронуться, тоже зло, а тело твоё — грязь. Все это мерзость. И монахини мне тоже не помогли выработать другое отношение.

— Если ты католик, то это навсегда?

Я вздохнула:

— Да, наверное.

Честно говоря, я думаю, что многое тут наворотили моя бабуля и мачеха, у которой каждое прикосновение было как одолжение. После смерти матери прикосновения в нашей семье не очень приветствовались.

— У тебя к Натэниелу чувство вины. Почему так?

— Мне полагается заботиться о нем, Ронни, а не иметься с ним.

— Анита, можно о ком-то заботиться и спать с ним одновременно. У женатых это каждый день.

Я снова вздохнула:

— Не знаю, чем он меня отпугивает, но отпугивает.

— Ты его хочешь.

Я закрыла лицо ладонями и едва ли не заорала:

— Да, да, хочу! — Только от произнесения этих слов я сжалась изнутри. — Он начал со мной жизнь как предмет забот, а не как кандидат в бойфренды.

— Разве ты и твои бойфренды друг о друге не заботитесь?

Я подумала над ответом:

— Думаю, да. То есть я об этом не думала.

— Почему ты так активно стараешься найти причины, чтобы отговорить себя от Натэниела?

Я нахмурилась:

— Джейсон мне сказал, что это будто потому, что Натэниел недостаточно агрессивный. Что если мужчина чуть-чуть больше инициативен, у меня чувство, будто выбор не за мной, и вина тогда не на мне. Натэниел вроде как вынуждает меня сделать первый шаг, быть главной, быть…

— Виноватой, — подсказала она.

— Может быть.

— Анита, меня ужасает перспектива провести остаток жизни с одним и тем же мужчиной. Вот почему: вдруг как на следующий день, когда я скажу Луи «да», передо мной появится мужчина с телом Натэниела? И я что, дам ему от ворот поворот?

— Да, — сказала я. — Вроде бы это и означает любовь?

— Особенно в словах девушки, которая спит с большим количеством мужчин, чем я за последние три года встречалась.

— Меня воспитали в убеждении, что в браке все, что раньше было грязным, становится хорошим. Вдруг все чувства становятся абсолютно законными и священными. И мне как-то трудновато с этим смириться.

— С чем?

— С мыслью, что никогда не выйду замуж. Смириться, что я никогда не избавлюсь от этого чувства насчёт Жан-Клода, Мики, Натэниела, Ашера, да и Дамиана, ладно, черт с ним. Что как бы ни повернулось, а я все равно буду жить в грехе.

— Ты хочешь сказать, что предпочла бы любить кого-то одного и быть с ним в браке?

— Так я думала когда-то. А теперь… — Я села на стол. — Ронни, я не знаю. Не могу я теперь представить себе, что я только с кем-то одним. У меня жизнь не складывается никак, если оставить только одного из них.

— И это не даёт тебе покоя.

— Да.

— Почему?

— Потому что так не должно быть.

— Анита, «должно быть» — это для детей. Взрослые знают, что будет все так, как ты сам сделаешь.

— Ронни, моя жизнь налажена. Натэниел — как моя жена, а Мика — как другой муж. Он работает на коалицию и помогает мне заниматься леопардами и прочими оборотнями. Партнёрство. Я всегда считала, что таким партнёрством может быть брак, хотя, похоже, никогда не бывает.

— И как в эту домашнюю идиллию вписывается Жан-Клод?

— Я думаю, как захочет. Он занимается своим бизнесом, управляет своей территорией, и мы встречаемся.

— Ты, он и Ашер?

— Иногда.

Она покачала головой:

— А Дамиан?

— Пока ещё не знаю.

Она посмотрела на стол, на свои лежащие на нем руки.

— Я думаю, нам обеим предстоит интересный личный выбор. — Посмотрев на меня, она нахмурилась — едва заметно. — Почему мне кажется, что у тебя варианты гораздо интереснее?

Я улыбнулась:

— У тебя вопросы моральных обязательств, брака, страха быть связанной на всю жизнь с одним и тем же человеком. У меня проблема в том, что любой выбор, кроме этого моногамного, превращает меня в потаскуху. И мы обе должны разобраться со своими проблемами.

— Из твоих слов можно заключить, что ты ходишь к психоаналитику.

— Рада, что это видно.

— Так ты говоришь, что каждая из нас имеет ту личную жизнь, которую имеет, и мы должны сразиться со своими демонами и победить их?

— Или понять, что те, кого мы считали чудовищами, не слишком от нас отличаются.

— Ты действительно была убеждена, что вампиры — ходячие трупы?

— До глубины души.

— Тебе нелегко было тогда в такого влюбиться.

— Да, — кивнула я.

Она взяла мои руки в свои.

— Прости, что я так бесилась из-за Жан-Клода. Я постараюсь вести себя получше.

Я улыбнулась и сжала её руки:

— Извинения приняты.

— Мне тридцать, и никогда я не была так счастлива. Я поговорю с Луи, чтобы он дал мне больше свободы, и, может, поговорю с консультантом по семье и браку.

— Могу я сказать, что рада это слышать, не получив в ответ обвинения, что я тебя толкаю за него замуж?

Она улыбнулась и даже смутилась — была столь любезна.

— Да, и прости меня за это.

— Все нормально, Ронни, у всех у нас свои заморочки.

— Ты себе нашла в качестве консультанта ведьму — кто бы сомневался! — но раз ты готова на психоанализ, то и нам, всем прочим, тоже не поздно.

— Я общалась с Марианной долгие месяцы, пока сообразила, что это психоанализ.

— Так получается, что у тебя это вышло случайно.

Я пожала плечами, сжала её руки и встала. Господи, сделай так, чтобы ещё остался тёплый кофе.

— Значит, ты психоанализом занялась случайно. Ты стала любовницей Мастера Города, вопя и оря, что никогда такого не будет. Теперь ты влипла в mйnage а trois или два таковых, хотя цель твоей жизни — моногамия.

«Экспрессо» остыл, но кофеварка ещё нет. Ага.

— Итог такой.

— А моя цель была никогда не связать себя с единственным и никогда не выйти замуж. И вот теперь каждая из нас получила то, чего хотела другая.

Я не могла бы сказать лучше, так что и пытаться не стала. У меня никогда не было мысли, что у Бога садистское чувство юмора, но у кого-то такое мнение точно есть. Существует ли ангел, занимающийся отношениями? Если да, то этот крылатый вестник божества должен будет за многое ответить. У меня в голове забился едва заметный пульс, как иногда бывает со мной во время молитвы. Скорее даже ощущение, чем слова. Будь счастлива, просто будь счастлива.

Легче сказать, чем сделать.

Поиск по сайту: