Глава шестьдесят пятая

Их пульс я ощущала на языке. Не один пульс, а сотни, как будто мне в рот вдруг сгрузили самосвал конфеток. Конфеток сладких, твёрдых и медленно тающих на языке, но это не была просто вишня, или виноград, или фруктовый сироп. Как будто тысяча различных вкусов заполнили мне рот, и ошеломили.

Я не могла выбрать один вкус, один пульс, чтобы отследить его. В буквальном смысле не могла выбрать, потому что не могла отличить один от другого. Меня душило богатство выбора. А пока я не смогу выбрать одну нить, не смогу проглотить ни одной. Я рухнула на колени, утопая в тысячах различных запахов чужих кож. Я чуяла их, этот чудесный запах кожи на шее сбоку, где слаще всего она пахнет, когда ты влюблён. Но у каждой шеи свой аромат — лосьон, духи, одеколон, мыло, пот. Как будто я подходила к каждому из них одновременно, — наклонялась близко, как для поцелуя, и вдыхала.

Зебровски стоял рядом, уже достав пистолет, но направляя его куда-то в потолок.

— Анита, в чем дело? Он на тебя напал?

Кто? подумала я. Кто это «он»? Слишком много этих «он». Кого имеет в виду Зебровски?

Я пыталась проглотить слюну, но все эти пульсы мешали мне. Откусила кусок — только подавиться.

Голос Жан-Клода у меня в голове:

— Ma petite, ты должна выбрать.

— Не могу, — сумела подумать я.

— Кого ты пришла искать? — спросил он.

Кого я пришла искать? Хороший вопрос. Кого? В том-то все и дело — кого?

Зебровски схватил меня за руку — сильно.

— Анита! Ты мне здесь нужна! Что с тобой?

Я ему нужна. Смит и Маркони уже вытащили оружие. Им я тоже нужна, потому что они этого не чуют. Я должна функционировать, думать, говорить, или события выйдут из-под контроля. Я сегодня федеральный маршал, и должна это помнить. Что-то я должна помнить, что-то, что смыто всеми этими ароматами.

Эвери! Мне нужен Эвери. Я вспомнила имя — и вот, его пульс у меня на языке. Кожа его пахла одеколоном, дорогим, сладким и пушистым, как хорошие духи, только под ним — пот. Он сегодня не был в душе. И вслед за этой мыслью пришла другая: что он ещё не смыл сегодня, кроме пота? Стало так, что снова он оказался ко мне близко, будто моё лицо прямо у него над кожей. Моё дыхание ощущается на ней теплом и сдувает запах мне в нос, в рот. Я не просто ощущала запахи его тела, я ощущала их на вкус. Едва заметный вкус, будто запах важнее, но запах и вкус совпадали, как никогда раньше. Как-то интимнее, что ли. Это была сила уже не Жан-Клода, но Ричарда, и я старалась отогнать мысль о нем, не открывать связи между нами сильнее, чем сейчас. Ричард в голове был мне сейчас совсем не нужен.

Жан-Клод дал мне знать без слов, а если со словами, то слишком быстро, чтобы их осознать, вроде как телепатической стенографией, что он закроет меня от Ричарда. Он не даст мне утонуть в дополнительных ощущениях. Но именно благодаря укреплённой связи с Ричардом я смогла обнюхать и ощутить на вкус все тело Эвери и получить от этого удовольствие… нет, сделать это без отвращения. Волки, как и собаки, по-другому относятся к запахам, чем люди. Им нравится, когда мы пахнем живым. Эвери не вымылся после секса. Меня это не взволновало, скорее, вызвало любопытство, потому что, благодаря меткам Жан-Клода и моей собственной силе, я знала, что Эвери столь же чистоплотен, сколь аккуратно его жильё.

Зебровски сжал мне руку почти до боли.

— Анита, черт побери, мы же не можем в него стрелять! На ордере нет нашего имени, мы не истребители! Анита, очнись!

Я заморгала и увидела Эвери, стоящего по ту сторону от него. Маркони стоял, упираясь пистолетом ему в грудь. Эвери ничего угрожающего не делал, просто стоял и пытался пройти, сдвинув грудью пистолет. Он пытался подойти ко мне. Лицо у него не было пустым, как у зомби, на самом деле он улыбался, был вполне в себе. Просто я позвала его, и даже дуло пистолета против сердца не могло его остановить.

— Стой, — велела я.

Эвери перестал рваться вперёд и остановился, ожидая. Он смотрел на меня так, как лишь лучший друг или любовник имеет право смотреть, но мне было все равно. Я хотела вытащить у него рубашку из штанов и потереться об него кожей. Да, это было сексуально, но это было и то чувство, что заставляет собаку кататься по пахучей дряни. Просто это так хорошо пахнет, и я могу унести этот запах с собой и разобраться с ним на досуге. В этот момент я знала, что собаки и волки коллекционируют запахи, как люди — камни или домашние растения — просто потому, что они их любят и считают очень красивыми. Запах может радовать, как любимый цвет, а над фактом, что пот и старые сексуальные выделения «красивы» для той части моей личности, что принадлежит Ричарду, подумаем как-нибудь в другой раз. Сейчас я только старалась не слишком глубоко в это влезать и не сделать физически то, что уже сделала метафизически.

— Все в порядке, Зебровски, — сказала я. Но голос мой звучал лениво, пересыщенный силой. Тут я ничего не могла поделать, но, когда он поднял меня на ноги, я смогла стоять. Ура мне. Шагнув вперёд, я сказала: — Все окей, Маркони, я велела ему ко мне подойти.

Маркони странно скривился:

— Вслух ты этого не делала.

— За что прошу прощения, — пожала плечами я.

Но смотрела я не на Маркони, а на Эвери. Смотрела, как смотрят на любовника, но это все было завязано на пищу, на запахи и на понятия столь чуждые человеку, что мне трудно было самой их прочувствовать. Я хотела пометить его запаховой меткой — он был мой. Хотелось завернуться в его запахи и думать о них, о том, что они значат. Как будто запахи — фотография места преступления. Я их буду носить с собой и «пересматривать» снова и снова на уровне чувств, стоящих в списке сразу после зрения, и то только потому после, что я слишком примат, чтобы доверять настолько своему носу.

— Уберите оружие, — скомандовал Зебровски. — Милости просим в мир жуткой вампирятины.

Голос у него был не слишком довольный, а на лицо я смотреть не стала, потому что для этого пришлось бы отвернуться от Эвери, чего мне не хотелось.

Он был, на мой вкус, слишком прилизанный. Волосы мягкие, каштановые, не слишком тёмные, не слишком светлые, коротко стрижены, как стригся бы отец или дед. Такая стрижка не выходит из моды последние пятьдесят лет. Глаза под цвет волос — светло-карие. Брови темнее волос и выгнуты дугой, как часто бывает у мужчин, а женщинам приходится выщипывать линии над глазами. Ресниц не густо, но они кажутся гуще, потому что тёмные. Лицо — мягкий овал, и только лёгкая поросль бороды мешает ему выглядеть ещё моложе, чем есть. Рост почти шесть футов, но кажется ниже, хотя и не совсем понятно, почему. Все в нем говорило, что никогда с ним ничего слишком плохого не случалось. Дело не только в лице и цвете, весьма обыденных — дело в нем самом. У меня в голове складывалось вкусовое впечатление о личности, никогда не подвергавшейся испытанию всерьёз. Как это можно — стать вампиром и не утратить такой мягкости?

Я ощущала от него печаль, но это не было ощущение кого-то, кто только что убил женщину намеренно или случайно. Я ошиблась? Или он был не единственным вампиром в той вылизанной квартирке?

Эвери стоял передо мной такой грустный-грустный. Знает ли он? Он ли это сделал?

Тут постучали в дверь церкви. Стук заставил всех встрепенуться, мне кажется. В дверь церкви не стучат. Входят или не входят, но не стучат.

— Сержант Зебровски! — позвал кто-то.

Зебровски подошёл к двери и выглянул. Когда он вернулся, у него в руке был лист бумаги. Потолще, чем бывали раньше, но основные дополнения — это пункты, которые охранят меня от тюрьмы и ничем не помогут здоровью Эвери.

Зебровски подошёл ко мне, держа бумагу. Я открыла её и прочла, хотя и так знала, что там написано — это мне ордер на ликвидацию. Дни, когда охотник на вампиров мог кого-нибудь убить, не увидев сперва ордер, давно миновали, а я всегда была осторожнее многих. И против меня не было удачных судебных процессов — один из моих коллег до сих пор сидит за то, что сделал свою работу, не дождавшись оформления всех документов. Каждый, кто со мной работал, знает, что без этого клочка бумаги охоты на вампиров не будет. А с ней — почти карт-бланш.

Я пробежала текст — вполне стандартный. Я имею законное право охотиться и уничтожать любого вампира или вампиров, виновных в смерти — я прочла имена жертв, и это помогло мне сосредоточиться. Помогло вспомнить, зачем я делаю эту работу, вспомнить тех жертв, что ещё могут быть. Я уполномочена делать все, что в моих силах, чтобы найти и остановить этих убийц. Далее, я уполномочена сделать все, что в моих силах, чтобы выполнить этот ордер со всей должной поспешностью. Предъявитель сего имеет право входить в любые здания, преследуя подозреваемых. Любое лицо или лица, как человеческой, так и иной природы, препятствующие данному законному выполнению моего долга, теряют свои права, гарантированные Конституцией Соединённых Штатов и штата Миссури. Были там ещё юридические обороты, но в сухом остатке сводились они к тому, что я могла повернуться к Эвери, приставить ему пистолет к голове и спустить курок, и полиция не только не станет мне мешать, но обязана по закону помочь в выполнении моего долга.

Сама идея ордеров на ликвидацию родилась ещё когда вампиры получили законные права, и их нельзя стало убивать на месте только за то, что они вампиры. Когда-то эти ордера казались мне шагом вперёд, но сейчас я смотрела на ордер и думала: «Хм!»

А что если Эвери этого не делал? Если он невиновен?

Я посмотрела на Зебровски, и он слишком хорошо меня знал, а потому нахмурился.

— Мне не нравится этот твой взгляд. Он всегда значит, что ты собираешься усложнить мне работу.

Я улыбнулась ему и кивнула.

— Извини, но я должна убедиться, что выполню ордер на тех вампирах, на которых нужно.

Малькольм шагнул вперёд:

— Я хотел бы взглянуть на этот ордер, если он касается моей церкви и моей паствы.

Я достала ордер, раскрыла, но не дала ему в руки.

Он пробежал глазами страницу и покачал головой:

— И вы ещё нас называете монстрами.

— Не принимайте этого близко к сердцу, Малькольм, но среди моих лучших друзей есть монстры.

Я свернула и убрала ордер.

— И вы ещё можете шутить, придя сюда убивать одного из нас?

Паства зашевелилась и начала вставать. Их были сотни, а нас — горсточка. События могли выйти из-под контроля, а этого мне не хотелось. Согласно закону, я могла убить любого, кто вмешается, но меньше всего мне хотелось иметь на совести церковь, полную мучеников за веру.

Будто Малькольм прочитал мои мысли, или я его, потому что он направился к двери. Маркони остановил его протянутой рукой, но не прикасаясь.

— Мы не хотим шума, — сказал Зебровски. — И вы, Малькольм, тоже не хотите.

— Вы думаете, что я буду просто стоять и смотреть, как вы выведете члена моей конгрегации, зная, что прямо на стоянке вы поставите его на колени и казните? Кто же я такой буду после этого?

Блин, подумала я.

— За кем вы пришли? — спросил Эвери, и голос его был как он сам — мягкий, неопределённый. Притворство?

— Для начала — за тобой, — ответила я.

Карие глаза полезли на лоб:

— Почему?

— Если вы попытаетесь его забрать, мы встанем перед дверью. Вам придётся лезть по нашим телам, чтобы увести его с собой.

Я посмотрела на Малькольма и поняла, что он блефует. Он ставил на то, что мы не захотим лезть по телам членов церкви, чтобы привести ордер в исполнение здесь и сейчас. Ставил, что мы уйдём и возьмём Эвери как-нибудь в другой раз. Обычно я люблю исполнять ордер побыстрее, но сегодня, может быть, лучше отложить, не исполнять казнь на глазах у Билли Грэма нежити и его паствы.

Зебровски посмотрел на меня:

— Ты здесь охотник на вампиров, Анита. Тебе решать.

— Спасибо, — сказала я, но мне пришла в голову мысль. Я все ещё ощущала вкус Эвери. Если он у меня на радаре светится как невиновный, не могу ли я это выяснить? Малькольм попытался вытащить из меня конкретные сведения, и это обернулось против него. Я вытащила сведения из его вампиров. Я добилась очень конкретных образов, как они живут и питаются. Могу ли я сосредоточиться и вытащить из них что-то ещё более конкретное? Кажется, да. Кажется, если я коснусь Эвери, я узнаю все, что есть у него в голове, в теле, в душе. Он станет моим, моим в таком смысле, которого до сегодняшнего вечера мне бы не хотелось. Вдруг эта мысль показалась не слишком неудачной.

Наклонившись к Зебровски, я шепнула:

— Я его чувствую у себя в голове. Кажется, я могу выяснить, что он видел прошлой ночью.

— Как?

Я пожала плечами:

— Чёртова некромантия, метафизика, магия, называй как хочешь.

— Этот ордер не даёт вам права действовать магией на мою паству.

Я посмотрела на Малькольма, и взгляд этот стал недружелюбным.

— Мне разрешено использовать любые силы или возможности, которые я сочту необходимыми. Так что я имею право использовать магию, если она способствует выполнению моего долга.

— Я вам не позволю его зачаровывать.

— До тебя ещё не дошло, что я не хочу его убивать, если он этого не делал? Если я выну ему сердце и отрежу голову, а завтра окажется, что он невиновен, мне тогда что делать? Сказать: «Ой, простите?» — Меня снова начала трясти злость. Сделав глубокий вдох, я сосчитала медленно до пяти — до десяти терпения не хватило. — Я не хочу его убивать, Малькольм.

Это было сказано не зло, а почти с мольбой.

Малькольм посмотрел на меня, и такого выражения лица я у него ещё не видела. Он пытался решить, не лгу ли я.

— Я ощущаю твоё сожаление, Анита. Ты устала убивать, как устал я.

Видите ли, с вампирами проблема в том, что пусти их к себе в голову на дюйм, они пролезут на метафизическую милю. Мне не понравилось, что он так меня читает, особенно когда я под щитами. Конечно, я не знала, насколько хорошо они защищают. Не сбросила ли я их, чтобы ощутить вкус вампиров? Я подумала о них — и, да, они оказались убраны, или прорвались под волной запахов и вкусов, крови, текущей в обмякших жилах. Я стала было поднимать щиты обратно, но перед этим надо было ещё что-то сделать. Я обернулась к Малькольму:

— Я сейчас коснусь Эвери. Я загляну ему в голову и увижу, что смогу. Я не собираюсь причинять ему вреда — намеренно. Мне нужна правда, Малькольм, только и всего. Дай мне слово, что, если он виновен, ты мне дашь его забрать.

— Как я буду знать, что ты узнала от него?

Я улыбнулась, и снова не слишком приятно.

— Когда я тебя попрошу — если попрошу, — коснёшься меня, и будешь знать все, что знаю я.

Он посмотрел на меня, я на него. Один из тех моментов, когда остаются непроизнесенные вопросы. Я знала, что он пытался получить информацию о совершенных вампирами убийствах, когда пожимал мне руку. Есть штаты, где один этот поступок включил бы его в шорт-лист вампиров — вампиров, ставших опасными. Я знала, что он сделал, и у меня на руках был ордер, дававший мне достаточную свободу манёвра, чтобы притвориться, будто Малькольм скрывал собственную причастность к убийствам. До суда все равно бы не дошло; мне не пришлось бы доказывать свои подозрения.

Малькольм вздохнул достаточно глубоко, чтобы у него плечи поднялись и опустились. Он кивнул — коротко, резко, почти неуклюже, будто не был уверен, что мысль ему нравится, но понимал, что ничего не поделаешь.

— Можешь коснуться Эвери, если он захочет. Можешь использовать свою связь с Жан-Клодом, чтобы попытаться выяснить правду.

Я не стала его поправлять, что здесь больше моей некромантии, чем силы Жан-Клода. Всем нужны какие-то иллюзии, даже мастерам вампиров.

Я повернулась к Эвери:

— Вы согласны с тем, что я хочу сделать?

Он нахмурился недоуменно. Я уж подумала, может, он не такой уж умный, как кажется, и не стыдно ли мне будет обижать убогого.

— А что вы хотите сделать?

— Коснуться вас.

Губы его изогнулись вверх в едва заметной улыбке, но в глазах его было больше смеха, чем на губах.

— Да, — сказал он. — Да, пожалуйста.

Я протянула к нему руки и улыбнулась:

— Иди ко мне, Эвери.

И он сделал несколько шагов вперёд. Без приглашения встал передо мной на колени. Поднял лицо, и в этом лице читалась готовность и полное, безоглядное доверие. Не он был тупой, а я. Я подчинила себе его мозг, как мастер вампиров подчиняет себе смертного. За миг до того, как его коснуться, я подумала: если я сейчас вытащу пистолет и приставлю ему ко лбу, вздрогнет ли он, или так и будет смотреть на меня исполненными доверия глазами, пока я буду спускать курок?

Поиск по сайту: