Глава шестидесятая

Руки Жан-Клода сомкнулись на моих руках, тело его вытянулось в изголовье кровати. Подушки давно разлетелись по полу, остались только шёлковые простыни и мы трое. «Меняемся местами», — сказал Ричард. Это казалось очень просто. Следовало бы мне не забывать, что с Ричардом ничего просто не бывает.

Он взял меня руками за предплечья, чуть ниже, чем держал Жан-Клод, обернул мои руки своими большими ладонями и повёл вниз. Касался он только моих рук, то есть весьма невинного места, но движение было медленным, чувственным, с едва заметным прикосновением ногтей как знаком чего-то более твёрдого и куда более опасного. Руки его дошли до подмышек, ногти стали щекотать, я дёргалась и хихикала — отчасти от щекотки, отчасти от медленного, уверенного движения его рук. Я забыла, каково это — полное внимание Ричарда в постели. Когда думаешь, что больше не испытаешь такого прикосновения, очень стараешься забыть.

Я ждала, что его руки придут к моим грудям, но нет. Он повёл ладонями по бокам, чуть ниже, едва коснувшись краёв груди, и повёл дальше вниз. От этого легчайшего прикосновения у меня дыхание спёрло в горле, глаза закрылись, я задрожала под его руками.

Эти руки, такие большие, что накрывали ребра и почти встречались у меня на талии, эти большие пальцы, прижатые ниже пупка, внизу живота. Я ждала, чтобы его руки ушли вниз, а он, точно так как наверху, обошёл по бокам. Провёл уверенным, длинным, медленным движением ладоней и ногтей, не задев даже края лобкового сочленения, касаясь только боков, бёдер, но ничего кроме. Руки его шли дальше вниз, но пропустили те места, где мне больше всего хотелось ощутить его прикосновение. Я даже постанывала — не от того, что он делал, а от того, чего он не делал. Что я хотела, чтобы он делал.

Я даже подняла руки, то есть попыталась, но руки Жан-Клода удержали меня. Он прижимал мои запястья к кровати. Я приложила больше силы и обнаружила, что на дюйм-другой могу оторвать руки от кровати, но Жан-Клод уложил их обратно, встав на колени, чтобы иметь опору. Я заставила его изменить позу, приложить больше усилий, но и все. Тогда я сильнее попыталась освободить руки — не знаю, почему, наверное, я просто не подумала, что это такое — когда не можешь уйти. Одно дело — теоретически понимать, что тебя зафиксируют, другое — ощутить это на практике. Для меня разница есть.

— Зачем ты вырываешься? — спросил Ричард таким голосом, какого я от него никогда не слышала. — Ты же знаешь, что Жан-Клод ничего плохого не допустит.

Он перестал оглаживать моё тело, дойдя до лодыжек. Их он не стал прижимать к кровати, просто держал, держал в руках.

Я попыталась освободиться — не могла с собой справиться. Вот такая я. Скажите мне, что я чего-то не могу, или покажите это — и я стану пытаться. Сейчас я пыталась не изо всех сил, но пыталась. Настолько, что ощущала силу его рук, силу, которая могла бы согнуть сталь. Мне не высвободиться.

Он развёл мне ноги руками, развёл широко, ещё шире, пока я не попыталась его остановить. Это была игра, мы все на неё согласились. Я хотела, чтобы он был со мной, но игра там или что, но как он разводил мне ноги силой своих рук, пока Жан-Клод держал меня за руки, — от этого у меня пульс забился сильнее, и вырываться я стала уже не вполсилы, а более чем вполсилы. Глупо, но я ничего не могла с собой сделать. Я не могла не пытаться помешать ему развести мне ноги, раскрыть тайные места, и то, что я не могла, меня и пугало, и возбуждало. Эти чувства должны быть взаимоисключающими, но это не так.

— Скажи мне перестать, — сказал Ричард, и голос его стал ниже.

Я покачала головой:

— Нет.

— Тогда зачем ты вырываешься? — спросил он, и на лице его отразилось нетерпение, что-то тёмное и что-то счастливое — все сразу. Он ещё сильнее развёл мне ноги, так, что ещё чуть-чуть — и больно. Даже мышцы бёдер начали болеть от растяжения. — Зачем вырываешься, если не хочешь, чтобы я перестал?

Я сказала единственное, что пришло мне в голову:

— Не знаю.

Голос у меня звучал прерывисто, будто пульс в горле мешал говорить. Тут я поняла, что Ричард так широко развёл мне ноги, что отбиваться действительно будет больно. От этого я сильнее попыталась поднять руки Жан-Клода. Даже подняла на пару дюймов, отчего вампиру пришлось действительно встать на колени, чтобы меня удержать, а при этом его тело вдруг оказалось у меня над головой. Он болтался, мягкий, и пока Жан-Клод не утолит жажду, такой он и останется. Я люблю ощущать его во рту, когда он такой, потому что ощущение это недолгое — если Жан-Клод не голоден. А сейчас я могу изучать его мягкость, сколько захочу, и он не изменится. Я потянулась к нему, изгибая спину, поднимая губы, но до него было не достать. Болтался прямо надо мной, но руки удерживали меня на кровати, и я не могла до него добраться. Жан-Клод должен был знать, что я хочу сделать, но продолжал держать за руки, а тело его изогнулось надо мной, отодвигаясь.

Я придушенно, сдавленно попросила:

— Пожалуйста…

— Что «пожалуйста»? — спросил Ричард с того конца кровати.

— У ma petite пристрастие к мужчинам в мягком состоянии. Пока я не напитаюсь, она может позволить себе удовлетворять это… желание.

— А ты держишь его как морковку у неё перед носом, — сказал Ричард, и голос его прозвучал на октаву ниже, так что почти ушам больно.

— Oui.

— Зачем?

— Разве это не та игра, в которую ты хотел играть?

Чуть заметная нотка рычания вырвалась из горла Ричарда.

— Да, да! — Он тоже стоял на четвереньках, но, в отличие от Жан-Клода, спереди был толстый и тяжёлый. — Только я хочу, чтобы она умоляла не тебя, а меня.

— А почему не нас обоих?

Они смотрели друг на друга, и я ощутила их — нет, не силу, но как будто их воля вдруг стала силой. Одна воля против другой.

— Ты решил не давать мне пить, — продолжал Жан-Клод, — намеренно. Ты думал, что без эрекции я для неё бесполезен. — Он улыбнулся. — Ты недооценил любовь ma petite к мужскому телу. Она любит нас во всех наших формах.

В последних словах была какая-то нотка, язвительный намёк, который до меня не дошёл. Должен был бы, но ощущение их рук на мне, вид обоих в голом виде отвлекал меня. Я никогда особо ясно не могла мыслить, когда они при мне голые. Неприлично? Да, но правда.

Лицо Ричарда потемнело от злости, и первая струйка силы потекла из-под его так туго поставленных щитов. Она заплясала у меня по ногам как ветерок с адских равнин — такая жаркая. От неё мурашки побежали по телу. И моя дрожь снова привлекла ко мне их внимание. Лицо Жан-Клода было благожелательно-нейтрально, непроницаемо. Ричард смотрел на меня, и гнев его никуда не делся, но под ним угадывалось что-то иное. Это был секс, но было ещё что-то потемнее. Что-то, обещавшее больше секса, больше, чем разумное и безопасное. В этот момент в глазах его мелькнуло то, что он не хотел бы видеть ни в каком зеркале; потом он отвернулся, и я не видела его лица. Будто он знал, что я увидела.

— Если будете ссориться, слезайте с меня, — сказала я.

Трудновато добавить в голос нужной властности, когда ты лежишь голая, а они тебя держат, но у меня получилось. Ко мне вернулся мой обычный голос, без придыхания, без сексуальности — мой, и все.

— Не мне решать, ma petite, — ответил Жан-Клод. — Ричард, мы собираемся ссориться?

Снова от него пахнуло тем же горячим ветром. Полоса жара прошла как что-то твёрдое по коже. Будто пальцы жара пробежались по мне, касаясь мест, которые Ричард намеренно обошёл. И когда ищущее тепло стало гладить между ног, я ахнула и сумела произнести:

— Прекрати! Что бы это ни было, прекрати!

Жар пошёл выше по мне как по живой лестнице.

— Больно? — спросил Ричард, но глядел не на меня, а на Жан-Клода.

— Нет.

Сила стала ласкать мне груди, будто огромное чудовище дыхнуло на них жаром. Я задёргалась, закрыла глаза, выгибая шею.

Потом открыла их и увидела лицо Жан-Клода — такое же благожелательное, непроницаемое, закрытое.

— Все в порядке, ma petite?

Я кивнула. Может быть, я бы сказала что-нибудь другое, но сила Ричарда гладила меня по горлу, текла по губам, и во рту стало жарко, будто на язык пролилась горячая вязкая жидкость. Глядя в полночно-синие глаза Жан-Клода, я прошептала:

— Ричард!

Жан-Клод наклонился ко мне, сильнее прижимая руками запястья, и чем ниже он наклонялся, тем крепче, получалось, он меня держал. Я уже открыла губы, но он остановился, чуть не дойдя до поцелуя, и лизнул воздух над моими губами. Сперва я подумала, что он просто промахнулся, но он поднял голову и посмотрел на Ричарда:

— Это что за игра?

— Не только вы с ней получили новую силу, когда она привязала себя к Дамиану и Натэниелу…

Голос Ричарда не был довольным, когда он это говорил, на самом деле, злость вернулась. И она прямо переходила в силу, так что полоса обжигающего жара полыхнула у меня вверх по телу и вырвала из горла стон.

Жан-Клод припал ко мне ртом, и вложил в поцелуй силу. Благословенная прохлада скользнула по языку, в горло, ледяной полосой по телу, охлаждая весь жар. Как будто сила Ричарда ждала этой минуты — она бросилась вперёд, и вдруг я оказалась покрыта силой их обоих — моё тело оказалось и фитилём, по которому поднимался жар Ричарда, и водостоком для прохладной воды Жан-Клода. Но быть одновременно водой и огнём невозможно. Нельзя гореть и тонуть в одно и то же время. Моё тело пыталось, оно пыталось быть холодным и горячим, водой и пламенем, жизнью и смертью. Но постойте! Это последнее, самое последнее, мы поняли — моя сила и я. Жизнь и смерть, особенно смерть.

У меня сила не просто поднялась — она снесла щиты, как наводнение сносит плотину, и сила этого потока, столь долго сдерживаемая, захлестнула нас всех. Не прочь она смыла нас, а бросила друг к другу. Мы стояли на коленях на кровати, и Ричард прижимался ко мне спереди, а Жан-Клод — сзади. Говорят, что нет света без тени, добра без зла, мужского без женского, правды без лжи. Ничто не может существовать, если не существует его прямая противоположность. Не знаю, правда ли это, но в этот миг я поняла, что одной противоположности нужна другая, но одновременно существовать они тоже не могут. Это две стороны одной монеты, но что это за монета? Что за монета, которая отделяет добро от зла, свет от тьмы, что это, что связывает их вместе, но вечно не даёт соединиться? Добро и зло, свет и тьма — не знаю, а вот если Ричард и Жан-Клод — то это я.

Я тот металл, что и разделял их, и связывал. Я — монета, а они — две стороны меня. Всегда порознь, всегда вместе, всегда различны, но одно целое. Ричард прижимался ко мне спереди, и будто горел, будто полыхал жаром и вот-вот вспыхнет пламенем, будто солнце касалось моей кожи. Жан-Клод прижался сзади, как вода, прохладная, холодная вода, поднявшаяся из самых глубин моря, где струится она холодная и чёрная, медленная, и плавают в ней незнакомые твари. Если слишком долго смотреть на солнце — ослепнешь; если нырнуть слишком глубоко в море — утонешь.

Я закричала, закричала, потому что не знала, что делать с силой. Я — их монета, но я не знала, как сковать нас воедино. Будто троих засунуть в одно тело — с чего начать? Как запихнуть?

Но не я здесь была начальником, и не мне было искать способ сложить три таких здоровенных элемента в одно целое. Прохладная сила Жан-Клода обтекла меня, охладила ожог, коснулась на краях силы Ричарда и вынесла нас на поверхность этого метафизического моря. И он сказал почти то, что я думала:

— Я могу так подержать секунду, но когда мы в следующий раз погрузимся, нельзя сопротивляться. Мы должны отдаться этому, и друг другу тоже.

— Уточни, что значит «отдаться», — сказал Ричард, и голос его был хриплым от усилия — будто он сдерживал давление колоссального веса со своей стороны. Может быть, так оно и было.

— Ты в теле Аниты, а я пью из тебя.

У нас не было времени сказать да или нет, или вообще что-нибудь. Сила вдруг вернулась, будто мы открыли дверь и увидели, что дом вокруг нас рушится. Времени не было. Либо мы полетим на волне этой силы, либо она нас похоронит — похоронит вместе со всеми, кого мы любим, кого клялись защищать. Отстраненно я подумала, что если бы у нас была четвёртая метка, плыть на волне было бы легче, но мысль исчезла под напором тела Ричарда. Он был готов, твёрд и толст, и устроил так, что Жан-Клод таким не будет. Могли быть и другие способы нас связать воедино, но Ричард лишил Жан-Клода некоторых вариантов, и меня тоже, просто не дав тому пить. Забавно, как, пытаясь избежать одного зла, влетаешь с размаху в другое.

Ричард втолкнулся в меня. Я была зажата, а он толст, но как только он стал в меня вталкиваться, страшный груз силы стал легче. Как будто тело Ричарда сломало какой-то барьер, будто моё тело — дверь, и мы вломились в неё.

Раздался сдавленный голос Ричарда:

— Туго, очень туго. Боюсь тебе повредить.

Он навис надо мной будто в упоре лёжа, и потрясающий был вид между нашими телами. Вид, как он в меня входит.

Я схватила его за руки:

— Не останавливайся, боже ты мой, не останавливайся!

— Ты слишком зажата.

— Это ненадолго!

— Она влажная? — спросил Жан-Клод.

Ричард посмотрел на него — весьма недружелюбно.

— Да.

— Тогда ты её не травмируешь.

— Ты сам говорил, Жан-Клод, ты не так хорошо оснащён, и не знаешь, как можно травмировать женщину, даже если этого не хочешь.

Я стукнула Ричарда ладонью по плечу — до лица было не достать. Он уставился на меня, готовый разозлиться.

— Я тебе не Клер! Я тебя хочу, Ричард! Хочу, чтобы ты был во мне, умоляю, Ричард, пожалуйста. Только не останавливайся!

Он смотрел на меня сверху вниз, с очень мужским выражением лица — и очень своим, Ричардовским. Я глядела на него, знала, как сильно он хочет в меня всадить, но часть его сознания, которая оставалась Ричардом, которая продолжала так напряжённо думать, боялась. Не того боялась, что меня травмирует, а боялась увидеть у меня на лице то же выражение, что и у Клер. Я ощущала этот страх языком. Ощущала, как пульс у меня на шее зачастил не от вожделения — от страха. От страха, что Клер права, что он — животное. Если бы она мне подвернулась сейчас под руку, я бы могла ей залепить пощёчину. Меньше всего нужно было Ричарду сейчас перелопачивать помойку эмоций.

— Если ты этого не сделаешь, mon ami, то разреши мне пить, и закончим с этим.

— Я не твой друг, — огрызнулся Ричард, и его злость разлилась у меня по коже горячим маслом.

Она не жгла, как до того, и я знала, что это работа Жан-Клода. Он притуплял острие силы Ричарда, точнее, превращал её из жгучей боли во что-то более приятно. Если по коже перекатывается нагретое масло вместо волны жгучих искр, можно ли возразить?

— Тогда будь моим врагом, — ответил Жан-Клод, — но один из нас должен это сделать. Если ты не станешь сам, то помоги мне.

Я села, и он был недостаточно глубоко, и потому выскользнул. Снова вернулось сокрушающее давление, Жан-Клод ухватил меня за волосы, оттянул голову назад и поцеловал меня. Сильно, глубоко, запуская язык в рот. Я растаяла, подставила губы, отдала своё лицо его рукам. Вторая его рука соскользнула с лица на шею, на плечо, лаская груди спереди. Он наклонил меня к себе, и я поняла. Как мы уже говорили, его сила — в соблазне. Он глубинную связь в буквальном смысле возводит на фундаменте секса. Каждое прикосновение, ласка, проникновение — новый камень в стены нашей крепости. Я могла бы поспорить с выбором строительных материалов, но не я здесь командую — это его мяч, не мой. Конечно, любой мяч можно разыгрывать по-разному.

Руки Жан-Клода спустились ниже, он взял мои груди в ладони, сжал их, сжал резко и сильно. Я оторвалась от его рта, ахнув и застонав.

— Ты её не травмируешь, Ричард.

Ричард не шевельнулся. Он так и остался сидеть, где я его оставила — между моих колен, настолько близко, что мог бы присоединиться к Жан-Клоду в любовной игре, но продолжал сидеть, где сидел.

Я погладила его рукой, и оказалось, что он уже не такой твёрдый. Тогда я охватила его пальцами, сильно и тесно. Ричард чуть застонал.

— Я хочу вот этого, — я снова его сжала, глядя, как затуманиваются глаза у Ричарда, — чтобы он в меня.

Я чувствовала, что он тоже хочет, но страх его держал сильнее, чем объятия любовницы. Выпустив его, я с криком повернулась к Жан-Клоду. Я с ума сходила от желания. Необходимости, чтобы кто-то в меня вошёл. Пусть Жан-Клод ещё не ел, кое-что я могу сделать для собственного удовольствия. Повернувшись к Ричарду спиной, я легонько поцеловала губы Жан-Клода, но хотела я не этого. Жан-Клод встал на колени, будто знал, что мне нужно.

Я лизала его вдоль тела вниз, его рука лежала у меня на спине, направляла меня к нему. Я втянула его в рот, и ощущение его такого маленького, такого свободного — это было чудесно. Я сосала его, перекатывала на языке. С таким маленьким я могла делать, что хочу, и для этого не надо было напрягаться. Я его сосала быстро и часто, внутрь и наружу, внутрь и наружу, пока он не вскрикнул у меня над головой. Рукой я подняла свободную нежность мошонки, втягивая её осторожно в рот. Нелегко было все это держать во рту сразу, даже такое маленькое — места едва хватало. И надо было быть осторожной, очень осторожной, чтобы не повредить эти хрупкие шарики. Как будто катаешь между зубами драгоценную миниатюру. Когда я уже не доверяла себе, что не вцеплюсь зубами в них, я выпустила их изо рта, но тот мягкий, гибкий, податливый и незлобивый кусочек продолжала сосать и перекатывать, пока Жан-Клод не вскрикнул и тело его не подалось вперёд, но закончить это он не мог. Я могла бы так дразнить его всю ночь, и он бы не смог закончить. Я уже готова была подставить собственную жилу, когда ощутила у себя на бёдрах руки.

Ричард впихивался в меня. Он уже не был мягким, он был твёрд, да ещё как! Одной рукой он меня держал за бедро, другой направлял сам себя — в отверстие моего тела.

Я стала было подниматься, но Жан-Клод придавил мне голову, удержал мой рот вокруг собственного тела, и я всасывала его в себя, пока Ричард проламывался в меня с другой стороны. Я стала ещё мокрее, сильнее раскрылась, но Ричарду все равно пришлось пробиваться, толкаться и впихиваться каждый мокрый и тугой дюйм. От этого ощущения я стонала, визжала и скулила — не выпуская изо рта Жан-Клода.

Ричард втолкнулся до упора, до самого дна, и ничего ему не оставалось делать, как начать движение обратно, медленно-медленно. А мне не хотелось медленно, мне хотелось быстро. Жёстко. Мне нужен был Ричард как он есть, а не этот медленный танец.

Я подняла голову от Жан-Клода, и на этот раз он мне это позволил, но рукой придержал за волосы. Я сумела обернуться, увидеть Ричарда на коленях. Увидеть его тело в себе, закрыть на миг глаза, но ощущение этого мощного потенциала, столь осторожно используемого, вызвало у меня желание на него заорать.

— Трахай, Ричард.

Он посмотрел на меня, контролируя собственное лицо и тело, остановился на миг. Глядя на меня, сказал:

— Анита…

— Трахай, — сказала я, — трахай. Трахай-трахай-трахай-трахай…

— Я же это и делаю.

Я замотала головой, да так, что волосы разлетелись вокруг. Жан-Клод убрал руку, давая мне возможность помотать головой.

— Нет, нет, нет, нет!

Освободившись от рук Жан-Клода, я смогла двигаться и резко насадила себя на Ричарда. Насадила так, что наши тела столкнулись со звонким шлепком. Ощутив, как он входит в меня так твёрдо, быстро, глубоко, я завопила — и не от боли.

Подавшись корпусом вперёд, изогнув бедра, я трахала Ричарда изо всех сил. Не так хорошо, как если бы он сам двигался, но все равно хорошо. Очень даже хорошо.

Ричард поймал ритм и стал вдвигаться в меня изо всех сил. Сильнее и быстрее, чем я могла это делать сама. Так сильно, так быстро, так глубоко, и доставая точку в самой глубине, пока я не заорала снова.

Рука Жан-Клода пригнула меня назад, помогла найти его ртом. Помогла захватить этот мягкий-мягкий кусочек, пока Ричард продолжал в меня забивать. Жан-Клод поднялся на коленях и помог мне рукой остаться там, где он хотел.

Только услышав, как Ричард позвал: «Жан-Клод!», и ощутив, как он сбился с ритма, я заподозрила, что там, у меня за спиной, делает Жан-Клод.

Вдруг он перестал быть висячим и мягким. Он вырос у меня во рту зрелым плодом, сладким, нежным, который долго ждал, чтобы раскрыться и вырасти толстым и тяжёлым. Он заполнил мне рот, я подалась назад, чтобы вздохнуть, и он рукой направил меня вниз, а себя вглубь, в горло.

Вдруг они оба оказались во мне так глубоко, как только могло выдержать моё тело. Ричард вбивался между ног, Жан-Клод между губ. Они оба попали в ритм, зеркально повторяя движения друг друга. Я старалась держать рот пошире, убрать зубы, пока Жан-Клод меня в рот имел. До сих пор я никому такого не позволяла, вот так, чтобы во рту у меня происходило точно то же, что между ногами.

Ричард взял меня по моему слову. Он вбивал в меня так быстро и сильно, что звуки шлепков слились в сплошной плеск, и хотя это было чудесно, если бы Жан-Клод не затыкал мне рот, я могла бы попросить его выйти. Это было почти чуть слишком, почти больно. Жан-Клод спереди был куда осторожнее, потому что иначе нельзя, но заставлял меня держать тот же ритм — быстрый, сильный, гулкий, почти все время сглатывать слюну, едва успевая вздохнуть между толчками. Только что я старалась вздохнуть, удерживалась, чтобы не взмолиться, а в следующий миг на меня навалился оргазм, и я кричала, а оргазм не прекращался. Я кричала, не выпуская изо рта Жан-Клода, заталкивающегося мне в рот поглубже. Кричала, и меня сводило судорогой, охватывающей их обоих. Я присасывалась сильнее и сильнее, я бёдрами наезжала на Ричарда. Только что я была готова прекратить, а теперь я помогала им меня трахать. Била телом в них обоих, и оно танцевало между ними. Оргазм рос и рос, пока не перестало хватать одного крика, и я полоснула Жан-Клода ногтями по бокам.

Их тела напряглись одновременно — Ричард за спиной, влезая в меня на такую глубину, что я действительно заорала, но в ту же минуту нажал и Жан-Клод, и крик захлебнулся ощущением спазма в горле. У него не такой был длинный, как у Ричарда, но он тоже так далеко проник, что о глотании речь не шла — главное было не захлебнуться. Пропустить эту горячую густоту вниз, не сопротивляясь. Я отдала им в этот миг своё тело полностью. Ощутила, как наполняет меня их наслаждение и льётся в меня, сквозь меня.

И в этот момент соединения тел, соединения таких интимностей, как кровь, все щёлкнуло и встало на место. Мы сделали достаточно, чтобы соединить себя вместе, не открывая кровь Жан-Клоду. Может быть, все это было нужно, а может, нам троим надо было просто убрать защиту и перестать ссориться.

Мы свалились бездыханной колышущейся грудой. Жан-Клод вытащил себя из меня — осторожно, — и лёг на спину, я сверху, прижав его бедра. Ричард все ещё был на мне, ещё во мне, но сейчас почти мёртвым грузом. Я была достаточно низкорослой, а он высоким, чтобы отчасти он лежал на Жан-Клоде. Меня зажало между ними.

Ричард встал на колени, так, чтобы вытащить себя из меня, потом свалился набок, приобнимая меня, но не касаясь Жан-Клода. Все ещё запыхавшись, он спросил:

— Я тебе больно не сделал?

Я не смогла удержаться — захохотала. Я хохотала, хотя уже начинала ныть челюсть, когда схлынула волна эндорфинов. Я смеялась, хотя начинало уже ныть между ногами. Смеялась не потому, что было больно, а потому что ощущение было отличное.

Жан-Клод тоже начал смеяться.

— Что такое? — спросил Ричард.

Мы с Жан-Клодом лежали друг на друге, не в силах пошевелиться, и смеялись. Несколько минут Ричард таращился на нас, потом у него в груди родился низкий, короткий смех. Он сдвинулся, положил на меня руку, засмеялся, и мы все трое, не в силах или не желая двинуться, смеялись. Смеялись, пока не вернулась способность двигаться, а тогда мы залезли повыше на кровать и легли тихо большой тёплой голой щенячьей кучей. Я в середине, но когда Жан-Клод головой коснулся руки Ричарда, никто из них не отодвинулся. Не то чтобы идеально, но, черт побери, очень к тому близко.

Поиск по сайту: